Дачники

                этюды

    Последнее десятилетие ХХ века. Зарплату задер¬живали, электроэнергию отключали. Один раз Пал Палычу зарплату за несколько месяцев выдали мотоблоком. Сказали: «Денег нет. Хочешь, бери мотоблок, а институт спишет долг по зарплате». Пал Палыч посоветовался с женой и взял мотоблок. Надеялся, что продаст. В магазинах были пустые полки. Тогда-то Пал Палыч купил хату в селе с прилегающим участком чернозема, площадью полгектара, в Черниговской области, на расстоянии более ста километров от Киева. Говорили: «Село прокормит». Село было очень большое. Электричка в этом селе делала три остановки. Раньше здесь было два колхоза. Ехать надо было два часа на электричке и еще семь километров велосипедом от станции до хаты. Велосипеды хранили у местных жителей за небольшую плату. Местные жители называли городских «дачники».

                * * *
    В этом же селе приобрел хату столичный поэт-уличник. Бывший научный сотрудник, кандидат физико-математических наук, специалист по электронной спектроскопии, с утра до вечера сидел с гитарой на раскладном стульчике в трубе – так называли подземный переход на майдане Незалежности, и за деньги сочинял рифмованные тексты для прохожих: письма, поздравления, эпиграммы… Как-то Пал Палыч ехал вместе с ним в электричке. Познакомились. Разговорились. Поэт посмотрел в окно. Электричка проезжала мимо небольшого хутора. На огороде стояла баба с сапкой.
    – Когда я вижу сельских женщин, из меня так и прёт. Вот послушайте, – и он, перебирая струны гитары, речитативом, начал импровизировать. Он напевал про то, как необычны сельские женщины, как с ними легко и как они благодарны за ласку…
    – Ну как? – спросил доморощенный поэт?
    – Потрясающе! – ответил Пал Палыч, – как это у Вас получается?
    – Опыт, только опыт. Вдохновенье ни при чём. Если бы я ждал вдохновенья, то в трубе не заработал бы ни копейки. Опыт и только опыт, мой друг.
    – Да, Вы настоящий поэт, – сказал Пал Палыч.
    – А Вы неплохо разбираетесь в людях, коллега, – прозвучало в ответ.

                * * *
    Улица, на которой Пал Палыч купил хату, называлась Червонопартизанской. В народе её называли «ведьманской». Говорили, что ещё совсем недавно, в каждой хате на этой улице, жила ведьма. То же говорили и о покойной Дуне, хозяйке хаты, которую купил Пал Палыч. Сын покойницы Василий попросил Пал Палыча справить поминки на годовщину её смерти в родной хате. Пал Палыч разрешил. В день поминок, пришедшие родственники накрывали стол, доставали из печи казаны с кашей и мясом, ходили по хате. Хлопали двери, кто-то заходил, кто-то выходил, было шумно. Вдруг на чердаке что-то громко стукнуло. Все замерли. В тишине отчетливо раздался голос покойницы: «Не хряпайте дверями. Не люблю». Все оцепенели. И только Василий сказал:
    – Добре, мамо. Не будем, – и попросил всех: – не робити цього. Мама не любить, коли дверями хряпають.
    Двигались осторожно, старались не шуметь. Знали, что нрав у бабы Дуни был крутой – два раза она не повторяла. Сели за стол, налили самогон в стопки, бывший председатель колхоза Мусиевич помянул покойницу. Выпили, а Пал Палыч только пригубил, но не пил – бросил пять лет назад. И тогда покойница опять напомнила о себе:
    – А ти чого не пьеш?
