Преодоление. Кто же, вопрошатель, ты?

*** «Кто же, вопрошатель, ты?»


Аудиокнига на http://youtu.be/Y2QDEJqVwMg


Размышление о живом – лучшее средство обрести бессмертие: тысячи лет эта мысль согревает и освещает скорбную тайну, ведь пока жив человек, жива и надежда.
С 1917-го ханжи, лизоблюды, простофили, энергичные и не очень персонажи рассказов Антоши Чехонте примеряют к себе историческое амплуа якобинцев, палачей, «освободителей человечества», лающих с трибун и посылающих на расстрел. Рабочие – комиссаров, приказчики – чекистов, коновалы – прокуроров.
– Что прикажете делать? Время такое-с, – поначалу оправдывались они. Со временем и вовсе перестали размениваться на объяснения и ссылаться на необходимость: подписывали, ставили к стенке и сбрасывали в архив.
На заре эпохи журналисту Николаю Моисеевичу Волковысскому (1881–1940) довелось наблюдать изумительные трансформации.


«Вершитель судьбы В. Н. Таганцева, Н. И. Лазаревского, Н. С. Гумилёва, проф. Тихвинского, скульптора Ухтомского и др. – производил впечатление не рабочего, а мелкого приказчика из мануфактурного магазина. Среднего роста, с мелкими чертами лица, с коротко по-английски подстриженными рыжеватыми усиками и бегающими, хитрыми глазками, он, разговаривая, делал руками характерные округлые движения, точно доставал с полок и разворачивал перед покупательницами кипы сатина или шевиота.
– Что вам угодно?
– Мы пришли хлопотать за нашего друга и товарища, недавно арестованного – Гумилёва.
– Кого-с?
– Гумилёва.
– Гумилёвича?
– Нет, Гумилёва, поэта, Николая Степановича Гумилёва, известного русского поэта.
– Гумилёва? Не слыхал о таком. Он арестован? Не слышал. Ничего не знаю-с. Так в чём же дело?
– Мы крайне поражены его арестом и просим о его освобождении. Это безусловное недоразумение: Гумилёв никакой политикой не занимался, и никакой вины за ним быть не может.
– Напрасно-с думаете. Я его дела не знаю, но, поверьте, что здесь может быть и не политика-с. Должностное преступление или растрата денег-с…
– Позвольте. Какое должностное преступление? Какие деньги? Гумилёв никаких должностей не занимает: он пишет стихи, и никаких денег, кроме гонорара за эти стихи, не имеет.
– Не скажите-с, не скажите-с… бывает... бывает – и профессора попадаются и писатели… бывает-с… преступление по должности, казённые деньги… случается.
От этой бессвязной болтовни становилось и скучно и жутко. Надо было положить ей конец.
– Не могли бы вы распорядиться, чтобы вам дали справку по делу Гумилёва? Его готовы взять на поруки любые организации.
– Справку? С удовольствием.
Берёт телефонную трубку.
– Барышня, номер такой-то… Это Семёнов говорит. Тут вот делегаты пришли, так узнайте-ка там, арестован у нас Гумилёвич?
Мы перебиваем.
– Гумилёв, Николай Степанович, писатель, поэт…
– Не Гумилёвич, а Гумилёв, Николай Степанович. Он кто? (Обращается к нам).
– Писатель, поэт.
– Писатель, говорят. Ты слушаешь, да? Так наведи справку и позвони мне… тут ждут.
Кладёт трубку и продолжает нас занимать.
– Бывает-с, и профессора и писатели попадаются. Что прикажете делать? Время такое-с…»
(Н. Волковысский. «Посылающие на расстрел». С. 210–211)



Я и вы

Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришёл из иной страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.

Не по залам и по салонам
Тёмным платьям и пиджакам –
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.

Я люблю – как араб в пустыне
Припадает к воде и пьёт,
А не рыцарем на картине,
Что на звёзды смотрит и ждёт.

И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,

Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник, мытарь
И блудница крикнут: вставай!

