Утро Дашки

Отсветы огня играют на широких досках потолка, - бабушка затопила печь. Изба построена так давно, что гладко струганное дерево приобрело цвет старого меда. Отсветы придают его поверхности глубину и объемность. Если смотреть на потолок долго, то в причудливых темно-коричневых следах от сучков и в тонких извивах древесных линий можно увидеть коней с развевающимися гривами, людей, лесистые горы и разных чудищ. А если смотреть долго-предолго, кажется, что они вот-вот оживут…

Странная такая изба. Она из двух половин: передней – новой, и задней - старой. Но раньше на месте передней избы была другая – вовсе старая-престарая, ставленая,по словам бабушки, еще при царе Горохе. Был когда-то такой царь. Правда, дед называет его Алексеем Михайловичем.

У деда даже книга есть, которую напечатали в царствование Алексея Михайловича – Гороха... Вот посмотришь на нее, и сразу понятно, как давно это было. Переплет почернел от времени, и листы почернели на краях, а уголки их стали твердыми от пальцев, потому что читающим людям приходилось одновременно убирать нагар со свечей. Представьте, сколько же рук ее листало, эту книгу?

Если книгу раскрыть, видно, что она необычная. Заглавия написаны красиво, красным и черным цветом, и украшены узорами. Буквы крупные, а над ними странные крючочки и палочки. Дашка знает еще не все буквы даже в своей азбуке. Не то чтобы она ленивая, просто у нее столько дел каждый день, что вовсе не до букв. Вот летом она все выучит, ведь через 2 года надо будет идти в школу, там без этого никак не обойтись.

Новую половину избы строили, когда дед был таким, как сейчас Дашка. Это теперь он седой, бородатый и старый. Как-то дед, бывший еще маленьким мальчиком, неосторожно потянул отцовского коня за хвост, а конь рассердился и лягнул его. До сих пор на ноге деда виден след от конской подковы. А коня того давно нет и в помине.

Дед говорит, что всего у него было 15 коней.Особенно он жалеет Сарайного, с которым вместе воевал на первой войне с немцами, когда еще и мамы Дашки, и маминой старшей сестры и на свете-то не было. Сарайный был гнедым, то есть коричневым, с черной гривой и хвостом, с темно-карими глазами. Он брал сахар из рук, и губы у него были мягкие, как бархат. На войне его убили, и он плакал, когда умирал. Дед, когда рассказывает о нем, тоже плачет…

В новой половине две комнаты и кухня. В переднем углах их   божницы с иконами. Иконы – самое красивое, что есть в избе. Они в блестящих окладах серебристого цвета. Лица Богородицы, младенца и святых на иконах строги и спокойны, а большие темные глаза смотрят сверху на людей вопросительно и немного печально.

Столы и лавки в избе крепкие и совсем простые. Есть еще комод, высокая кровать, диван на красиво выгнутых ножках и столик с бабушкиной машиной, которая называется по иностранному – Зингер. Да, есть еще венские стулья. Они тоже на гнутых ножках, с плавно выгнутыми, как у котов, спинками.

Входная дверь так низка, что взрослым приходится, входя, нагибаться. Дашке нравилось смотреть зимой, как в избу врывается облако белого клубящегося пара, если отворить дверь в промерзшие сени.

Посередине избы стоит огромная русская печь, а возле нее, прямо над низенькой входной дверью, нависают широкие и длинные полати. На них хорошо спать, правда, иногда бывает немного жарко от натопленной печи. Печь эта точно такая же, как у бабы Яги в избушке на курьих ножках. В такую-то баба Яга и хотела посадить Ивашку!

Пахнет смольем  – лучиной из корней сосны, которой растапливали печь. Сестренка, лежащая рядом, спит, будить ее нельзя. Поэтому Дашка лежит тихонько, разглядывая потолок и фантазируя, пока бабушка не замечает, что она проснулась.
 
- Иди пить молоко, - зовет она.

По пути Дашка заглядывает в огромный зев печи.

Дрова, сложенные домиком, горят нестерпимо жарко. В изменчивых языках пламени  есть что-то томительно-притягательное. Можно часами смотреть, как в огненных вихрях возникают будто бы и рушатся стены дворцов, пролетают огненными змеями языки пламени, красиво мерцают, чернея и покрываясь сероватым нежным пеплом, раскаленные угли...
На шестке стоят чугуны с картошкой и глиняные горшки, в которых бабушка готовит щи и кашу. Когда дрова прогорят, и жар заметут в угол, горшки и чугуны поставят внутрь и закроют печь заслонкой.

Молоко в глиняной кринке тоже ждет на шестке своей очереди. Дашка любит чуть коричневатое топленое молоко с вкусной золотисто-коричневой пенкой, но оно будет готово к обеду, а сейчас бабушка ставит перед ней большую кружку парного.

На столе   тарелка с ломтями душистого черного хлеба. Бабушка усаживает Дашку. Она черноглазая, с правильными чертами лица, красивыми темными бровями. Во всем ее облике столько спокойного достоинства, что впору и королеве. Круглое приятное лицо негусто покрыто морщинками, на голове белый, в черную горошину, платок. Приходит дед и тоже садится за стол. Вьющаяся седая борода делает его похожим на Деда-Мороза. Дед добрый, с Дашкой они большие друзья. Деду и бабушке уже за семьдесят. Дашка – внучка от самой младшей дочери.

Тайком от бабушки дед хитро подмигивает внучке, – у них свои секреты. Он обещал сделать свистульку, чтобы в любое время, даже в полдень, можно было без страха ходить в огород, не боясь Полудницы. Известно, что та терпеть не может свиста. Бабушка тоже не любит, если кто-то свистит в избе. Она говорит, что от свиста деньги не будут водиться. Но их никогда и так не бывает,  - это Дашка точно знает.

Дашка снизу вверх смотрит на деда и тоже мигает – сразу обоими глазами. Дед прыскает,   уж очень уморительная рожица у внучки. Бабушка неодобрительно оборачивается к ним.
 
- Когда я ем, – я глух и нем! – сообщает она. Ненадолго воцаряется тишина. Все пьют молоко вприкуску с хлебом, а деду еще приходится есть кашу. Ведь чтобы работать, нужна сила, а сила, как уверяет бабушка, – в каше. Дашке кашу не предлагают,  - утром она ее терпеть не может.

Отец и мама разговаривают во дворе. Дашка допивает молоко и, толкнув низкую скрипучую дверь, бежит по лестнице к ним. Мама, красивая и строгая, целует ее, наказывает не шалить и уходит,  - она торопится на работу. Отец собирается идти к леснику, в соседнюю деревню.
  - Пойдешь со мной?
  - Пойду, пойду! – кричит Дашку, прыгая от радости. - А можно, я Ваську возьму?

Васька, мохнатый комочек шерсти, страшненький, с глазами, как у совенка, тут как тут. Этот котенок еще так мал, что любого принимает за мать и бегает за всеми, как собачонка. Дашка берет его на руки. Пока отец собирается, они выскакивают в огород. Попав из сумрака крытого двора в сияние ясного раннего утра, Дашка ошеломленно замирает. Блеск синего неба, сверкающего солнца, шум берез и тополей у дома, на усадьбе, наполняет ее таким изумлением, радостью и восторгом, что воспоминанию об этом утре дано будет сохраниться на долгие годы, но она, конечно, сейчас и не догадывается об этом.