Московит и язовит. Первая победа великого канцлера

Падение Велижа



«Для чего ты к нам не прибыл с войсками своими? Для чего своих подданных не оборонил? И бедная кокош (курица) пред ястребом с орлом птенца своя крилами окривает, а ты, орле о двух головах (ибо таков твой герб), хороняешься! Если не хочешь крови христианской проливать, так уговоримся о месте и о часе, сядем на коней и сразимся между собой»*.
Подрезал-таки Стефан Ивана! Уел, по-другому не скажешь! Не набравшись духу ответить на вызов короля, царь в одночасье стал посмешищем Европы.
Ян Замойский подкрутил ус. Дерзкая эпистола! В добром настроении писана… Не королём – этот «латынщик» по-польски не разумеет, - а им, Замойским. Тогда уж так смешно вышло. Теперь не до потехи!
 
Двумя неравными «крилами» армия Батория двигалась на Великие Луки и на Смоленщину. И не было меж ними ни туловища, ни какой иной связки. Лишь разлучные вёрсты, а между ними непролазные топи и беспросветные чащобы. Прорубая бурелом и настилая гати, Баторий вёл главные силы, Замойский – поменьше, но по числу вполне сопоставимо с хорошей европейской армией. Задача его была степенна и трудна, а главное - двояка. Доверив «везучему вельможе и советнику» южный десант, король, по умолчанию, экзаменовал его на ратную пригодность, чтоб, в случае удачи, утёрли нос литовские завистники Радзивиллы, все эти чванливые лодыри-магнаты. Николай Мелецкий* аж вон «шапкой подавился», когда узнал, что экспедиция поручена «книжнику и белоручке» Замойскому, гетманскую булаву в сердцах вернул*… Место гетмана вакантно, достойнейшего ждёт.
Ах, если б видел Московит, как раздроблены силы врага, как стиснуты лесной стихией, а в слепоте движения подобны кроту, он бы легко их мог замять поодиночке. Но в том и дело, что не мог. Не потому, что мнителен, а потому, что не догадывается! А догадайся, теперь уж не успеть. Коронный канцлер польский* первый свой поход уподобит атаке ястреба. Главное: спеша, не промахнуться, а попав, - помнить о непредсказуемости и неисчерпаемости проклятого Московита.

Взять прошлогоднюю кампанию. После Полоцка никто даже не сомневался, что русским не оправиться: войско обескровлено, воеводы побиты и пленены, народ раздавлен. А, поди ж ты, Иван, сущий дьявол, как княжил, так и княжит единолично, да ещё исправно выставляет положенные боевые расчёты на таком протяжении, которое не снилось ни одному европейскому государю! Разве не Сатана?
Не иначе как из тумана, памятливый канцлер «выткал» перед глазами подробную карту с пометками русского перебежчика Андрея Курбского. По ней легко было судить о военных ресурсах и позициях Московита. С запада русское войско на сотни миль растянуто малыми гарнизонами от города Куконаса (Кокенгаузена) до Смоленска. Восточный рубеж стерегут нетронутые полки, в любой момент готовые смирить мятежных черемисов и ногаев. На севере неусыпно бдят за «шведским гостем». И не забыть про южный щит от крымцев и турок?..
Обложили мишку, не забалуешь. Но опять же парадокс: не считая подручных (обозников, интендантов, строителей, плотников), поредевший боевой костяк Москвы вряд ли превышал 50-60 тысяч, из которых лишь десятую часть составляли ружейные стрельцы, ещё по столько же было казаков с дворянами.
 
Кто-кто, а уж Замойский знал, как могут разниться цифры живые с бумажными.
Лично редактируя не только королевскую переписку, но и «летучие листки», он строго следил, чтоб «разведка» доставляла их лично в руки Ивана. Величина теперешнего польского воинства доводилась в них до ста тысяч с хвостиком.* На самом деле, к Великим Лукам поспешало «всего-то» 35 тысяч (опять же с маленькой поправочкой: «отборные воины Европы под командованием лучшего стратега мира»). А швед, неровен час, нагрянет, черемис лягнёт, Крым ли стотысячной ордою накатит?! И что как не врозь, а враз? В четыре пики! Будешь тут сторожким поневоле…
Поневоле обернулся. Сзади, шагах в сорока, ползли крытые возки. В первых трёх от досужих глаз куталось незаменимое «новейшее оружие» – разборная типография. В суровых походных условиях она печатала те самые «летучие листки». Полные вранья и клеветы, листки иной раз жалили больнее, чем самый крупнокалиберный «Кашпир» вкупе с «Павлином»*.
 
