Enjoy the silence

 Где ты?
Я заглянул в каждую комнату, перерыл все ящики, я подолгу гремел посудой, я стучал по столу сначала ручкой, а после и головой, словно надеялся выманить тебя из небытия таким странным способом. Я звал тебя сначала мысленно, считая нетактичным тревожить, после шептал, будто одержимый:"Где ты, где ты, где ты, где же ты?" А потом готов был кричать.
Где же ты, черт подери? Дорогая, ты не могла просто покинуть меня, правда? Ты никогда так не поступила бы...
Ты всегда была рядом. Я не помню ни дня без этого странного, греющего чувства, что ты... рядом. За спиной, за правым плечом, если угодно... В моей голове, в моих снах, в шелесте шин и шуме дождя - ты всегда была рядом.
Где же ты, дрянь?
Я живу без тебя уже неделю, не покидая своей квартирки, в тишине и кромешной тьме, которая подбирается ночью так близко, что кажется: протяни руку - и пальцы утонут в чёрной-чёрной мгле. Раньше, когда ты была рядом, я никогда не чувствовал себя одиноким, даже если кроме тебя никого не существовало. Ты была мне любовницей, женой, сестрой, матерью... Железной девой - иногда. Орлеанской - куда чаще.
 Детка, где же ты?
Я сидел на полу и вгрызался медиатором в струны, злился, едва не порвал одну... Прости. Ты бы очень обиделась, если бы увидела такое варварское отношение к инструменту. Ты и прежде обижалась и надолго замолкала, я переставал слышать тебя, пытался как-то обойтись, но всякий раз приходил к тебе, покорный, каялся, и ты принимала меня, конечно. А теперь тебя нет. И меня по-своему - тоже.
"А помнишь?" - какое патетичное восклицание, скулы сводит от тоски. Но всё-таки... помнишь? Нам было хорошо вдвоём, милая, и то была любовь чистая, высокая, что бы там ни говорили. Они все считали, будто я использую тебя! Будто меня интересуют только деньги, я избалованный и зазнавшийся приспособленец... Они просто не видели, как мы с тобой стоим на сцене, сливаемся в единое целое, и как толпа беснуется, зачарованная зрелищем такого странного, такого возвышенного и одновременно земного соединения. Что-то неуловимо порочное, неуловимо невинное и совершенно точно незабываемое... Каждый в толпе думал, будто ты создана для него, но я и не помышлял о ревности. Я же знал, кому ты принадлежишь, милая.
Бонни и Клайд, Пигмалион и Галатея, Сид и Нэнси...
Я и моя Музыка.
Она всегда была со мной. Звучала в голове, вырывалась наружу, повисала на кончиках пальцев, ласкающих или терзающих струны, стучала барабанным ритмом, как пульс... А теперь есть только тишина, звонкая, сплошная, гнетущая...
Я чувствовал себя распотрошенным, вывернутым наизнанку и вывешенным сушиться рядом с рыбой на базарной площади. Пустой, жалкий, гниющий. Телефон звонил раз двадцать, я снимал с себя всякую ответственность и не снимал трубку. Менеджер был в ярости, это я точно знаю. Друзья наверняка переживали. Я не покупал газет: боялся наткнуться на собственный некролог и случайно поверить. Но иногда я включал телевизор.
Да, я на самом деле надеялся найти там какую-нибудь поддержку. Уж лучше бы составлял себе некролог.
В ящике были люди. Вообще-то, когда человека помещают в ящик, это почти всегда значит, что он мёртв. Тут это правило работало безукоризненно. Я смотрел телевизор без звука, и... Вы никогда не пробовали? Это очень забавно, если ты в хорошем настроении, и до одури страшно, когда  на грани срыва. Картинки мелькают так быстро, губы шевелятся так бессвязно, и только глаза - неподвижные, стеклянные глаза, пугают так, что кричать хочется, или зарыться в одеяло, как в детстве.
