Чужой крест

                (Отрывок из романа «Там, где спит солнце»)



     У меня дрогнуло сердце от детских криков. Выглянув в окно, я увидела окруженного гурьбой детей Микояна, старого охотника, эвенка. Скрипнула дверь, вбежал запыхавшийся  средний сын Саша, «мама к нам Микоян идет, несет золото, я видел мама у него золото». Едва я успокоила взбудораженного сына, дверь распахнулась и Микоян, степенно вошел в дом, на плече его тщедушно висел потрепанный рюкзачок. Ничего не говоря, Микоян снял с плеча рюкзак, положил  на пол и сам расположился рядом с ним на ковре в кухне. Достал из кармана измученными морозом и рыбалкой руками сигареты, закурил и немного помолчав, заговорил. «Надежда, я тут это, принес тебе кое-что, ноги у меня болят, скоро совсем трудно будет ходить, а если ходить не буду, как буду соболей добывать, как буду смотреть за оленьим стадом. не смогу ходить, не смогу жить. А если скоро умру, вдруг к лихому человеку попадет моя ценность.  Ты давно с нами в тайге, много раз помогала, вот я и пришел к тебе, сохрани пожалуйста ее, спрячь у себя, а если ноги не будут болеть, я приду и заберу». Я не перебивала, не торопила, привыкла, за многие годы  проведенные вместе с эвенками в тайге, молчать и слушать, ловить каждое сказанное слово, хотя женское любопытство, как занозка жалило внутри. Нежно как будто то, что он доставал имело тоненькую скорлупу, Микоян вынул из старой тряпицы крест. Меня удивили его размеры он едва, умещался на его ладони, резные края были украшенные драгоценными камнями. Он протянул его мне: «Вот возьми – сбереги его. Это от моих дедушки с бабушкой осталось я его на лабазе в тайге хранил. Да времена сейчас не спокойные, раньше никто не смел с чужого лабаза, что- то брать, а если нужда заставляла взять муки или спичек, то тут же находили хозяина и говорили, что у него взяли. И не обязательно было возвращать, но сказать надо было обязательно. И тогда хозяина лабаза даже гордость брала за то, что положенное им помогло кому-то в трудную минуту». Я взяла крест в руки и попыталась  прочитать, что на нем написано, но надпись была сделана не на русском языке и я не смогла ничего разобрать. Когда крест был в руках Микояна, я почему-то думала, что он теплый, веяло от него добром и светом. Но взяв его в свои руки, я ощутила холодок, но не  в руках, а внутри себя, как будто мороз пробежал по мне. Я поняла, что в моих руках старая дорогая реликвия, и было удивительно, что у этого  по сути нищего эвенка охотника она сохранилась, хотя он мог давно уже продать ее и тем самым как то скрасить свою жизнь. Я спросила, откуда он у Вас этот христианский крест? Уходить, Микоян не спешил, и отвечать на мой вопрос то же, он задумчиво смотрел некоторое время мимо меня, а потом будто вспомнив что-то, сказал: «Так быстро жизнь прошла всегда работал, а сейчас все говорят старый стал иди в поселок отдыхай, а я не умею. Я даже спать на кровати не могу. У меня когда я в поселке душа по тайге плачет. Если бы было как раньше и продукты привозили в тайгу я бы ни за что сюда не приезжал. Мне кажется не только олени и собаки скучают без меня, когда я ухожу. Но и деревья и речка все тоскует. Я когда возвращаюсь к палатке, все им рассказываю, что удалось купить за вырученные от продажи соболей деньги. Сколько теперь у меня муки, сахара. Я ведь с каждой важенкой оленя беседую перед отелом, прошу чтобы не ходила далеко, чтобы отелилась у палатки. И поверь мне Надежда, с какой не успеваю поговорить обязательно, что-нибудь да случиться. Бывало будто обидевшись и в июне отелится, когда уже все телята бегают, а этот только-только ножки свои пробует. Не понимают нас русские,  говорят, такое стадо большое, а сидите без мяса. А как забить оленя – то, когда он рядом с рождения, когда растишь его как ребенка, оберегаешь от волков зимой от паутов летом. По весне за стадом ходить приходиться, а летом при паутах да комарах только сделаешь костры-дымокуры, сами олени к палаткам бегут. Нет не поднимется у меня рука забить его, да и грех в тайге летом голодным быть. Сеточку в озеро поставишь вот тебе и рыбка. А мяса захочешь на солонцы иди, главное, чтобы лени не было и все будет. Только начнет солнышко к закату катиться, так и иду я на сидьбу. С собой ружьишко да фонарик, взберусь по поручням наверх на сколоченный из жердей настил, между двух-трех деревьев, что повыше и весь солонец как на ладони, наверху комаров не много, а сядет солнце и вообще они исчезают. Закат красивый, как радуга, и такой душевно теплый. Сижу я тихо-тихо, чтобы зверь думал, что нет здесь никого. И еще не стемнеет, а они уже идут солонцеваться, матки с телятами, годовички, и быки крупнорогие. Не обращая внимания друг на друга, высасывают из грязи соль и минералы, только фырканье и чавканье по всему солонцу