Бульдозер и Тюльпанчик

         На перекрёстке двух вполне обычных городских улиц на первом этаже обычного пятиэтажного дома, постройки начала 60-х годов, располагался офис небольшой фирмы, профиль деятельности которой явствовал из вывески, «парящей» над входом : «Земельные работы, бурение скважин. Аренда грейдера, бульдозера и пр.». При этом  на вывеске неизвестный художник, видимо не лишённый чувства юмора, изобразил  бульдозер с ковшом, подмигивающий всем проходящим мимо обывателям. Эдакий такой «весёлый бульдозер», знаете ли. Потом фирма переехала в другое помещение, а вывеска еще продолжала какое-то время существовать и радовать глаз пенсионерок, местных забулдыг, студентов и прочего разного городского люда. Вскоре в данном помещении открылся небольшой магазинчик, где продавали допоздна спиртное, кондитерские товары, и ещё всего понемногу. И хотя у магазинчика и было своё название, но все в округе местные жители продолжали называть его «Веселый бульдозер». Название осталось и укрепилось в сознании людей даже после того как прежнюю вывеску убрали.

         Иногда прохожие, зная о том, как в простонародье называют этот магазинчик, радуясь такому веселому обстоятельству, ещё больше удивлялись, когда видели, как на углу дома от первого этажа к балкону пятого поднимается вверх за тросик подвешенная на крючок сумка. Створка окна балкона открывалась, и пухлая женская рука снимала сумку с крючка. Эту лебедку для удобства жены сделал Евсеич – её муж, он же Фёдор Евсеевич Благодарящий. Жену же его звали Нинель Павловна. Но это она для всех была Нинель Павловна, а для Евсеича – просто Палыч.

         Евсеич жену побаивался. Хоть у неё и был диабет, и она была грузная, неповоротливая, с больными ногами, но связываться с ней было небезопасно для жизни и здоровья. При этом она  умела так ловко метать попадавшиеся ей под руку предметы, что можно было с уверенностью подумать, что Нинель Павловна всю свою сознательную жизнь играла в «городки» и была чемпионкой города, как минимум. Попадала точно в голову, да так больно, что лучше и не вспоминать. Целыми днями она сидела на балконе, откуда ей с пятого этажа был виден двор, соседний дом, улица, перекрёсток, кафе, подсобка мужа, где тот хранил нужные инструменты и другие, важные для него вещи. Она курила и слушала «Радио Шансон». «Ну, Палыч, я пошёл!», - говорил утром своей жене Евсеич. «Иди, иди, убогий! Только попробуй мне притащить какую-нибудь железяку или ещё что. Я те отвинчу макитру! Господи, за что такое наказание…», - отвечала Нинель Павловна и с сожалением смотрела мужу вслед. Евсеич, уже уходя, добавлял: «Ага, Палыч, спасибо, я тебя тоже очень сильно люблю…».

         Когда-то у Евсеича была любовь. Любовь всей его жизни. Авиация. Но после того, как он проучился полтора года в лётном училище, понял, что то, что у него есть- не совсем то, чего бы он хотел. При всём при этом характер у Евсеича был непростой и дисциплины он не любил. Он любил без ограничения копаться в авиадвигателях, он "путешествовал" по трубкам, патрубкам, воздуховодам и феноменально запоминал всё то, что представлялось перед его глазами. Он мог любую запчасть перебрать с закрытыми глазами. Мало того. Он на первых порах своей курсантской юности пристрастился к пиву. И тоже его очень сильно полюбил. Училищные порядки были не по душе юному курсанту Федору Благодарящему и поэтому любовь к пиву и технике взяла вверх над любовью к небу. Стоит или не стоит приводить характеристики и пути становления будущего "короля" мусорных свалок и технической реабилитации и реанимации старых выброшенных вещей? Наверное, не стоит. Можно только отметить, что Евсеич закончил курсы, потом так называемую школу летных техников, работал во множестве мест, даже одно время на Байконуре. А потом...потом...оказался тем, кем он был для всех- Евсеичем, который и в магазин сходить не откажется и камин выложит и сцепление отрегулирует и вообще нет того, чего бы Евсеич не смог бы сделать.

         Жизнь дома, близлежащих окрестностей и всей прочей прилегающей территории без Евсеича было трудно представить. Если утром из мусорных баков  выбирали мусор-Евсеич помогал когда лопатой, когда метлой, если завозили кому-то мебель – он тащил также как и остальные диван на нужный этаж, считая, что по другому и не могло быть.  Если у кого-то сбегала собака, то Евсеич оказывался там, где собака, вдоволь нагулявшись, соскучившись по хозяевам и своей обычной домашней обстановке, начинала выть и скулить. Он брал её за холку и приводил к хозяевам к неописуемому восторгу последних. Другие же собаки из породы бездомных или полуодичавших, увидев Евсеича, виновато брели к нему, тыкались ему в колени и в их глазах читалась просьба отпустить им их собачьи грехи. Зимой Евсеич помогал убирать снег, если таковой вообще выпадал. Нет, он не шарил по мусорным бакам, он осматривал окрестности и выискивал то, что может пригодиться. Он думал, про себя: «Ну, вот же холодильник кто-то выбросил. А компрессор-то не сняли, а он - исправный. Его можно приспособить. Ну а вот оконные рамы. Стекол хватит на замену двух треснувших в соседнем подъезде».