    Пал Палыч от неожиданности опрокинул стопку, крякнул и закусил соленым помидором, едва не подавился. Стало страшновато. Говорили мало. После третьей начали расходиться. Грязную посуду перенесли в дом Катерины, двоюродной сестры бабы Дуни, чтобы не беспокоить покойницу. Ночью Пал Палыча разбудила жена – по хате кто-то ходил, кашлял, пол скрипел. Пал Палыч зажег свет – никого не было. Выключили свет. Вскоре опять послышался топот рядом с их кроватью. Жена сжала руку Пал Палыча. В окно светила луна и в комнате был полумрак. В лунном свете по полу, не спеша, одна за другой, цепью шли мыши. Впереди была большая серая мышь с полосками на спине и длинным хвостом. Она оглянулась, подмигнула Пал Палычу, чихнула, отвернулась и, по-прежнему, не спеша, вела за собой мышиный караван. Жена от страха сжалась в комок. Пал Палыч включил свет. Мыши скрывались в дырке под плинтусом. Он схватил ботинок и швырнул его, надеясь попасть хоть в последнюю мышь, но её уже не было. На чердаке кто-то громко вздохнул: «Ох-х» и этот голос был похож на голос бабы Дуни, который Пал Палыч слышал на поминках. Раздосадованный, он подошел к шкафчику, налил в стакан водки и выпил не закусывая.
    – Напрасно, ты же бросил, – сказала жена.
    – Тут бросишь. С этими ведьмами бросишь...
    Жена не спала до утра...
    Из церкви под лесом пригласили попа. Он освятил хату. Ритуал был долгий и включал хождение вокруг хаты, окропление святой водой как внутри, так и снаружи, чтение молитв. Три женщины помогали попу. Обряд закончился, сели за стол. В огромной руке попа стограммовая стопка была не видна. Он подносил её к губам, пил водку как компот – неторопливо и долго, не останавливаясь. После этого говорил: «Вку-у-сно». Помощницы пили наравне с ним. Перед тем, как опрокинуть в рот стопку, они крестили её: «Что господу угодно, то и нам...».
    – Больше эта нечисть вас беспокоить не будет, – говорил поп Пал Палычу, – но метлу, все же, веником до горы возле двери поставьте...
    – И топор положите под крыльцо, – добавила одна из ассистенток попа.
    В лаборатории Пал Палыч сделал насколько мышеловок, каждая на восемь мышей. Перед отъездом из села, он расставлял мышеловки по углам хаты, а когда приезжал, выкладывал пойманных мышей на крыльцо. Соседский кот, по прозвищу Бандит, жрал их, урча и мурлыча и, за месяц удвоил свой вес. Перед глазами  Пал Палыча стояла крупная мышь с полосками на спине и длинным хвостом – он мечтал её поймать. Однако в мышеловки попадали обычные серые мышки. Пал Палыч вспомнил старый способ уничтожения мышей, о котором ему в детстве рассказывала бабушка. Бабушка была полькой, задолго до революции вышла замуж за клепальщика Днепровского металлургического завода, что в селе Каменское, Екатеринославской губернии, на котором до сих пор стоят трубы газопровода, склепанные дедом Пал Палыча, и с тех пор жила в Украине. Она рассказывала, что они с дедом начинали совместную жизнь в землянке. Мышей было много, и для уничтожения их она насыпала на булыжник смесь из муки и мелкомолотого перца. Понюхав её, мышь чихала, голова резко опускалась вниз и с силой ударялась о булыжник. Мышь либо погибала сразу, либо теряла сознание от сотрясения мозга. Брать её можно было голыми руками. Пал Палыч так и поступил. Нашел крепкий булыжник, насыпал на него кучку муки с перцем, поставил булыжник возле дырки в плинтусе, выключил свет. Было полнолуние, и все предметы в комнате хорошо различались. Около полуночи из дырки выползла мышь. Это была та самая большая, с полосками на спине и длинным хвостом. Она увидела Пал Палыча и подмигнула ему – Пал Палыч не шевелился. Мышь подошла к булыжнику, осторожно обошла его, сделала несколько легких вдохов, подошла к кучке муки, пошевелила носом, подошла еще ближе. Пал Палыч лежал неподвижно, так неподвижно, как будто судорога охватила его. Глаза его были полузакрыты. Мышь посмотрела на Пал Палыча, опять подмигнула ему, а затем медленно и глубоко втянула носом воздух. Вместе с воздухом ей в нос заходила струйка мучной пыли. Мышь вдыхала глубоко, не торопясь, наслаждаясь ароматом молотой пшеницы. Когда вдох закончился, её голова дернулась, потом напряженно отклонилась назад и с громким звуком «пш-ши-и» произошел резкий выдох, и голова камнем упала на булыжник. На чердаке кто-то громко вздохнул: «Ох-х» и этот голос был похож на голос бабы Дуни. Обездвиженная мышь лежала возле булыжника. Пал Палыч взял её за хвост и вынес на крыльцо. Несмотря на то, что была глубокая ночь, Бандит не спал. Он сидел на крыльце, и, как только Пал Палыч бросил ему мышь, он проглотил её, целиком, не пережевывая. После этого случая мыши в доме больше не появлялись и на чердаке никто не вздыхал. Жена по ночам спала спокойно.