разносится. Опустят голову, захватят жижу и выныривают в напряжении, прислушиваются. Ведь не только мы охотники на солонцы приходим. Медведь тоже с головой, знает, где можно без труда добыть себе мясо на пропитание. И только стоит увлечься картиной созерцания, этой вечерней трапезы зверей, умилиться маленькими в пятнышках изюбрятками, увидеть промелькнувшего между кочками зайца и не хочется нарушать грубыми, оглушительными выстрелами эту идиллию, и я потихоньку дождавшись ночи, отдаю себя теплой летней дремоте и такие чистые сняться сны, так легко на душе. А утром с первыми лучами со всех сторон спешат на солонец глухари и соболя приходят, и белки. Раньше то соболя не было это в пятидесятых его сюда завезли и выпустили чтобы размножить, он и поел всех белок, а до этого мы по две тысячи беличьих шкурок за сезон сдавали перекупщикам. Вот такая всегда у меня охота на солонцах получается, но ухожу я с солонца  хоть и без добытого мяса, но с такой неведомой другому охотнику добычей, ради которой имело смысл родиться и жить». Выговорившись будто сняв с души камень Микоян засмеялся, и поднявшись взял рюкзачок направился к двери, но остановился, что спрашивала ты? Откуда он у меня, этот крест? Плохо помню знаю только что какие то  чужие люди  обменяли его в райцентре у моего деда на пушнину и медвежью желчь, и еще много чего за него взяли, и мясо и рыбу, а потом мой дед два дня ходил и молчал. Прошло время, но всегда взяв крест в руки моя бабушка гладила его и  плакала, потом плакала над ним моя мама, вот в память о их слезах над этим  крестом я  и хранил его всю жизнь, теперь ты храни. И не продал бы я его ни когда,  я его даже не показывал ни кому, боялся людской жадности. Деньги мне не нужны у меня есть олени, еда есть, есть одежда в тайгу, а больше мне ни чего не надо. Я заинтересовано спросила Микоян, а потом говорил твой дед,  что ни будь об этом кресте? Я приду в следующий раз и все расскажу, это долго рассказывать, да мне еще и вспоминать надо, я вспомню и потом расскажу. Он сутуло согнувшись пошел к двери, но  что то  вспомнив повернулся и сказал  будто продолжая ранее начатое,  эвенки народ не жадный и богатства нам не нужны   все мы  знаем без геологов в каком ключе или речке сколько золота, знаем места скопления этого металла в карманах по стокам воды, много раз я поднимал крупные самородки и без всякого сожаления, а даже с радостью закидывал  подальше от людских глаз. Понимаем мы , что ни чего доброго нам это золото не принесет одну беду. Вот речка наша Уркима, мы в ней по четыре тонны осенью рыбы вылавливали для зверофермы где разводили песцов, а сейчас ни чего нет сплошная грязь течет непонятная мутная жижа а не вода. Поселок у золотодобытчиков которые работают на ней светлый чистый, зарплата высокая, каждый год работающие там на курорты ездят, всю зиму отдыхают ну а нам что от этого только уничтоженная речка и все вокруг ее. Я не давно пешком шел оленей привязал за семь километров от села и пошел, они ехали мимо  я останавливал,  но красивый автомобиль даже не притормозил. Хотя видели старик идет, еле ноги больные переставляет. Брезгуют они нас из за туберкулеза. Не нужны мы им и природа наша не нужна вот и молчим мы о том где и сколько лежит этого злого для нас металла. Вздохнул  обреченно махнул рукой и вышел на улицу. Притихшие дети молча взглядом проводили его, но за ним никто не пошел. Все зачаровано смотрели на крест, я решила что ничего страшного не произойдет, если я дам его им посмотреть и потрогать. Что тут началось, они взвешивали его на ладонях, спорили, отнимали друг у друга, кусали зубами, чтобы узнать золотой он или нет, разглядывали на свет. У меня от шума и гама закружилась голова, я забрала крест у разочарованных детей, и положила его в шкаф. И забыли мы о нем. Незаметно текли летние дни. Радовались короткому северному лету дети. Но что-то не ладилось во всем, что окружало нас. Все выезды на охоту за лосями были неудачными. О рыбалке не хотелось вспоминать из 15 сетей расставленных по реке, ежедневно проверяя их, утром и вечером мы доставали 5-7 рыбешек, в озерах рыба не ловилась совсем. Как будто в одночасье исчезло вокруг нас все живое. Однажды вечером, мы всей семьей  собрались на веранде с красивым видом на матушку речку Нюкжу, пить чай. Каким образом задел Дима чайник, никто из нас не видел, все вскочили от душераздирающего его крика. Самый ласковый, самый маленький, любимый всеми Димочка, с обезумевшими от боли глазами держался за ногу. Ожог был обширным и глубоким. Потянулись долгие тяжелые часы времени проведенные у его постели. Дима сначала бредил во сне, а затем и наяву его начали посещать видения, то маленькие гномики дразнящие его и убегающие со шкафа под кровать, то умершая сестра отца пришедшая к нему в виде облака и долго