         Евсеич из подручных материалов соорудил во дворе добротный деревянный с множеством лазов лабиринт, по которому малыши с удовольствием лазили к неописуемому восторгу их молодых мамаш, со стразами в пупках и коротких маечках. Пока малышня лазила по лабиринту, мамаши держали «военный» совет, обмениваясь сплетнями и делясь впечатлениями о непутевой жизни своих  мужей, если таковые у них были, или проблемами мирового масштаба в рамках  детской поликлиники-меню в садике-суки-свекрови-цен в магазине-размера детского пособия. Но если молодые мамочки и жаловались друг другу на отсутствие сексуальной фантазии у своих половых партнеров, то Евсеич никогда никому не жаловался. Он с охотой менял замки в дверях, доставал с деревьев забравшихся туда сдуревших от весеннего настроения домашних котов. Он навёл порядок в подвале дома и поэтому там не пахло сыростью и почти не капала вода. Он поставил на входе в подвал им же сделанную добротную дверь. Как-то Евсеич нашел раму от велосипеда. Переварил её, отшлифовал, покрасил, со временем нашел и доделал все нужные запчасти и у него имелся собственноручно сделанный добротный велосипед с багажником-корзинкой впереди. Такому велосипеду позавидовал бы любой датчанин или голландец. А уж кто-кто, а эти ребята с окраины Европы знают толк в велосипедах.

         Обычно рано утром он обходил все близ лежащие и близ расположенные  мусорки и  смотрел, нет ли там чего ценного. И видел: «Вот, к примеру, трансформатор, а вот  старые детские санки. Ведь всё это можно восстановить. И он всё это на самом деле доводил до ума и восстанавливал. Старый двигатель, перебрав в нём обмотку, приспособил для лебёдки, чтобы не поднимать на пятый этаж сумку с продуктами для жены. Старые железки сварил в каркас и покрасил и сделал из них   детскую развлекательную площадку. При всём при этом никто из родителей не пожаловался, что у ребенка оказалась порвана куртка или что-либо ещё в этом  роде. А вот магазинчик на первом этаже их дома. Он там установил сваренную им арматуру для кондиционера, сам его установил, подключил и были этому обстоятельству несказанно рады и директор магазина и продавцы и покупатели.  Для себя он никогда ничего не брал. Утром он пил какао, ел хлеб с маслом и иногда  сваренное всмятку яйцо. Обедал в кафе напротив, где была знакомая  Лида. Лиде он в общем-то ничего не должен был. Впрочем, как и она ему. Но, но! Когда мать Лиды заболела и Лида поехала к ней в другой город, то Евсеич, поливал у Лиды дома цветы, кормил какую-то мохнатую зверушку, то ли морскую свинку то ли  шиншиллу, а её французский бульдог по кличке Снапик жил у него почти две недели и после возвращения Лиды домой, наотрез отказывался вернуться в свою родную квартиру.

        Евсеич приходил в кафе и разбирал там тару, хорошие ровные и не треснувшие дощечки он шлифовал, морил паяльной лампой и когда сделал на балконе у себя в квартире из хороших брусков каркас, то обделал этими дощечками в несколько слоёв весь балкон, подогнав их друг к другу вплотную так, что сквозняка и вовсе не было. Повесил на балконе шторки, настелил теплое и мягкое покрытие. Провел туда освещение и сделал из подручных средств обогрев. Палыч мог быть спокоен и с бонапартистким видом взирать за ходом уличных и дворовых будней. Балкон получился такой, что туда можно было водить иностранных туристов и показывать его как образец постсоветского деревянного зодчества.

          Евсеич не понимал, как люди могут выбрасывать такие ценные вещи, как трансформаторы, сломанные кондиционеры и рефрижераторы, электродвигатели и ещё очень многое и многое. Он всему этому находил применение. Он всё это восстанавливал и доводил до ума. И зачем вообще тратиться на новое, в то время как всё то, что нужно, практически даром лежит на расстоянии вытянутой руки или просто под ногами.

