Приют для бездомных животных 16

16.

Лайт, бледный, как мертвец, стоял, пошатываясь, с закрытыми глазами. Ему стало плохо, но не от нарисованной картины, а от сознания, что это был его пёс. Он по слову продумал блистательную речь Конроя. Что-то в ней настораживало. Какие-то небольшие несоответствия.

- Ты был там, на поляне? – хрипло спросил Лайт.

- На какой?

- Там, где нашли девочку?

- Нет. Я узнал, что случилось, от твоего слуги. Корнелия.

- И что он тебе рассказал?

- Ничего особенного. Сказал только, что пёс или волк загрыз ребёнка. И больше ни от кого ни слова. Видать, настолько зрелище всех шокировало, что дол сих пор оправиться не могут.

- Значит, ты не видел…

- Конечно, не видел.

- Откуда же ты знаешь всё с такими подробностями?

- Ну, - Конрой замялся. – Просто предположил…

- И про корзинку с ягодами? И про половину лица?.. – продолжал допытываться Лайт.

- Ты не должен удивляться тому, что происходит. Я много чего могу предположить правильно.

- Я и не удивляюсь. Ты… это… закопай его, пожалуйста. А то нехорошо как-то. Где-то возле скотомогильника, ладно? А я пойду.

- Ладно. Будет сделано. Не беспокойся.

Лайт благодарно кивнул и потащился в замок. Он услышал брошенную вслед фразу:

- Кто собакой родился, тот собакой и сдохнет…

Он оглянулся:

- А я кем родился?

- Бездомной тварюшкой. Никто не хочет взять тебя в свой дом. А если бы и захотел – ты ведь не приживёшься. Сбежишь. И сдохнешь бездомной тварью. И весь этот приют никого не смог обмануть. Ты – тварь, рождённая бездомной.

- Огромное спасибо, – Лайт нахмурился. Ему до ужаса захотелось смыть с себя всю пыль, налипшую за сегодняшний жаркий день, а также всё, что было раньше. И грязь, и радости, потому что все радости вымазаны грязью. Чистых очень мало, но ими можно пожертвовать. Вот если бы можно было родиться заново! Или в крайнем случае умереть. Навсегда. Но Лайт не мог ни того, ни другого, а потому ограничился тем, что направился в ванную принять душ.

Он едва не заорал, ошпаренный почти кипящими упругими струями, схватившись не за тот краник, и после этого стоял под ледяной водой до оцепенения, пока не начали стучать зубы от холода. Тогда он порадовал измученное тело тёпленькой водичкой, и в какой-то краткий миг ему было совсем хорошо. Потом Лайт отключил воду и начал вытираться перед зеркалом, с ненавистью поглядывая в глаза своему отражению. Оно, безусловно, не Конрой, но родственно ему. Чистое, мокрое и красивое до отвращения. А вот стена над раковиной совсем не была такой. Кто-то недавно яростно умывался, вляпавшись куда-то рожей, а может, у кого-то пошла кровь носом. Розоватые капельки уже высохли, похожие на смытую кровь. Лайт прикоснулся к ним мокрыми пальцами и размазал по стене, мысленно ругая неаккуратного пострадавшего. Это ж надо было так плескаться!.. Лайт нагнулся, поднимая какую-то мокрую тряпку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась мятым, насквозь промокшим полотенцем, густо вымазанным кровью. Не красной краской – Лайт хорошо знал вид крови на мокрой ткани. Когда кровь стирали с чего-то (скорей всего, лица), она, видать, успела немного подсохнуть – Лайт видел размокшие сгустки. Так свински обращаться с вещами мог только Конрой, больше некому. Анника? Корнелий? У них свои ванные комнаты. Наконец, сам Лайт?.. Смешно. Лайт скомкал полотенце и бросил его в угол. Конрой казался целым и непоцарапанным. И вряд ли у него когда-либо в жизни шла кровь носом, разве что кто-то его лупил в нос. Но в последнее время его, если память не изменяет, некому было лупить в нос.

