Вновь я посетила...

                ну и приснится же...

.. .И однажды  я попала в горы. В этот день мир оказался перевёрнутым с земли на небо, но почему-то именно от этого пришло ощущение реальности лиц, событий, знамений. Над головой в высокой дали зеленели недоступные леса, подёрнутые вечерней пеленой тумана. А внизу передо мною - горы... Тихие, безликие, безучастные, ничего не вспоминающие, никого не возвышающие, ни о чём не мечтающие, кострово-закатных оттенков горы мягкой твердью шевелились под ногами. Да, странно, это горы-то, и вдруг не пожелали терпеть свою вечную незыблемость! Багряно-скалистый экс-Памир, высокопоставленный, горделивый, твердолобый, сегодня решил быть податливым, соглашающимся. Любое прикосновение к его острым осколкам удобно утопало в мягких пуфиках.
Но, может быть, я заблуждалась: окружающий ландшафт приняла за горы только лишь потому, что он имел их видимость. Возможно, содержание этих гор - призрак, мираж, тёплый мечтательный сон, чьё-то желание, ставшее видением действительности. Этот сон и сам не понимал, зачем я здесь оказалась. А уж мне и подавно было лень знать это. Где-то вдалеке струились ещё какие-то люди, человек шесть. Они ничему не удивлялись, ничем не возмущались, лишь только спокойно и аккуратно перемещались в обволакивающей мягкости. Вероятно, они тоже ленились что-либо знать. Отдельные их лица были мне знакомы, и я пошла к ним. Путь оказался сплошным препятствием. Я то и дело проваливалась в пушистые, ласковые камни, с трудом вырывалась из их порочных объятий, а они норовили засосать, поглотить меня всю целиком, ну в крайнем случае, оторвать ноги. Люди впереди мучились теми же трудностями. Вернее, для них эти трудности превратились в опасности: один за другим они поглощались камнями, пропадали в неведомой бездне. Оставшиеся провожали исчезающих с лёгкими улыбками на лицах и тут же вычёркивали их из памяти, как случайные разговоры ни о чём; не шевелили даже пальцем, чтобы хоть как-то сохранить товарищей, хотя, судя по обстоятельствам, очень нуждались друг в друге.
На моем пути попалась небольшая пещерка, в которой удобно расположилось чьё-то отдыхающее сознание. «Может, не рыпаться, вот так же лечь и никуда не стремиться, - позавидовала я. - Ничего не знать, кроме насильно вдолбленных чужих истин, выбирать большинством голосов, делать, что скажут, похорониться заживо в братской могиле». Но в пещерке ощутился недостаток места для моего разума, и я поплелась дальше.
Расстояние между мной и впереди идущими съёжилось от моего бездумного усердия, я была уже почти рядом, но люди вдруг почему-то разделились и пошли в разные стороны. Я в замешательстве остановилась и впервые задалась вопросом: «А зачем они куда-то идут?» От яркого неизвестного Солнца по всей округе разлилось сияние - радостный декоративный элемент высшего света, утопило мой вопрос, и я пошла за первым подвернувшимся слева человеком. Через маленькое время он остановился и начал мне делать из своих рук какие-то знаки, чертить в воздухе траекторию. Я тронулась идти в соответствии с его указаниями, но опять на меня набежали вопросы, устроили толкотню в голове: «Зачем? Зачем? Зачем?» Что мне было делать? Я расшвыряла их в разные стороны, глядя на руководящего человека. Он больше ничего не сказал мне, только попрозрачнел, улыбнулся на прощанье и растворился в самом центре своей жизнедеятельности. Опять стандартный вариант! Убийцы-мысли, замаскировавшиеся под безобидные вопросы, приблизившиеся словами, опять разрушили и саму дорогу, и целесообразность движения, и человека, предложившего куда-то идти.