         Жена Евсеича - Палыч тоже не понимала, что именно влечёт её мужа на улицу, на свалки, что заставляет его выискивать все эти умопомрачительные железяки, ненужный хлам, переть его в квартиру, в "подсобку", складывать там у "подсобки" на улице и потом целыми днями возиться со всем этим ненужным, по её мнению, хламом и барахлом. Что? Чего ему не хватает? Им бы обоим вполне хватило на жизнь и одной её пенсии, которую ей платили как бывшей узнице фашистских концлагерей, куда её отправили еще ребёнком. Один раз они очень сильно поругались и она помнила, как кричала Евсеичу: "Зачем тебе всё это говно?!". Она хорошо запомнила, как тот тихо ответил ей тогда: "Палыч, ты...не сердись...но человек в говне нуждается больше чем в сахаре...". Из радиоприёмника чей-то голос пел: "...мой номер 245, на телогреечке печать...". Нинель Павловна почему-то задрала рукав кофты, где на предплечье еще различимы были цифры "....245", словно надеялась, что этих цифр давно уже нет, а если есть, то этот номер - не её, что он вымысел, мираж обман, словно и не было в её жизни концлагеря, где эсэсовский врач брал у детей кровь. Она чудом выжила и на всю жизнь запомнила, как ребятишек подвешивали за подмышки, сжимали грудь, а потом срезали кожу со ступней и кровь стекала в специальные  подставленные ёмкости. В этой крови очень нуждались раненые солдаты Вермахта. Она словно надеялась, что и не было их сожжённой деревни в Западной Белоруссии, словно и не проткнул немецкий фельдфебель штыком её мать, а её саму не выволок за волосы на мороз. "И зачем ему все эти железки? Вот убогий так убогий...А этот дружок его, сатрап чёртов, Бисов Пэс...щоб его...ещё носит немецкую куртку, сука! Подвесить бы тебя, чтобы...ай да ладно...он не виноват...Прости Господи...матка курва пся крэв!", - думала про себя Палыч. Она знала, что не живёт, в обычном смысле этого слова. Она просто ещё физиологически существовала на этом свете, хотя давным-давно должна была лежать у Валентиныча на его рабочем железном столе. Она не раз говорила своему мужу: "Слышишь, убогий, я, как помру, так не вздумай меня в морг отправлять к дружку своему. Не надо в моих кишках копаться и так всё ясно давным - давно. И чтоб никаких попиков с их молитвенным бубнежом не было. Фальшь одна, притворство и срам! Смотри у меня...!". Нинель Павловна смотрела с балкона вниз, а чей-то голос из радиоприёмника пел: "...там олень бродит замшевый, сопки в белом снегу, почему  ты замужем? Почему...". И, действительно, почему вот так всё в жизни? Почему?
 
         У того кафе, хозяйка которого Лида кормила  Евсеича обедом, тоже было своё название, но кафе это так никто не называл. Лида жила с Евсеичем в одном подъезде и думала про себя, что вот неплохо было бы  на месте риэлторского бюро открыть кафе. Дом рядом, место оживленное, остановка рядом и другие кафе далеко.  Вскоре бюро закрылось и Лида взяла на первое время помещение в аренду. Когда кафе только открылось, то освещения входа оказалось недостаточно, многие посетители спотыкались при входе и тогда, в дополнение к освещение Лида распорядилась поставить над входом светильник. Он был очень кстати, вот только вид у него был как у тюльпана по состоянию, примерно, на 11 марта. Кафе так и прозвали  «Грустный тюльпанчик».

         Во дворе дома, где жил Евсеич, было два гаража. Один из гаражей принадлежал Алику, который жил в последнем подъезде на  втором этаже. Алик со школьной скамьи влюбился в свою учительницу, признался  той в любви, хотя она была намного старше Алика. Алик во время службы в армии писал ей  письма, но не получал ответа. После армии очень долго  оказывал ей знаки внимания и в конце концов женился,  удочерил её дочь и  потом у них появился на свет ещё один ребенок. Жена Алика преподавала в музыкальном училище. Дела Алика пошли, что называется в гору и через какое-то время он стал судьей  Арбитражного суда.  Когда Алик отвозил жену на работу, а детей в школу и садик, то Евсеич часто закрывал гараж Алика. Через какое-то время Алик сам предложил Евсеичу то, что Евсеич давно хотел. Евсеич из собранных по всему району хороших кирпичей, сделал пристройку к стене гаража Алика, вырыл там подвальчик, сделал вентиляцию, обогрев, всё сделал по уму, основательно, добротно. Алик же обещал Евсеичу необходимые на этот случай документы. Алик обещание своё сдержал. Евсеич же обзавелся собственным почти «гаражом», где хранил инструменты, сварочный аппарат, велосипед и прочее.