    Как-то в электричке, Пал Палыч рассказал эту историю поэту-уличнику.
    – У тебя все так закончилось, потому, что ты не веришь в эту чертовщину, в ведьм, да и поповский ритуал ты не воспринял серьёзно. А местные верят, что ведьмы существуют. Люди темные. Но какие женщины живут в этом селе! А молоденькие ведьмы особенно хороши!
    – А как ты их отличаешь от обычных женщин?
    – Очень просто. У ведьмы под левой грудью обязательно есть родимое пятнышко.
    И поэт долго говорил на любимую тему, перебирал струны гитары, пытался рифмовать свои мысли... И это у него получалось красиво...

                * * *
    На Чевонопартизанской, недалеко от майдана, жили сестры – Маня и Проня. Маня никогда не была замужем. На её лице росли седые борода и усы. Проня хромала – левая нога у неё была короче правой. Сколько им было лет – никто не знал. Из их рассказов следовало, что они помнят времена братьев Розумовских. Репутация у них была безукоризненная – настоящие, полноценные ведьмы. Иногда, в случае крайней нужды, если у коровы пропадало молоко, или долго не было дождя, или муж не выходил из запоя третью неделю, люди шли к ним. Сестры внимательно слушали, не перебивали. Вопросов не задавали. Маня ковырялась пальцем в своей бородке. Проня чесала короткую ногу. Гонорар брали продуктами – яйцами, салом, помидорами.
    – Всё? – спрашивали сестры, и, когда посетитель заканчивал рассказ, давали рекомендацию: «После захода солнца насыпь в тарелку горку соли, капни три капли уксуса, воткни в соль веточку крапивы и поставь под лунный свет. В полночь, глядя на луну, скажи своё желание. До утра не спи. Утром, с первыми лучами солнца возьми тарелку, обойди вокруг колодца и три раза повтори своё желание. Высыпь соль на огороде и закопай. Через день желание исполнится».
    И действительно через день шел дождь, корова доилась, муж переставал пить.
    Этот ритуал действовал даже тогда, когда кто-то хотел кому-то сделать какую-то гадость.
    Одно время жена Пал Палыча находила на огороде зарытую в землю соль. На огороде, покрытом метровым слоем жирного черниговского чернозема, ничто не росло. Она рассказала об этом Мане. Маня пришла на огород, воткнула в четырех углах огорода ветки калины, обломала верхушки, три раза обошла огород и три раза громко крикнула «Никогда!», и сказала:
    – Не волнуйтесь. Все проклятия сняла, огород будет родить, – и ушла.
    Жена привезла Мане буханку хлеба, пачку сахара и конфеты.
    На огороде начало все буйно расти.
    Несмотря на возраст и статус местных ведьм, женская ментальность присутствовала у обеих сестер. Когда мимо них проходили хирург Афанасьев, Пал Палыч, художник Петров или кто-то из видных мужчин, они быстро выпрямлялись, Проня прятала за спину клюку и поворачивалась так, чтобы короткая нога была незаметна, Маня поправляла платок, они улыбались и приветливо здоровались, а иногда и подмигивали мужчинам. На их лицах отображалось что-то, похожее на кокетство.