На передней телеге трясся невзрачный человечек с коротенькими ручками по имени Лапка. Ручки, может, коротки, да язычок лапчат. Этой-то «лапке» Иван-«Мучитель» и был крупно обязан тридцатью тысячами сорвиголов-наймитов, жаждущих «вбить кол в грудину упыря». Знал о заслугах Лапки и Стефан, он даже удостоил клеветника аудиенции. То ли ещё будет! Замойский как никто разумел пользу поощрения «безродных самородков», повсюду утесняемых надменной и грубой шляхтой. И потому  быть Лапке вскорости шляхтичем Лапковским, на худой конец, Лапчинским, и тогда он вовек уже не забудет своего патрона – Замойского.
Таких выдвиженцев у канцлера полон «кошель». Вон, нахохлясь и всхрапывая с недосыпу, едет ещё один - Ежи Маджич. Не смотри, что мал и тучноват, - чертовски прыткий малый. Где надо, саблею намашет не хуже шляхетского забияки. И в тёмном дельце хитрее лиса не найти…
 
***
Никогда прежде не водивший даже роту, Ян Замойский с детства чуял в себе бранный дух, командирское призвание. Судьба, однако, распорядилась иначе. Волею отца, каштеляна Холмского, Ян долгие годы киснул в пыли архивов (акты, письма, договоры – тоска зелёная!) сперва в Италии, Германии и Франции, потом в Кракове, Гнезно и Варшаве. Впрочем, без этих знаний ему бы вовек не стать лучшим юристом, законодателем и политиком Польши.
И все эти долгие годы, подтыкая восхищение завистью, штудировал он тайно походы и победы Кира, Александра, Цезаря, Аттилы, Чингисхана, Тамерлана, Сулеймана. Но даже во сне не чаялось, что книжное рвение изыщет когда-нибудь почву для живого зерна. Шаг за шагом отслеживая ратничью поступь короля, Замойский неизменно убеждался: неповторим! Похоже, Польше, наконец-то, повезло на вождя. Кажется, только вчера заштатный карпатский князёк клялся под надменные смешки, что станет первым государем Европы, и вместе с ним вознесётся Речь Посполитая. А что теперь? Самые смешливые уж давно прикусили язычки. И Стефан прямо называет себя самым независимым монархом. Лукавит, ох лукавит секей*: зависим, ещё как зависим он от султана; им и поставлен - сперва на Семиградский стол, а позже на Краковский. Однако… и от этого не уйти, с первого же года отказывается от турецких подкреплений! Сам и только сам. И сугубо христианскими силами! Ну, если, конечно, закрыть глаза на «белых» и диких татар*. Для католического лидера, в роль которого Баторий охотно входил, опора на цивилизованные (европейские) силы – опять же не последний ход. И это ли не признак независимости?
 
А какой рост? И это за неполные 4 года! Похожее удалось разве что Цезарю! Но  Баторий, канцлер ничуть не сомневался в этом, ещё более удачлив, упрям и лукав. Не гляди, что из горной трансильванской дыры, - планы вселенские и абсолютно претворяемые, если, конечно, Стефана поддержит и направит скромный «репетитор» по имени Ян, а тот не устанет его слушать.
Этот совместный план Стефана и Яна необозримо велик по целям, а по последствиям – революционен: «канцлер укрепляет короля, король нейтрализует Москву, после чего Речь Посполитая возглавляет антиосманский крестовый поход, и тогда уже сам папа просит у Стефана разрешения возвести его в сан первого крестоносца христианского мира - нового Ричарда Львиное Сердце».
А что – или мало у них общего? Сила, неустрашимость, воля к победе, рыцарская честь, воинская доблесть, стратегический талант, сметающий на поле брани и более мудрого противника. Ричард I побил стремительного Саладина. Стефан I, даст Бог, умоет сонного Мурада. Умоет, как не умыть? Новый король непреклонно верит в свое вселенское предназначение. Оттого отважен и неуязвим. Тогда уж берём выше: не Ричард, а новый Карл Великий*, император Европы. Всё, всё может статься, если умно постараться. Неспроста папа Григорий лично благословил Батория на новый поход против Московита, освящённые доспехи в Вильну прислал!

А какой он «мастер тумана»! Ведь вот нынешнюю кампанию взять: войска собрал в Чашниках на реке Улле, где полвека назад били уже русских; осадную артиллерию с отборной венгерской пехотой в Витебск по воде сплавил; в итоге, московский тиран, сон потеряв, измаялся в догадках, где теперь врага караулить – то ли в Великих Луках, то ли под Смоленском? А русская разведка, знай, одно твердит: ляхи рвутся к Смоленску. Это ж, как дурака здорово накрутили! Великие Луки короля волнуют – ключевой крепостной, транспортный и продовольственный узел между Москвой и ливонскими замками. Взяв Луки, предсердье русской державы, Стефан моментально отрежет Новгород от брюшины Псковщины, оставив ту  беззащитной перед Литвой или Белой Русью. Верх военной мысли!
И вот теперь великий воин нашёл военную косточку у канцлера! И канцлеру ничего не остаётся, как оправдать доверие короля-рыцаря. Ян Замойский был прославленный муж. В политике он потешался над всеми и даже исподволь - над самим Баторием, никого не подпуская к своему пьедесталу. Но в ратном искусстве он был пока ещё – увы и ах… Вот и свистел, и трепетал, и дурковал, как чижик – наивный и восторженный, крикливый и насторожённый, потому как никому не страшный. До первой битвы…

