Пакостная Елена, милая Татьяна и Та, что ездит в з

      Пакостная Елена, милая Татьяна, и Та, что ездит в золотой шлюпке.
         
«В бой с Менелаем Гектор шёл открыто
У плачущей Елены на глазах»,  - пишет Вольтер в «Орлеанской девственнице» и поясняет: «Вы знаете, мой дорогой читатель, что Гектор и Менелай сражались, а Елена спокойно взирала на это...»
Итак, Елена спокойно взирала на это.
А вот другие женщины в подобной ситуации активно вмешивались, и благодаря их вмешательству дело разрешалось миром.
Плутарх писал о них: «Со всех сторон появились бежавшие с криком и воплями, через оружие и трупы к своим мужьям и отцам, точно исступленные, похищенные дочери сабинцев, (…) они называли самыми нежными именами то сабинцев, то римлян». Сабинянки кричали: «Остановитесь! Лучше обратите свой гнев против нас, ибо мы — причина раздора!» Противники растерялись — и опустили оружие.
А женщины уже приветствовали своих отцов и братьев, протягивали им детей, сабиняне брали на руки своих внуков и племянников.
Суровые римляне растрогались, видя всеобщую радость, и оба народа заключили между собой вечный мир».
Вот так. Это сделали сабинянки во главе с женой Ромула Герселией.
Сабинянки – бывшие подданные царя Тита Тация (или – Татия), украденные у него… Татианки…
И, может быть, именно поэтому «Но Таня(присягну!)милей Елены пакостной твоей...»,  - написал Александр Сергеевич Пушкин, обращаясь к великому Гомеру. Написал и отказался от этих строк. Не вставил в окончательную редакцию «Евгения Онегина». В романе «Евгений Онегин» осталась лишь загадочная фраза: «Когда бы ведала Татьяна, Когда бы знать она могла, Что завтра Ленский и Евгений Заспорят о могильной сени; Ах, может быть, ее любовь Друзей соединила б вновь! » Валентин Семёнович Непомнящий, прекрасно разбирая текст романа, здесь пришёл в недоумение. Каким образом Татьяна, даже если б знала, могла предотвратить дуэль?!  А я, кажется,  догадалась.  Татьяна потому и названа так, что образована с  тех дев-примирительниц. С тех самых сабинянок, которые были горным народом.  «Дева гор, мой идеал…» Вот – его настоящий идеал. Не Черкешенка, и даже не Мария Николаевна Раевская (Волконская). Для Пушкина горная высь сродни горней выси. Помните его Монастырь на Казбеке? Он  – «в соседстве Бога»…   И Дева гор – сродни Богине. Собственно, как написал  Александр Городницкий, "Пушкин однолюбом был по жизни".  «Кого же он любил?» - спросите вы. Но у Пушкина есть прямой и единственный ответ: «С той поры, сгорев душою, Он на женщин не глядел И до гроба ни с одною молвить слова не хотел…» Он любил Идеал. Он любил Марию – наверное, более всего – Рафаэлевскую, - Сикстинскую.  Пусть он сравнивал Наталию Николаевну с белокурой Мадонной Перуджино…  Если считать, что он выбирал самое лучшее – и в искусстве, и в жизни, - то главной и лучшей для него была самая вдохновенная из Мадонн, самая прекрасная – сходящая с облаков Мадонна церкви Пьяченцы.  Надо сказать, что Наталия Николаевна похожа и на неё – более всего на неё! По крайней мере, на портрете Александра Брюллова – единственном портрете её, сделанном при жизни Пушкина, - лицо её – лицо этой Марии.  Здесь – на мой взгляд – Пушкин роковым образом обманулся. Его идеалом была «Татьяна» – а он выбрал «Елену». Ту, что будет равнодушно наблюдать за тем, как из-за неё воюют друг с другом мужчины. Красоту царственную, довлеющую, служащую причиной раздора, а не примирения. 