1917



Из той страны, откуда родом Николай Гумилёв, слышны напевы зурны и не унизительна жажда любви. Чувства не оставляют «чтеца, неутомимого, как время», овладевают телом и душой. И тогда глубина проникновения в мир предопределяет значительность творческого опыта: мысль, разделённая человеком с миром вещей, испытанная обоюдно, не остаётся безответной. Вещи тоже что-то означают и подают свой голос, неразличимый за шумом цивилизации, как неразличим свет, когда взгляд обращён на предметы. Дух светом проникает в самую душу, – что более можно сделать для человека? Какие свершения могут быть значительнее, добрее? Значимость мысли сопоставима с освещенностью вещи и обращённым на неё взглядом. Хорошее соответствие между тем и другим гарантирует взаимное понимание, ведь не одни мы глядим на мир, но и мир всматривается в нас.


«Мы молчим. Он всё оживлённо говорит. Звонок.
– Да? Ага… гм… гм… гм… Ну, хорошо.
Кладёт трубку. Быстро оборачивается к нам.
– Ваши документы, граждане.
Точно ломом по голове ударило.
– Какие документы? Вы же знаете, кто мы: представители таких-то организаций…
– Ваши документы, пожалуйста.
Начинаем рыться в карманах. На душу сразу упала тоскливая жуть. Один вынимает из бумажника первую попавшуюся записку. Оказывается – разрешение работать в каком-то секретном архиве, подписано “самим” Зиновьевым.
Семёнов берёт бумажку, не успевает её прочесть, видит подпись Зиновьева и быстро возвращает.
– Благодарю вас, больше не надо. Так вот-с… (Начинает говорить медленнее), так вот-с… действительно арестован. Дело в следствии. Следствие производится.
– Нельзя ли до окончания следствия освободить на поруки?
– Никак нельзя. Да и к чему? Через несколько дней, через недельку-с следствие закончится. Да вы не беспокойтесь за него: у нас сидится не плохо, и кормим прилично.
– Об этом мы не беспокоимся: ему присылают передачи.
– Тем более-с: раз передачи посылаете, так и совсем хорошо.
– Нельзя ли узнать, по какому делу он арестован?
– Никак нельзя. Что вы? Разве можно выдавать тайну следствия? Никогда не говорят, за что человек арестован… Ведь это мешает работе следствия, мешает. И прежде так было, при старом режиме тоже никогда не говорили.
– Положим…
– Уверяю вас. Всегда так было-с. У нас скоро закончится следствие. И вообще, у нас теперь скоро всё идёт. В месячный срок следователь обязан предъявить обвинение. В месячный срок-с. У нас это строго теперь. В месяц не предъявил (ударяет по столу) – сам в тюрьму. Всё равно кто – следователь или комиссар – сам садись. У нас теперь приняты самые строгие меры к охране гарантий прав личности… да-с, к охране гарантий прав личности. Строго-с!
Губы едва дрогнули почти неуловимой иронией.
– Да и чего вам беспокоиться? Если вы так уверены в его невинности – так и ждите его через неделю у себя. И беспокоиться нечего, раз так уверены.
Сердце сжималось от нечеловеческого ужаса. За внешним отсутствием смысла этой болтовни чувствовалось дыхание надвигавшейся смерти. Едва могли спросить:
– А как же получить справку?
– Через неделю… вы не ходите ко мне, я очень занят, а позвоните ко мне по телефону. Знаете, как? Спросите просто на станции: Губчека, а потом у нас на коммутаторе попросите председателя Семёнова – вам сразу дадут мой телефон. У нас это просто. Так через неделю позвоните. Прощайте».
(Н. Волковысский. «Посылающие на расстрел». С. 211–212)



Возвращение

Анне Ахматовой

Я из дому вышел, когда все спали,
Мой спутник скрывался у рва в кустах,
Наверно, наутро меня искали,
Но было поздно, мы шли в полях.

Мой спутник был жёлтый, худой, раскосый,
О, как я безумно его любил,
Под пёстрой хламидой он прятал косу,
Глазами гадюки смотрел и ныл.

О старом, о странном, о безбольном,
О вечном слагалось его нытьё,
Звучало мне звоном колокольным,
Ввергало в истому, в забытьё.

Мы видели горы, лес и воды,
Мы спали в кибитках чужих равнин,
Порою казалось – идём мы годы,
Казалось порою – лишь день один.

Когда ж мы достигли стены Китая,
Мой спутник сказал мне: «Теперь прощай.
Нам разны дороги: твоя – святая,
А мне, мне сеять мой рис и чай».

На белом пригорке, над полем чайным,
У пагоды ветхой сидел Будда.
Пред ним я склонился в восторге тайном,
И было сладко, как никогда.

