Пьянству - бой. Рассказ третий. Детство Лили

 Жил отважный капитан,
 Он объездил много стран,
 И не раз он
 Бороздил океан.
 Раз пятнадцать он тонул,
 Погибал среди акул,
 Но ни разу
 Даже глазом не моргнул!


Все детство я думала, что эта песенка о моем деде. Ведь он действительно тонул, и не где-нибудь, а в Северном Ледовитом океане и обморозил на Севере ноги.
 Но это ничто по сравнению с тем, что он и глазом не моргнул и женился на моей бабушке и оставался ее мужем сорок четыре года. Вот это действительно подвиг. Никакие акулы с этим не сравнятся, такой у нее был характер. Мой дедуля отличался не только героическим прошлым, война и все такое. Он еще был реальной мечтой всех женщин. Он мог починить в доме ВСЕ. Ведь в северные моря он попал как судовой механик. Он не любил футбол, мог, конечно, посмотреть, под настроение, но что такое настоящий болельщик, я узнала от отчима. Он меня в туалет не отпускал во время матча, говорил, что я его талисман, и если я на минуту отлучусь, то наши проиграют.

У деда было только одно мужское хобби – грибы. И то он предпочитал компанию моей мамы. Вдвоем они уезжали ночной электричкой в подмосковные леса и один раз даже заблудились. Большая, как корыто, корзина возвращалась домой полная лисичек, сыроежек, свинушек, груздей, маслят и белых, если особенно повезет. Мне они привозили маленький букетик земляничек на тонком стебле или горсть зеленых лесных орехов. Пока электричка катила в темноте к заповедным лесам, все грибники, как нормальные люди, – пили. Но мой дед – нет. Он в это время читал книгу, опершись на его широкое плечо, сладко спала рядом моя мама, молодая женщина в очках. Гнилая интеллигенция – короче.
Дед выпивал только в гостях, немного. Много не выпьешь рядом с моей бабушкой. Да и не любил он это дело. Но один раз отличился и он.
Как во всякой еврейской семье, у нас был русский родственник. Но не совсем русский, наполовину. Родной брат моей бабушки, Яков Моисеевич, был очень красивым мужчиной. Просто глаз не оторвать, как хорош. Ничего удивительного, что он женился на русской. Как Беня Крик, он мог выбирать. Жена его Шура оказалась та еще штучка, долго Яша не продержался, сбежал, оставив квартиру и сына, к скромной еврейской девушке Полине, серой внешности и совершенно бесхарактерной. Сын, Володька, удался в папашу. Но он еще был высоченного роста. Как порядочный еврей, он пошел работать по торговой части, заведовал базой, как, порядочный русский, он был запойный алкоголик. На работе Володька не пил, только дома или в компании. Когда наступал критический момент, бабушкин племянник выпивал рекордное количество алко-голя и на следующий день ложился в больницу. Да не в простую. Была в Москве специальная клиника для запойных знаменитостей. Там лечились артисты, писатели, даже космонавты и …заведующие базами. У Володи там был блат. 
Благодаря   этому   пороку,  у   него   сложился   круг
 высокопоставленных собутыльников. Вместе лечились, потом вместе пили, сводя на нет усилия врачей и приканчивая свою печень.
Дядю Володю я обожала. Приходя к нам в дом, он украдкой совал мне в руку пачку жвачки, пока бабушка не увидела и не отобрала заморский гостинец. У дяди Володи водилась не только жвачка, у него водились деньги. Если надо было занять, то это к нему. Он давал деньги в долг щедро и возвращения не требовал, но бабушка всегда возвращала долги. Вот однажды зимой она собрала нужную сумму и позвонила Володьке.
- Вова, - сказала бабушка, - к тебе Лева заедет, - деда, как и моего папу звали Лев, - долг отдать.
-…
- Как не торопиться? Нет, он завезет. Пусть для тебя это не деньги, а для нас деньги. Потом мне неудобно будет у тебя просить. Пусть приходит? Хорошо.
Тут мою бабушку, наконец посетило предчувствие.
- А как ты себя чувствуешь? Все в порядке? У тебя гость? Так, может, не приходить? А, тоже полярник. Да, он уже выходит. Будет через час.