беседовавшая с ним о смысле жизни. Мы боялись за Диму и только в глубине души  молясь, надеялись, что он выздоровеет. После ожога и  шока перенесенного в связи с ним, я не понимая, что же с нами происходит, долго перед сном перебирала мысленно все что мы могли сделать плохого кому-то где же наша ошибка в отношениях с другими людьми, чем же мы так нагрешили, что даже просвета нет, только беда и неудачи. Но оказывается самое страшное было еще впереди,  тяжело заболел муж, через месяц он уже без опоры на тросточку не мог передвигаться и следовательно не могло быть и речи о рыбалке или охоте, а в связи с этим и о сытной жизни. Все накопления, что были в семье ушли на лечении сына и мужа. И только после того, как погостив у нас, уехал домой и повесился племянник мужа, молодой непьющий парень, ушел из жизни,  без каких бы то не было причин, я вспомнила про крест и про слезы мамы Микояна пролитые над ним. Я испугалась до боли, цепочка замыкалась, нормальная размеренная жизнь до появления этой реликвии в нашем доме, и  беда за бедой после. Мне веровавшей с рождения в Бога, трудно было согласиться с тем, что какая-то золотая вещь может принести столько бед, но факты неоспоримо свидетельствовали об этом. Ведь плакали же над ним  бабушка и мама Микояна и не потому, что много пушнины за него отдали, эвенки не жадный народ и отдают все за бесценок и без сожаления. Я приняла решение срочно вернуть крест Микояну, но не могла его отдать  так, как он был в тайге, Тогда я уложила его в коробочку, унесла из дома и спрятала в хозяйственных постройках, в надежде, что теперь он не сможет причинить нам зла. Потом вроде бы все успокоилось, но через десять дней позвонила дочь Таня, уехавшая с мужем жить в подмосковье она плакала и просила помочь ей вернуться. В сердцах она говорила, что не могут они там жить чужое им все там, люди другие, природа другая и вся жизнь не такая как у нас. Я как могла ее успокоила и пообещала, что как только смогу приеду за ними. Дождавшись Микояна, я вернула ему крест,  без утайки рассказала ему все и высказала свои предположения, что все из-за креста. Я умоляла  унести его из села куда-нибудь подальше в тайгу и там спрятать. Не послушал он меня, посмеялся над моими словами. Это меня обидело и я спросила  вспомнил  он или нет  откуда в их семью попал крест и чей он? Микоян задумчиво сделал паузу и сказал да вспомнил и с другими эвенками говорил история долгая, хочешь расскажу только налей чай свежий сидеть долго и курить я буду много, не заругаешься, ведь все тебе прокурю. Он задумчиво посмотрел на вывешенные в углу иконы, а это Надя что Ваш Бог да, он что сильнее шамана? Нет шаман сильнее, он берег наш род. Я не смолчала, хоть и боялась что рассердится Микоян и уйдет. В сердцах сказала, если шаманы такие сильные, что же их ни кого не осталось, что же народ эвенкийский брошен на растерзание и уничтожение лихим людям и если они такие сильные что же не предупредили, что Вас ждет от всех кто к Вам пришел? Микоян задумался но вступать в спор не стал. Я пришел чтобы рассказать про крест, буду рассказывать а про шаманов и твоего Бога поговорим потом в другой раз. Он засмеялся своим беззубым ртом и закурив задумался. Воспоминания и прожитые годы как будто окутали его вместе с табачным дымом на глазах появились слезы, он их смахнул дрожащей рукой и сказал, нет ни кого о ком буду говорить. Жалко. Потом снова развернул замотанный в платок крест и спросил- Надя у тебя на цепочке на шее такой же крестик только маленький, почему ты не хочешь сохранить этот крест почему говоришь что беду он тебе принес. Он же не живой чтобы вредить тебе?  Этот крест твоего Бога, а ты не берешь, обижаешь меня. Я хотел тебе хорошее сделать за все твои подарки что ты привозила в тайгу летом на лодке,  знаешь мы твой мотор от всех других отличаем и прислушиваемся гудит он или нет и ждем. С тобой интересно говорить было,  много знаешь всего и тайга тебя приняла, теперь ты с ней одно целое. Я поняла, что обидела старика и ни чего он мне сегодня уже не расскажет, но и забирать обратно крест я не хотела поэтому молчала ни чего не спрашивала и не подталкивала к разговору. Микоян молчал и выжидающе просящее смотрел на меня, было жаль его, но в то время почему то этот крест был для меня просто золотым изделием весом не менее триста грамм, просто антиквариат высокой цены и все, чужая вещь как то вошедшая в мою жизнь и все перевернувшая в ней, оставить себе я его не могла. Микоян понял, что уговорить меня не сможет и обидевшись  засобирался уходить Ладно пойду к Кузьмичу выпьем маленько помянем всех кто не с нами, погощу у него и домой в тайгу. Приду в другой раз, если не прогонишь тогда и поговорим. Я с улыбкой на его детскую обиду сказала,  что всегда рада его видеть и буду ждать. Решила для себя