    Раз в месяц, ночью, в полнолуние, можно видеть, как из дымовой трубы хаты, в которой живут сестры, вылетают два аиста, и летят в лес, в сторону болот. У одного аиста левая нога короче правой. И никто не видел, чтобы аисты возвращались.

                * * *
    Бабу Оришку, соседку справа, жившую в шевченковской хате, под соломенной крышей, на зиму хоронившую картошку, буряк и морковку в буртах – ямах, засыпанных землей – Пал Палыч пригласил на чай. Оришка села за стол, посмотрела на конфеты в вазочке, печенье, потрогала свой единственный зуб, и сказала:
    – Што чай пить. Толку от него нема – от него только ссыш.
    Тогда Пал Палыч достал бутылку водки и банку шпрот. Оришка посмотрела на шпроты, тяжело вздохнула, встала и ушла. Скоро вернулась, неся в руках бутылку самогона и шмат сала, завернутый в «Пионерскую правду». Из горлышка бутылки торчала пробка, плотно скрученная из обрывков газеты:
    – Вот вы, городские, какие-то неправильные. Огород посадить не умеете, косить не умеете, а пьете шо? Це ж не горилка, – и она показала на бутылку, которую Пал Палыч поставил на стол, – а ця тюлька, – она показала на банку со шпротами, – не закуска. Хлеб давай.
    Как и все женщины уходящего поколения, жившие на Червонопартизанской, Оришка была ведьмой – так считали местные жители. Пал Палыч относился к Оришке тепло – она научила его косить, полоть, окучивать и многим другим сельским премудростям.
    Она говорила:
    – Обязательно в кишени должна быть полынь. Тогда лихо стороной обойдет.
    Как-то он зашел к ней в хату – Оришка обедала. Пахло борщом и хлебом.
    – Сидай, – сказала она Пал Палычу, – поставила граненую стопку, налила до краев самогон, – выпей и пообедай.
    – Да я же не пью, баба Оришка! Вы же знаете!
    – Ничого не знаю. Пей, – она подвинула к нему стопку, – мне любо, когда мужчина трошки выпивет.
    – Не буду!
    – Не будешь? Тогда я не встану, – и она легла на глиняный пол, – ось так буду лежать!
    И она лежала долго, пока Пал Палыч не выпил.
    – Ото, молодец. И чего викобенивался? А зараз ешь, ешь…
    В хате Пал Палыча был шкаф – остался от старой хозяйки. Он был весь в дырочках от древоточцы. Ночью слышался тихий треск, под шкафом собирались кучки трухи.
    – Как от неё избавиться? – спросил он Оришку.
    Оришка пришла вечером, в руках у неё была ветка какого-то дерева. Она помахала веткой возле стенок шкафа, будто обметала их, потом резко стукнула по каждой стенке своим сухим кулачком и крикнула: «Уходь». Веником подмела пол возле шкафа – убрала труху и сказала :
    – Не пей три дня горилку.
    – Да я и не пью.
    – Вот и не пей. И жинке скажи, шоб не пила, – погрозила шкафу кулаком, матюгнулась и ушла.
    Три дня из каналов древоточцы сыпалась труха. На четвертый день труха сыпаться перестала, и древоточец исчезла. Ночью в хате стало тихо – древоточца не было.

                * * *
    Соседом Пал Палыча напротив, был Иван, принципиально никогда не работавший при советской власти на государственных предприятиях и в колхозе, крепко пьющий, но много умеющий – строить, косить, знающий, как и что вырастить. Пал Палыч пригласил его  зайти, попить чайку. Уже в хате, сидя возле печи, когда грелся чайник, спросил:
    – «Чайку», это что?
    А когда Пал Палыч налил кипяток, заварку, поставил сахар, сказал:
    – А, так это чифир, только слабенький – я такое в КПЗ пил.