         Однажды рано утром у своей пристройки Евсеич рядом с кустами нашел бумажник. Ему как-то стало нехорошо на душе, внутри, словно он украл у кого-то этот бумажник. Евсеич не стал осматривать его и в общем-то ему было абсолютно всё равно, что там и чей он. Так уж он был воспитан. Когда кафе открылось, то Евсеич отнёс бумажник Лиде и попросил, чтобы она осмотрела его содержимое, нет ли там  «координат» хозяина. Лида нашла визитную карточку и позвонила тому человеку. Евсеич вспомнил, что во дворе у его пристройки накануне вечером допоздна стоял темный джип. Вскоре этот джип подъехал к «Грустному тюльпанчику» и Лида вернула бумажник владельцу, пояснив  как, кем и при каких обстоятельствах этот бумажник был найден. Евсеич с нехорошим чувством всё это время внутри маялся у входа в кафе и Лида видела потом через стекло окна как владелец бумажника о чём –то разговаривал с Евсеичем.

         Вскоре на Лиду наехали «кавказцы». Лида плакала, не знала что делать. Она жила одна, покровителей у неё не было. Защищать её тоже было некому. Она не знала как это вышло всё, но приехал тот мужчина, бумажник которого нашел Евсеич и она поняла, что это Евсеич ему позвонил и всё рассказал, о том, что на неё "наехали", требуют денег и покупать "левую" водку и другое спиртное. Что уж там было-она не знала и не узнает, но после того как приезжал тот мужчина на джипе, больше на неё уже не наезжали. Всё утихло и шло своим чередом. В кафе приходили люди. В магазине покупали всё то, что нужно было принести в дом. Так и продолжалось это свидание на расстоянии – «Весёлого бульдозера» и «Грустного тюльпанчика». Они через дорогу объяснялись друг другу в своих взаимных чувствах, обменивались событиями и посетителями. Они всё знали друг про друга. Судьбы тех, кто заходил в магазинчик и в кафе, переплетались, люди эти сходились, расходились, вот только магазинчик и кафе уже ближе того расстояния, на котором они находились, сойтись в пространстве уже не могли. Но на самом деле, честно говоря, они были друг к другу намного ближе, они были чем-то одним для всех тех, кто жил в этих двух домах, да и для остальных – тоже.

         В том доме, где было кафе у Евсеича  жил товарищ, можно даже сказать - друг. Того звали Валентин. Валентин Валентинович Ласковый почти всю свою сознательную жизнь проработал танатологом. По крайне мере он предпочитал так это называть. Не судмедэкспертом, ни кем-либо еще, а именно танатологом. И сказать по правде - это было правильно. Ну в смысле и названия и в смысле Валентина Валентиновича. О трупах, о том, как и от чего человек умирает, он знал всё, ну или почти всё. В живых же людях и в жизни вообще он разбирался намного хуже. Да в общем – то и не особенно хотел. Живые его интересовали мало. В бюро судебно-медицинской экспертизы он проработал более 30 лет. После увольнения оттуда и выхода на пенсию, у него первое время было странное ощущение. Глядя на живого человека, он представлял или воображал себе имевшиеся у того болезни и вероятные недуги, их проявления и то, что может показать вскрытие. Его преследовали навязчивые идеи. Хотелось иметь возможность произвести вскрытие какого-нибудь вновь представившегося покойничка и точно определить причину смерти, составить об этом акт вскрытия или заключение судебно-медицинской экспертизы. Он не знал, стоит ли ему отмечать День медицинского  работника или нет. Ну да, конечно, он ведь окончил медицинский институт, а до него – училище, работал фельдшером, медбратом, экспертом, но врачом-никогда. Он редко одевал белый халат, как, скажем, терапевт или врач-ЛОР. Он никогда никого ни от чего не вылечил. Впрочем, один раз было. У Толика - соседа по подъезду со второго этажа однажды тяжело заболела дочка и когда возникла реальная угроза её жизни и девочка стала задыхаться, то не дожидаясь приезда «скорой» Толик прибежал к Валентину Валентиновичу и они вдвоём побежали к Толику домой. Увидев девочку, Валентинович сразу всё понял и на свой страх и риск не медля провёл ей коникотомию, сделав надрез в горле. Девочку спасли и она впоследствии поправилась. Счастью Толика и его жены не было предела. Но так было только один раз.

          Свободное время Валентин Валентинович преимущественно проводил в блужданиях по городу в поисках медицинского спирта у многочисленных своих знакомых. Знакомых было так много, что спирт находился в любом случае. Ничего кроме спирта Валентин Валентинович не пил: ни водки, ни пива, ничего другого. Он считал употребление других спиртных напитков, кроме спирта, прямым оскорблением  формуле этого самого этилового спирта, дерзким вызовом и непростительным поступком, недостойным для настоящего танатолога. Когда он был ещё только начинающим судмедэкспертом, то у него сформировался раз и навсегда устоявшийся ритуал потребления: спирт должен был быть в маленькой бутылочке и должна быть обязательно мягкая карамелька со сливовой начинкой. Этот штамп, стереотип так прочно засел в его голове, что с годами всё больше и больше укреплялся и никакие празднования Нового года или 8 Марта не могли поколебать стойкие устои Ласкового – танатолога.