***   
Замойский старался. Уже на подготовительном этапе ему удалось проявить редкую расторопность. Вперёд всех, раньше самого короля, переправил он из вотчинного Кнышинского староства вниз по Неману снаряжение, вооружение и подручные средства экспедиции. Затем от Ковки вверх по Вилии достиг он Михалишек, сухопутьем миновал Поставы и далее, по рекам Дисне и Двине, попал в Витебск, где сошёлся весь его корпус, включавший  массу видных особ сенаторского звания и высших королевских сановников. И пылкой молодёжи хватало – безусых, но жаждущих бранной славы шляхтичей, равно как надутых магнатских сынков.
Воинству своему канцлер загодя пошил платье и сбрую цвета ядрёной смолы. Недавно он потерял жену с дочкой, и траурный наряд был как бы призван прожечь мрак ночи лучом победы. Сливаясь с грязью и землёй и потому невидимые в темноте, на жёлто-зелёных полях солнечного дня чёрные воины Замойского ползли зловещей тучей, которая по мере приближения превращалась в исполинское чудовище, грохочущее и лязгающее, как лава вулкана.
 
«Угольная» пучина торила смоленские дебри и болота. Каждому подразделению были отведены место и задача. Далеко впереди продирались вроссыпь следопыты. За ними, расширяя при надобе проруб, ступали мужики с топорами. В спину рубщикам давил регимент (полк) проворных немецких рейтар. Рейтарам не было равных в коротком кавалерийском бою, где меткие выстрелы из пистолетов довершались лихими выпадами тонких мечей.
На пятки рейтарам наступали их конкуренты в славе и добыче - трансильванские солдаты полковника Борнемиссы, легионера европейского ранга. Начальствовать авангардом канцлер поставил испытанного в боях Луку Дзялыньского, близкого родича, а в помощники определил не менее опытного Николая Уровецкого.
Центр составляла «выбраницкая пехота» - чистой воды изобретение Батория. Для начала в каждом из королевских имений набиралось по 5 рекрутов от сотни. А для «сладкого конца» доблесть мобилизованных крестьян подпитывал призрак обещанной свободы по завершении службы, до коего: «дожить бы, панове». Но кто из нас загадывает так далеко?

То там, то здесь, латая бреши, тёрлась пёстрая, как цветник, шляхта «посполитого рушения» (ополчения) - литовские рыцари немалой спеси и ещё более сомнительной боеспособности. Единственный отряд без черного наряда. В управители этой оравы вызвался добрый полковник Трембецкий.
Всею центровой колонной верховодил сам Замойский, а помогал ему прославленный рыцарь, королевский секретарь и гроза татар Станислав Жолкевский*. На Жолкевского канцлер возлагал особые надежды. ЧуднОй галичанский шляхтич с тонкими еврейскими чертами и парижской бородкой в чем-то повторял путь самого Замойского. Штатское начало с протёртыми локтями, посольские разъезды по Европе. И даже боевое крещение было общим - три года назад под Данцигом. По летам опять же не особо разбежались: канцлер Замойский года на 4 - на 5 постарше Жолкевского.
 
В арьергарде отдельными «гусеницами» струились мрачные сотни венгерских гусар и казаки атамана Остроменцкого. И те, и другие по приказу канцлера сменили луки на заплечные карабины, короткие самопалы, поясные пистолеты, оставив «про запас» лишь верные сабли и пики.
Обоз 7-тысячного корпуса был невелик, но в точности следовал устному универсалу короля: лёгкая артиллерия, полевая кухня, походная аптека, музыкантская рота, передвижной лазарет. Как и всё передвижное построение, обоз имел придуманную канцлером так называемую трёхглавую автономность. То есть делился на три самостоятельных части, и каждая была прикреплена к определённой колонне. Это давало скоростное преимущество: не будучи растянут в общую неповоротливую цепь, номерной обоз сохранял маневренность вместе с головным отрядом.
 
И только тяжёлую артиллерию Замойский отдельно пустил вперёд - левым берегом Двины под присмотром венгерской сотни Стефана Лазаря. Редкие остановки дозволялись только в том случае, когда река со сплавляемой  артиллерией не поспевала за людьми.
Кого у Замойского не было, так это крылатой панцирной хоругви –устрашающего вида конных латников с развевающимися крыльями из белых перьев. Впрочем, что за нужда в тяжёлой кавалерии при осаде? А Замойский планировал осаду, вернее – молниеносный штурм.
И первая крепость его воеводской судьбы носила имя - ВЕЛИЖ.

***
Искусно лавируя, дабы не распыляться и не отвлекаться на возведение мостов, экспедиция быстро добралась до Суража, где её ждал «приятный сюрприз» в виде местности, нехоженой со времен дружины князя Витовта*: без топоров и гатей ни шагу вперёд. Ну, раз такое дело, мужики впряглись. Три мили лес вырубался без продыху, по трясине выстилалась «мостовая».
1 августа 1580 года канцлер вступил в деревню Верховье, откуда провёл осторожную разведку местности с приказом выявить наиболее удобные подступы к совсем уже близкому Велижу. По колоннам был разослан строжайший запрет на ружейную стрельбу и любой шум.
- На нынешнем и на следующем ночлеге у меня не будут давать сигнала седлать лошадей и садиться на коня ни барабанным боем, ни трубою. – Передавался по рядам приказ канцлера. - Когда выставят над моим шатром одну зажжённую свечу — это знак вставать, две — седлать лошадей; если ещё не рассветёт, будут выставлены три свечи, а если уже рассветёт, тогда вывесят на копьё красное сукно в знак того, что необходимо садиться на коней. Назначить отроков смотреть за этими сигналами. Возам идти в установленном порядке, каждому держаться своего определенного места, чтоб другим не было тесно; солдатам вообще не разбрасываться.
 