«…Шерсть зверя слиплась от тёплой детской крови…» Вот, вот оно, это маленькое несоответствие. Надо только его поймать.

Шерсть слиплась от крови. Ну конечно, особенно если вспомнить тело рыженькой девчонки. Зверюга с ног до головы перемазалась, и сама себя она ни за что не вылизала бы. Её надо было усиленно отмывать. А когда Лайт видел Джока утром того страшного дня, пёс был чистым. Чистым, как всякая собака, слоняющаяся неизвестно где. И ни капли крови нигде. Джок был чистым.

«Раньше здесь много-много собачек было, и я с ними играла, а теперь только одна осталась, но и с ней всё равно интересно.»

И мокрый Джок, виляющий хвостом.

«…бедное дитя закричало, увидев выскочившую из зарослей жуткую зверюгу, и бросило в хищника корзиночку с ягодками…»

И окровавленное полотенце в ванной.

Маленькая девочка не боялась ходить одна на старый скотомогильник, где собирала землянику и играла с брошенными собаками. И с Джоком она играла; возможно, каталась верхом и тормошила за уши. И не закричала бы она, когда б к ней из кустов выскочил Джок, как он всегда выскакивал, и не бросила бы в него корзинку, испугавшись. Дети не пугаются собак, которых любят и которые выскакивают к ним, вертя хвостом от избытка безмолвной любви. Пусть даже Джок не вертел хвостом. Девочка бы его не испугалась всё равно. Джок не умел превращаться в чудовище.

Ну и кому верить? Задушенной овчарке, монстру-людоеду, или благочестивому Конрою, ничего не видевшему и не слышавшему?

«Положив лапы на ограду, с той стороны стояло огромное чёрное животное со светящимися жёлтыми глазами... Между прочим, собака почему-то вызвала у меня ассоциации с моим молодым соседом, если так бывает…»

«Конрой, этот человек на портрете – ваша копия! Он так похож на вас!.. Ой, нет… Извините, я ошиблась… Совсем не похож…»

Анника тоже кое-что заметила. А Лайт обо всём этом знал. Конрой мог быть чем угодно и кем угодно. Оборотень Конрой-человек может ненавидеть мух; Конрой-лягушка – обожает. Конрой-человек может ненавидеть людей в том же смысле; Конрой-волк…

«Плохо ты кормишь своих приближённых, Лайт.»

И жаркое с клочьями шерсти.

Лайт сел на край ванны, слепо глядя в пространство. Какую силу выпустил он, когда-то разбив зеркало? Надо бросить всё и бежать… бежать… Всё равно куда, только бы подальше. Посадить Аннику на Месяца, самому сесть на Дымку и махнуть, куда глаза глядят, напролом через миры… Пусть даже не в собственное королевство, а просто в тихий уголок. Подальше. Подальше.

Но к этому необходимо основательно подготовиться. Лайт вновь взглянул на мятое полотенце. Ничего. Всё как-то образуется. Торопиться ни к чему. Он вздохнул и пошёл из ванной.

Лайт ждал до вечера. Ему хотелось поговорить с Анникой, но только не при свете дня.

Он шатался по замку, глядя на древние стены, будто видел их впервые. Гобелены пахли пылью и тлением. Лайт вдруг вспомнил, сколько человеческих останков валяется в подземельях, и вспомнил, что никто из Альтаоров не умер старым. И ещё многое вспомнил. Он подумал, что этот обход старого замка с новыми бытовыми удобствами похож на прощание. Но он же не собирался никуда уезжать? Если и да, то нескоро. Так почему же так тоскливо?..

Пришёл Конрой, и вид у него был, как у покаявшегося и прощённого грешника. Лайт свернул в другой коридор, избегая встречи с Конроем, но сам Конрой стремился с ним побеседовать.

- Не убегай, - сказал он. – Я всё равно тебя видел.

Лайту пришлось выйти.

- Мылся, да? – откровенно спросил Конрой.

- Ну и мылся, а тебе-то что? – недружелюбно огрызнулся Старлайт.