         Он жил один и жил не просто. Временами ему было тяжеловато. По утрам он выходил на балкон, стоял, облокотившись на ограждение балкона, и плевал на проезжавшие внизу по дороге «иномарки». При этом он всегда приговаривал: «Собака, скотина. Скажи, пожалуйста!». Он ненавидел всё и вся: жизнь, которая вот так вот устроена, грязный город, современные нравы, подростков, исписывающих стены  немыслимыми закорючками, выпуски новостей, которые содержали в себе сведения на уровне "Попал под лошадь О.Бендер", лицемерных ведущих этих новостей, дерущихся депутатов и мелькающих с экрана телевизора слащавых завсегдатаев всех программ и различных шоу и сериалов. Про себя он думал: "Господи, похоже вся, бл..ть эта страна рехнулась! Все пребывают в каком-то гипнотическом состоянии, всем всё нравится, всех всё устраивает, одному мне только всё не нравится, что-ли, не пойму!? Уже сорок лет подряд показывают одни и те же фильмы, уже черно-белые стали раскрашивать. В магазинах полно всего, дефицита нет, а на душе всё равно тоскливо...почему?! Эх, Россия, смесь чифира и интернета..." И, действительно, почему?

         Обычно он не завтракал. Пил только крепко заваренный  чай. Если позволяли средства, то просил налить чай в термос в кафе. Там же и обедал.  Хозяйке  кафе он говорил: «Лид!? Ты знаешь, что люди употребляют героин, кокаин, а? Знаешь. Ага! Значит знаешь. Это наркотик, Лид. Он действует на центральную нервную систему. Так вот я бы тебя рекомендовал бы вместо наркотика! Да! А чем плохо? «Лидокаин». Звучит неплохо. К тебе надо водить безнадежно больных. От тебя и твоей кухни и Лазарь воскрес бы. Я серьезно, не смейся!». Они вместе смеялись. Лида знала Валентиновича почти с детства, так  как они жили в соседних домах. Она знала о нём всё и знала всех, ему подобных. Она закрывала глаза на то, что  мужчины, зная о том, как хорошо и вкусно готовят у неё в кафе, берут в магазинчике напротив выпивку и приходят в её кафе. Она это знала. Кафе было маленькое. Всего 6 столиков, из которых два было стоячих.

          Валентин Валентинович любил выпивать со следователями, которым было недалеко до пенсии, или которые были уже на пенсии, но изо-всех сил старались удержаться на работе, зная что в жизни они больше уже ничего не смогут делать и  по большому счёту - никому не нужны. То же самое о себе мог сказать и сам Валентин Валентинович. К молодёжи он относился с крайним предубеждением. Многие из работников прокуратуры снабдили Валентина Валентиновича бессчётным количеством белых рубашек, выдававшихся им по службе. Облачившись в очередную чистую белую рубашку, Валентин Валентинович отправлялся на улицу, которая, как известна «полна неожиданностей». Он был очень худ, высокого роста, с выразительным волевым лицом. У него был высокий лоб, всклокоченные брови. Волосы же росли в трёх направлениях: от макушки, от висков вверх и назад. При всём при этом была ещё пара небесно - голубых глаз. Он напоминал персонаж оперы Вагнера «Кольцо Нибелунгов». Такой же волевой и непримиримый с обстоятельствами. Какой-нибудь известный драматург или режиссер, если бы увидел, Валентиныча на улице, случайно, непременно должен был бы подойти к нему с предложением: "Простите, а не хотели бы Вы сняться в кино или сыграть в спектакле? Например, в роли Мефистофеля или Фауста, а? Как Вам моё заманчивое предложение?".Помимо белой рубашки Валентин Валентинович носил зеленый удлиненный болоньевый плащ офицера Бундесвера, который ему подарил сосед Толик, купив его специально для Валентина Валентиновича во время поездки в ФРГ. Вид был впечатляющий. Раздобыв немного спирта, Валентин Валентинович  возвращался к  своему дому, где на первом этаже было маленькое кафе. Его все знали и он почти всех знал. Он чутка выпивал и обедал. В кафе вкусно и по- домашнему готовили. Потом просил, налить ему в термос чая и выливал в него остатки спирта.