    – А сколько раз ты сидел в КПЗ? – спросил Пал Палыч.
    – Четыре.
    – А в тюрьме?
    – Три.
    – Рецидивист. Надо быть с ним очень осторожным, – говорила Пал Палычу жена.
    Однажды, возвращаясь с грибами из леса, они встретили Ивана. Тот начал трогать грибы, что-то рассказывать, но при этом вплотную приблизился к жене Пал Палыча и попытался приобнять её. Пал Палыч отвел Ивана в сторону:
    – Еще раз протянешь руки, получишь по голове.
    Иван посмотрел в упор на Пал Палыча, подумал и сказал:
    – Дякую.
    – За что?
    – За то, что предупредил.
    Осенью, рано утром, в окно постучали. Пал Палыч выглянул – это был Иван:
    – Бери дочку и поехали.
    Пал Палыч вышел на двор:
    – Куда?
    – За грибами, – накануне Иван слышал, как Ира рассказывала бабе Оришке о том, что никогда не собирала грибов, – телега уже готова.
    Пал Палыч не понял, о какой телеге говорит Иван, и уже по дороге в лес, спросил:
    – А телега зачем?
    – А куда грибы будем собирать? – вопросом на вопрос ответил Иван.
    Кобыла Маруська не спеша привезла их в березовую рощу. Они слезли с телеги, огляделись и увидели невероятное: везде – на поляне, на пнях, на стволах берез от земли и до самого верха росли опята. Это были ядрёные осенние опята с оранжевыми шляпками и толстыми, как у белых грибов, ножками. Они были везде. Казалось, что вокруг декорация, нарисованная умелой рукой художника. Не останавливаясь, не разгибаясь, без перекуров Пал Палыч, Иван и Ира резали грибы. Через час на телеге лежала гора грибов. Иван взял в руки вожжи, и они поехали обратно. На опушке встретили художника Петрова и хирурга Афанасьева, которые выходили из леса. Их корзины были пусты и лишь, на дне лежало несколько сыроежек.
    – Совсем в этом году нет грибов, – сокрушенно сказал Петров, но замолчал, увидев гору опят на телеге.
    – Места надо знать, – ответил Иван.
    – А хороший ли это гриб, – спросил Ивана хирург Афанасьев и достал из корзины сомнительную сыроежку.
    – Та добрый, – ответил Иван.
    – А если съем, что будет? – не успокаивался хирург.
    – А ничего поганого. Aбо проснешься зранку, або ни, – ответил Иван.

                * * *
    С тетей Олей, соседкой слева, доброй женщиной, родом из Хабаровска, до войны вышедшей замуж за местного мужика, умершего от пневмонии лет тридцать назад, сразу установились теплые отношения. Её сын Толик, приезжал к матери из Киева на стареньких «Жигулях» два раза в год – сажать и выкапывать картошку. Перед приездом он звонил бывшему председателю колхоза Мусиевичу – только у него дома был телефон – и просил передать матери, что завтра утром он приедет, а сам, как правило, опаздывал, приезжал после обеда. У тети Оли, ждавшей его с утра, к обеду терпение лопалось, и, когда во двор въезжал автомобиль из которого, широко раскинув руки для объятия, выходил Толик, и со словами: «Добрый день, мамо», приближался к тете Оле, она, схватив лопату, бросалась на него: «Добрый, ****ь, добрый. Ты ж, суко, обицяв вранци приехать».
    Она бегала за ним, пока не удавалось лопатой огреть по спине. После этого обнимала сына и, со слезами, заводила в дом обедать.

                * * *
    Рядом с бабой Оришкой купил хату художник Петров. Как-то утром Пал Палыч с женой вышли на огород картошку сажать и увидели, что на соседнем участке какой-то дядя с лопатой, в берете, шейном платке, клетчатом пиджаке, туфлях «Саламандра» занимается тем же. Познакомились:
    – Петров, – представился сосед, – художник.