Конечно, Ольга Ларина в романе совсем не может поспорить красотой с Прекрасною Еленой, - масштаб, так сказать, не тот. Но тип – тот же, Еленин, который всем нравится, всех пленяет:
Глаза, как небо, голубые,
Улыбка, волосы льняные…
И  - в конце концов, и Онегин с Ленским – не Гектор и Менелай. Но дерутся – из-за Ольги, и один из них умирает из-за неё. Пушкин умрёт так же за свою Наташу, которая воплотила тот же роковой идеал красоты, хотя и была так похожа на Рафаэлеву Мадону…  В ней не было того благородного, аристократического самоотречения, которое нужно для того, чтобы родить и отдать Миру Человека-Бога, или чтобы жить с Богочеловеком… Впрочем, совсем я не хочу как-то осуждать Наталию Николаевну. Я её – мне кажется – понимаю. На её месте, вероятно, многие из нас вели бы себя так же – если не хуже. Девочка вырвалась из-под строгой, деспотичной, материнской опеки. Ей хотелось нравиться, хотелось пленять… Естественное желание. И Пушкин был мучеником, но терпел – потому что понимал, насколько это естественно…  Но любил он другую красоту. Ту, которой не нашёл в этом мире. Или, - может, - нашёл – в той же Маше Раевской, - но что-то там не сложилось. И она была отдана другому – генералу С.Г. Волконскому…  Идеал этот не мерк для него, а только ярче разгорался к концу жизни… Он воплотился в Маше Мироновой, в Полине в «Рославлеве», - тот, Татьянин, образ:
Ни красотой сестры своей,
Ни свежестью ее румяной
Не привлекла б она очей.
Дика, печальна, молчалива;
Как лань лесная боязлива…
Скромная внешне, богатая душою и духом девушка. Прямая противоположность Елене. Русский православный идеал. Вспомните нашу православную Марию. Право же, она не так красива, как католическая, - и уж совсем не так прекрасна, как языческие богини! У Полины в «Рославлеве» «правильное греческое лицо». Отчего-то мне сдаётся, что это лицо должно быть похоже не только на лицо Афины Паллады, но и на лик  иконописной – греческого письма - Марии, Матери Божьей. Отчего я не исключаю языческой Афины?  Оттого, что сам Пушкин, как мне представляется, ничего не исключал. И он всегда помнил о том, что мы все происходим от языческого героя-бога Геракла, поскольку одним из его сыновей (от Ехидны) был Скиф. И себя он не раз в стихах сравнивал с Алкидом-Гераклом, как следующего по его пути. По этому же пути следовал Христос. А герой пушкинского романа в стихах – Евгений Онегин – избрал другой путь. Помните миф о том, как юный Геракл заснул на распутье? И как привиделись ему две богини; одна  – Афина Паллада, другая – богиня Нега. Одна требовала выбрать жизнь подвижника, другая с улыбкой предлагала окунуться в мир удовольствий. Геракл выбрал предложение первой, Евгений же – то, что предложила другая; поэтому он и «Онегин». И, собственно, с этого начинал сам Пушкин. Тогда, когда он писал «Гавриилиаду», Мария для него была – рафаэлевская католическая, и даже ещё дальше, - она была равна гомеровской Елене – по степени чертовской привлекательности. И, собственно, потому и «Илиада»! Языческой негой жизни полнятся сцены соблазнения девушки – Сатаной-змеем, архангелом Гавриилом  и Богом в образе Голубя. Юношеским наслаждением земным – тем чувством, которое – в гораздо более невинной форме – будет проявляться потом у его юной жены, и которое он будет понимать и уважать. Но сам он уже любил идеал  чистый и благородный, в котором совсем ничего  не было от vulgar. Собственно, отчасти и этому идеалу Наталия Николаевна соответствовала – иначе он её не выбрал бы в жёны. В ней были мягкость, женственность, покорность судьбе и чистота – но не от святости, а от недостатка темперамента, - на наш дерзкий взгляд. Однако – Бог с ней! Она – несмотря на всё – была достойной женой гения.