Так тихо, так тихо над миром дольным,
С глазами гадюки, он пел и пел
О старом, о странном, о безбольном,
О вечном, и воздух вокруг светлел.

1912



Вещи подобны маякам, означающими предметный смысл человеческой речи и деятельности. В движении и ощущениях, в культурных традициях и эвристическом озарении смысл один и тот же, что в голове – как предмет понимания, так и под рукой – как предмет деятельности. Смысл самоценен и, если только человек не обманывает самого себя, самоценен и мир вещей, поскольку оба предназначены друг для друга, целомудренны. Культура – возделывание своего сада, постоянное воспроизведение себя как человека. Иногда самообозначение, самосказание мира отзывается в человеке осмысленностью жизни – телесного испытания, и от века молчаливое начало говорит с ним. В такие минуты он слышит и чувствует в себе голос поэта, «слово вещи» – вдохновенный божественным глаголом голос мира вещей, таких же преходящих, как и само человеческое проникновение в мир.
«Такое проникновение может вызвать не только любовь к миру, но также страх и отвращение, однако преодоление – в форме – страха и отвращения приводит к сублимации столь значительной, что мир, ранее вызывавший страх и отвращение, теперь может вызвать всеохватывающую любовь в безграничном созерцании» (Р. П. Уоррен. «Знание и образ человека». С. 187).


«Мы ушли раздавленные. Ведь в сущности ничего не было сказано. А в этом “ничего” душа чуяла бездну. Все заметались, подняли на ноги все “связи”, телеграфировали в Москву. Неизвестно откуда ворвался слух, связавший два имени – Таганцев и Гумилёв.
Гумилёв – в заговоре?! Нелепость! Но в этой нелепости вся безысходность ужаса. Гумилёв будет расстрелян? Невероятно! Но чем невероятнее, тем ближе к правде.
Через неделю к телефону.
– Барышня, Губчека, пожалуйста… Губчека? Председателя Семёнова.
– Семёнов у телефона. Кто? А, по делу Гумилёва? Послезавтра прочтёте в газете.
Трубка повешена. Невероятное неуловимой поступью настигает нас. Послезавтра – в газете отчёт о докладе Семёнова и пленуме Петросовета.
Заговор Таганцева… расстреляны: профессор Таганцев, проф. Тихвинский, профессор Лазаревский, “известный поэт Гумилёв”… Это точные слова Семёнова.
А. В. Амфитеатров пишет, что мой короткий рассказ в тесном писательском кружке о нашем разговоре с Семёновым вызвал много смеха.
Память изменила Александру Валентиновичу: с дня нашей встречи с Семёновым смех надолго ушёл от нас: ещё за неделю до безумного выстрела его похитили едва дрогнувшие иронией губы председателя Чека.
А неделю спустя округлым движением руки приказчик мануфактурной лавки подписал роковой и позорный приговор над поэтом».

(Н. Волковысский. «Посылающие на расстрел». С. 212–213)


Мой час

Ещё не наступил рассвет,
Ни ночи нет, ни утра нет,
Ворона под моим окном
Спросонья шевелит крылом
И в небе за звездой звезда
Истаивает навсегда.

Вот час, когда я всё могу:
Проникнуть помыслом к врагу
Беспомощному и на грудь
Кошмаром гривистым скакнуть.
Иль в спальню девушки войти,
Куда лишь ангел знал пути,
И в сонной памяти её,
Лучом прорезав забьпъё,
Запечатлеть свои черты,
Как символ высшей красоты.

Но тихо в мире, тихо так,
Что внятен осторожный шаг
Ночного зверя и полёт
Совы, кочевницы высот.
А где-то пляшет океан,
Над ним белёсый встал туман,
Как дым из трубки моряка,
Чей труп чуть виден из песка.
Передрассветный ветерок
Струится, весел и жесток,
Так странно весел, точно я,
Жесток – совсем судьба моя.

Чужая жизнь, на что она?
Свою я выпью ли до дна?
Пойму ль всей волею моей
Единый из земных стеблей?
Вы, спящие вокруг меня,
Вы, не встречающие дня,
За то, что пощадил я вас
И одиноко сжёг свой час,
Оставьте завтрашнюю тьму
Мне также встретить одному.

