Посвящение музе

"Среди неизвестного в окружающей нас природе самым неизвестным является время, ибо никто не знает, что такое время и как им управлять." - Аристотель.



     Тишина. Ее не уловить. Она шумит холодильником и шорохами из-за стены. Она бродит по комнате. Бродит еле слышными шагами. Она знает, что я скоро проснусь. Не желая меня будить, она бредет на кухню. Бредет, зная, что я, как и она, люблю крепкий утренний чай. Чай с айвовым вареньем. Она набирает воду. Ставит чайник на огонь.
Заваривает его. Возвращается в комнату. Садится в свое любимое кресло и сладко потягиваясь, ждет. Ждет моего пробуждения...

     Мое я. Оно в предвкушении утренней зари. Сейчас оно наберется сил и откроет глаза. И все оживет. Все, что мирно отдыхало, находясь в состоянии летаргического сна, вберет в себя энергию свежего летнего утра. Окунется в безбрежный мир нового, непознанного Неизвестного...

     Я просыпаюсь. Открываю глаза. Взор блуждает по окружающим меня предметам. Потолок. Стены. Картины на них. Окно. Часы с независимым от реальности ходом. Синее небо. Комод. Шкаф. Взгляд Будды. Книжная полка. Старые друзья. Кизи. Стоун. Фолкнер. Шекли. Честертон. Шоу. Рабле. Мережковский. Уайлдер. Цветок на столе. Давно погасшая свеча...

     Идиллия. Я и все, что я вижу вокруг себя – сейчас единое целое. Я не шевелюсь. Боюсь ее спугнуть. Боюсь нарушить ту зыбкую черту, за которой пропадёт утренняя меланхолия. Она – Идиллия похожа на дремлющего, лохматого, большого пса. Он примостился возле кровати своего хозяина, и ждет, когда можно будет играя с утренними бабочками, и вдоволь повалявшись в росе, опрометью помчаться по зеленой душистой траве. Он готов бегать и резвиться весь день. Он метаморфичен по своей природе. Он не терпит однообразия. Ему свойственно перевоплощаться. Он делает это с быстротой мадагаскарского хамелеона... Но сейчас он дремлет. И я, ощущая его присутствие, рад, что это мгновение, не похожее на миллиарды других, я могу провести рядом...

     Блики на стене. Серое с белым. Они навевают ассоциации. Ассоциации о разном. О том, что было. О том, что могло бы быть, но не осуществилось...

