Трансерфер 1-2 Аура семьи

2 АУРА  СЕМЬИ

   Мать, демобилизованный офицер, прослужившая всю войну в штабе Дальневосточного фронта, стала председателем женсовета части, и все детские шалости и проступки были предметом её разбирательств с родителями. Пробитую насквозь губу зашили, а шрам остался на всю жизнь. Смелый и справедливый поступок Георгия, заступившегося за слабого Шурку и великодушно скрывшего обидчика, которому явно грозило наказание от собственных родителей, только укрепил дружбу с ним всех ребят Военведа. Военведских побаивались за сплочённость. Девчонкам достаточно было сказать обидчику, что они военведские, как те ретировались. Они преданно дружили со своими ребятами.
   После этого случая Георгия, по молчаливому единодушию, признали авторитетом. Вес к авторитету добавили слухи о его участии с родителями в боевом морском походе освобождения острова Сахалин. Подростки часто расспрашивали об этом походе, о природе и жизни на острове Сахалине и о японцах. Он с интересом рассказывал свои истории военного времени, на удивление умело приводя свою память из эмоционального хаоса воспоминаний в строгий порядок событий.
   Забытый гарнизон не был радиофицирован. Не было телевизоров, о которых рассказывали чудеса побывавшие в Европе офицеры. Привезённые ими трофейные приёмники ловили только иностранные передачи и, в основном, глушилки. Жизнь в гарнизоне была унылой и запойной. Привыкшие к фронтовым ста граммам люди заливали скуку и нищету затянувшимся празднованием Победы.
   Получив общественную должность «Председателя женсовета части», мать не могла смириться с болотной жизнью. Не могла жить и без привычной для неё потребности пения, очищающего её сердце от всех тяжёлых воспоминаний. Иногда вечером она выходила с гитарой на скамейку у подъезда и пела всё, что вырывалось из души. Вокруг собирались женщины гарнизона, испытывающие потребность в том же. Так самоорганизовался женский хор. По праздникам хор обеспечивал культурную программу для солдат и офицеров. Песни подбирали душевные, по настроению, народные про женскую долю и любовь, такие как «Рябина», «Ивушка», «Бродяга», «Амур-батюшка». Непременным дополнением таких выступлений были сольные исполнения матери Георгия, Марии. Она пела под гитару свои, ставшие её репертуаром песни и романсы своего времени: «Соколовский хор Уяра…», «Валенки», «Васильки», «Журавли» Вертинского, «Не говорите мне о нём…», «Когда море горит бирюзой…», «Калитка», «Тёмная ночь…» и многие другие.
   Иногда, присутствуя на их спевках, проходивших в квартире перед чаепитием, примостившись где-нибудь поблизости, Георгий всем телом впитывал мелодии и слова песен и романсов их времени, глубоко сопереживая смыслам. Ему казалось, что они поют про себя и свою жизнь. В эти моменты по интонациям он чувствовал благостное тёплое звучание отогретых душ, возвращающих их в далёкое и счастливое предвоенное время жизни. Он запомнил и полюбил их песни.
   От природы мать, Мария, была одарена острым умом, сильной и доброй энергетикой. Восточная красота, подвижность темперамента, гибкость ума и почти мистическая мудрость, окрашенная чистым звенящим голосом, выделяли её среди других женщин в любой компании, в любой социальной среде. Когда она брала гитару и своим замечательным меццо-сопрано пела популярные романсы тех времён, люди не стеснялись слёз своих душевных воспоминаний и сопереживания. Офицеры, огрубевшие за годы войны, становились гусарами, в самом лучшем смысле этого слова! А у их жён, дождавшихся своих мужей с войны, и у молодых фронтовых подруг, ставших походными жёнами, влюблённо блестели глаза. Минуты пения преображали их обыденные потухшие взгляды, затягивая раны памяти от перенесённых тягот войны, грустных невосполнимых потерь любимых и близких.
   Истосковавшиеся по душевному теплу и вниманию, они превращались в прекрасных принцесс с красивыми манерами! Мать возвращала их к жизни, и Георгий, понимая это, не по-детски влюблённо смотрел на чудо преображения женщин. Молодые женщины отвечали ему лаской. Все их нерастраченные ласки и поцелуи любви, предназначенные для неродившихся их детей, они, без задней мысли, выплёскивали на него. Он впитывал эти уроки любви, ласки и доброты.
    Все женщины и мужчины гарнизона, простые рабочие и домохозяйки, высокие начальники и рядовые, дети и старики  почитали мать. Её княжеская стать и восточная мудрость не возвышались над людьми, а щедро и бескорыстно обогащали всех окружающих своими добродушными природными данностями. Одарённая душевной теплотой, она пользовалась глубоким доверием. К ней шли со своими тайнами и проблемами как на исповедь.
    Непременным атрибутом этих бесед был густой чай с молоком и сахаром вприкуску. Её умением заваривать чай по своим, ей одной известным рецептам и технологиям, восторгались даже гейши на Сахалине, известные мастера по завариванию чая, у которых она обретала их чайный опыт и делилась своим.