1919


Преодоление опыта в форме раскрывает собственную значимость вещи – телеологию устоев цивилизации и человека. Человек значителен: «наше существование во всей его полноте может обрести смысл» (С. 188), – утверждает оптимистичный американский писатель. Небольшая ошибка ненароком закралась в его утверждение – модальность не та. Человеческое существование, как и всякое существование вообще, имеет смысл, хотя бы потому что сущность, сущее, существование уже наделены смыслом. Небытие  – нерождённое в форме, то, у чего нет ни сущности, ни существования; его нет в мире вещей, с ним невозможно иметь дело.
Всякий смысл – сущее.
– Не человек выдумал или создал этот смысл, – настаивал профессор Фрайбургского университета М. Хайдеггер.
«Тогда какая же великая опасность надвигается на нас? Равнодушие к размышлению и полная бездумность, полная бездумность, которая может идти рука об руку с величайшим хитроумием вычисляющего планирования и изобретательства. А что же тогда? Тогда человек отречётся и отбросит свою глубочайшую сущность, именно то, что он есть размышляющее существо. Итак, дело в том, чтобы спасти эту сущность человека. Итак, дело в том, чтобы поддерживать размышление». (М. Хайдеггер. «Отрешённость». С. 111).



Заблудившийся трамвай

Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы, ––
Передо мною летел трамвай.

Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.

Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.

Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трём мостам.

И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, –– конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.

Где я? Так томно и так тревожно
Cepдцe моё стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»

Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят: «Зеленная», –– знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мёртвые головы продают.

В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.

А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.

Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?

Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.

Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.

И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.

Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравье
Машеньки и панихиду по мне.

И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.

1919



Любовь – амуниция формы: мысль облачается ею.
– Лишь тот, кто глубины помыслил, полюбит живое, – отвечает Сократ в стихотворении Гёльдерлина.
Мысль окутывается таинством чувства, чтобы проникнуть в самое сердце, чтобы из мира вещей вернуться к человеку, а от человека снова возвратиться на свои круги – к людям, к миру, к самой себе. Итак, всё дело в том, как спасти сущность человека, как поддерживать размышление.
– Иннокентий Фёдорович, к кому обращены ваши стихи? – вопрошал учителя некогда его гимназист. – К людям, к Богу, к самому себе?
Это вопрос о безумии души, что, бросив великолепный дом, устремилась к презренному человечьему телу, и, мраморная, среди крошек и осколков не нашла башни из слоновой кости. Теперь она способна ненавидеть любовь, как болезнь, которая отравила ей ум и помутила рассудок.
– Несбалансированные силы пропадают в пустоте, – гласит секретная работа и многое, если не всё становится понятным. (М. П. Холл. «Энциклопедическое изложение…». С. 338).
– К кому обращены ваши стихи?
В 1918 году ответ получает новое звучание:


Не по залам и по салонам
Тёмным платьям и пиджакам –
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.


Душа потеряла равновесие и упала с небесных высот, змей-искуситель подтолкнул её – и ради чего? – ради индивидуального бытия. Среди иллюзорного сада земных вещей человечество ищет плоды с Древа Жизни. Какой глупый обмен! Какой жестокий обман променять блаженство вечности на смертное познание полярных добра и зла! О, какое горе – холодное, презрительное! – для неё теперь знать о былом, мерцающим и зовущим так высоко, что хочется глубже запрятаться в свою скорлупу и не слышать, не чувствовать ничего. Подобно каторжнику, душа считает дни до освобождения и тешит себя надеждою на побег.



Канцона

Храм Т вой, Господи, в небесах,
Но земля тоже Твой приют.
Расцветают липы в лесах,
И на липах птицы поют.

Точно благовест Твой, весна
По весёлым идёт полям,
А весною на крыльях сна
Прилетают ангелы к нам.

Если, Господи, это так,
Если праведно я пою,
Дай мне, Господи, дай мне знак,
Что я волю понял Твою.

Перед той, что сейчас грустна,
Появись, как Незримый Свет,
И на всё, что спросит она,
Ослепительный дай ответ.

Ведь отрадней пения птиц,
Благодатней ангельских труб
Нам дрожанье мильrх ресниц
И улыбка любимых губ.