     Осень. Падающие листья. Разноцветная бахрома. Быстро наступающая темнота. Мелкий гравий под ногами. Легкий туман, дышащий мне в лицо. Водоем. Плывущая, только что начавшая свое путешествие, рябь. И я, бредущий в никуда, ощущающий себя во сне, одним из персонажей «Божественной комедии». Иду рядом с Данте, по грязным, от затертых, оставшихся нереализованными мыслей и пожухлых, когда-то искренних слов, с налипшими воспоминаниями и чаяниями, кругам ада. Холодно. Мучает жажда. Надо бы чего-то выпить, Горяченького. Приближающийся издали свет. Кабачок посреди дороги. Приглушенный звук волынки, Флейт, плачущих о своем, скрипок, мерно посапывающего тромбона... Иногда, говорящее о своей прелести, женское сопрано. Веселье, порядком погрустневшее от шума и кутерьмы, но все же не успевшее окончательно устать, встречает заходящих путников у входа. Мы обменялись с Весельем парой слов. Оно протянуло руку за моей шляпой и плащом. Выдало взамен деревянный жетон с номерком, и улыбаясь указало на свободный столик. Я начал осматриваться. За барной стойкой, с кучей напитков со всего света, стояло давно ушедшее со службы, переквалифицировавшееся, изрядно потрепанное годами, Счастье. Оно, брошенное, никому не нужное, давно искало себе пристанище. Вечно молодая красотка Судьба позаботилась о нем, и нашла ему работенку по душе. И вот, оно здесь.
     Хозяин кабачка недурно разбирался в живописи. На стенах, гармонируя с внутренним убранством, между лиловыми и малиновыми занавесями на окнах, висело множество картин, среди которых превалировали Рембрандт, Монэ и Дали. Множество побрякушек, таких, как деревянные слоники и уточки, керамические чашечки и супницы, веселые фарфоровые купидоны и пастушки, старые полуржавые, но весьма привлекающие внимание металлические самовары и массивные угольные утюги, лампы, запотевшие внутри от копоти и пепла, похожие на ту, найденную когда-то в аравийской пустыне хитрецом Алладдином, четки ручной работы, которые передавались по наследству, из поколения в поколение индейцами племени Чироки, плюшевые разноцветные черепахи и клоуны, и еще много много всякого разного, свисало, лежало и стояло, на специально отведенных для этого полочках.
     Ко мне подошла неувядающая Нежность. Сегодня она была как никогда хороша, в своем легком сатиновом платьице и безупречно выглаженном белом переднике. Я заказал Каберне и утку по-пекински. Мы разговорились. Она вздохнув, поведала, что ее подружка Печаль приболела, и что она не справляется с наплывом людей и вынуждена перекусывать на ходу и спать всего по четыре – пять часов. Я рассказал ей о своем. Но наш, так мило начавшийся разговор, к общему сожалению минут через десять закончился. Ей надо было взять заказ у вновь вошедших гостей заведения. А меня, оставшегося в одиночестве, привлекла к себе сцена, где начались пляски и я услышал завораживающие звуки, осколки былой славы кельтов – Scottish country dancing. Пары танцевали его в сетах, делая это слившись с музыкой воедино, всецело погрузившись в потаенную магию танца.
     Справа от меня сидел сам мистер Импозантность, одетый в вечерний смокинг и бабочку, картину дополняла оригинальная палисандровая трость, делая его похожим на истого, холодного как лед, лондонца. Он вальяжно восседал в своем кресле, надев на лицо мятную улыбку, покуривая Partagas и медленно потягивая ром. Слева, одетые в атлас, мирно общались две приятного вида старушенции. Они являлись завсегдатаями этого кабачка, и оживленно беседовали, рассказывая друг другу всевозможные сплетни, что произошли с момента их последней встречи, а встречались они последний раз, лет так, пятьсот назад. Частенько разговор взрывался то гроздьями смеха то наворачивающейся скупой слезой. Я узнал их, это были Жизнь и Смерть. Для людей – две антисубстанции, два врага, две противоположности. А на самом деле - лучшие подруги, не разлей вода. Просто люди не понимают, что жизнь, как таковая, является квинтэссенцией бытия, способом преобразования в космос существующего хаоса, а смерть является просто её эманацией, переходом в другое пространственное и духовное состояние. Является неотъемлемым дополнением к общим правилам мироздания, к его безупречной целесообразности, к его удивительной законченности. И если кому-то взбредет в голову изменить существующий порядок вещей, то этот жиголо должен быть девяти пядей волбу, или, если говорить ссылаясь на объективность, самим Господом Богом. Но к большому сожалению, или к большому счастью, человек таковым не является. Так уж издавна повелось, что энергия во вселенной ниоткуда не появляется, и никуда не исчезает. Это поразительное ее свойство и порождает загадочные миры подобные нашему, с массой таких обыденных, и в то же время, таких более чем странных вещей, как жизнь и ее подруга.
     А старушки все щебетали. Вспоминали дела давно минувших дней. Как их тетка Мудрость присутствовала при сотворении Вселенной, когда проводили круговую черту по лику бездны, когда полагали основания земли. Она помнила времена, когда не было еще ни планет, ни начальных пылинок Вселенной. А через четыре дня, они, тогда еще совсем юные девицы, приехали к ней в гости, и пока она работала, оголтело носились по галактикам наперегонки, взгромоздясь на какой-нибудь астероид или комету. Да, то было незабываемое время... Тогда весь мир казался им вместилищем такого притягивающего Таинственного, Нового, Непонятного. За каждым поворотом их ожидало чудо, стремящееся незаметно подкрасться сзади и удивить своей неожиданностью. Они были молоды, веселы, полны энергии и задора, и ничто человеческое было им не чуждо. Но вот, прошло много лет. Нет, чудес не стало меньше, и мир для них не утратил своей привлекательности, он, как и в то старое, доброе время, был раскрашен во все цвета радуги, и полон куда более интересных вещей, чем раньше. Они были уже не те. Они стали старыми и мудрыми. Возраст и злейший враг – предрассудки, нашептывали: «-Ты должен быть как все, ты не должен выделяться, тебя не так поймут, если вообще поймут, тебя сочтут смешным.» А так иногда подмывает сделать маленькую веселую глупость: например стать посреди галактики и крикнуть во все горло "Кукареку!" или взять доску, пойти к океану, и почувствовать, что оседлал волну и дикий ветер...

