Когда я вошёл в комнату, они были странно...

КОГДА Я ВОШЁЛ В КОМНАТУ, ОНИ БЫЛИ СТРАННО ВОЗБУЖДЕНЫ
Когда я вошёл в комнату, они были странно возбуждены. Я спросил их, не подрались ли они, и в чём причина происшедшей между ними ссоры. Мне удалось добиться только того, что причём-то оказался замешан в их ссору я, впрочем, мне толком так ничего и не объясни-ли, как именно всё это было и при чём, собственно, тут я...
Помню, из двадцать восьмой комнаты мы отправились в сорок девятую пить чай, а Женя Спиридонов и Жора остались в двадцать восьмой, сказав, что скоро придут... Рядом со мной был Володя Панченко, я его спросил, отчего произошёл весь шум, он мне конкретно ничего не сказал. Я выразил предположение, что они не сошлись во мнении, касательно людей, да и жизни тоже. «Да, – ответил Панченко, – разошлись во мнении... Я отношу себя к рабочему классу, а Спиридонов – интеллигент... А ты тоже вроде интеллигента...» «Я стою в стороне, – отвечаю я на это замечание, – я представляю из себя особый, промежуточный класс!..» «Ты далёк от настоящей жизни, – бросил Панченко, – ты многого в жизни не знаешь, что знаю я...»
У нас развернулась с ним беседа, я стал защищать свою точку зрения. Вдруг речь за-шла о смерти. Мы ещё пили чай, вернее, стакан был один и Панченко пододвинул его мне, а я пошутил: «Вы там все и вина выпили достаточно, а я не пью, так хоть чаем поддержу свой водно-сырьевой баланс!..» Панченко улыбнулся, а я достал свои стихи, книгу «Стена», и зачитал ему стихотворение, где упоминалась и смерть. Он внимательно слушал меня: когда я до-шёл до самого интересного места, вдруг открылась дверь и в комнату ввалилась группа людей, Женя, Жора и другие студенты. Я окликнул Жору и зачитал ему четыре строчки. Первые две я не помню сейчас, но третья и четвёртая звучат так:

Можно статуей бронзовой на площади встать,
А можно ночью крест с распятием целовать...

Женя выразил бурный восторг по этому поводу, а Жора призадумался. Я же дочитал стихотворение и уже почти не обращал внимания на Панченко, а тот, кажется, недолго после этого был, под шумок ушёл, так что мы и не заметили. Мы сидели потом рядом с Женей и о чём-то говорили. Они все, кто был за столом, кажется, ещё выпили...
Время было позднее и я повёз Женю к себе домой, мы подождали первый номер, сели и поехали: на сто пятый, идущий в Максаковку, – было уже поздно, как я сказал; мы приехали на Печорскую улицу, сошли, а тут, рядом с остановкой, и мой дом...
Все обрадовались Жене, потому что давно его не видели – и мать и Андрей и Люба. И Витя Новиков с ним сошёлся, то и дело они выходили в коридор покурить. В общем, часа в два ночи все легли спать...
Теперь подхожу к главному, ради чего весь этот разговор. На следующее утро Женя ушёл похмеляться и Витя составил ему компанию. Они вернулись только к вечеру. И вот что Женя мне рассказал. Передаю кратко его слова в приблизительных выражениях: «Когда ты, Серёга, вышел из двадцать восьмой комнаты, Панченко спросил нас: «Что это за дурачок?..», имея в виду тебя. Я вскочил и ударил его два раза. А Жора тоже пришёл в сильное возбуждение и закричал: «Да он чище вас всех!.. Слышите, этот человек чище вас всех!..»
Опускаю подробности, скажу только, что я был поражён... Я пил ещё чай в сорок девятой комнате в присутствии Панченко, говорил с ним в дружественном тоне, читал ему стихи, это после случившегося, ужас!.. Я стал думать и пришёл к выводу, что Панченко возненавидел меня ещё у окна, на лестнице, когда оставшись вдвоём, мы с ним разговорились и когда я, не зная его, ибо видел его перед собой впервые, рассказал ему немного о своей жизни. Это ещё происходило до прихода Жени Спиридонова. Я рассказал ему безбоязненно о некоторых компрометирующих меня эпизодах из моей жизни, всецело полагаясь на его благородство и честность. Но он решил пройтись на мой счёт и, когда я вышел, спросил: «Кто этот дурачок?..» Неудивительно, что Женя вмазал ему, ибо это было для него оскорблением, они ведь с Жорой считают меня этаким новоявленным князем Мышкиным...
В тот же вечер Женя признался мне ещё в одном, он заявил, что, по его мнению, я – святой... ибо я всё ему прощаю, не держу на него обиды, и вообще никому не делаю зла... А дня три тому назад он спросил меня прямо: «Не собираешься ли ты стать Мессией?..» «А разве видно?..» – в свою очередь спросил я. «Видно», – ответил он. «Да, – признался я, – есть у меня такое намерение...»
Вообще-то есть у меня цель – встать на более высшую ступень эволюционного развития, внутри что-то зреет день ото дня, что-то накапливается... И чем это кончится?..
Так, как жил прежде – невозможно дальше жить.

Сущность и форма нужны другие,
Чтобы люди были мы занятые,
Чтобы чувства сложные и святые
Не были ложные и пустые!..

Кто я теперь – ещё понятно, но кем я буду завтра?..
Очиститься от всякой лжи человеческой – моя цель, цель моя – порвать со всем, что делает жизнь мою тёмной... И будет каждый день мой лёгким, и буду я знать, для чего я живу и что я должен делать и для чего я пришёл в этот мир... И ничто не будет омрачать ум мой, и скажу я то, от чего всем станет легко...
Можно ведь жить праведно, без зла, и можно жить для великой цели и знать, что каждая минута твоей жизни – благо для всего мира, смысл и цель этого мира... Можно ведь ре-шить, что это святая обязанность твоя, и ты сам есть весь этот мир, воплощённый в одну идею, которая у тебя в руках, и ты есть эта идея...
Нужно вечное развитие, вечное движение, и без этого – жизнь прекращается, ибо вы-рождается, ибо назначение её исчерпано.
Я спросил Женю: «Разве может хотеть кто-нибудь быть Мессией?..» Он ответил: «Ты же хочешь!..»
Как это со мной случилось, когда именно, с какого момента стала зреть во мне Идея?..
Больше года назад написал я стихотворение «Голгофа», где есть строчки, ставшие для меня пророческими:

И я босой ногой, чувствительной, ранимой, как душа,
Вступил на горный склон
Под взглядом ненавидящей толпы!..
24 марта 1981 г.