Москва город преогромный. Дед сначала ехал на автобусе,  потом  на  метро.  Когда  он,   наконец,   ввалился к
Володьке, то застал его уже навеселе. И, о радость, на диване сидел ведущий одной из самых популярных передач – Клуба путешественников. Тоже – бывший полярник. У деда с ним нашлось с десяток общих знакомых. Пока они перечисляли, кого когда посадили, кого расстреляли, а, кто сам погиб в войну, незаметно раздавили бутылку водки, потом еще одну. Володька слушал и не забывал подливать. Закуски на столе почти не было, так, мелочь, бутерброды с красной рыбой. Накушались все трое водки, а дело к ночи. Дед стал собираться домой. Не явиться под родной кров он просто не мог, бабуля ему бы устроила оторванные годы на тему, что только последние охламоны дома не ночуют. Деда Вова запихнул в такси, оплатил и сказал адрес. Дедуля всю дорогу проспал, его сгрузили на Смоленском шоссе. В то время мы уже переехали с Новинского бульвара в дикий лесной край – Кунцево. Помните: «Пионеры Кунцева, пионеры Сетуни, пионеры фабрики Ногина» – это про меня. Бабушка ужасно ругалась, но ничего не могла поделать. Возвращаться в центр после реконструкции нашего старенького дома не имело смысла. Мама моя с мужем развелась и вернулась к родителям, а ребенку, то есть мне, нужен чистый воздух.
     Вот так я попала в пионеры Сетуни.
Кто знаком c дивной географией улицы Багрицкого, помнит, что в те далекие времена таксисты туда везти отказывались. Хитрые  повороты,  ведущие  к  этой  улице,
проложенной на месте старых дач, могли поспорить заковыристостью с Критским лабиринтом. Деда высадили на шоссе, по которому Наполеон вступил в Москву, правда «шоссе» оно тогда еще не называлось, впереди, темной громадой лежал Кунцевский парк, за ним был наш дом. Дед пошел, взяв курс на Полярную звезду.
Если ранили друга, перевяжет подруга горячие раны его, - распевал мой дед.
Вместе с песней изо рта у него выходил пар. Было не очень холодно, градусов пятнадцать, совсем не темпера-тура для января. Снега почти не было. Но в парке дорожки покрылись противной ледяной коростой, из-под которой коварно выступали узловатые корни сосен. Дед благополучно преодолел половину дистанции. Но тут песня оборвалась. Он споткнулся о корень, в ноге что-то хрустнуло. Полярная звезда качнулась, а потом прыгнула вверх. Бывший покоритель Севера потерял сознание от боли .
Из туманной мути вдруг перед ним проступило лицо, муть окончательно рассеялась, и «лицо» сказало, причем с одесским выговором: «Ну, и шо-о мы тут имеем? Лежим, встать не можем?». Дед сразу понял, КТО это, только было не понятно, почему Господь явился ему в образе родной супруги и откуда у нее появился малороссийский акцент, Муся говорила чисто. На минуту оставим в тайне, что поведал Леве Господь, и обратим наш взор в прошлое.
Господь уже являлся в трудную минуту одному из членов нашего несуразного семейства, а в частности отцу моего деда. Это явление имело фатальные последствия для всей семьи. Дело было еще при царе. Мой прадед работал сапожником в Одессе, у него на то время имелась жена и два с половиной ребенка. Последний – мой дед, тогда еще не родился.
И приключилась с ним, очень молодым тогда еще человеком, странная хворь. В миг все его тело охватывал жар, начинались судороги, в беспамятстве он скатывался с кровати и бился на полу. Доктора ничем не могли помочь, они просто не понимали, что с ним. Бедная жена не знала, что и делать, но на третий день больной вдруг затих. Бледный, он лежал, вытянувшись, на кровати и почти не дышал. Отходит, подумали родные, но не тут-то было. Ночью выступила испарина, и утром умирающий попросил есть, а через сутки был здоров, но, по мнению жены, повредился рассудком, потому как, только он смог говорить... поведал следующее.
- Ривка, мне явился Господь, шоб я так жил. Я молил его о том, чтобы он прекратил мои страдания, и тут мне явился Господь и сказал, что я таки буду жить.
Ривка, я иду креститься и поступаю в монастырь, потому что это был Иисус.
Ривка схватилась за голову, но не смогла переубедить упрямца, он пошел к попу. Ривка не пустила мужа одного, пошла вместе с ним. Вы, наверное, подумали, что поп обрадовался такому подарку судьбы. Я вас умоляю! Может, и обрадовался, если бы был дураком – карьеристом, но поп попался нормальный и понимал, что от этого еврея, желающего стать монахом всем на посмешище, будет только одна головная боль. Поп хотел его уже отправить с миром, но… ГОЛОС! Попа остановил голос, родовое благословение, а иногда и проклятье нашей семьи. Он у нас передается через поколение, мне изначально не светило…  У прадеда был густой бас и фигура тоже была вполне подходящая, хотя он тогда еще был очень молод и тощ, но некоторая вальяжность, свойственная попам, уже начинала просвечивать. Поп оглядел прадеда с головы до ног и сказал:
- Дорогуша, повтори за мной : «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя-я-я…»
- Я могу, - ответил прадед, - я очень даже могу, но у меня очень громко получается, кантор из меня не выйдет.
И спел. Стекла в ризнице задрожали, а у будущей попадьи чуть преждевременные роды не начались. Но как это зазвучало!