     Лето. Очарованное окружающим. Летящее под ноги белым снегом с тополей. Яркий солнечный диск. Небо, опрокинутое синим. Легкая невидимая рука, рисующая стаи ласточек и голубей. Вода, падающая с крыш, после только что прошедшего дождя, напояющая землю, дающая живительную силу маленьким, но упорно пробивающимся к свету травинкам и цветкам. Неистовство, пролившееся из щелки в продырявленном облаке в теплый эфир, проникающее и наполняющее все искрящимся веселящим газом. Оранжевое настроение, размякшее и подставляющее спину под ласковые лучи древнего светила. Легкий ветерок, застенчиво влетающий в балконную дверь, кружащийся легким бисером по комнате и лениво, нехотя, улетающий восвояси, в городскую суету, в толчею непреднамеренных случайностей. Скамья в парке. И рыжеволосый бродяга, спящий на ней. Цикады и сверчки, еле слышные под ногами, дожидающиеся ночи, чтобы спеть реквием. Мальчик, играющий на флейте среди черно-белого и мертвой тишины. Волшебный звук, освещающий темноту, усиливающий жажду жизни, исцеляющий, успокаивающий, оживляющий осколки некогда разбитой мечты. Журчащий ручеек, быстро несущийся вниз. Руки, зачерпывающие живительную влагу. Вечер, прилетевший из далекой Месопотамии, родины Шахерезады, на старом, залатанном ковре-самолете, постепенно укрывающий улицы и скверы в ласковый и уютный электрический свет. Город, без следа, утонувший в пурпурном зареве.
Да, это несомненно, был один из лучших дней проведенных мной. Он ушел. Оставив на сердце легкость и тоску...

     28 грамм. Душа. Она легка, как пух и незыблема, как все вечное. Радость и грусть, печаль и веселье, комок противоречий, из-за когда-то полученной свободы выбора. Нарастающая депрессия способна довести ее до истерии. Хорошие эмоции - до экстаза. Она постоянно в движении. Сны позволяют ей, освободившись от дневной суеты, начать поиски того, что побудило ее - маленький сгусток энергии, когда-то материализоваться в существо под названием человек. Путешествуя по бесконечным лабиринтам метагалактики, в которой затерялось бесконечное количество реальностей, снов, случайных и неслучайных несоответствий причинно-следственного закона, она заглядывая в каждую реальность, в каждый сон, ищет спрятавшееся Сатори. Она найдет его некоторое время спустя, а пока...

     Он. Стоит на балконе и курит. Ему еще многое неясно. Правила этой жизни. Да и какие правила... Ее не возможно измерять формулами и втискивать в рамки. Теория вероятности. Она придает его существованию на этой одинокой планете определенную вкусность и добавляет адреналина в кровь. Зато он точно знает, что ищет. Среди серой толпы безликих имитаций он ищет улыбку ангела. Возможность найти собеседника, которому можно доверить то, что долгими годами накапливалось, варилось в собственном соку, окружало его со всех сторон. Он не хочет сдаваться. Он привык к превратностям судьбы, привык ничего никогда не планировать, зная, что все может измениться в доли секунды. Размениваться по мелочам не в его духе. Он живет по давно взятым за правила, высказываниям мудрецов времен стоицизма. Но в то же время он остается клоуном, паяцем, шутом, это спасает его от многих бед. Помогает преодолеть прячущийся где-то глубоко внутри затаенный страх. Он любит горький шоколад и закаты. Любит бродить по паркам, неважно светит ли солнце, или луна, падает ли снег, или идет дождь... А иногда, когда к нему приходит вдохновение, он садится за перо и бумагу, записывая то, что подсказывают ему, так быстро проносящиеся в голове, мысли, посвящая написанное своей старой знакомой, твердой поступью идущей через века, не знающей преград во времени, славной Клио.
Он интересуется вещами, особенно теми, у коих есть длинная история, они могут многое рассказать о себе, о людях, которые их окружали, о нравах давно утекшего талой водой прошлого, и в этом рассказе нет разницы между главным и второстепенным, ведь последнее заслуживает не меньшего, а иногда и большего, внимания, чем первое. Оно похоже на легкий абрис, скрывающий остальную палитру живых ярких красок...
Солнечные зайчики бегают по его лицу, в который раз давая почувствовать прелесть прожитого мгновения, и в который раз напоминая, что Жизнь прекрасна...

- Эй, соня. Ты еще долго будешь валяться, пора вставать! Пытается вывести меня из легкой эйфории тишина.
- Да встаю, встаю. Сейчас, вот только еще пять минут полежу, говорю я ей сладко потягиваясь.
Меня ждет новый, полный впечатлений день... Пора пить чай...