Последнюю ночёвку устроили в местечке Студяном, в миле от Велижа. С рассветом в избе здешнего старосты был созван штаб и озвучены последние распоряжения.
- Сейчас берём Велиж, - объявил полководец. - Провианта с собой - ровно на одну ночь, весь обоз ждёт в Студяном. Удача с нами - то завтракаем в Велиже.
Канцлер не договорил, что дорога до Студяного нарочно остаётся свободной – на случай русского отпора и, не ровен час, польского отступления.
- В бою блюдём милосердие. За поджог и грабежи святых мест – смерть на месте. Именем короля велю и своим заклинаю: щадить малых и старых, не трогать лиц духовного звания. Помните, панове, мы новейшая и невиданная никем армия самого просвещённого и благородного рыцаря Европы, которая воюет по честным уставам гуманизма. Не забудем же о Божьем завете...

Произнося свои слова, гетман скользил увлажнённым взором по чубам и шапкам, что уберегло его от змеиных усмешек тёртых наёмников и странного прищура чуть смущённых земляков.
- И тогда милосердный Боже пребудет с нами!
Большеголовый, выше среднего роста, кряжистый, всегда нарядный и щеголеватый, со светящимися умом тёмными глазами, он сам в этот миг походил на библейского вождя. Вот только овечьи кольца халдейской  бородки сильно уступали заковыристым усам с залежным блескучим серебром.
В ту же минуту раздалась дикая брань, и в штабную палатку влетел бородач в зелёных брызгах драной, как пальма, парчи. На вопросы он тряс лишь головой, да мычал: как пить, немой. Пришлось внушение делать.
Летели лоскутья кафтана, рубаха парусом всхлопнула, с треском разлезлись штаны, живот творожный затрепыхался, пошёл плетешками рдяными... На охряной веточке дёрнулось ухо, тут и язык развязался. Русский боярин. В родовое имение из Велижа поспешал. По ниточке, по жилолчке и вызнали, что…
Велиж покрывал обширный, скатом приподнятый над Двиною холм. Вверху крепость - тройной бревенчатый сруб с засыпанным камнями междустеньем. Скользкий частокол схвачен высохшей огнеупорной глиной, понизу дёрном обложен. На угловых и срединных башнях орудийные роскаты, а между ними дополнительные бойницы - для пушек помельче…

- …каковых сообщаго числа 14 стволов, во! - хрипел боярин, катая и расщелкивая ртом малиновые орехи. - Из коих же в четырёх широкие дула. Такоже у войска есть 80 гаковниц, а зарядцев и пороху несосчитимо!
Что пленник не врёт, подтверждала разведка. Так и продолжали - кто, в чём более сведущ:
- Северо-восточные укрепления нависают над глубоким провалом, пересечённым речкой Велижей, которая при впадении в Двину имеет шлюз, регулирующий водяной уровень, - докладывал лысый и юркий пан Кременецкий, первый следопыт и охотник, которого в ловле дичи удалось затмить пока одному лишь королю Стефану. - С юго-запада городок обороняет другой овраг, пообрывистей. Чуть восточнее ров прорыт, но к нему ещё нужно прорваться сквозь типичный русский тын. Это вкопанные в землю заточенные кверху стволы. Про гарнизон, убей, не знаем… 
- Наряд крепости, страх как, силён, - дополнял, на пересменку, битый барин, - и состоит, как есть, из два по ста деток боярских, да четыре по ста стрельца, да до тыщи подлых людишек*…

Число стрельцов уж верно прибавил, но всё равно выходило немало. У осаждающих не набиралось даже пятикратного преимущества. Хорошо ещё стены из дерева: к каменным твердыням с таким перевесом не подступись. С другой стороны, коль верить туземцу, в городе знают о движении поляков, но никак не ждут их нынче. Уже добро! И значит, ставка на тишину, слаженность и секретность.
Всё больше склоняясь к идее штурмового наскока, Замойский для порядка созвал штаб. Сам он готов был хоть сейчас вести в лес передовой отряд, чтобы внезапно вынырнуть под стенами. А уж там, как Бог положит. О чём и заявил прямо бывалым командирам. Штаб повёл себя солидней. Немецкие рейтары сухо согласились, что «неприятеля лучше брать врасплох, но - только общими клещами и с различных сторон». Сдержанные мадьяры устами своего начальника Лазаря высказались за ночную осаду, но с оговоркой: «только после основательного поджога стен». Осанистые польские сенаторы, беря на хайло, развезли всю тактику на четыре пункта: «;mier; przekl;ty psy Moskali!» (с польского - «Смерть проклятым псам москалям!»). Литовцы на слова не тратились, лишь вдумчиво сверлили парной потолок. Выбраницкую пехоту из крестьян никто не спрашивал.