главное, что крест он унесет, а историю его я у Коли Гайкова спрошу или у Владимира Кузьмича, кто то должен ее знать и помнить, всегда эвенки все передавали из рода в род словами и рассказами. Так и сделала но не Коля ни Кузьмич мне ни чего не рассказали, оба в голос заявили что все что помнили сказали Микояну вот он пусть тебе и рассказывает я рассердилась, но что Вы  как дети себя ведете, ведь уже старики, зачем эта глупая конспирация Вы что страну предадите если расскажите все мне? Долго я их отчитывала,  да зря не наша говорят тайна не нам о ней и говорить. Прошли года ушли в мир иной эти два добрейших охотника и только теперь я оценила  каждое сказанное ими слово и то как им ни чего чужого было не надо, даже чужая тайна была не нужна. Свои олени своя палатка, скудный запас еды и возможность поделиться всем, что у них есть с теми кто ненароком попадал в их таежную глушь. Гостям все самое лучшее и свежий хлеб и оленье молоко с голубицей и сушено- вяленное мясо и  потом зимой передача подарков, мешками котлеты, фарш, тушки глухарей и рябчиков и все только за то что приезжал ты к ним летом на лодке с мукой,  конфетами, чаем и печеньем. Воистину великий народ.. Я смирилась, и стала ждать  Микояна. Вот что значит  любопытство, я молилась, чтобы с ним ни чего не случилось, чтобы у него не болели ноги, я считала дни до праздника Оленеводов, когда он должен был приехать, а если бы не любопытство забыла бы я о нем как он там живет, есть ли у него мука на лепешку и здоров ли в своей дырявой палатке на  снежном ветру и морозе в пятьдесят градусов. Микоян вернулся неожиданно быстро,  вошел в дом похудевший и усталый. Вот приехал не по плану что то в груди давит надо в больницу съездить давно не был пусть посмотрят, а то спать не могу задыхаюсь, кашляю. Но для поездки в больницу у него  ни чего не было ни одежды, ни обуви, ни медицинского полиса, я собирая все это  ругала его, а он все смеялся но зачем мне костюмы и ботинки в тайге и полис этот, что медведю показывать? Когда все было приготовлено  я предложила ему у нас переночевать, своего дома у него не было все равно пришлось бы где то ютиться да и надежда на то что я все же услышу историю о кресте таилась в груди.  Из бани Микоян пришел бледный, я уже жалела что отправила его туда, но в больницу надо ехать чистым. Отдохнув вечером Микоян жарил мясо по эвенкийски дети ждали что это за кулинарный шедевр такой, он смеялся и приговаривал по эвенкийски это значит без жилок и шкурок они собакам нужны без дополнительного гарнира из картошки и макарон одно мясо  главное на раскаленной до красна сковороде чтобы весь сок остался внутри кусочков.  Ужин выдался на славу  шумный веселый, мною было выставлены все консерванты овощные и грибные, но только мясо было съедено до последнего кусочка. Микоян смеялся и все приглашал моих детей как вырастут жить с ним в тайге обещал что научит жить с природой во едино без страха за свою жизнь в тайге бояться не чего говорил он. Рано утром ему нужно было уже уезжать в Тынду и я предложила ему лечь спать, но он отрицательно покачал головой, дело я не закончил не рассказал тебе про крест плохо это как долг  не отдал, а я не хочу быть должен. Меня все забудут и ты тоже когда умру. Всех забывают, я думал отдам тебе крест, ты не жадная не продашь его и  хотя бы  из-за него будешь обо мне помнить, не захотела ты. Он вновь задумчиво загрустил и так мне его жалко стало что слезы горло перехватили Ладно говорю неси его сюда свой крест,  глупость какая то точно, что может сделать человеку золотой  крест, отвезу его в церковь попрошу Батюшку освятить и буду в память о тебе хранить. Микоян махнул рукой,  нет его уже здесь, долго за ним ходить, но видно было обрадовался старик моему предложению оставить крест у себя. Повеселевший он пересел из кресла на ковер, и пояснил удобнее мне здесь. Ладно? Я кивнула.  Важным видом он скомандовал, пиши давай, это раньше все словами передавали от отца детям и все помнили а теперь телевизоры, телефоны некогда помнить то что деды оставили. Слишком умные все стали много чего лишнего в жизни каждого человека, вот у тебя такой большой дом зачем? Не видят дети и половины того что ты делаешь, что говоришь как живешь, ,у тебя своя комната у них своя как учиться жизни будут много пропустят и будут учиться у других плохому по телевизору. Для доброй жизни большие дома не нужны, много одежды и еды тоже не надо,  совсем мало надо человеку чтобы оставаться человеком и чужое не надо брать. Ты пиши а то забудешь что расскажу. Я улыбнулась и заверила его что ни его рассказ, ни его самого  ни когда не забуду. Он начал повесть без предисловий, ты же была в тайге ходила от речки к табару оленьему ну и как по кочкам идти? Хоть и ходила ты не больше трех пяти километров а приходила и падала так