Я бессмысленно перебирал каналы. Вот какой-то человек в сером машет руками и улыбается. Глаза пустые и тоже серые. Вот девушка проникновенно что-то вещает, воздевая ладошки к небу. Глаза зелёные, и всё равно мёртвые.
Женщины, мужчины, дети, блондины, азиаты, проститутки... Пусто. Пусто. Пусто.
Я выключил ящик. Мне не хотелось представлять, как выглядел я пару месяцев назад, когда моя группа выступала в прямом эфире перед многомиллионной толпой. Да... визжали девушки с волосами всевозможных цветов, звенели цепями, будто кандалами, их кавалеры... Какие-то экзальтированные девицы кидали различные элементы своей одежды на сцену.
Только представьте себе: толпа качается в едином ритме, будто в трансе, россыпью звёзд сияют огоньки зажигалок, прожекторы цепкими пальцами выхватывают силуэты из мрака... А в центре всей этой вакханалии стою я. И глаза у меня...
Отвратительно.
Я смотрел на своё отражение в потухшем экране телевизора. Волосы немытые, длинные, жесткая клочковатая щетина, круги инопланетные под глазами... Я то ли бездомный, то ли Мессия.
Упал на пол. Долго глядел в потолок, потом привстал, притянул к себе гитару, бережно, как любовницу, уложил на живот и принялся вслепую перебирать струны. Конечно, получалось черти что. В голове должна была звучать мелодия, а её нет. Пульс должен отстукивать четкий ритм, а он сбивается, словно барабанщик-эпилептик.
Встал с пола.
Приполз в ванную, сунул голову под воду, дрожал всем телом, пока слышал её шум. Шшш. Шшш. Шшш. Хороший звук. Такой внушительный, мерный, шершавый. Я повернул ручки всех кранов в доме. Мои уши наполнились змеиным шипением. Хорошо...
Теперь я сидел на кухне и смотрел на распустившуюся синюю герберу газовой конфорки. За стенкой шумела вода, перед моими глазами дрожал огонь. Отлично. На что там еще можно смотреть вечно? 
Если стукнуть себя с размаху по ушам обеими ладонями, на мгновение покажется, что ты нырнул под воду и все звуки будут слышаться словно сквозь толщу воды. Сделав это открытие, я принялся отстукивать ритм. Шум воды был как нельзя кстати. Выходило забавно.
Шшш. Бам! Шшш. Бам! Шшш. Бам!
Музыка, музыка, где ты? Шшш. Бам. Шшш... Как помехи в приёмнике. Нет контакта.
В конце концов у меня разболелась голова, да так, что хотелось её прострелить. Впрочем, один музыкант так уже делал, к черту повторяться.
Головная боль стала невыносимой. Я слышал шум в ушах, и это было лучше, чем тишина, но...
Я уперся лбом в холодное зеркало. Так куда лучше. Оно скоро стало скользким, и я отстранился, встретившись взглядом с самим собой. Еще одна вещь, которую лучше бы не делать. Мы друг другу сразу не понравились.
Я глядел в своё смертельно бледное лицо, в свои запавшие глазницы, и всё пытался вспомнить, сколько дней назад меня выловили. Черты лица заострились и стали неприятными, резкими, как кардиограмма. В глаза я старался не смотреть, но не выдержал, и застыл, кажется, на целую вечность. Я гипнотизировал сам себя, чувствуя попеременно то жалость, то отвращение. Спустя часы созерцания на моей щеке появилась черная точка. Я замер. Точка начала расти, словно что-то проталкивало её, и затем я увидел... это. Отверстие на  щеке расширилось, и оттуда неспешно, степенно вылезал теперь толстый белый червь с маленькой черной головкой, весь липкий от какой-то прозрачной слизи. Меня словно парализовало. Червь вылез и упал на пол, оставив после себя только маслянистый след и дыру в щеке. Я моргнул. Из моего горла, из виска, из щёк лезли на свет черные точки, превращавшиеся в толстых белых опарышей. Черви падали к моим ногам. Я отшатнулся от зеркала, отступил на шаг и услышал под ступнями чавканье. Они были повсюду. Мой желудок сдавил мучительный спазм, желчь подкатила к горлу, меня сложило пополам и хорошенько тряхнуло. Всё поплыло перед глазами, я почувствовал во рту мерзкий гнилостный вкус, и в следующее мгновение уже рухнул без сознания.