    Вечером, за чаем, Петров рассказал свою историю. После окончания Академии художеств он был направлен на работу в издательство, выпускающее учебники для школ.
    Однажды в издательство пришло письмо: «Уважаемые дяденьки и тётеньки, пишет Вам Алёнка. В этом году мой братик Ивасик пошёл в первый класс и стал изучать букварь. Там на букву «К» нарисована коза. У той козы четыре сиськи. В нашем селе у коз две сиськи. Я была у бабушки в соседнем селе и видела там очень много коз – у всех по две сиськи. И меня и моего братика Ивасика интересует, где вы видели козу с четырьмя сиськами?». Художником этого букваря был Петров.
    – Где ты видел четыре сиськи? – кричал директор издательства, отставной полковник, – где? У твоей жены сколько сисек?
    – Две, – отвечал Петров.
    – А у козы почему четыре нaрисовал? Извращенец! На всю страну позор!
    Петров был уволен в тот же день, директор издательства – на следующий.
    Петров очень хотел быть книжным художником и устроился работать в издательство детской литературы на полставки, с испытательным сроком. Первая книжка – детские рассказы, которую он оформлял, была издана, и Петрова зачислили в штат. Вскоре в издательство пришло письмо: «Уважаемые дяденьки и тётеньки, пишет Вам Алёнка. Я прочитала книжку ваших рассказов. Там нарисован велосипед, у которого обе педали находятся с правой стороны. В нашем селе у велосипедов педали находятся с двух сторон. Я была у бабушки в соседнем селе и видела там очень много велосипедов – у всех педали с разных сторон. И меня и моего братика Ивасика интересует, где вы видели велосипед, у которого обе педали находятся с одной стороны».
    – Где ты видел такой велосипед? – кричал директор издательства, старый партийный работник, – Где? На всю страну позор!
    Петров молчал.
    Его уволили в тот же день, директора издательства – на следующий.
    Так девочка Алёнка поставила крест на карьере книжного художника Петрова.
    Петров ушел на вольные хлеба. Купил дом в селе, устроил творческую мастерскую.
    Там же познакомился с Пал Палычем. Длинными, тихими вечерами, сидя под усеянным звездами небосводом, созерцая Млечный путь, они рассуждали о смысле жизни, о живописи, говорили о своих мечтах...
    Больше всего на свете художник Петров мечтал встретить девочку Аленку и посмотреть ей в глаза...

                * * *
    За ставком купила хату преподавательница консерватории. Очень приветливая, летом она носила широкополую соломенную шляпку, украшенную розовой ленточкой и цветами, весной и осенью – фетровую элегантную шапочку. Пал Палыч с женой, между собой, называли её Маргариткой. К своей хате она шла по тропинке рядом с огородом Пал Палыча и они, встречаясь, обсуждали местные новости. Её музыкальные руки не были предназначены для посадки картофеля и прополки грядок, но она мужественно ездила в село, что-то выращивала и оживленно проявляла интерес к огородным делам. Однажды Пал Палыч почувствовал, какое насилие она совершает над собой, занимаясь садом, дачей и огородом.
    Широкополую соломенную шляпку, украшенную розовой ленточкой и цветами, Пал Палыч увидел, как только она появилась на тропинке. Тропинка была метров двести длиной, и пока Маргаритка шла, Пал Палыч любовался ею – это была единственная шляпка в селе.
    – Добрый день, – поклонился Пал Палыч, опираясь на лопату.
    – Здравствуйте Пал Палыч, – ответила Маргаритка, – картошку сажаете?
    – Купил голландский сорт, говорят, жук её не жрёт.