Да как же я могла в мире иллюзий задавать вопросы? Забылась?! Уже в которых раз мираж зовёт меня под своё крылышко, а чья-то свихнувшаяся от собственной правильности логика загораживает путь. Попытки выяснений и уточнений выставляют меня на голую нулевую точку, и все заканчивается кромешной неопределённостью и ужасом незнания. Но сегодня, сейчас, запланированное вливание порции ужаса почему-то не состоялось. Наверно, окружающая действительность забыла про меня среди своих многочисленных бесцельных мыслей.
Устало я опустилась на камни. Их нежные безликие прикосновения успокоили мысли куда-то в небытие и родили (ну вот, наконец-то) объяснение происходящему. Всеобъемлющее ощущение краха и бесполезности этого мира привело к безразличию. Эти красные горы.. .(Почему они красные? Они же должны быть серыми... Хотя откуда мне знать, какой цвет самый серый там, где существует истина?..) Эти красные горы владели чётким осознанием жизни. Они знали нас. И поэтому огромными контейнерами выпускали для нас бездумие. Фирма по изготовлению «ничего-не-вижу-ничего-не-знаю-ни-чего-не-хочу-лиш-него»:
Вдалеке спал, не просыпаясь, нарисованный закат. Перед ним растворялись ещё какие-то никем и нигде не узнаваемые люди. Почти в созвучии с моим настроением горы погребально колоколили об исчезающих кризисах, экстазах, восторгах, истериках. Беспомощно я поднялась и пошла по дороге вдогонку за чем-нибудь, чем-то таким, что по мере моего приближения отдалялось, растворялось, истекало, оставаясь вечной неизвестностью. Для поддержания бродильно-ходильных сил подоспел очередной вопрос: что же такое жизнь, из чего она складывается - из множества вынужденных действий, множества навязанных мыслей, множества бестолковых ощущений? Или, может быть, жизнь - это планомерное стремление к спокойной, тихой смерти? Эта идея уже появлялась... Те, предыдущие, наверно, тоже вкушали от красных гор.
Безоблачный голос ведущего какой-то передачи известил, что подобные рассуждения не должны больше продолжаться ни минуты. По привычке отмахнувшись от потусторонних голосов, я медленно пробиралась в дальнейшее пространство, слабо надеясь, что оно не слиняет. Передо мной на дороге бессмысленно пьянился глазами пережиток застойной эпохи. Время от времени в телевизионном экране проскакивали чьи-то яркие жизни, в которых никто не принимал даже общего участия. Человек впереди упал и растёкся между камнями. Перешагнув через него, я подумала, что, может быть, люди потому исчезают, что они никому не нужны. Мы или не мы, а кто-то еще придумал кучу банальных придатков к слову нужность, и оно утратило свой первоначальный смысл. Он нужен делу народа, она нужна детям; люди нужны для того, чтобы на них опираться; для того, чтобы с ними спорить, их критиковать; для того, чтобы ощущать свое превосходство над ними; для того, чтобы... и тому подобное. А слово ненужность вполне ясно без всяких придатков. И в итоге без громких, напыщенных или, наоборот, унижающих добавок, выложенных аккуратными порциями пред очи ценителей, ни один человек никому не нужен.
Может быть, давным-давно раньше не имело смысла задаваться общими вопросами, не высасывать истину из пальца (ведь все равно её там нет), а выйти на улицу под мелкий острый дождь и, ёжась от холода, шлёпать по тротуару и отчуждённо улыбаться соплеменникам с витрины, которых там, за стеклом круглый год тепло и празднично греет солнце, или заходить в магазины и по инерции стоять в очереди, как все окружающие, за ненужными товарами, которых на тебя все равно не хватит, и ждать, ждать, пока магазин не выбросит тебя снова в бездомную улицу зарываться ногами в полуживую, разбросанную кругом листву.