   Длинными зимними вечерами все жители Военведа собирались в тесном гарнизонном клубе на танцы. Эта пристройка к одноэтажному зданию штаба, с небольшой сценой и скамейками по периметру, одновременно служила и киноклубом, и помещением для собраний, и избирательным участком. Танцевали и пели в клубе под гармошку горбатого Шурки Бертникова, Шурки большого. Его нижняя челюсть была раздроблена от удара фашистского приклада в оккупации, и произвольно заживший рот вечно улыбался и слюнился.
   Служащие гарнизона приходили на танцы со своими жёнами, предварительно, по традиции, приняв «свои фронтовые сто грамм» дома, в сложившихся компаниях. Немного потанцевав, мужчины присоединялись к группам парней и продолжали, в очередной раз, рассказывать им о своей войне, о своих былых боях и походах и, конечно, о своей победе.
   Молодые женщины, фронтовые жёны, давно привыкшие к оскорбительному прозвищу ППЖ (полевые походные жёны), присоединялись к группам ещё наивных девушек-старшеклассниц. В их компаниях они, под танцы, шептались о своих девичьих тайнах и молодились, со смехом оправдывая свои места жён около офицеров, значительно старше их, бывших лихих командиров, а теперь спившихся импотентов. Говорили о чём-то своём, женском, мило, с блестящими глазами желания, улыбались молодым солдатикам и ещё безусым, только что вышедшим из-под материнской опеки парням. Георгий не винил их за желания и мысленно жалел за синяки, получаемые от ревнивых мужей. Он видел: ревность – удел неуверенных в себе и слабых людей обоих полов.
   Иногда играл на аккордеоне Гена Фролов, скромный сын старшины, прошедшего всю войну, и исконной русской женщины с Уральска, матери Клавы, дождавшейся с сыном своего израненного старшину Алексея Фролова. Их тихая, взаимно уважительная любовь служила примером и взрослым, и молодым. Гена, статью в родителей, тихо и с достоинством нёс свою любовь к искусству. Он старательно концертировал на трофейном немецком двухрегистровом аккордеоне, отсутствующе взирая на суетящихся под его музыку людей, витая мечтами в театральной среде. Особенно всех заводили быстрые ритмы мелодии «Брызги шампанского» в его исполнении, выдавая внутреннюю силу его темперамента. Танцевали все – и умеющие, и не умеющие.
   Летом, в роще за кирпичным домом, в котором жил Георгий и он, Геннадий часто играл эту вещь, оттачивая свою игру, чем невольно собирал молодёжь на вечерние посиделки, переходящие в танцы. Смягчённое листвой звучание аккордеона воспринималось как оркестровое исполнение в концертном зале.
   За этой рощей со временем отец Георгия с сослуживцами построили небольшие индивидуальные деревянные гаражи из досточек тарных ящиков, в избытке засоряющих склады. Купили списанные трофейные европейские легковые машины, отремонтировали их, и жители Военведа к 1955 году стали самыми механизированными и богатыми гражданами района. Отцу досталось четырёхдверное «Рено», 1936 года выпуска, с маленьким, словно горбик, багажником, острым и длинным, словно нос Буратино, капотом двигателя и громадными, словно взмах орла, передними сферическими крыльями колёс, со сдвинутыми к радиатору глазами-фарами. Узкий, блестящий никелем вертикальных полосок радиатор, под небольшим лобовым стеклом, придавал этому безобидному, маленькому горбуну, при виде сбоку, вид грозного орла, спереди распластавшего крылья над поверженной землёй. Предвоенная агрессия Европы оставила свой отпечаток на дизайне машины.
   Георгий с интересом помог отцу заклепать круглую, трёхсантиметровую пробоину в правом переднем крыле от пули из станкового ружья. Выгнули по профилю крыла металлическую заплатку и поставили на заклёпках, зашпатлевали и покрасили.
– Учитесь, пригодится, – говорил отец, привлекая Георгия к ремонту и позволяя поездить около гаража и в окрестностях Военведа. В 14 лет Георгий добавил к уже полученным строительным навыкам на Сахалине и это умение. «Настоящий мужчина должен уметь водить машину», – говорил отец. «И думать при этом», – добавляла мать.
…..