- Ничего. Просто это хорошо, что ты мылся. Чистота, знаешь ли, залог здоровья.

- Пошёл ты со своим здоровьем!..

- Ты сердишься на меня за что-то. За что?

Лайт угрюмо отмалчивался.

- Не хочешь отвечать – не надо, - пожал плечами Конрой и вроде бы собрался уйти. Но потом картинно хлопнул себя раскрытой ладонью по лбу, словно вспомнив что-то – наивный наигранный жест.

- Чуть было не забыл, - сообщил он. – Я хотел тебе сказать, что понятие «любовь» выхвачено из воздуха. Его придумали, чтобы оправдывать свои действия, когда ничего другого нельзя придумать. Любви не существует, мой мальчик. Ты знал это всегда, а теперь пойми именно так, как я сказал. И потому не ищи то, чего нет, - и Конрой удалился, легкомысленно насвистывая мотивчик пошленькой песенки. А Лайт, раздумывая над словами Конроя, а главным образом над тем, почему это Конрою пришла в голову идея вещать такие странные истины. И он всё-таки решил навестить Аннику сейчас.

Он нашёл Аннику в её комнате. Девушка лежала на полу, и Лайт встревоженно бросился к ней.

Дыхание Анники было редким и поверхностным, глаза открыты, но Лайт сразу понял, что Анника его не видит. Что с ней? Старлайт заметил на груди девушки, чуть ниже ямки между ключицами, багровое пятно в виде круга с пятиконечной звездой, на котором выступили тёмные капельки крови.

Лайт бросился на поиски слуги, а когда вернулся с не на шутку встревоженным Корнелием, в комнате Анники уже был Конрой. Он стоял возле девушки на коленях и отсасывал кровь из раны, как вампир, сплёвывая на пол.

- Отличный яд, - оборачиваясь, сказал Конрой. Во взгляде его ясно читалось торжество. – Кровь чернеет и сворачивается. Чудесный подарок любимой девушке!

Лайт посмотрел на шею побледневшей Анники. Там не было его подарка – цепочки с кулончиком, а ведь Анника носила его, не снимая. Точнее, цепочка обнаружилась, она просто съехала в сторону. А сама звезда пропала.

- Подарить девушке кулон, сделанный некогда умнейшим алхимиком-ювелиром по заказу одного монарха для ликвидации недругов, которых нельзя было уничтожать открыто! Подойдёт и для устранения надоевших фавориток, – не преставал восторгаться Конрой. – Украшение из тайного сплава, секрет  которого мастер унёс с собой в могилу. Если его носить постоянно, от контакта с человеческой кожей сплав постепенно растворяется, затем в какой-то момент украшение распадается, и яд чрезвычайно быстро всасывается в кровь. Не бери найденные драгоценности, они принадлежат другим и могут быть прокляты.

Корнелий уже успел сделать какую-то инъекцию.

- Её надо немедленно отвезти в больницу, - хмурясь, сказал он. – Ещё не всё потеряно, и её можно спасти. Я запрягу лошадей, а вы пока осторожно отнесите её вниз, - Корнелий скрылся.

Лайт, оттолкнув плечом Конроя, бережно взял Аннику на руки и начал спускаться по лестнице. Он хотел поехать в больницу, но Конрой на ухо ему прошипел:

- Это ты приносишь всем несчастье. Если ты ещё и поедешь с ней – ты и там натворишь беды.

И Лайт согласился.

Договорились, что Корнелий при первой возможности немедленно позвонит и сообщит, как идут дела.

- Я присмотрю за ним, - пообещал Конрой слуге.

Лайт долго смотрел вслед уехавшей повозке и слушал удаляющийся стук копыт.

- Это несправедливо, - тихо сказал он.

- Не волнуйся, она выживет, - пообещал Конрой, хлопнув Лайта по плечу.

- А я не уверен.

- Выживет, ручаюсь. Там, куда они приедут, её спасут.

- Откуда ты знаешь?

- Я знаю место, куда её привезут.