         Когда-то у Валентиныча был в прокуратуре приятель - Николай, по прозвищу "Неистовый Колян". Он как и Валентиныч был такой же "древний", как помёт мамонта. Неистовый Колян отработал обычным следователем прокуратуры более 25 лет и по числу увиденных им отправившихся на тот свет при помощи кухонных табуреток, ножей, топоров, сковород и прочего подсобного инвентаря "жмуриков" он ничем не уступал самому Валентиновичу. Он был старшим советником юстиции (аналог полковника), но работал в обычной районной прокуратуре, ездил пару раз в неделю на дежурство и не хотел становиться ни следователем по особо важным делам, ни прокурором района или кем-либо из надзирающих прокуроров в областной прокуратуре. Колян с Валентиновичем были "одного поля ягоды". У Коляна немного был поврежден один глаз и когда он выпивал, то у него дергалась одна часть лица и слова застревали где-то в груди по пути ко рту. Валентинычу в порыве редкой словоохотливости хотелось поговорить, в то время как его друг начинал немного заикаться и во время излияний, чтобы сам Валентин Валентинович не говорил, приговаривал: "Вэ-вэ-вэ-Валентин, я Вас умоляю! Дэ-дэ-дэ-давайте, вэ-вэ-вэ-вкиряем?!". Большего от него услышать не удавалось. Он был из той старой плеяды следователей, которые ночами сиживали за механической печатной машинкой, печатая по несколько экземпляров обвинительного заключения, стирая в кровь ногти и подушечки пальцев. Это вам не клавиатура компьютера, как сейчас. Он был из тех, старых следователей, для которых была обязательна норма - ездить на вскрытие, если умерший был потерпевшим по уголовному делу, расследование которого ему и было поручено. И Колян ездил. Валентиныч вскрывал труп, диктовал ассистентке, а Коля сидел рядом. Ну потом...конечно выпивали оба, а как же без этого. Вот только этого всего сейчас уже нет. Это время этих людей ушло. И это было основной темой диалога между ними, зачастую даже - бессловесного. Потому что таким двум "зубрам" и слов не надо было, чтобы понять друг друга, понять то, что происходит с ними, внутри них самих, за пределами маленького Колиного кабинета, заваленного вещдоками, типовыми бланками процессуальных документов и всего того, что может вместить в себя пространство кроме сейфа и небольшого стола с печатной машинкой, лампой, пепельницей и подставкой под карандаши и ручки. Коля со скоростью света стучал  пальцами по  печатной машинке, приговаривая своё обычное: "Так-так-так-говорил пулеметчик.Так-так-так-говорил пулемёт!". Неистовый Колян, во время очередного дежурства, съездив на криминальный труп, выкурив у себя в кабинете две пачки "Балканской звезды", выпив пару стаканов водки, сидел как обычно за печатной машинкой, но, вдруг, перед глазами всё почернело, он куда-то провалился в неизвестность, виски, голову сжало железными тисками. Неистовый Колян умер от обширного кровоизлияния в мозг, уронив голову на печатную машинку. И когда вскрывали тело Николая, то уже Валентин Валентинович сидел рядом с голым  телом умершего друга и слушал, как его коллега-эксперт диктовал ассистентке то, что стало причиной смерти его неизменного друга, слушателя и собутыльника, такого же несчастного как и он сам бедолаги - Неистового Коляна. Так-так-так! Стучали в прозекторской пальцы машинистки-ассистентки по печатной машинке, а мертвый Неистовый Колян лежал на железном столе с развороченными внутренностями и стянутой к подбородку кожей лица. Светлая ему память! Ему и ВСЕМ ему подобным! "Бу-бу-бу-будешь ты следующий!", - думал про себя Валентин Валентинович и чувствовал себя бесконечно виноватым.