    – А я в этом году решила не сажать, – сказала она, – последние исследования швейцарских ученых показали, что картошка отупляет человека, распрямляет извилины и уменьшает их количество. Человек становится легко управляемым, личность деградирует, при длительном употреблении картошки человек одебиливается и умирает. Недаром кайзер Вильгельм, Наполеон и Суворов кормили своих солдат картошкой. Чтобы сделать меню воина разнообразным, картошка жарилась, варилась либо готовилась в мундирах. Армии были сильные, потому, что тупые солдаты слепо, как машины, не думая, исполняли приказы, – Маргаритка все более и более возбуждалась, она подняла вверх руку и размахивая кулачком кричала, – обратите внимание, что с нами, городскими жителями произошло. Мы добровольно уходим от цивилизации и прогресса, уходим от культуры. И куда? В село! Сажать картошку! Петр Ильич Чайковский картошку не ел! И Лев Николаевич не ел! Посмотрите, Пал Палыч – мы все отупели! Не разрешайте Вашей дочери ездить сюда! Бегите прочь! Мои руки от этого огорода уже не могут играть на рояле! Я стала другим человеком, и этот человек гораздо хуже, чем тот, который был раньше! Да что с Вами разговаривать – ведь и у Вас только один интерес – «голландский сорт». Эх, вы-ы...
    Она махнула рукой, резко повернулась и энергично пошла. Однако, сделав несколько шагов, остановилась, и успокоившись, спросила:
    – А, кстати, где Вы его покупали, этот голландский сорт?

                * * *
    Петра Перу, жившего через три хаты от Пал Палыча, как-то пригласили поужинать. Пришли Афанасьевы, врачи, купившие хату недалеко от Пал Палыча и художник Петров с супругой. Говорили о погоде, о семенах, о вредителях и средствах борьбы с ними. Пера сидел молча, слушал городских внимательно. Вдруг не вытерпел, вскочил со стула, хлопнул ладонью по колену и сказал:
    – Вас, городских, не поймешь. Что вы все о политике да о политике! Когда наливать будете?
    Как-то, когда сорняк забил весь двор, Пал Палыч обратился к Петру:
    – Выкоси траву у меня на этой неделе. Я заплачу, – и Пал Палыч дал ему деньги.
    – Зачем наперед заплатил, – ругала его баба Оришка, – пропьет, а роботу не зробить.
    Через неделю, приехав в село и увидев, что трава не кошена, Пал Палыч пошел к Пере. Верка, жена Петра, сказала, что он в больнице. Напился – где деньги взял? – включил циркулярную пилу и отрезал два пальца на левой руке – большой и указательный.
    Петр научился тремя оставшимися пальцами – средним, безымянным и мизинцем крутить дулю. И за стопку водки с удовольствием это демонстрировал. Очень любил ездить к сестре в Киев, у которой гостил неделю. За это время обходил все пивные точки и гастрономы в округе, и местным выпивохам, на спор, за сто граммов, крутил дулю оставшимися пальцами. Через неделю его уже все знали, и никто не наливал. Петро возвращался в село.

                * * *
    Однажды, в конце декабря, перед Новым годом жена сказала Пал Палычу:
    – Надо съездить в село за картошкой.
    Был мороз, 28 градусов. Автомобиль – «Москвич 2141» – не заводился – разрядился аккумулятор. Пал Палыч отдал его соседу – у того было зарядное устройство. К полудню машина завелась, и Пал Палыч с женой выехали из Киева. В дороге они ругали президента – у Кучмы проявлялись признаки авторитаризма, ругали парламент – работают вяло, много дерутся, ругали министров – экономика падает, но больше всего досталось народу  – пьющие ленивые люди, неактивные, живущие под девизом «моя хата с краю»...
    На полпути начала мигать лампочка давления масла. «Почему? Ведь я недавно поменял масло. В магазине его очень хвалили. При низком давлении масла может заклинить двигатель» – Пал Палыч был очень обеспокоен.