- Кантор не выйдет, - сказал поп, - а вот священник православный, это мы еще поглядим.
Вот скажите, что первое приходит в голову при словах «буддистский монастырь»? – сплошной мордобой ногами, а «католическая церковь» – благословенные звуки органа, а «православная» – это хор. Кто слышал, меня поймет. Православие – это, вообще, один большой хор, правда, в последнее время этот хор поет что-то не то.
Судьба прадеда была решена. Он крестился, поступил в семинарию и стал священником. Ривка вначале от такого поворота событий не была в восторге, а потом смирилась. А позже ей даже стало нравиться. Быть матушкой все же круче, чем женой сапожника.
Итак, поповский сын, бывший полярник, мой дед, лежал на спине ночью в совершенно пустом парке. Он пришел в себя, насколько это возможно было в его состоянии, после всего выпитого. Дед приподнялся на локте, показал небесам дулю. « Врешь, не возьмешь!» - и пополз, аки Маресьев, издирая в кровь руки. Наледь, которая была виной несчастья, стала союзницей, по ней можно было скользить. Дед полз до дома два часа.
А в это время две женщины и ребенок, то есть я, сидели в байковых ночных рубашках в прихожей и прислушивались к шумам в подъезде. Телефон у Вовы не отвечал.
Было ясно, что что-то очень поганое произошло с главой нашего семейства, но выйти навстречу в морозную ночь женщины  боялись.  Надо  было   идти  вдвоем, но  меня,
бандитку, оставить дома одну они не могли, зная мой дар устраивать безобразие из чего угодно. В воздухе резко пахло несчастьем, самой настоящей бедой. Надо было что-то делать.
- Может, нам ее связать? - нерешительно сказала мама.
- Ты что глупости говоришь, дочь, - ответила бабушка. - Но и с собой взять ее мы не можем, вдруг там ужас какой, насмотрится, будет помнить всю жизнь, еще заикаться начнет. Надо соседей будить.
Наконец, в подъезде послышался какой-то шум . Бабушка открыла дверь и… На лестничной клетке лежал мой дед. Вдруг он приподнялся на руках и сказал довольно грубо:
- Бабы, стройся!
- Это ты мне говоришь? - тихо, но внушительно спросила бабуля.
- Тебе! Стройся, говорю! - и прибавил…
- Бл…ть старая.
Бабушку покинул дар речи. Она открывала и закрывала рот, но оттуда не выходило ни звука. Она подозревала, что на войне деда научили плохим словам, но думала, что за двадцать лет он их забыл.
- Мама, да он пьяный,- наконец сказала моя мама. - Вот странно. Надо его в дом затащить.
Деда подняли под руки и заволокли в квартиру. При этом он упрямо предлагал всем построиться и добавлял нецензурные выражения. Кое-как его освободили от пальто, хотели снять ботинки, но тут встретили сопротивление.
- Нога болит,- сказал дед.
- Ничего, я осторожно, - заявила моя мама, которая, хоть и была доктором, но все больше зверским.
Нога выглядела неважно, даже сквозь следы давнего обморожения была заметна большая гематома.
Мама прошлась рукой вдоль кости.
- Это элементарный вывих, - сказала она.  - Надо просто дернуть посильнее. Мама, держи его за плечи.
И дернула. Полярник опять сказал «Б…ять!» и потерял сознание во второй раз.
Утром деда отвезли на «скорой» в травмопункт. Там молодой врач, оказавшийся сыном лучшей подруги Нюси, маминой свекрови, определил перелом со смещением. Ногу закатали в гипс и выдали деду костыли. Но этого моей бабушке показалось мало. Нехорошее слово с прилагательным «старая» накрепко засело у нее в мозгу и побуждало к действию.
Она подозвала жестом молодого врача и горячо стала нашептывать ему что-то на ухо. Потом вытащила красненькую купюру из кошелька.
Доктор посмотрел на купюру и сказа:.
- Мадам, это мелко.
Мадам проворно полезла в кошелек и извлекла фиолетовую купюру.
- Мадам, этого хватит, но это, все равно, мелко.
C деловым видом доктор подошел к больному.
- Уважаемый, а что это у вас с руками?
Дед обалдело посмотрел на свои руки, как будто увидел их в первый раз. Когда он полз по наледи, то хорошенько руки ободрал. Мама ночью разодранные и окро-вавленные вязаные перчатки просто срезала, раны промыла и замазала зеленкой из стратегических запасов, которые ждали лета и моих кровоточащих коленей. Дед тогда уже спал. За ночь раны уже стали подсыхать и не беспокоили.
- Не помню, - честно признался дед.
- Болят?
- Нет.
- Это плохо.
Доктор заботливо поднес руку деда к крючковатому еврейскому носу и понюхал рану, с виду совсем неопасную.