Сцедив мнения, Замойский рукавом вытер лоб, парижской салфеткой промокнул ладонь и, взяв горелый сук, прямо на клоке боярской парчи план расчертил:
- Вот замок Велиж со стороны Двины, - серия резких штрихов над ломким пунктиром реки, и карту украсил жирный квадрат. – К Двине ведёт пологий спуск, который укреплён всего хуже. Бьём в эту внутреннюю слабину пехотой с топорами - пусть рубят брешь. Одновременно с тылу -  противоположной стороны - воинственно гарцуют всадники. Ничего не предпринимая. Их задача - отвлечь внимание. Глядишь, город от испуга по ним ударит... А мы ружейную часть - в обход, к воротам. Есть шанс прорваться в крепость на головах посадских. Тогда город наш...
Так и положили. А Бог решил иначе. И дело вышло так…

***
Бросившись к стенам, поляки вызвали лишь столбовой оружейный залп. После чего жители, в мирное время спокойно селившиеся под стеной, точно по знаку, дружно перебежали в кремль. Быстро, чётко, без паники. Нападающие лишь рты поразевали. Не успели ворота захлопнуться, внешние постройки облизало дымом. Посад вспыхнул, как сухой стожок. Путь к крепости отрезало.
План внезапного прихлопа трещал по швам. Замойский молча глотал едкий дымок. Выручило хладнокровие трансильванских наёмников: не растерявшись, они попытались завладеть крепостным мостом. Тут уж и кавалерия, в точности по плану, заметалась перед главными укреплениями, воинственно, но бестолково.
 
Осаждённые не ответили ни единым маневром, лишь из бойничек лениво поплёвывали пули. Сперва прицельно, затем всё чаще и гуще. Но для убоя дистанция была слишком велика. Чем воспользовалась дюжина метких стрелков из рейтар и шляхты. Спешившись, они залезли на островерхий частокол и, приладившись, открыли «егерские стрельбы». Свинцовый размен не принёс трофея ни одной из сторон, однажды лишь не пойми, откуда, тягуче прокатился стон. К вечеру страсти унялись, дула остыли, порох «сбрызнул на просушку».
День был потрачен, и в такт заходящему солнцу ниспадало настроение канцлера - круглое лицо наливалось закатным румянцем. Ганнибал* так и не заглянул в грешное XVI столетие от Рождества Христова, а Велиж, не став его Арретием, грозил обернуться Сагунтом*. К появлению бледной луны Замойский, умяв гордыню, вынужден был признать, что «план не удался». Полковники нахмурились, но смолчали.

***
Утро росною прохладой остудило самые жаркие лбы. Всё устаканилось: русские сидят прочно, штурм не принесёт ничего, кроме напрасных жертв. Где уж тут красивая победа! Выдохнув, перешли к кондовой осаде.
Северо-восточную позицию – вчерашнее погорелище – занял отчаянный Борнемисса. Юго-восточный рубеж поручили пану Трембецкому, юго-запад отслеживал пан Уровецкий. На той стороне Двины окапывались запорожцы атамана Остроменцкого. Вот и все заботы. Незаметно подкравшийся вечер перелистнул второй день осады. А начинающий стратег вынес первый урок: «Помни, штурм без пушек – авантюра. Не горячись, как с  приказом задержать обоз».
Лишь через день, 4-го августа, пушки подтянули. Худо-бедно обставили осадный лагерь. Но смутно реяла тревога, то здесь, то там кусали слухи о  русском рейде. Во мгле мерещились казаки и стрельцы. И Замойский не выдержал, разослав командирам негласный указ: «при появлении русских подкреплений немедленно отступать в Студяный».
 
Офицеры потирали лбы, косились сердито. Лишь самые умные поняли, в чём тут дело. Набив шишку на первом шагу, вождь не просто усомнился в своих талантах, с каждым днем он всё больше становился жертвой той пропаганды, в которой преуспел лгун-баловень Лапка. И когда на пятый день разведка донесла, что на подмогу Велижу спешит 20-тысячная рать, Замойский испугался. Он как будто бы забыл себя же третьего дня, иронизировавшего над русским ресурсом. Какие двадцать тысяч?! Для Московита и пара-то тысяч резерва – потолок!
К чести канцлера, он быстро взял себя в руки. После недолгого совета русским был отправлен ультиматум с расчётом, что демагогические таланты Лапки помогут уломать осаждённых на «передачу в подданство щедрого короля польского». Текст стряпали наспех. И ответ горожан не оставлял иллюзий.