- И что же это за место?

- Хорошее место, не сомневайся. У меня плохих мест не бывает, - Конрой резко замолчал, поняв, что проговорился.

- У тебя? – Лайт что-то начал подозревать. – Ты сказал – у тебя? Это значит, они сейчас уезжают в другой мир?

- Здесь она умрёт, пойми…

- Но так же нельзя! Как они вернутся?

- А кто сказал, что они вернутся? Может, им там понравится, и они захотят остаться навеки?..

- А если не захотят?.

- Ну, тут уж ничего не поделаешь. Зато Анника не погибнет. Ты купился, детка. Анника достанется мне – и без тебя.

- Без меня? Вот тут ты прогадал! – Лайт бросился в конюшню, быстро оседлал Месяца (поскольку ездить верхом без седла попросту не умел), и вот уже конь летит во весь опор по дороге, по которой уехали Корнелий и Анника.

 А Конрой наблюдал за ним, и на его лице лежала печать глубокого умиротворения.

Месяц мчался, закусив удила; Лайт, привстав в стременах, пригнулся к шее верного скакуна, развевающаяся грива которого хлестала его по лицу, но ему было наплевать на всё, кроме дороги и того, что он высматривал впереди. Корнелий, вероятно, успел далеко отъехать, так как тоже гнал лошадей, не жалея. Дорога, ведущая к больнице, проходила через лес, мимо кладбища, на котором снова толпились люди. Эта дорога была старая; ей редко пользовались. Её наметили две глубокие расхлябанные колеи, в которых, пожалуй, автомобиль увяз бы вмиг. Лайт видел перед собой полоски от колёс экипажа Корнелия, оказавшихся поставленными уже, чем располагались колеи. Или это колеи были слишком широкими? Тогда какой же это транспорт их проложил? В колеях долго держалась вода после дождей, и сейчас в зелёных стоячих лужах сидели маленькие скользкие лягушки.

Конь летел птицей, выбрасывая комья влажной тяжёлой жирной земли из-под копыт. Они были неразделимы – конь и всадник, и со стороны казались единым существом.

И вдруг конь заржал и резко прыгнул в сторону, перемахнув через колею. Лайта вырвало из седла; он перелетел через голову Месяца и приземлился на лопатки прямо посреди дороги. От удара о землю у него перешибло дыхание, и он расширенными глазами смотрел на голубые клочки неба, словно запутавшиеся в кронах старых деревьев, склонившихся над дорогой. Потом это состояние прошло;  он смог дышать. Лайт приподнялся, постоял на четвереньках и наконец, пошатываясь, встал на ноги, выбирая из волос запутавшиеся там влажные полуперегнившие прошлогодние листья.

Конь стоял неподалёку, зацепившись уздечкой за какой-то сучок на дереве. Лайт окликнул встревоженного Месяца, распутал поводья, вывел коня на дорогу и не без труда сел в седло. Он оглянулся в поисках того, что же так напугало жеребца. Среди стволов деревьев он различил очертания старого дуба, растущего неподалёку от кладбища. На ветке по-прежнему висел оскаленный труп задушенной овчарки. Лайт поехал дальше, но уже не таким сумасшедшим галопом.

Он ехал и ехал, но всё не мог нагнать Корнелия, и это начало казаться ему странным. Следы были совсем свежими – ещё распрямлялись примятые лошадиными подковами редкие травинки.

 Что-то было не так. Лайт пока не понимал, в чём дело. Потом он вдруг заметил кое-что и так резко натянул поводья, что жеребец встал на дыбы, а Лайт чуть повторно не вылетел из седла. Конь стоял, а Лайт сидел верхом и смотрел на выросший у дороги древовидный папоротник. Ничего подобного в здешних местах Лайт раньше не видел.

Он пустил коня дальше, но уже рысью, оглядываясь по сторонам, ничего подозрительного пока не замечая. Один раз, правда, углядел нечто, напоминающее пальму, но дерево это находилось слишком далеко, чтобы можно было сказать с полной уверенностью.