1917



«Душа и тело» – одно из самых значительных, знаковых стихотворений русской поэзии. Стихотворение увидело свет в Петрограде в сборнике «Огненный столп», вышедшем осенью 1921 года, с пометой: «Настоящее издание отпечатано в количестве одной тысячи экземпляров. Из них 65 именных и 100 нумерованных в продажу не поступают». Это была последняя подготовленная к печати самим Гумилёвым книга. Ему было 35 лет. Первоначально книга носила название «Посредине странствия земного».
Как Данте, «земную жизнь пройдя до половины», герой блуждает в глубинах преисподней. Его тело, «простое тело, но с горячей кровью», приветно для душ, нисходящих в него. Мир смотрит ему в глаза. И души вещей  радуют его своей любовью. Тело живо всем, что ласково с ним, и, подобно ребёнку, боится боли: всю свою жизнь тело остаётся грудным младенцем, кричащим от шока появления на свет. «Не знаю я, что значит бытиё», и последствия его незнания страшны непоправимой последней гибелью.
Паладин отвоёвывает древний Родос, скраденное небытием пространство и время, и нескончаемым сегодня длит время мировой души. Паладин – посланник её и вассал «в слепых переходах пространств и времён». Он надевает доспехи и принимает свой крест. Воин готов к битве с чудовищным горем материального опыта, который выжигает души людей, поселяя в них страх и неверие. Мир одухотворён, и прекрасные образцы поэзии облагораживают всё, на что обращён проницательный взгляд. Паладины – Ливанские Кедры, необходимые для строительства Храма царя Соломона, просвещённые и посвящённые философы и поэты. Своими корнями они уходят в чернозём языка, откуда берёт начало могучее тело мысли, ветвями – поддерживают небесный свод со всеми формами подлунного и надлунного мира.
По свидетельству писателя В. И. Немировича-Данченко, вместе с поэтом строившего «планы бегства из советского рая», Гумилёв тосковал по яркому солнечному югу, тёплому морю и синему-синему небу…
– Удивляться ли тому, что его убили? Такие люди несовместимы с режимом лицемерия и жестокости, с методами растления душ, царящими у большевиков. Ведь каждая юношеская душа, которую Гумилёв отвоёвывал для поэзии, была потеряна для советского просвещения. (А. Левинсон. «Гумилёв». С. 217).


Душа и тело

I

Над городом плывёт ночная тишь,
И каждый шорох делается глуше,
А ты, душа, ты всё-таки молчишь,
Помилуй, Боже, мраморные души.

И отвечала мне душа моя,
Как будто арфы дальние пропели:
«Зачем открыла я для бытия
Глаза в презренном человечьем теле?

Безумная, я бросила мой дом,
К иному устремясь великолепью.
И шар земной мне сделался ядром,
К какому каторжник прикован цепью.

Ах, я возненавидела любовь,
Болезнь, которой все у вас подвластны,
Которая туманит вновь и вновь
Мир мне чужой, но стройный и прекрасный.

И если что ещё меня роднит
С былым, мерцающим в планетном хоре,
То это горе, мой надёжный щит,
Холодное, презрительное горе».



Воин обречён и будет принесён в жертву языческим богам, не важно, в каком времени и у какого народа. Он будет сожжён, расстрелян или распят только за то, что он поэт, паладин мысли. Одно само его присутствие мешает произволу и беззаконию варварских орд. Асмодей выставил ему счёт за пребывание на празднике жизни, за минуты вдохновения в мире вещей, и теперь настала пора произвести последнюю калькуляцию: это не торг, это гортанный вопль, зубчатый кремень, что брошен в бенгальского тигра и бьёт его, грозу ангелов, в крылатое сердце под грозно подъятую бархатную лапу.

«Он был бы на своём месте в средние века.
Он опоздал родиться лет на четыреста!
Настоящий паладин, живший миражами великих подвигов. Он увлекал бы красотою невероятных приключений, пытал бы свои силы в схватках со сказочными гигантами, на утлых каравеллах в грозах и бурях одолевал неведомые моря. И, разумеется, сырые и серые дни Севера среди трусливо припавшего к низинам народа, в вечных сумерках, где только безлистые ветви чахлых деревьев метались во все стороны – были не по нём, давили его могильною плитою».
(В. Немирович-Данченко. «Рыцарь на час». С. 229)



II

Закат из золотого стал как медь,
Покрылись облака зелёной ржою,
И телу я сказал тогда: «Ответь
На всё провозглашённое душою».

И тело мне ответило моё,
Простое тело, но с горячей кровью:
«Не знаю я, что значит бытиё,
Хотя и знаю, что зовут любовью.