         Хозяйка кафе Лида знала всё это наизусть. Она знала, что сейчас  в кафе  мельком, не заходя, заглянет  Евсеич. Она кивнёт ему, потом вынесет ему  на улицу в тарелке картофельное пюре, два биточка и два  «глазка» яичницы, хлеб, посыпанный солью.  Денег с Евсеича Лида никогда не брала, а сам Евсеич вовнутрь кафе никогда не заходил. Считал, что одет он неопрятно, да и неловко ему было, проводя целый день на улице, заходить в кафе. Мало ли кто что подумает. Он любил  быть на улице. Туда же со своим термосом выходил Валентин Валентинович. Евсеич был единственным, кого  тот выносил. Можно даже сказать, что они дружили, хотя со стороны и не подумаешь и не догадаешься. Евсеич с Валентиновичем  шли за дом к рабочему входу  в кафе, выпивали чая из термоса, разговаривали:
- Ну как жизнь, а, партизан? Чего там сегодня ценного  на римских развалинах? Как там на подступах к Берлину, а?
- Да ничего, нормально, кто-то книги выбросил….совсем новые…Есенин, Пришвин, еще какие-то….
- Скотина, собака, скажи пожалуйста! А я утром сегодня Верке со второго этажа говорю «Зрастье!». А она мне отвечает: «Добрый день, доктор». Сука редкая! Какой он на хрен, «добрый», день-то?! Чего она в нём доброго-то нашла, а?  Хоть бы раз по-человечески, поздоровалась, ну там сказала бы «Здрастье», ну как обычно, а то «Добрый день». И с таким ехидством, знаешь ли…тфу! (Валентинович отхлебывает из термоса). Я говорит "родом из Польши". У самой мамаша на Синайский полуостров подалась, мало той крестовых походов, повоевать захотелось за Гроб Господень в ПАлестине, но субботу она, видите ли, не почитает, праздники все по католическому календарю справляет, а по воскресеньям в хор петь ходит в православный храм. Ну? Ты видел такое где-нибудь? «Добрый день» у неё. Ага…добрый….
- Такая молодежь сейчас…не разберешь их…какие они…
- Евсеич, это ты мне рассказываешь? У нас в бюро последний год начальником отдела был шпанёнок один. Начальничек, скажи пожалуйста, собака, скотина… да он субарахноидальное кровоизлияние от субдурального отличить не сможет. Он, бл…ть, панк натуральный...от медицины, срам ведь один, Евсеич, куда катимся-то, а? 
- Вчера вечером по радио слышал передачу про подводников. В одном отсеке если пожар, то в соседнем все знают, что  рядом погибают, но открыть не имеют права. Знают, что умрут и умирают. Так и в нашей  жизни. Загибаться будешь, все будут об этом знать, но никто к себе в «отсек» не пустит…
- Ну ты, «партизан» даешь…. Это ты, Евсеич, верно подметил…да уж не пустят. Не дождешься…Я тебе, Фёдор Евсеевич, вот что скажу. По моему мнению ты, уж извини за выражение, как помрешь, так сразу со своих свалок и помоек в рай попадешь со всеми своими железками. Точно. Сразу. А я брат, вряд ли…Я из человеческих тел столько кишок наружу извлек, сколько в Кузбассе шахтёр на гора угля не поднимал….

         В голове Валентина Валентиновича  сразу пронеслось одновременно несколько мыслей, образов. Всплыл облик умершего сына, которому  во время срочной службы старослужащие отбили «все бока», после чего тому удалили селезенку и досрочно демобилизовали. Сын уходил в армию нормальным, а вернулся инвалидом. Кого винить? Себя, что не научил за себя постоять. Жену, с которой уже тогда был в разводе, что сын был её «маменькиным» сынком и не смог защититься? Страну, в которой были такие нравы и такие порядки. Армию с её командирами и начальниками? Кого? А ему самому легче было? Бегать в Туркменистане по жаре и пескам.  Тоже хорошего мало. Но ведь как-то прослужил. И ничего. Почему всё именно так?

         Сын Валентина Валентиновича - Игорь сразу же после демобилизации женился на девушке, с которой встречался до призыва- Анне. Через год родился внук Валентина Валентиновича. Но сын внука так и не увидел. Старший Игорь умер из-за осложнений с почками после вышеуказанных событий. Теперь Игорь Игоревич Ласковый  уже в институте учится, но в другом городе и далеко от деда. А невестка Анна  приходит раз в неделю, забирает рубашки, белье, стирает и кое-что готовит. Ей тоже трудно, она работает на Главпочтампте, учится заочно и времени у неё в обрез. Он бы хотел ей помочь, но ему почти нечем. Отдал ей свой новый телевизор и теперь он часто сидит в кафе у Лиды и смотрит телевизор там, потому что своего у него нет, а новый купить пенсия не позволяет, а московское дерби «ЦСКА-Спартак» пропустить никак нельзя. Да и вообще…

         Был конец ноября, когда утром над землей нависают такие туманы, что и не видно соседнего дома и в такую погоду не воют и брешут по утрам собаки, почти не ездят таксисты, даже  с женой ругаться - как-то не ругается. Евсеич утром пораньше решил из отдельных кусков арматуры, сварить  что-то вроде детской горки.  Слава Богу  деталей насобирал хоть отбавляй. Как обычно он утром выпил  порошкового какао  со сливками, съел оставшейся с вечера пшенной каши с кусочком хлеба и маслом. Взял ключи от своего сарайчика, как он его называл и вышел во двор. У кошки Симы, что жила в подвале, уже подросли котята, которые бегали от подвального окна до ближайшего куста и пытались ухватить друг друга за хвост. Он положил им на пластмассовое блюдце немного сыра и колбасы. Заметил, что от мусорного бака как-то неловко быстрым шагом удаляется силуэт, похожий сквозь туман на женщину. Человек, удалившись, подскользнувшись упал на четвереньки. Было видно, что человек испачкался в грязи. Потом послышался плач. «Это в 6 утра-то? Кто в такое время мусор выбрасывает?», - подумал про себя Евсеич и подошёл к мусорным бакам. Он был бы не Евсеич, если бы не помнил обстановку мусорки прежним вечером. Мало что изменилось. Они были переполнены. За исключением, пожалуй, одного обстоятельства. За баками он увидел пакет с заметно хорошим по качеству полотенцем. Евсеич  взял пакет. Чувствовался вес в руках. На сердце почему –то стало нехорошо. Он  развязал ручки пакета, в котором было  добротное, на первый взгляд полотенце, увидел его. Он не сразу понял, что это, а вернее кто это. Туман был, да и темно еще было на улице. Он повернул пакет к подъездному фонарю и обомлел. В пакете лежал новорожденный ребёнок. Руки и ноги сделались ватными. Хотелось крикнуть, но кому и что? Он  побежал в подъезд, но руки его дрожали и он долго не мог найти в кармане ключ и «таблетку» домофона. Оставив пакет в подъезде, он побежал  к проезжей  части  дороги за дом, но машин почти не было, а те, что были, никак  на его призывы остановиться не реагировали.  Он побежал в соседний  дом  к Валентиновичу. Еще не было и 6-ти утра.