Теперь мне хотелось бы поговорить о … ножках. Да-да, о пушкинских ножках, и не только о пушкинских. Вернее, даже, об одной ножке. Начал эту канитель, насколько я понимаю, Гёте. В «Фаусте», когда является Елена Прекрасная, её все принимаются обсуждать, и одна из дам замечает: «Нога несоразмерно тяжела».  Эта нога потом войдёт в пушкинскую «Эпиграмму на Колосову»:
Все пленяет нас в Эсфири:
Упоительная речь,
Поступь важная в порфире,
Кудри черные до плеч,
Голос нежный, взор любови,
Набеленная рука,
Размалеванные брови
И огромная нога!
Это – явная перекличка с описанием Елены в «Фаусте» Гёте, преображённая пушкинским искрящимся, как шампанское, смехом.  Кстати, потом он отсюда вставит в «Онегина» при наброске портрета Ленского: «Всегда возвышенную речь И кудри чёрные до плеч…» Случайно ли? При том, что он (Ленский) привёз всё это из Германии туманной…  Как и свой идеал красоты. Впрочем, Ольга нравилась ему ещё до отъезда, когда он был «чуть отрок…» Но – одно другому – на мой  взгляд – не мешает.  Да ведь – конечно, Ленский – поклонник Елениной красоты, красоты её типа, потому он и Лен - ский! Вы помните – в «Фаусте»?:
Когда он в бегство обратится,
Отброшенный от этих стен,
Раздаст спартанская царица
Вам герцогства за это в лен…
В бегство обратится Менелай – муж, то есть… Неверная красавица. Так же не верна окажется и Оленька своему погибшему за неё рыцарю… Ленский! Какая горькая усмешка в фамилии. Получил он земли – два с половиной аршина – в вечный лен… от своей Елены!
Продолжая разговор о ножке, нельзя не вспомнить поэму И.Ф.Богдановича «Душенька». Заглавная героиня  выставляет  свою прекрасную ножку и зачаровывает весь Аид:
И Душенька тогда лишь ступит девять раз,
  К Плутону в области окончит всю дорогу;
  И, в безопасности от страхов в тот же час
  Откроет напоказ
  Свою прекрасну ногу,
  И может в последи бесстрашно говорить
  С Плутоном, с Прозерпиной, с Адом,
  Письмо вручить,
  Горшечек получить
  И службу надлежащим рядом
  Исправно совершить.
  Последуя сему закону,
  Пошла царевна в лес, куда глаза глядят,
  Нашла подземный сход, ступила девять крат,
  Сошла тотчас во ад,
  Явилась ко Плутону.
   
  Возволновался мрачный край,
  Не ждав посольства от Венеры;
  Тризевны в Тартаре церберы
  Распространили страшный лай.
  Но Душенька, в сею тревогу,
  Едва открыла только ногу,
  Как вдруг умолкла адска тварь -
  Церберы перестали лаять,
  Замерзлый Тартар начал таять;
  Подземна царства темный царь,
  Который возле Прозерпины
  Дремал с надеждою на слуг,
  Смутился тишиною вдруг:
  Возвысил вкруг бровей морщины,
  Сверкнул блистаньем ярых глаз
  Взглянул.
.. начавши речь запнулся,
  И с роду первый раз
  В то время улыбнулся.
Вот что делает ножка Красавицы.