Люблю в солёной плескаться волне,
Прислушиваться к крикам ястребиным,
Люблю на необъезженном коне
Нестись по лугу, пахнущему тмином.

И женщину люблю… Когда глаза
Её потупленные я целую,
Я пьяно, будто близится гроза
Иль будто пью я воду ключевую.

Но я за всё, что взяло и хочу,
За все печали, радости и бредни,
Как подобает мужу, заплачу
Непоправимой гибелью последней».



Человек – гость среди гостей. Кому принадлежит его мысль и мир, с которым его дух и тело? Хозяин не спешит выходить навстречу; режиссёр – на поклон. И оттого что драма не сыграна до конца, публика не верит пророку и не узнаёт мессию. Нужна целая жизнь, чтобы, может, что-то понять.


Мчится бешеный шар и летит в бесконечность,
И смешные букашки облепили его,
Бьются, вьются, жужжат и с расчётом на вечность
Исчезают, как дым, не узнав ничего.

(А. Вертинский)


Через страх и унижение, через боль и потрясения пролегает мост над бездной хаоса и невежества. Мост от иллюзорного бытия материала, – пугливого, ненадёжного, где каждый шаг сопряжён с опасностью умерщвления искреннего чувства и порабощения живой мысли, – к обретению себя, к истоку и первоначалу нравственного самоограничения.
– С чего начался человек?
– С плача по умершему. (М. К. Мамардашвили).
Между двух революций на даче у художницы Веры Неведомской в Подобино, в Борисково – у Кузминых-Караваевых, в Слепнёво в патриархальной семье тётушек Гумилёва – чаепития и домашний театр.


«Надо сказать, что в 1910–12 гг. ни у кого из нас никакого ясного ощущения надвигавшихся потрясений не было.  Те предвестники бури, которые ощущались Блоком, имели скорее характер каких-то мистических флюидов, носившихся в воздухе. Гумилёв говорил как-то о неминуемом столкновении белой расы с цветными. Ему представлялся в будущем упадок белой расы, тонущей в материализме и, как возмездие за это, восстание жёлтой и чёрной рас. Эти мысли были скорей порядка умственных выводов, а не предчувствий, но, помню, он сказал мне однажды:
“Я вижу иногда очень ясно картины и события вне круга нашей теперешней жизни; они относятся к каким-то давно прошедшим эпохам, и для меня дух этих старых времён гораздо ближе того, чем живёт современный европеец. В нашем современном мире я чувствую себя гостем”».
(В. Неведомская. «Воспоминания о Гумилёве и Ахматовой». С. 159)


Мировое дерево Игдразиль – вселенная, уходящая корнями в царство мёртвых, а ветвями поддерживающая землю и небо, все девять сфер и миров. В вышнем находится рай для павших воинов, гостей на земле.
– Я знаю, что деревьям, а не нам, дано величье совершенной жизни.
Голова запрокидывается, если пытаться разглядеть крону. Звёздный ужас объемлет душу, измученную нездешним; космический холод сковывает тело безлунною ночью.
– Горе! Горе! Страх, петля и яма для того, кто на земле родился.
А золотые пальцы с неба показывают на равнину, море и горы, показывают, что случилось, случается и случится. В зеркале откровения Дух не отвратил свой лик от земли.
– Мы растения, которые – хотим ли мы осознать это или нет – должны корениться в земле, чтобы, поднявшись, цвести в эфире и приносить плоды. (И. П. Гебел).
Воин не отступает: исход битвы зависит и от тех, кто поддержит плечом и послужит надёжным флангом. Одержимость спасает. И гибельное заклятие, в очи хлынув мглой и вырвав вопль пред неизвестным, на минуту отступает в неверную мглу ночного дыма. Там, в слабом отсвете сна, неведомое разворачивает перед его угасающим взором план бегства на небеса, туда – к Большой Медведице, к миру неподвижных звёзд.


III

Когда же слово Бога с высоты
Большой Медведицею заблестело,
С вопросом: «Кто же, вопрошатель, ты?» ––
Душа предстала предо мной и тело.

На них я взоры медленно вознёс
И милостиво дерзостным ответил:
«Скажите мне, ужель разумен пёс,
Который воет, если месяц светел?

Ужели вам допрашивать меня,
Меня, кому единое мгновенье ––
Весь срок от первого земного дня
До огненного светопреставленья?

Меня, кто, словно древо Игдразиль,
Пророс главою семью семь вселенных,
И для очей которого, как пыль,
Поля земные и поля блаженных?

