Олимпийский принцип

               

  Это было в начале весны. Я пошел в гараж за машиной. Часть пути приходилось идти через пустырь, вот там–то меня и обогнала «собачья свадьба». Во главе свадьбы бежала невеста – сука, средних собачьих размеров. За ней по очереди, соблюдая ранжир, бежали женихи – штук восемь кобелей. Причем первый из них был таких больших размеров, что напоминал быка, только в молодости. Последней бежала белая болонка, на которой шерсти было больше, чем костей, и росточком она была меньше первого жениха раза в три. Об ее истинной окраске я мог только догадываться, во время бега и ветра шерсть на ней немного расходилась, и только по ее основанию можно было судить о ее истинном цвете. Обогнав меня, свора через метров двадцать остановилась вместе с невестой. Я еще не успел к ней приблизиться, как она тронулась дальше. Кобель, бежавший перед болонкой, видя, что выше седьмого места в собачьей иерархии ему сегодня уже не подняться, зло посмотрел в мою сторону, на убегающую свору и своими челюстями, всеми своими имеющимися зубами перехватил болонку поперек её туловища и начал трепать из стороны в сторону. Болонка была благородных кровей, жила все время в домашних условиях на руках своей хозяйки и не привыкла к такому обращению со стороны какой–то дворняги. Вначале болонка ничего не поняла и только сладострастно закрыла глаза, очевидно, от истомы и полученного удовольствия. Она представила себя щенком, находящимся со своими братьями и сестрами в корзине, когда мать их лизала по шерстке по очереди после вкусного хозяйского угощения.
  Но челюсти соперника постепенно стали сжиматься, и его клыки стали уже доставать поверхность кожи сквозь обильное волосяное покрытие. От этого болонка стала поскуливать, ей казалось, что в это время она находится на руках своей бывшей хозяйки, которая ласкает ее, щекоча своими ноготками с маникюром.
  Но конкурент еще сильнее сжал свои челюсти. Только тогда болонка стала понимать своим собачьим умом, что её терзают, что с ней никто не играет, не ласкает, как в былые времена, и надо было самостоятельно вырываться из зубов своего грозного соперника и конкурента по свадьбе. А это будет страшнее, чем просто от грозного противника. От этих мыслей болонке стало душно. Все – таки обильный волосяной покров делал своё дело:  защищал от клыков непримиримого врага, а вот дышать стало трудно, как тогда, когда,  гуляя в своем дворике без поводка, она попала под колеса мальчишки-велосипедиста, который наехал на неё из – за своего озорства.
  Седьмой тем временем не унимался, а сжимал свои челюсти все сильнее и сильнее. Болонка стала громко визжать и изворачиваться, будто бы ее кусали блохи. Не одна, а все разом. Из нее стали вырываться не только громкие звуки визга, она с презрением обдала своего врага коричневой жидкостью, а напоследок испортила своими газами воздух вокруг него, чтобы затруднить ему дыхание. Одним словом, применила запрещенное всеми конвенциями химическое оружие. Но и это помогало ей плохо. Волосы на ней стали дыбом, и мне показалось, что она стала больше в размерах, глаза широко раскрылись, уши поднялись и стали торчком на ее голове, хвост стал как дым над трубой, ноги засеменили, пытаясь убежать в своё светлое и безопасное будущее, но земли не доставали и болтались в воздухе. От этой собачьей трепки поднялось столько пыли, что мне пришлось остановиться и переждать, пока она не осядет на дорогу.
  То ли соперник устал трепать болонку, то ли он побоялся, что свадьба далеко убежит и кто–то другой может занять его седьмое место в очереди, то  ли посчитал, что с болонки будет достаточно, или по какой иной причине, только седьмой на мгновение замер в последней позе, разжал свои челюсти, аккуратно поставил на землю конкурента, облизнулся, весело тявкнул, что означало: «знай наших» на своем собачьем языке, и припустился догонять убежавших вперед собратьев. В общем, все так же быстро закончилось, как и началось.
  Наблюдая за этой сценкой, я подумал, что болонка, получив урок от сильного и грозного соперника, незамедлительно уберется из претендентов в собачьи женихи, что она отправится к себе в свою подворотню, и будет там зализывать полученные раны на своем теле и не помышлять больше об этом неудачном собачьем сексе значительное время. Но не тут–то было. Пес несколько раз еще взвизгнул, как бы проверяя, не в объятиях ли грозного врага он, и убедившись в обратном, лизнул пару раз свои бока, отряхнулся по-собачьи, обиженно посмотрел на меня, подумав: «Что же ты, мужчина, не помог мне в битве, а я так на тебя надеялся», и как ни в чем не бывало, потрусил догонять уже далеко отбежавшую от него «собачью свадьбу. И чем дальше он от меня удалялся, тем больше прибавлял в беге, открывал второе дыхание, боясь, что на первом отстанет совсем и потеряется в таком ответственном для него мероприятии.
  Пройдет какое-то время, и в старости, где–то греясь на завалинке, вспоминая былое вместе с такими же, как и сам уже, дворнягами, он будет вспоминать, подняв голову вверх и закатив глаза, как лягушка-путешественница: «Как сейчас помню, лечу это я, лечу», рассказывать о былых своих «подвигах» окружающим. Правду о том, что он никогда не был ни чемпионом, ни призером, что вообще не поднимался никогда выше пятого места, да и то только тогда, когда пятого соперника вообще не было, умолчит и будет, очевидно, прав. Ведь он, не понимая того, подтвердил основной лозунг и принцип олимпийского движения,  провозглашенный еще самим Пьером де Кубертеном, который гласит, что главное в состязаниях - не победа, а главное - участие в них. А он участвовал в них. Об этом напоминают ему его многочисленные раны, которые ломят к пасмурной погоде. Сильнее всего  болит его душевная рана, что не стал чемпионом. Но он же участвовал, а победы могут и подождать или не приходить вовсе, главное, что олимпийский принцип и тут работает.