Я обнаружил себя лежащим на полу  в луже собственных рвотных масс и грязно выругался. Первым делом я кинулся к зеркалу. Ни дыр, ни слизи не было. Привиделось...  Господи, что за чертовщина... Нужно выспаться. Хорошенько так выспаться, всё проходит во сне...
Черта с два. Во сне было темно и сыро, как в подвале. Я не различал уже, сплю я или нет, всё смешалось в одну вязкую, влажную и тёмную реальность-жижу, наполненную сладковатым запахом разложения. Этот запах наполнял меня, и мне уже казалось, что я и есть его источник. Я истлел, я разлагаюсь, нет меня, как значимой человекоединицы...
Может, это музыка гниёт внутри меня. А может, я сам. Я и есть... музыка.
Я встал с кровати, сделал несколько шагов и замер, распятый в дверном проёме. Глаза слепил ярко-желтый свет. Откуда?
Блик. Блик. Блик. Я нашёл себя на кухне. У меня в руках нож, и я рисую крестики на столешнице. Когда я успел попасть сюда? К черту. Запах гнили сделался невыносимым. Я что, действительно умер?
Я посмотрел на свою ладонь. В свете уличного фонаря было видно, как её пересекает линия жизни. Как там называются другие черточки? Черт с ними. С детства знал только эту, и всё гордился, что она у меня заходит за основание большого пальца. Сейчас едва доходит до середины ладони.
Мне стало как-то весело и жутко одновременно. Как нехорошо, как нехорошо.... Надо её продлить. Нож упёрся в ладонь и проткнул её. Не насквозь, конечно, но... Красиво. Стигматы.
Нож идёт ниже, оставляя за собой белый след, становящийся алым. Моя линия жизни. Доходит до запястья, где переплетаются в двуречье голубые жилки. Немного щекотно и совсем капельку страшно. Почему? Я, вполне возможно, уже мёртв.
Русский поэт умер на Черной речке. Я умру здесь, у побережья голубой Леты на запястье.
Бог, ты слышишь? Пристрели меня. Сверху удобнее. Давай, щелчком пальцев. Пристрели и скинь  труп плыть вниз по течению моих голубых вен. Какая странная, извращенная картина, если попробовать это нарисовать.
Лезвие скользит вдоль руки. И, конечно, входит. Нельзя войти в одну реку дважды. И в одну вену - тоже. Черная-черная кровь. Я так надеялся на голубую, а  вот ведь как всё прозаично...
Тёплая-тёплая. Чёрная-чёрная. И никакой боли. Ничего. Так странно.
Моя линия жизни расплывается в бурое пятно и уже не заканчивается. Значит, я никогда не умру.
===//==//
"Вчера известный музыкант Грэг Хэйз был найден в своей затопленной квартире мёртвым. Как сообщают эксперты, тело пролежало в воде около пяти дней. <...> Рассматривается версия самоубийства <...>
<...>  сообщил прессе, что Хэйз вполне мог покончить с собой, узнав о своём диагнозе. <...> По заверению анонимного источника, у Грэга обнаружилась злокачественная опухоль мозга и жить ему оставалось недолго. Скорбящие поклонники творчества  группы "Deadpan" уже раскупают билеты на прощальный концерт, который пройдет в Абердине  14 апреля 2014-го года"
журнал "Night", Николь Шепард.
- Отвратительно, Николь. Мы не можем пустить это в печать. Где хотя бы какие-то сведения о том, что он делал дома до этого? Почему за ним никто не пришел пять дней? Интервью с менеджером, скорбящие твиты... Где? Господи, с кем я работаю...
Николь потупилась. Это была её первая статья, и желание выцарапать редактору глаза всё еще было ей чуждо. Наверное, он прав. Стоит поискать скорбные твиты.