- Оно бы, конечно, того… вершительно… И все мы, как есть, заодно. Да дельце шибко того… Без доброй думы, спору нет, никак и, хе-хе, значит, не того…. А на том включительно, опричь буде приговор царя-батюшки, так и воли нашей, знамо, не в мочь... А уж мы бы тогда со всем нашим радением, это уж будьте благонадёжны… завсегда! До свиданьица. И ага!
Седенький оратор, со стены, толковал внушительно, поклоном каждый тезис укреплял. 
Замойский всё больше ярился, его бы воля – разбомбил бы к чёртовой матери. Да вот пушки в чехлах и не расставлены. Правильная осада начнётся, в лучшем случае, завтра.
Совместно с артиллерией прибыла королевская тысяча, несравненная в рытье шанцев и окопов. Окрылённый командующий послал венгерскому кондотьеру Борнемиссе 400 талеров «с условием выдать их тому, кто первым запалит крепость». Как и думалось, охотников не объявились.

***
6-го августа чуть свет по всей осадной кривизне заговорили пушки. Мощь ядер была такова, что оглушённые велижцы сами запросили «угомон». Даром, что поверили, - лукавят! И недолгая отдышка взорвалась новой канонадой. Так повторялось, пока раскалённые ядра не воспламенили дворовые постройки и одну из башен. Русские стойко боролись с огнём. Уже затемно Уровецкому посчастливилось поджечь крепостной мост. тогда-то и сработала уловка Замойского: ночь, бестравье рвов-оврагов и чёрный наряд делали его солдат невидимками. С воплями торжества нападающие облепили стены и, поджигая на ходу лучины, фитили и факела, устремились к уцелевшим укреплениям.
Лишь теперь, при угрозе заживо сгореть, гарнизон согласился сдаться, но при условии, что крепость не тронут. Канцлер, поверив, направил в Велиж пана Завихойского. Тот передал осаждённым, что их ждут с ключами, которые должны вынести воевода с первейшими боярами.
 
Луна в ту ночь была в тучах, и только велижский ключ серебрил путь смирившимся русским воеводам. Пленных спрятали в отдельном остроге, чтоб не мешали приёму короля. Трофей был изряден, особенно порадовали размер и разносортица припасов: еда, фураж, порох, ружья, пушки, пули, ядра, топоры, сабли… Часть провианта решено было взять с собой, но ещё больше осталось на многомесячный прокорм теперь уже польского гарнизона...
***
Храбрясь на людях, Замойский ужасно переживал. Ему казалось, всё идёт наперекосяк: «Город сдался не сразу, потеряны время, люди, и солдаты презирают бездарного командира». На самом деле, ёжики самоедства терзали лишь его, да и то по отсутствию военного опыта. Заслуженные ротмистры и полковники во главе с храбрейшим Борнемиссой лишь тихо ахали и разводили руками: «Надо же, до чего толковым оказался этот «книжник и белоручка»: не имея военной выучки, взял город optimus» (с лат. – оптимальными средствами).
Окончательно добил король. К нему в Сураж с рапортом о взятии отправили шестерых русских бояр; среди них и тот, первый, с подшитым ухом, но в новом кунтуше. В ответ Стефан Баторий посулился лично принять город. Канцлера заколотило. Не находя себе покоя, он придирался к каждой мелочи. Так продолжалось, пока в какой-то момент воеводу не задавил чиновник. Схватив перо, чиновник в неполный час выписал веер приказов касательно подобающей встречи. А сплеснув чертей в бумагу, успокоился.
Но вышло всё опять не так…

***
…Ряды велижских героев возбуждённо переминались. Никогда не терявший хладнокровия Борнемисса, и тот, подёргивал обрубком с култышкой стопы. Ему выпала честь командовать эскортом, торжественно пустившимся навстречу королю, что приближался во главе избранных сотен венгров, поляков и казаков.
Баторий въезжал лениво, без изящества, вразвалку. Утомлённый  долгим переходом, манерами себя не неволил. Узкие, отёчные глаза тычутся сонно, пусто, исподлобья. Вчера ещё острые, как надлежит заядлому охотнику, теперь они лишь воспалённо помигивают парочкой клюквин.
Такого за версту узнать. Вот как теперь, пушечным ядром, влетел он в Краков. Впрочем, нет, за три тяжёлых года король и сам заметно погрузнел, набряк какой-то кабаньей, необоримой мочью. Грубое лицо с лосиным носом в чернявой азиатской бородке, проштопанной поздним серебром. На исчёрканный лобный мыс горелой башенкой надвинута тока* с пышным чёрным пером. Аршинные, при среднем росте, плечи дерут по швам морковный кунтуш, где в узком вороте мортирою ворочается шея. Пониже тоже не Париж. Ножищи – что кривые корневища: и лошадь укротят, и пешего притопчут. Всаднику под стать и «буцефал»: как и тот коряжистый, угрюмый, в тугих валиках мышц.
 