ведь? Я кивнула. Днем жара и пауты а ночью как поздней осенью на гране заморозков. И еще страшнее идти не к палатке а не весть куда просто идти в надежде выйти к человеческому жилью, не зная выйдешь или нет. Правда жутко. Я неожиданно для себя прервала его рассказ, а  зачем так идти, не зная куда почти на верную смерть? Надо было, многозначительно сказал он, так ходил Поп Ванька,  так его звали, худой-худой маленький, а глаза синие–синие как небо весной. Смешной, бородатый и косматый как медведь, но добрый. Из Читы пришел так и бродил от табара к табару все про Бога своего рассказывал, водой мочил, маслом мазал, волосы стриг и крестики маленькие как у тебя на шею вешал, но только тем кто обещал сжечь при нем своих деревянных богов и ни когда больше не ходить к шаманам. Наши эвенки развитый народ  кого только на своем пути при перекочевках  не встречали, всем были рады. Раньше до революции  китайцы сюда через границу за золотом ходили, и люди не добрые преступники, следом за ними. Китайцы намоют золото, а люд лихой подстережет их отберет все изобьет и отправит ни с чем. А если не найдут то и убьют и желудок проверят, китайской кровью здесь вся земля до границы залита. Золото за боны американские сдавали на прииски тогда его везде принимали. Китайцы они вреда не делали а что золото брали так оно нам не нужно было. Менялись эвенки с ними на водку отдавали изюбринные жилы и рога, струю кабарги. Они здесь даже плантации женьшеня высаживали по предгорьям, я и сейчас знаю несколько из них разрослись они если хочешь потом покажу. Геологи  на лошадях приезжали с инструментами, эвенков проводниками брали, и как охрану, платили консервами и крупой хорошая помощь на зимнюю охоту. В общем общение с внешним миром было, все что где происходит народ наш  знал. Потом прииски появились народ понаехал, в основном  ссыльные, раскулаченные работящий люд. Как говорили всех дворян порастреляли так как работать они все равно не смогли бы а кулаков тех кто держал крепкие хозяйства всех сюда край развивать. Мы их жалели, работали они много а жизнь у них была горькой, ведь приехали они в чем были и ни чего теплого для зимы у них не было. Вот в то лихое время и появился у нас поп Ванька, о христианах наши деды уже были наслышаны хоть и запрещали об этом говорить, раньше приезжали с пушниной наши предки в Читу и церковь видели. Не был он для них чем то не понятным, а послушать долгими вечерами что то новое каждый был рад.  Кто говорит что он был послан главным попом из Москвы, кто говорит что расстреляли всех с кем он жил в монастыре, а его сослали в Читу, но высадили больного  по пути на  таежном полустанке  и бросили умирать. Спасли и вылечили его добрые люди да молитвы и зашитые в фуфайку библия и крест. Якобы так всем и говорил, что эти крест и библия впереди него по тайге идут  и поэтому перестал он бояться смерти, Сам дал себе задание идти сквозь снега к северному народу с весточкой от его Бога. Не первый он был и до него приезжали даже на верблюдах, и крестились некоторые эвенки, только после их отъезда приезжал шаман и говорил зачем Вам чужая вера, вдруг духи рассердятся, перестанут меня слышать,  Вы ко мне обращаетесь когда беда придет, а сейчас к кому пойдете они приехали и уехали а я остался, Бил в бубен, бросал ложки, долго заунывно призывал духов очищая палатки от чужого Бога выискивал появившегося на бубне червя показывал его эвенкам и убивал. Забирал всю добытую пушнину, мясо и рыбу в дар за то, что освободил народ от чужого влияния и уезжал.  Эвенки снимали крестики ни чего не осознавая в случившемся и забывали о том что уже отдали себя в руки православной веры тихо шаманили по углам своих ветхих чумов  над  деревянными богами, принося огню дары от добытого мяса и рыбы. Но поп Ванька не таков был, добирался своими ногами до жилища эвенка приходил еле волоча ноги, пропахший дымом от костров разжигаемых им в лесу, голодный и усталый. Потом при встрече эвенки много говорили о нем, делясь друг с другом услышанным, но ни кто из них не мог сказать приходил ко мне поп Ванька в гости, не был он гостем. И стали звать его просто Ванюша.  