    Набрав картошки, поехали домой. В дороге они ругали президента – у Кучмы проявлялись признаки авторитаризма, ругали парламент – работают вяло, много дерутся, ругали министров – экономика падает, но больше всего досталось народу – пьющие ленивые люди, неактивные, живущие под девизом «моя хата с краю»... Стемнело. На проселочной дороге машин не было. Отказала печка. В салоне было холодно, на ветровом стекле конденсировался выдыхаемый воздух и тут же превращался в корку льда. Лампочка давления масла мигала. Неожиданно заглох мотор. Пал Палыч вышел из машины, надеясь от кого-то получить помощь. Редкие машины, проезжающие мимо, не останавливались. Место было глухое. До ближайшего села семь километров. Ночь. Опасно. Холодный ветер пробирал до костей. Пал Палыч с женой быстро замерзли и подумывали бросить машину в поле и идти пешком в ближайшее село.
    Показались огоньки, приближалась машина. Жена, отвернулась и стала что-то бормотать. Пал Палыч подошел ближе, прислушался – молилась. Жена подняла руку, машина остановилась. На буксире их дотащили до ближайшего села. У Пал Палыча было всего десять гривен. Он предложил их водителю, но тот не взял:
    – С каждым может случиться, – и уехал.
    Подошел местный парень:
    – В чем дело?
    Машина не заводилась.
    – Двигатель заклинило, – сказал парень, – в этом дворе живут дед с бабой, он показал на ворота, – хорошие люди, у них можно оставить машину.
    Дед разрешил машину поставить у него во дворе, налил сто граммов, угостил чаем. Согрелись... Пал Палыч предложил деду десять гривен. Дед не взял:
    – Грех брать деньги, если человек в беде.
    Побежали на электричку. Спешили – электричка была последняя. Их догнал грузовичок. Парень, тот, который посоветовал оставить машину у деда, сказал:
    – Не успеете, до электрички осталось пять минут. Садитесь, подвезу.
    Приехав на станцию, Пал Палыч достал десять гривен, но парень не взял:
    – В нашем селе за такое деньги не берут.
    В электричке Пал Палыч сказал жене:
    – А мы ругали народ. А ведь этот народ нам помог. Неизвестно, что с нами было бы, если бы не эти люди. И деньги не взяли. Замерзли бы к черту.
    – Перестань, не надо… Люди у нас хорошие.
   На следующий день, 29 декабря, Пал Палычу по¬палась газета «Киев info» за вчерашний день с гороскопом: «… в этот день не планируйте и не предпринимайте никаких поездок. В первой половине дня вы получите предупреждающий сигнал. Позже будет повторный сигнал о том, что возможны неприятности в пути. Если вы все же осуществите поездку, то в конце дня случатся события, которые сделают невозможным довести задуманное до конца. Будьте осторожны и бдительны. И только вмешательство светлых сил убережет Вас от катастрофы…». Пал Палыч вспомнил и аккумулятор, и лампочку давления масла… Он не верил в гороскопы, в предсказания и прочую «цыганщину», но объяснить произошедшее не мог.
    Прошло несколько лет и, будучи на автомобильной выставке, Пал Палыч подошел к стенду комбината, выпускавшего моторное масло, залитое в двигатель в тот день. Он рассказал, историю, которая с ними приключилась.
    – Когда это случилось? – спросили его.
    Пал Палыч назвал дату.
    – В те годы с сырьем были перебои, зарплату не платили. На комбинате добавляли в конечный продукт воду, чтобы увеличить объем выпуска продукции. О качестве никто не думал, – ответили ему.

                * * *
    Десять лет ездил Пал Палыч с женой в село. Десять лет на жирном черниговском черноземе выращивали они овощи и фрукты и, однажды, будучи  на дне рождения одного из коллег, Пал Палыч сказал жене:
    – Обрати внимание, у Петра Ивановича нет дачи, и у Льва Абрамовича нет, и у Марьи Антоновны нет и у многих наших соседей по дому, коллег по работе  и друзей нет дачи. Они не горбатятся на огороде, они выходные дни не проводят на даче, у них и заработки меньше, чем у нас, а выглядят они не хуже – розовощекие, активные. Десять лет у нас не было нормального отпуска, десять лет у нас не было выходных – так жить нельзя.
    И они продали дачу.