Всё обличье карпатского горца дышит ураганной ломовой силой, слившей зубровую неукротимость Пущи с обвальной волей Карпат. Но не смотри, что кабан - в сабельной порубке такому ровню поискать ещё! И мало кто, сродни Замойскому, разглядит тонкость, образованность, культуру короля: рождён раньше своего века, как и Сципион*. Одно слово - предназначенный!
Увидав чёрный, как скопище галок, парад, Стефан ворохнулся, сдвинул рукоять сабли. Ещё дюжина шагов к рядам, и лосиный носяра дрогнул, сморщился, едва не чихнув, тронутый душком от воза, что на краю невеликой велижской площади. Замойский похолодел: ну да, до последнего часа здесь, перед храмом, густел зловонный пригорок. Несчастные жертвы осады, которых не успели закопать. Почему!? Он же лично велел свезти и сбросить в овраг. Не успели! Остался один этот воз! Хотел бы я знать, какой же  болван додумался таскать дохлятину через главную площадь?! Тоже мне умники, - соломки с рогожкою набросали. А пал полуденный вонь  разбереди…
 
- Accommodatam atque iucunde Hetman, cum victoria, quam mundus invidet (с лат. - Любезный ГЕТМАН и милый мой друг, с победой, которой позавидует мир), - любезно оговорившись, король положил тяжёлую ладонь на плечо склонившего голову канцлера.
Речь его была сложена классической латынью. Все знали, что по-польски первый рыцарь Речи знал лишь слово «коханка». Так нарёк он свою позднюю любовь – дочку гродненского лесника, которую, раз встретив во время охоты, навсегда предпочёл изысканным придворным амазонкам.
- От лица моего благочестивого народа желаю тебе столь же завидных побед, - продолжил Баторий. - Я всегда почитал Божьим даром дружбу такого достойного мужа. Теперь же я вполне лицезрю спокойное мужество и деятельную расторопность боевых товарищей, за которых ты ходатайствуешь, ища справедливых милостей за верную службу. Премного благодарствую, пан гетман, - вдругорядь обмолвился Стефан, - а славным ротмистрам моим обещаю со временем заслуженную награду.
Только теперь великий король въехал в замерший лагерь. И тотчас грянула барабанная дробь, а полковые трубы расстреляли небо.
Ба-ба-бах!!! Тра-та-та…

Салют из пятисот дул почтил въезд властелина. И в этот торжественный миг ветер всколыхнул полог телеги, и запах тления дразняще щекотнул ноздри Батория, но король на этот раз даже не поморщился. Как некогда Вителлий: «Optime olere occisum hostem»*.
Кивнув победителям, Стефан устроил пышный обед, после которого внезапно оседлал коня и ускакал в Сураж. Замойский же отправился к русским пленным, предложив им подданство Речи Посполитой. Однако  дурные головы повально предпочли посох царя-тирана.
Полторы сотни казаков эскортировали их подальше от Велижа и от озлобленных, скорых на расправу наёмников. Русским предстоял долгий пеший путь, и некоторые решились оставить детей под присмотром поляков.
Вечером Замойский собрал в русской церкви полковых музыкантов и ксендзов. Крест есть крест. И если выгнать еретиков, то чем тут не место для литургии?
 
***
После падения Велижа уже мало что могло помешать Баторию взять Великие Луки – самую сильную крепость западного порубежья Руси…

* «Для чего ты к нам не прибыл с войсками своими?» - есть данные, письмо это писано перед третьим походом поляков, что не меняет сути традиционно оскорбительной перепалки между Грозным и Баторием

Радзивиллы – самый богатый, авторитетный и знатный род в Великом княжестве Литовском, с 1547 года первыми в ВКЛ носили титул князя Священной Римской империи; крупнейшие землевладельцы, промышленники и меценаты, известные военачальники и политики разных лет; способны были за личный счёт собрать армию в собственных имениях; в описываемый период наиболее примечателен был Николай Радзивилл Рыжий (1512-1584) — гетман Великого княжества Литовского (1553-1566 и с 1576), воевода виленский с 1566, великий канцлер литовский в 1566-1579, кальвинист и убеждённый сепаратист, ратовавший за суверенитет Литвы, а, по сути, управлявший ею по своему усмотрению,

Николай Мелецкий (ок. 1540-1585) — видный польский политик и военачальник, сторонник «австрийской партии» и соперник Яна Замойского; в 1579 году назначен Стефаном Баторием новым великим гетманом коронным и главнокомандующим польской армии в войне против Московии, отличился при осаде Полоцка; не потерпев усиления Замойского, взял отставку

«Гетманскую булаву в сердцах вернул» - Великий гетман коронный (польск. Hetman wielki koronny) был главнокомандующим (министром обороны) польского войска; носил почётную гетманскую булаву (её  изображение добавлялось в родовой герб); должность считалась пожизненной; его заместитель - гетман польный коронный (полевой маршал) - в случае смерти коронного гетмана исполнял его обязанности

Великий коронный канцлер (польск. Kanclerz wielki koronny) — высшая правительственная должность в Польше (с XII века), ведал внешней политикой, королевской канцелярией, исполнением конституции и королевскими судами; после Люблинской унии (1569) для Литовского княжества учредили пост своего канцлера, сосредоточившегося на восточной политике (Западная Европа осталась в сфере интересов коронного канцлера польского)