Эту традицию и наследует Пушкин, имея, впрочем, и личное пылкое к сему предмету отношение. (См. «Евгений Онегин»; Гл. I, XXXII; XXXIII).  Когда Пушкин описывает в «Гавриилиаде» Марию, то в это описание включает и ножку: «Нога любви», - говорит он. Ну, об отступлении о ножках в «Евгении Онегине» на которое я уже указала, все знают, и я приводить его здесь не буду.  Поговорю о другой ножке. В другом произведении. В сказке «Конёк-Горбунок». Предвижу ваше недоумение и непонимание. Общепризнано, что автор этой сказки – Пётр Павлович Ершов. Попытки сказать, что это не он, а Пушкин, или Девитте, или кто-то ещё, встречают  недоверие, презрение, негодование и прочие негативные эмоции у подавляющего числа читателей. Возможно, я бы тоже была одной из таких читательниц, если бы мне с детства мои предки не приоткрыли тайны этой сказки.  Мне с младенчества читали эту сказку вместо «Отче наш». Теперь я думаю, что в такой фразе нет кощунства, и они вполне взаимозаменяемы – сказка «Конёк-Горбунок» и Молитва православная. Потому что мне с младенчества представили «Конька» как сказку пушкинскую. А это – тот редкий, может, единственный в литературе, случай, когда от фамилии автора на обложке напрямую зависит содержание сказки, - то есть, то, как мы её прочитываем. Мне мой дедушка читал её как пушкинскую – и я восприняла эту сказку как Мистерию. И всегда, когда Театр, Кино, Телевидение пытались навязать мне это произведение как ершовское, то есть как фольклор и лубок, я чувствовала фальшь, неправду, подлог… Теперь я занялась этим вопросом вплотную, и увидела, что сказка эта – несомненно пушкинская, что в ней отовсюду вылезают пушкинские «уши». Вот и в моменте описания Царь-девицы вылезает та самая пушкинская ножка.
А ножонка-то, ножонка –
Тюфу ты! Словно у цыплёнка…

Выходит – что же? – царевна-то – «босенькая»! - прямо как маленькая дочка  Мармеладова?!  Неужто Месяц Месяцович такой дурной отец?..  У какого-то Ивана – крестьянского сына - красных сапогов чуть не десять коробов, а у царевны и задрипанных черевичек нет! Грустно…  Однако – какая Красота босая вам вспоминается тотчас же? Правильно, Сикстинская Мадонна! Кстати, у неё «ножонки» – как раз «словно у цыплёнка». Приглядитесь! Вы видите? Она стоит на просвеченном золотым светом облаке, как Заря, держащая на руках Солнце…  А теперь вернитесь к сказке. В чём плавает Царь-девица?  В шлюпке! Вы когда-нибудь в какой-нибудь русской народной – и не народной – сказке встречали такую именно лодку? Отчего она плавает в  шлюпке, а не в лодке, челноке, ялике, наконец?! Ведь шлюпка у нас известна со времён Петра Великого и благодаря Петру Великому. Он привёз и саму эту лодку и слово это из Голландии.  Он и разъезжал в шлюпке, и Город свой задумал заложить из неё, проплывая мимо Заячьего острова.  Как это? «Здесь будет Город заложён Назло надменному соседу…» У Пушкина (и у Батюшкова)Он стоял, а историки свидетельствуют, что он объезжал острова Невы в шлюпках с "ребятами"-товарищами своими.Впрочем, он мог сделать и то, и другое…  Так вот. Пётр. Нева. Это с ними сочетается золотая шлюпка. Да. Золотая. Отчего она «золотая»? Что-то такое до боли знакомое…
 
«И не пуская тьму ночную
На золотые небеса
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса…»

"Золотые небеса"! А мы ведь уже увидели, что никакой шлюпки и нет – по крайней мере, материальной, грубой. Есть – облако, на котором стоит босоногая Дева-мать. Впрочем, в нашем случае она – не Мать, а Дочь, Невеста, и Солнышко ей брат, а не сын. В Пречистой Деве навсегда слились две ипостаси, две богини, которые до этого – в язычестве – всегда были раздельны, как – например -  Церера и Прозерпина. И это она в славянской традиции величается Зарёй-Заряницей, - имя это так же попало и в советский фильм-сказку А.А. Роу «Конёк-Горбунок» 1941 года, -  там героиня названа не Царь-девицей, а Зарёй Заряницей. Кстати,- "златая Аврора" - такой эпитет есть у Пушкина в его стихотворении "Труд", посвящённом окончанию работы над "Евгением Онегиным". Итак, решимся сделать вывод, что Дева Мария - Сикстинская Мадона и Заря-Заряница – Царь-девица – это одна и та же Личность. Ах, да! Что-то мы опять сбились на католический идеал! Но – это Пушкин. Его личное пристрастие – что поделаешь! Он никуда не мог деться от раз поразившей его Красоты. Впрочем, здесь он же сам её и развенчивает: «А ножонка-то, ножонка! Тьфу ты! Словно у цыплёнка. Пусть полюбится кому – Я и даром не возьму!» То есть, уже нам и не надо нашего заветного идеала. Или что-то с этим идеалом не так?