Я тот, кто спит, и кроет глубина
Его невыразимое прозванье,
А вы, вы только слабый отсвет сна,
Бегущего на дне его сознанья!»

1919







БИБЛИОГРАФИЯ

1. Августин. Исповедь. Пер. с лат. М. Е. Сергеенко. СПб: «Наука», 2013. Серия «Литературные памятники».
2. Ахматова А. А. Листки из дневника // Собр. соч. в 6 т. Т. 5. М.: Эллис Лак 2000, 2001. С. 7–146.
3. Гумилёв Н. С. Наследие символизма и акмеизм // Полное собрание сочинений. В 10 т. Т. 7. М.: Воскресенье, 2006. С. 146–150.
https://gumilev.ru/clauses/2/
4. Гумилёв Н. С. О стихотворных переводах. https://gumilev.ru/clauses/5/
5. Гумилёв Н. С. Письма // Полное собрание сочинений. В 10 т. Т. 8. М.: Воскресенье, 2007.
6. Гумилёв Н. С. Письма о русской поэзии. М. «Современник». 1990.
7. Гумилёв Н. С. Теофиль Готье // Полное собрание сочинений. В 10 т. Т. 7. Статьи о литературе и искусстве. Обзоры. Рецензии. М.: Воскресенье, 2006. С. 100–106, 248–249. https://gumilev.ru/clauses/53/
8. Гумилёв Н. С. Читатель // Полное собрание сочинений. В 10 т. Т. 7. Статьи о литературе и искусстве. Обзоры. Рецензии. М.: Воскресенье, 2006. С. 235–240. https://gumilev.ru/clauses/3/
9. Жизнь Николая Гумилёва. Воспоминания современников. Ленинград: Изд-во Международного фонда истории науки, 1991.
10. Левинсон А. Гумилёв // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М.: «Вся Москва», 1990.  https://gumilev.ru/biography/73/
11. Маковский С. Николай Гумилёв (1886–1921) // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М.: «Вся Москва», 1990.
https://gumilev.ru/biography/33/
12. Мандельштам Н. Я. Воспоминания. Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1970.
13. Неведомская В. Воспоминания о Гумилёве и Ахматовой // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М.: «Вся Москва», 1990.
https://gumilev.ru/biography/50/
14. Немирович-Данченко В. Рыцарь на час // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М.: «Вся Москва», 1990.
https://gumilev.ru/biography/77/
15. Оцуп Н. Н. С. Гумилёв // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М.: «Вся Москва», 1990.  https://gumilev.ru/biography/70/
16. Парадисис А. Жизнь и деятельность Балтазара Коссы. Л. 1991.
17. Рождественский Вс. Н. С. Гумилёв (Из запасов памяти).
https://gumilev.ru/biography/124/
18. Рождественский Вс. Гумилёв и Блок // Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М.: «Вся Москва», 1990.
https://gumilev.ru/biography/76/
19. Толстой Л. Н. Анна Каренина // Собрание сочинений в 12 томах. Т. 8. М.: Изд-во «Правда», 1987.
20. Уоррен Р. П. Знание и образ человека // Р. П. Уоррен. Как работает поэт. М.: «Радуга», 1988.
21. Фёдоров А. В. Иннокентий Анненский – лирик и драматург // И. Ф. А1нненский Стихотворения и трагедии. «Советский писатель». Ленинградское отделение. 1990.
22. Хайдеггер М. Отрешённость // М. Хайдеггер. Разговор на просёлочной дороге. М.: «Высшая школа», 1991. С. 102–111.
23. Хаксли О. Обезьяна и сущность // Утопия и антиутопия ХХ века. М. «Прогресс». 1990.
24. Холл М. П. Энциклопедическое изложение Масонской, Герметичесой, Каббалистической и Розенкрейцеровской Символической Философии. Новосибирск: ВО «Наука», 1992. Т. 1.
25. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Т. 2. 1952–1962. М.: Время, 2007. http://unotices.com/book.php?id=151455
26. Чуковская Л. К. Записки об Анне Ахматовой: В 3 т. Т. 3. 1963–1966. М.: Время, 2007. http://unotices.com/book.php?id=151457




Аудиокнига на http://youtu.be/Y2QDEJqVwMg

http://www.ponimanie555.tora.ru/paladins/chapter_7_3.htm