«Величина теперешнего польского воинства в них доводилась до ста тысяч с хвостиком» - в 1580 году в Нюрнберге вышел «летучий листок» под заголовком «Польская газета» с текстом манифеста Стефана Батория («Божией милостию, Мы, Стефан…»); на его 13-й странице дана «роспись главных частей армии польского короля, выставленной в поход: венгерской пехоты 2400, венгерской конницы 2600, отряд королевского брата (из Трансильвании) 2500, польской кавалерии 6000, войска литовского 12 000, немецкой наёмной пехоты 2000, отряд киевского воеводы (кн. Острожского) 8000, отряд кн. Слуцкого 15 000, Низовских казаков 15 000, дворян из Литвы 15 000, «белых» татар 8000, «диких» татар 4000. Всего с другими частями 136 500 человек, не считая прусских полков и других чинов»

«Кашпир» и «Павлин» - русские стенобитные мортиры: «Кашпир» (длина 4,48 метра, вес 19 300 кг) отлил немецкий оружейник Кашпир Ганусов, опробован при осаде Полоцка (1563); «Павлин» литья Степана Петрова весил 16 320 кг; обе стреляли дробом - 20-пудовыми каменными ядрами

Кир, Александр, Цезарь, Аттила, Чингисхан, Тамерлан, Сулейман - перечислены самые победоносные завоеватели всех времён и народов:

Кир II Великий (ок. 590–530 до н.э.), величайший персидский царь - покоритель Мидии, Малой и Передней Азии

Александр Великий (356-323 до н.э.) – непобедимый македонский царь, разгромивший Персидскую державу, хрестоматийный символ завоевателя

Гай Юлий Цезарь (100-44 до н.э.) – уникальный римский политик, полководец, писатель и оратор, учредитель императорской власти;

Аттила (406-453) – самый грозный гуннский вождь-разоритель, «Бич Божий» для народов Европы

Чингисхан (1162-1227) – создатель и первый великий хан крупнейшей в истории Монгольской империи, включавшей Южную Сибирь, Китай, Среднюю Азию, частично Кавказ, Индокитай и Индию

Тамерлан (1336-1305) – непревзойдённый узбекский захватчик, при жизни не имевший соперников, прославился невероятной жестокостью

Сулейман I Великолепный (1494-1566) – наиболее  могущественный османский султан, существенно прирастивший Турцию новыми землями

Секей – мадьяр, хунгар, угр, венгр

 «Ну, если, конечно, закрыть глаза на «белых» и диких татар» - Баторий позиционировал себя воителем-гуманистом нового типа, но источники (мемуары сподвижников и «летучие листки») подтверждают, что он не пренебрегал услугами, мягко говоря, нецивилизованных «диких татар»

 Ричард I Львиное Сердце (1157-1199) – воинственный английский «король-рыцарь», популярнейший герой Крестовых походов, которому удалось разгромить султана Саладина (1138-1193) – гениального лидера восточной коалиции Египта и Сирии

Мурад III (1546-95) – малозаметный турецкий султан (с 1574), 12-й представитель Оттоманов (Османов)

Карл Великий (742-814) – самый боевитый франкский король (с 768 года), Император Запада (с 800 года), основавший мощнейшую державу Европы, трансформировавшуюся уже в эпоху императора Оттона I в «Священную Римскую империю»

Станислав Жолкевский (1547-1620) – значительный польский военный деятель конца XVI - начала XVII вв.; блестяще разбил превосходящее русское войско при Клушине и в 1610 году вошёл в Москву, в 1618-20 годы великий гетман и великий канцлер коронный, геройски погиб в бою с турками; имена других командиров Яна Замойского документально соответствуют реальным личностям

Витовт Великий (1350 —1430) — важнейший литовский правитель, великий князь литовский с 1392 года; сын Кейстута, племянник Ольгерда и двоюродный брат

Ягайло – знаковых фигур польско-литовской истории

Подлые людишки – простолюдины, чернь, смерды

Ганнибал (247-183 до н.э.) – гениальный карфагенский полководец, титан античной стратегии, самый опасный враг Рима, против которого долгие годы успешно вёл II Пуническую войну (218-202 до н.э.)

«Велиж не стал его Арретием, но грозил обернуться Сагунтом» – при Арретии (217 до н.э.) Ганнибал одержал свою первую на территории Италии молниеносную победу над римлянами; Сагунт – первая римская крепость в Иберии (Испания), после затяжной 8-месячной осады взятая начинающим карфагенским суффетом (правителем) Ганнибалом (219 до н.э.)

Публий Корнелий Сципион Африканский Старший (236-183 до н.э.) — выдающийся римский консул времён Второй Пунической войны, сумевший разбить Ганнибала; один из лучших военачальников Древности, по уровню интеллектуального и нравственного развития значительно опережал современников

Тока – шапочка знати, цилиндрической формы и без полей

Как некогда Вителлий: «Optime olere occisum hostem» - эту латинскую фразу («Труп врага всегда хорошо пахнет») проронил в 69 году новый римский император Вителлий (15-69 н.э.) по поводу разлагающегося трупа своего противника Отона (32-69).

Фрагмент исторического романа о событиях 1580-82 гг.

Опубликовано: Владимир Плотников "Московит и язовит", - журнал "Русское эхо", № 6, 2014

Репродукция картины Юзефа Брандта «Гусар»

Разворот глав: http://www.proza.ru/avtor/plotsam1963&book=31#31