Ну, как спичка, слышь, тонка!
Чай, в обхват-то три вершка,
рассказывает Иванушка Месяцу Месяцовичу про дочь его. А вот что пишет жене А.С. Пушкин 11 июня 1834 года из Петербурга в Полотняный Завод: «Вчера приехал Озеров из Берлина с женою в три обхвата. Славная баба; я, смотря на нее, думал о тебе и желал тебе воротиться из Завода такою же тетехой. Полно тебе быть спичкой…» То есть, снова образ литературный – образ, как мы угадали – Сикстинской Мадоны – двоится с образом земной Мадоны – Натали… Обе тонки, как спичка. И это теперь для Пушкина – плохо…  Потому что спички-то, они что делают? Зажигают… В случае с Россией это грозит пожарами, поджогами… В случае с Н.Н.  - совершенно  не нужным Поэту воспламенением мужчин по отношению к его жене. «Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный хвост…» Ой, простите, что это я? Что это я припомнила? А это – из другого послания Поэта своей Наташе. Вот оно целиком: «Не думай, чтобы в эти лета Я был так прост. Люблю тебя, моя комета, Но не люблю твой длинный хвост!» Погодите…  Да ведь это же тоже – из сказки «Конёк-Горбунок!»: «Но дурак и сам не прост – Крепко держится за хвост!» Вот. А вы говорите: «Ершов!» Ершову было тогда восемнадцать лет, он и понятия-то о бабьих, - ой, простите, лошадиных, - хвостах – не имел! Да, в случае с Россией – сказала я – и не оговорилась. Потому что Царь-Девица – она же и Россия. Если хотите, Душа России. Тут соединяется всё – и Царевна-Лебедь – Елена, и Сикстинская Мадона, и Православная Богородица. Россия приняла всё, и в ней существует одновременно всё, и одно не отменяет другого. И святая христианская молитва, и преданья языческой старины со старинными гаданьями – всё это живёт в ней так же, как в пушкинской Татьяне. И всегда так и будет жить. Вместе с Пушкиным. С богатырским русским духом его. Потому что – кто же Иван-дурак в сказке «Конёк-Горбунок», ставший в конце царём Иваном, как не Пушкин? Вы спросите: «так разве он умер?» Я отвечу: нет, он преобразился. И взят живым на небо, в руки Пречистой Девы, которая приняла его, как жениха названого… Всё так и стало – по вере его.
Да, я что-то не договорила про Месяца Месяцовича. Присмотритесь и к этому персонажу – не как к ершовскому, а как к пушкинскому. Только тогда можно догадаться, что это – сам Пётр Первый. Сам Великий царь, родивший ту Россию, в которой мы с вами живём. Это его тридцать кораблей проглотил Кит - держава "прапорщика" Николая. И это он благословляет Ивана-Пушкина на брак со Своей Дочерью. Вот о чём на самом деле эта сказка.
                18-19 января 2014 года.
                Продолжение следует.