        - Так….ну что тут у нас? …..Понятно…младенец доношенный, живорожденный, жизнеспособный…очередная глупышка какая-нибудь из соседней школы избавилась от ненужного её бремени, эх! времена, бл...ть!Скотины, скажи пожалуйста!. Звоните, сударь, «ментам», остальное – не наше дело!», - сказал  Валентинович и молчи сел на крыльцо подъезда.

        Когда приехал наряд милиции, то найденного младенца осмотрели, составили протокол, допросили  Евсеича, поздоровались с  Валентином Валентиновичем и после этого  правоохранители, забрав пакет с найденным Евсеичем  младенцем, удалились, оставив этих двоих у подъезда встречать рассвет при таких невесёлых обстоятельствах. Весь день Евсеич ходил сам не свой, как в «воду опущенный». Он думал про себя: "Хоть бы жена ничего не узнала. Не надо ей этого ничего знать, Господи, пощади...!". Вечером он, сняв с себя привычную для повседневности одежду,   зашел за Валентиновичем домой и они пошли в кафе, где долго сначала стояли за стоячим столиком, а потом сидели за освободившимся, выпив добытый Валентиновичем спирт.
- Валентиныч, скажи мне, как так вообще может быть?
- Чему ты, Божья Душа, удивляешься, а, Господи помилуй, собака, скотина, скажи, пожалуйста…Да-а-а...Россия-матушка...Здесь тебе и Третьяковская галерея и лагерь строгого режима. Всё вместе... Не жди от людей ничего хорошего и тогда то зло, что они творят, перестанет тебя беспокоить…  Чего ты такой впечатлительный. Подумаешь…В первый раз что-ли…ну да ладно, успокойся, ладно, будет тебе….

         Они сидели молча и Валентиныч обнял слегка за плечи своего друга. А Лида, уже знавшая об этой истории,  вышла в подсобку через служебный вход, закурила самую крепкую фиолетовую  сигарету «Собрание» и вдруг разрыдалась, сама удивляясь своей реакции.

         В окнах домов постепенно гаснет свет.  Ночь сменяет день, утро сменит завтра ночь. Все идёт своим чередом.  Неподвластным законам природы.  Высшее естество, не знающее контроля, границ и предела. Где мы? Мы на границе, между этим и тем отсеком, где еще живущие уже не в силах помочь обречённым, где  умирающие не  вправе молить о спасении живущих и здравствующих.  Евсеич откроет  тихо дверь пятого этажа в своей квартире,   накроет  Палыча одеялом. Та обязательно  матюгнёт его. А как же иначе. Ведь она же «Палыч», она не может по -другому.  Он проверит, всё ли есть  у неё под рукой  для утреннего укола  инсулином,  будет мыться, и приводить  мысли в порядок. Валентинович, будет перечитывать любимый роман «Что сказал покойник» или слушать пластинку любимого певца Марио Ланца, а Лида гладить  белье и еще то, что нужно для небольшого банкета, который предстоит в следующую пятницу. Все эти вышеупомянутые люди не живут вместе друг с другом, но и жить друг без друга они тоже не могут. Погаси ты на Небе Сириус, Вегу, Полярную Звезду и Венеру. Почти никто не заметит. А не стань Евсеича? Жизнь во дворе остановится. На какое-то время.  Это уже потом это самое время возьмёт верх и  излечит, возможно, раны и души и всё пойдёт как надо, но это будет потом, а пока…. Пока Лида в магазине. Она делает покупки и вдруг видит их. Карамельки. «Скажите, а вот это что за конфеты, я не взяла с собой очки?». «Карамель со сливовой начинкой?». «Сколько? Мне - с килограмм, будьте так ласковы! Да! Благодарю".