Слева в заученные высказывания моего внутреннего голоса бесцеремонно врубился телевизор и заслушанной до мозолей речью потустороннего диктора сообщил, что регистрация багажа и погрузка пассажиров на рейс 1029 Москва-Сочи заканчивается через 10 минут. Торопитесь, торопитесь, торопитесь улететь в Сочи. Там жарко и почти счастливо. И все улетают отдыхать в светлых костюмчиках с лёгкими чемоданчиками, оставляют на севере свои тяжёлые мысли и неразрешимые проблемы, а на тебя как всегда не остается билета, и ты провожаешь на юг блестяще работающие программы, жизнестойкие, реальные, всемогущие, постоянно довлеющие своим величием над твоей жалкой трудонеустроенностью. Все твои друзья, с которыми у тебя одни источники существования, улетают, улетают. Нет, не все улетают, некоторые остаются, но они живут в параллельных категориях самовыражения: одни несколько выше, другие несколько ниже, третьи где-то сбоку; и лишь геометрия Лобачевского дает слабую надежду, что когда-нибудь, за горизонтом наши тоннели пересекутся. Но пока — самоуверенное давление высших, унижающее непонимание низших, конкурентное неприятие средних; вынужденность цилиндрической жизни, вечной ограниченности коридорного движения. А есть ли за горизонтом пространство?
Захотелось лечь и навсегда расстаться с какими бы то ни было признаками жизни. За очередным поворотом какие-то люди с приличными глыбами энтузиазма на плечах, интенсивно, но осторожно, по различным траекториям лезли на гору. Зачем? Двое из них о чём-то спорили, постепенно бледнея, растворяясь в воздухе. Красные горы, вероятно, разрушали любые неустойчивые взаимоотношения - здесь так нужно было или просто хотелось. А может, это зависело не от красных гор?
Забытый сзади телевизор продолжал высказывать неизвестно кому группу малоинтересных мыслей.
Я подошла совсем близко к лезущим ввысь людям. Один из них обратился ко мне глазами, и этими глазами объяснились все его действия и стремления: человек был слеп. Привычные представления о жизни, похоже, у всей этой группы отняли зрение, слух, ощущение реальности. Некая введённая в мозг программа подсказывала им, что надо лезть вверх, и они лезли с полным безразличием к окружающей фальши. Некий программист корректировал их мысли по своему усмотрению, рисовал несуществующие цели, фантастические перспективы, вставив им вместо глаз бессмысленные лозунги, подзаводил их, и они двигались по утверждённому плану, и были, бедняги, счастливы оттого, что знали, что такое хорошо и что такое плохо. Они ни в грош не ставили саму свою жизнь, раскидывались ею направо и налево, зато высоко ценили её материальные проявления, магические всевозрастающие потребности, всепоглощающие способности, всепожирающие. . . Да какая мне, собственно, разница?! Пусть делают, что, как им кажется, они хотят. Или программисты хотят...И зачем они хотят?..
Я двинулась дальше, совершенно бесцельно, вперёд, где с подготовленными объятиями расположилось безразличие.
Пышно зеленеющее небо над головой разорвалось в нескольких местах поверхностью, и в провалах разгладились зеркала мести. Вверх стало больно смотреть. Линия горизонта приблизилась до нескольких сот метров. Но интересоваться, что там дальше, не хотелось. Ждать чего-то от загадочного завтра было скучно, потому что никакое оно не загадочное. Абсурдность настоящего нарисовало чёткое, ясное будущее, и ни о чём не надо было гадать-думать. Рассудок успокаивался в ленивой бездеятельности. Вокруг ничего не стремилось, не возрождалось, не обреталось, не жило, а только каменело, забвело, мертвело...
Я выбрала себе подходящую пещерку, плюхнулась в удобное кресло, постепенно превращаясь в ржавеющий скелет каждодневности. Правда, иногда казалось, что со всех сторон ко мне тихо подкрадывается дождик, желая напомнить о том, что из праха вырастают резкие цветы новой жизни. Но почему-то пересыхает, не доходя совсем чуть-чуть.
Да, в тот раз я была, кажется, в горах...
                1987г.