Работящий и смекалистый столько он поведал житейских советов, научил оказывать первую медицинскую помощь, показал целебные травы, научил делать из них сбор от уничтожающего эвенков туберкулеза. Показывал способ изготовления ловушек на соболя и птиц. Варил деготь из бересты и плел замысловато корзины под вещи и мордушки для ловли рыбы  из тальника. Соорудил из тонких лиственниц накрыв их берестой и утеплив ветками кедрового  сланника баню, раз в неделю натапливал ее, распаривая хвойные и березовые  веники и вся семья мылась и парилась. Ловко разделывал мясо, ходил за оленями в общем приходил чужим человеком а уходил родным братом. До сих пор по лабазам еще лежат сделанные им из бересты и тальника детские колыбели. Он вырезал из дерева буквы и обучал  грамоте всех кто этого желал, а желали все. Рассказал очень много о русских царях о Петре 1 и Николае  последнем русском царе которого увезли куда то во время революции вместе с семьей и пропали они без вести. Его рассказы волновали сердца и оставались в памяти на долго. Крестил всех кто сам этого желал. Особенно много крестились подростки лет 15, да и кто мог устоять перед решением креститься после того как поп Ванька  во всех красках поведал о замученном и распятом на кресте сыне Божьем Иисусе Христе. Пострадавшем за нас грешных. Крестились и брали себе новые имена Аким, Илья, Сафрон, Тимофей,  и фамилии, в основном Петровы да Николаевы в честь русских царей. Ванюша молился да песни пел, рассказывал детям длинные сказки, учил с ними стихи и не было для наших дедов человека  роднее и ближе чем этот косматый русский мужик.  Может так бы и кочевал он от одних к другим до своей старости да только прознали про него в райцентре, кому он мог помешать ни кто не знал, только у всех кто приезжал на факторию сдать пушнину спрашивали не живет ли у него священник русский, не наговаривает ли он плохого на Советскую власть? И убеждали всех не верить в Бога о котором он говорил. Вот есть у Вас шаман к нему и ходите, зачем Вам чужой Бог, только эти убеждения еще больше сближали эвенков с Ванюшей и еще больше людей шли его послушать. А времена наступали тяжелые предвоенные, горе и опасность застыли в воздухе и кружили над тайгой. Очень много появилось геологов все, что то искали но не золото, по секрету говорили металл нужен очень редкий.  И стали эвенки прятать Ванюшу от чужих глаз, они знали у кого он живет и ни кто не заезжал туда где он жил с чужими людьми или геологами. И ему рассказали о внимании  к нему властей, просили быть осторожным. Только он все смеялся и приговаривал да после меня уже столько  маленьких эвенкийских «апостолов» среди Вас что имя Христа теперь ни кто стереть из Вашей памяти не сможет, даже если меня не станет, не хочу я прятаться и на кого то зло нагонять ведь если узнают что прятал меня кто то не поздоровится тому, и больше всего тем кто меня привезет. Уж лучше сам пойду в райцентр спрошу зачем меня искали.  Осень была поздней заморозки по утрам не превышали десяти градусов Ванюша собрался налегке, что тут идти приговаривал он провожавшим, каких то тридцать километров, одел свою длинную черную  рубаху, а поверх легкую фуфайку, накинул на плечо рюкзак с библией, полотенцем и лепешкой, поправил  большой крест  на груди поклонился всем до земли сказал,  не поминайте лихом и пошел. Эвенки просили его возвратиться поскорее еще так много хотели они у него узнать, но вернувшись в чум увидели, что всю пушнину что дали ему с собой, обменять на продукты  Ванюша оставил, и подумали если ни чего не взял значит не хочет возвращаться. Может домой засобирался на родину, где яблоки растут на деревьях, где все лето цветут красивые цветы, а зимой идет дождь. Видели они как появлялись у Ванюши слезы в глазах когда он об этом рассказывал. Очень наверное соскучился если возвращаться не хочет. Тихо в табаре стало без него, как что то потеряли, как кого то похоронили.  Наступила зима, а Ванюша все не возвращался. Охотники приезжая  в райцентр обязательно спрашивали не видел ли кто попа, не заглядывал ли он к кому ни будь, но ни кто его не видел  все в голос утверждали что в райцентр он не приходил.  Неужто на каком попутном транспорте уехал домой как же так хоть бы весточку передал ведь не чужой же, сетовали эвенки. Потом предположили, что все таки за его рассказы о Боге забрали его в тюрьму и там он сидит, но прошло немного времени и милиция поехала от стойбища к стойбищу искать священника кочующего по тайге. Эвенков допрашивали строго, угрожали наказанием если не сознаются где священник, и тогда все поверили что в райцентр он не приходил. Зима выдалась как всегда лютая морозы больше пятидесяти градусов, эвенки кочевали с оленями по  намеченным временем маршрутам, и первая общая встреча намечалась  на конец декабря в райцентре при сдаче пушнины или в марте по окончании охоты. Вот при сдаче пушнины в декабре к моему деду и подошел человек с рыжей бородой,  представился «геологом» и предложил в обмен на пушнину большой кусок золота, дед сказал, что за золото люто наказывает милиция и отказался обмениваться, но  «геолог» не унимался ты только посмотри какая красота, повесишь в палатке и светло от него будет он достал из кармана тряпку и развернул ее, блеснули резные края золотого  креста. Только глянув на него дед  вспомнил Ванюшу- Да это же тот самый  крест которым он всех крестил, и воду освящал, видно продал чтобы уехать от сюда, или потерял, или отняли, мысли осиным роем