Крышка

Я сошла с поезда, как всегда, сердце бешено колотилось. Подбежали родные, объятия, слезы радости, подхватили чемоданы и пошли. Немного отдалились  от привокзальной площади и меня начали душить слёзы, я обняла маму и разрыдалась. Старое, измученное лицо асфальтного полотна, испещрено мелкими морщинами трещин, местами изранено, изрезано глубокими пробоинами – сколько лет прошло, а ничего не изменилось ! О Боже ! Этот асфальт помнит мои пятилетние пятки ! Утёрла слёзы.
- Всё хорошо, всё хорошо, пойдёмте.
Мой родной провинциальный городок, до того провинциальный, что одна из двух его главных улиц наполовину застроена частными деревянными домами. Как и подобает такому дому, на задворках его смело раскинулся огород со всеми прилегающими к нему постройками, вплоть до бани. Петухи кричат и будят округу по утрам. Во дворе одного из таких домов растёт берёза, старая уже, высокая, раскидистая. Ветви её свисают через забор и колышутся над крышкой канализационного люка, а из-под неё круглый год идёт пар. Летом, мало того, что палит сверху, так ещё и парит снизу. Зимой и того хуже, но именно в эту тяжёлую для дерева пору я люблю его больше всего.
* * *
Мама всегда говорила, не наступать на канализационные крышки. Но ЭТА…манила к себе струящимся облаком. Я становилась прямо на крышку и наблюдала, как тонким, плоским кольцом выходит водяная муть, поднимается, немного завихряясь, превращается в белые облака. Плавно поднимающийся туман, окутывал дерево почти до самой макушки. Замерев, я стояла в центре этих странных вальсирующих кудряшек, и страх мелкой дрожью от самых пяток охватывал всё тело. Мне чудилось, что там, в чреве этой мрачной трубы, на глубине, сидит старая сморщенная, как грецкий орех, скрюченная, горбатая бабка. Трясущимися руками, что-то добавляет она в огромный старый котёл, бурлящий зелёным дымом, и что-то невнятно бормочет впалыми высохшими губами. От движения её рта, волосатая огромная родинка на крючковатом носу противно дёргается. Столбы колдовского зелья поднимались по трубе и выходили из-под крышки, а я стояла в оцепенении и боялась сдвинуться с места. Пар поднимался всё выше и выше, обнимая ветки берёзы, и оседал на них серебристым инеем. Я рассматривала огромные снежинки на своей рукавичке и думала, так ли красивы эти хрустальные веточки вблизи, но они были высоко, и разглядеть их затейливый узор не было возможности. Всё, что мне оставалось, это стоять внутри заколдованного круга и любоваться пушистыми переливающимися одеяниями русской красавицы. Я щурила свои близорукие глаза и проверяла, всё ли усыпано белой пылью, все ли веточки и почки, что сейчас спокойно спят, набираясь сил для весеннего бурного пробуждения, надёжно защищены. Я любовалась ею, усыпанной бисером и драгоценными камнями, и понимала, что это она не даёт выйти старой ведьме наружу.
* * *
Подъехал поезд, зашли в вагон, снова слёзы, объятия. Поезд тронулся, отец немного прошёлся вслед за ним, смахнул слезу со щеки. Я видела его в последний раз.