- Скверно выглядит и скверно пахнет. Вы не чувствуете? Надо замазать и перевязать, может быть гангрена!
Медсестра, которая стояла рядом и наблюдала эту сцену, сделала большие глаза.
- Выполнять,- прикрикнул на нее доктор.
И девица кинулась за бинтами. Скоро руки моего деда представляли собой два белых свертка, из которых не торчали даже пальцы. Тут, наконец, появился Володька, который стал бить себя в грудь, дескать – моя вина. Деда погрузили в такси и доставили домой.
Примерно через час можно было увидеть у нас дома такую сцену.
Дед лежит на кровати, на горе подушек, на второй горе покоится его нога в гипсе. Из кухни идет бабушка с тарелкой супа, за ней мама с хлебом и салфеткой. Мама аккуратно повязывает деду слюнявчик, и бабушка, зачерпывая ложкой суп из тарелки, говорит:
  - Сейчас тебя б…яди кормить будут.
Бабушка умела «СКАЗАТЬ», но и дед знал ее хорошо. Супом не подавился, а только немного закашлялся. Когда суп был съеден, дед решился наконец поговорить.
- Муся, - сказал дед. - Муся, мне явился Господь.
- Что? – не поняла Муся.
- Мне явился Господь Авраама и Якова!
Муся подняла брови от неожиданности, очки сползли на нос.
- Лева, надеюсь, что ты не хочешь стать раввином, я тебя умоляю
- Нет, мне уже поздно. Но вот что мне Господь сказал…
- …
- Я когда упал, то у меня случилось что-то вроде при-падка.
- У тебя алкогольный шок случился.
Но дед пропустил это мимо ушей.
- Перед глазами появилась пелена и я услышал голос…

Пора уже раскрыть секрет, что же поведал Господь моему деду в роковую ночь. Всевышний для начала спросил:
« Лежим, Лева? Встать не можем?» - а потом кое-что напомнил деду.
- Помнишь, Лева, как ты тонул в океане, а потом ноги обморозил, как тебя вытащили, везли на санях и спиртом отпаивали? Если бы ты умер тогда, тебя бы похоронили с почестями, но ты таки не умер. Потом началась война, и ты поперся на войну, старый шлемазл. Жена считала себя вдовой. Ты прошел через такое, только ты и Я знаем, через что ты прошел. Тебя могли уничтожить каждую минуту, но ты выжил на войне, хотя там ты мог умереть героем. А вот теперь ты лежишь тут и замерзаешь, как последний алкаш под забором. И твоя жена заслужила такого позора? А? Я спрашиваю? Что люди скажут, когда тебя будут хоронить, кто-нибудь будет помнить за Войну и за Север? Будут пом-нить, что ты пьяный замерз в парке. Какой же ты, Лева, все же поц!»
Вот что сказал Господь деду, и все это он пересказал бабушке, но разве что утаил от нее, что говорил с ним не горящий куст.
И еще добавил:
- Видишь, Муся. Я не хотел тебе такого позора, я полз, а ты подкупаешь милого молодого доктора, и он устраивает весь этот цирк с руками. И дед торжественно потряс в воздухе замотанными конечностями. Бабушка молча пой-мала руки деда и начала разматывать бинты.
- Лева, если бы ты сейчас лежал в гробу совсем мертвый, неужели ты думаешь, что мне было бы не все равно, что говорят о тебе эти дуры-соседки? А? Какой же ты, Лева…
- Поц.
Договорил за нее мой дед. И получил щелбан в лоб.

Эпилог
Кость в ноге у деда срослась нормально. Но пока она срасталась, то нога жутко чесалась.
Тогда дед брал бабушкину линейку и подсовывал под гипс, пытаясь почесать зудевшую кожу.
На линейке большими буквами было написано « Для почесываний». Бабушка для своих портняжных дел брезговала ее использовать, а мама говорила, что дед теперь линейку любит больше, чем бабушку. Через месяц - полтора гипс сняли. По этому поводу устроили семейное торжество, в честь расставания деда с линейкой. Пока вспоминали: «Бабы, стройся!» и лечение «вывиха», хохотали, особенно Вова. Мысль построить мою бабушку ему очень нравилась. Он первый из гостей ушел, ведь в тот период он не пил. И вот, когда дверь за ним закрылась, бабушка произнесла:
-Хорошо, Лева, что ты долг ему отдал. А то потерял бы спьяну, что бы мы делали?
Тут какая-то не очень приятная мысль отразилась у деда на лице.
-Что? - спросила бабушка,  - что ты так и не отдал ему деньги?
Дед подошел к своему зимнему пальто, которое он уже не надевал, пошарил в кармане и вынул конверт с деньгами.
Через неделю бабушка звонила Володьке.
-Вова, ты будешь смеяться, но к тебе Лева заедет.
Зачем? Долг отдать.