кружили в голове, что делать спросить от куда он у него так ведь не скажет. Только напугаю подумал мой дед и согласился на обмен. Рыжий расценил дедовское замешательство и удивление тем что вещица ему очень понравилась, и цену назначил непомерно большую, забрал все что у того было даже не погнушался выгрести всех хариузов привезенных в подарок. Дед молчал только крепко сжимал в руке завернутый в тряпку крест. Вечером в доме местных корейцев, собрались все приехавшие эвенки поужинать  у гостеприимной хозяйки, выпить и поговорить, дед показал крест и рассказал у кого купил, может знает кто этого человека, пойдет и спросит от куда он  у него  и где  теперь сам Ванюша. Но ни кто его не знал, и не встречал раньше, а спрашивать про попа было нельзя можно было самим сесть надолго, а дома семья ждет с продуктами. Решили что все потихоньку будут узнавать, что  за человек объявился здесь и откуда у него крест, и в марте при встрече обменяться услышанным. Потом собрали кто что мог для моего деда оставшегося без    пушнины, продукты и  молча разъехались по тайге к своим оленям. Ни кто из близких даже и не подумал  упрекнуть моего деда, что отдал он все что семья зимой заработала за крест. Как что то очень дорогое  укутали в чистый платок и спрятали  в семейном тайнике в дупло старой могучей елки где лежали патроны, облигации и немного денег на черный день. В начале марта заехал на оленях Ильич- чан,  что значит младший, маленький, старшего уже и в живых не было, а этот  так чан и остался. Дед спросил что ты так рано едешь еще можно охотиться, снег нигде даже не тронут теплом, ни одной лужи? Не подрасчитал маленько сказал Ильич-чан, вот уже месяц сидим на одной рыбе и белках, все запасы закончились, надо ехать сдавать пушнину и скорее возвращаться с продуктами домой. Вечером после ужина дед и Ильич-чан долго говорили о Ванюше, но как выяснилось, ни один из них ни чего нового не узнал. Утром Ильич-чан уехал, но вернулся уже к обеду какой то растерянный и отозвал  деда и отца  в сторону о чем то долго говорил. Они собрались и уехали вместе. Не было их три дня.  В это время по рассказам других эвенков, черная туча закрыла наше небо, со всех сторон  к нашему чуму начали съезжаться  оленеводы, устанавливались новые и новые палатки, дымились костры, мы дети были рады  неожиданному скоплению гостей. Только сумрачные они все были и разговаривали друг с другом в пол голоса. Приехали мой дед и отец, жарили мясо, немного пили водку, все говорили о Ванюше, но ни кто не шумел, женщины плакали да и многие охотники разговаривая нет-нет да отводили лицо в сторону украдкой вытирая глаза. Сейчас я много нового узнал и для себя тоже, хорошо что ты спросила от куда у нас этот крест,  Помнил только что дорогим был он для моих родителей вот и берег, а знал бы все по другому бы относился к нему.  Когда ушел Ванюша от охотников в райцентр, видно встретились ему на пути плохие люди, нашел его в тайге Ильич-чан, убитым. Рюкзака возле него не было, а в руке была зажата часть обрезанной веревочки от нагрудного креста. Позарились злые люди видно на его добро в надежде на намытое и спрятанное в рюкзаке золото. Напали , да ничем кроме старой библии и нагрудного креста после убийства не поживились. Чистый и светлый человек был Ванюша, когда его тело нашли, лежал он на спине раскинув руки. Открытые синие глаза, сливались с цветом неба. Столько рядом следов звериных на снегу, а ни кто не тронул его замерзшее тело. Будто кто то рядом стоял и отгонял зверье и только первые теплые весенние лучи солнца  коснулись земли, только оттаяли из под снега его лицо и руки, отправил Ванюшин Бог, Ильича за продуктами, чтобы похоронили эвенки своего друга до наступления распутицы. А Ильич-чан так и утверждал, постоянно, что когда подходил к лежащему Ванюше белый волк, охраняющий тело, отпрянув убежал в тайгу. Ему не верили, но понимали, белый волк присутствовал в эвенкийских преданиях как хранитель тайги, и Ильич –чан очень хотел, чтобы именно он охранял до весны тело любимого всеми Ванюши. Видишь Надя, сколько времени прошло, и хоть об этом ни где не написано, эвенки помнят, передают через детей внукам, теперь ты знаешь своим детям расскажешь, а они своим, и будет память о Ванюше жить вечно. Он говорил оленеводам, пройдет время и шаманов не будет, а весточка о Иисусе Христе сыне божьем, разлетится по свету как семена от одуванчика и прорастет везде где будут жить хорошие люди, а Вы хорошие говорил он, и ни когда не станете другими, злыми и жадными. Микоян хитро посмотрел на меня,  что Надя заберешь теперь Ванюшин крест к себе?  Мне стало жутко от его пронизывающего насмешливого взгляда. Как же так я могла поверить в то, что крест мог причинить мне вред, получила наказание от Бога, за свои грехи, за свою подлость, а все быстренько кресту приписала. А если порыться в лабиринтах памяти, а не я ли когда только приехала, также как и все обирала этих охотников, не скупала ли у них соболей за две бутылки водки? А ведь за каждым соболем сколько приходилось эвенкам бродить по тайге, сколько времени надо готовиться к охоте. Не имея ни чего даже дома теплого. Потом когда их жизнь слава Богу мне была открыта, как горько я раскаивалась за тех  соболей. И безропотно на свои деньги, в глубокой скорби хоронила всех кого привозили из тайги, чтобы хоть чем то загладить свою вину перед ними. У них даже на похороны ни чего не было ни одежды ни денег на  морг и поминки. Знаешь Микоян сказала я, место этому кресту в церкви,  и рассказывать надо людям, об этом священнике, который не обращая внимания на революции и войны, на сверкающее золото и человеческую алчность на всю кружащую и засасывающую в себя жизненную суету, просто жил,  нес людям добро и проповедовал Христа, там где о нем  не только не слышали, а часто  не понимали о чем он  говорит. Считал это самым главным делом в своей жизни, а когда закружило над ним воронье не спрятался, а боясь что из за него могут пострадать  добродушные эвенки сам пошел на встречу своей гибели. Не допустил Бог, чтобы глумились над этим светлым человеком в лагерных застенках, забрал на небеса по дороге к месту его казни.  Давай так решим, сказала я, приедешь из больницы и примем решение, что делать с крестом  и где он будет храниться. Микоян, согласился, устало пошевелился, потер лоб будто что, вспоминая, а ведь и правду говорил Ванюша, вот почти и не осталось шаманов, и новые христианские священники уже ни чего не боясь приезжают в наше  село Уркима. Все вокруг изменилось, а эвенки не поменялись, все здесь, ни кто в города не поехал, так же делятся всем, что у них есть и кочуют со своими оленями по тайге в тех же палатках с тем же скудным запасом еды и патронов. Хотя сейчас редко встретишь человека, который может довольствоваться той жизнью, которой мы  живем. И вдруг Микоян закашлялся долго надрывно до слез, потом передохнув сказал,  устал я Надя, но так удивительно, ведь за все время пока про Ванюшу говорил я ни разу не кашлял, видно  так было надо. Теперь спать пойду, завтра мне на казнь ехать в Тынду, мне так страшно, не мое там все, чужое и жуткое. Долгим взглядом посмотрев на икону Христа в углу, сказал, хороший значит Ванюшин Бог, потому что Ванюша был хороший. Как молитву прочитал, простую, но до боли в душе не объемную. Как мало оказывается надо для того, чтобы в Бога о котором  ты проповедуешь поверили все вокруг, нужно жить как он завещал, и помогать тем с кем живешь всем чем можешь Своей чистой жизнью вести людей к вере как поп Ванюша. Микоян, лег и долго еще кашляя уснул. Утром он был посвежевший, веселый и все шутил, вернусь из больницы, буду жениться, а то приедут внучата, он взглядом  показал на моих детей, а  кто им будет печь хлеб и жарить мясо по эвенкийски? В Тынде, его положили в больницу, и как нам сказали надолго. Когда он вышел к нам вид у него был жалкий, переживал он очень за своих оленей и собак. Только бы не растеряли их и кормили, приговаривал он, скучать они по мне будут.  Через неделю я уехала в Подмосковье за дочерью, там и застала нас весть, что умер Микоян, была у него открытая форма туберкулеза и с этой коварно жуткой, удушающей болезнью, он ходил пешком по десять километров в день, не доедал, и спал практически на земле в палатке в пятьдесят градусов мороза. Возле потухшей печки подстелив под себя оленью шкуру. Просыпался в жутком холоде когда вода в чайнике на печке замерзала к утру так, что лед выдавив крышку торчал наружу. Чтобы не умереть с голода экономил каждую горсточку муки, соли или чая, и при всем при этом мог отдать последнее, если кому то это было надо. Сейчас я понимаю, почему этот блуждающий гонимый властями священник пришел к эвенкам и остался у них и так бы и жил, если бы из за него не нависла беда над принявшим его таким же обездоленным народом. Он увидел в них то, чего нет в других, совесть и честь как одно целое на всегда связанное со всем, что они делали и чем жили. Не будут они жадничать, воровать, убивать из за добытого  золота, не умеют завидовать. Но будут радоваться за сородичей и не бросят не отдадут в детдом рожденного ими или оставшегося сиротой ребенка родственников. Как бы им было не тяжело не отдадут в дом престарелых оставшегося без родни старика, кто то да будет рядом, помогать и делиться всем, что у него  есть. Увидел все это Ванюша  и решил, а кто еще больше их достоин узнать о православной вере и Иисусе Христе, кому как не им надо обо всем рассказать. Они в общем то чистые душой отреченные от грехопадения таежные отшельники, наивные и добрые как дети, имеют на это право, больше чем кто то другой.