Люцифер, коза и капуста

(Из цикла "Были от первого лица...")



Они танцевали передо мной канкан!
Я один, рассевшись в ложе, наслаждался – совпадением ритмов великого Оффенбаха, вскидываемых ножек с красными подвязками и вздрагиванием моего друга-предателя. Который когда-то водил меня боевыми походами по всем вагинам окрестных местностей, а теперь лишь изредка мочился…


Она сидела напротив меня – это был какой-то дурацкий школьный кружок: то ли «ориентирования на местности», то ли «драматического искусства».

Зачесанные светловатые волосы, собранные в какую-то дурацкую корзиночку на голове.  Смугловатая кожа, - и взгляд все время куда-то вбок... И – постоянная улыбка... Девчонки в классе ее дразнили «Буратино»; в старших классах мальчики со зла, в награду за несбывшиеся эротические дрочильные сны с нею в главной роли, присвоили ей обидное прозвище «Капуста блаженная».
Она не обижалась.
Откуда детская непосредственность узнала взрослую мудрость?
Она нас прощала?
Или ощущала свою миссию?

Она сидела на этом долбанном (что это я все время ругаюсь?) кружке все время напротив меня. Тогда еще не разрешали в школу ходить в брюках. Ее почти короткие юбки были пыткой мальчуковому сообществу.
И ведь она была дурнушкой, видит Бог!
Я много смотрел фотографии красоток – и старых, Мэрилин Монро и Софи Марсо, Эдит Пиаф и сисястой Моники Виччи. Всех современных – от Клаудии Шифферс до…  Да черт его знает, до кого...
Но дрочили мы на нее – в воспоминаниях о ее взгляде. Может, поэтому я его и помню до сих пор, хоть уже 17 лет прошло…

Так, стоп, надо переключаться…
Наши девочки допрыгали канкан, теперь – третью программку - и медленно, медленнее, Толик, заливающим светом... Вот так-то, брат!..

На фиолетовой подкладочке – ярким лучом стог соломы, и эта очаровательная пташечка...  Глядя прямо мне в глаза... Щебечет и прыгает на одной ножке.
На одной ножке в одних трусиках.
Хороший каламбур!..
Ну, кроме трусиков, еще передничек, украшение в волосах…
Это не главное…

Красиво…
Только плавнее, Толяныч!..


Анька-капуста...
Кстати, почему «Анька»? Ее же звали Арина. Настоящее имя было Арина...


Но я помню, что все ее звали «Анька»…
Жаль, что я никогда с ней не поговорил.
Не поговорил – о том, о чем хотел…  Не поговорил так, как хотел.
А чего я хотел?

Вот при этих словах сразу вспоминаю ее – на этом чертовом кружке фотографирования...  Или оригами, кто ж уже вспомнит?
Чего я так разозлился на этот кружок?!
Она сидела напротив меня, носочки туфелек врозь, коленки вместе. Темные колготки – она всегда ходила в чем-то темном…
«Маша, почему Вы всегда ходите в черном? – Это траур по моей жизни...»
Хе-хе... Вот, еще и Чехов это знал..

Она сидела напротив меня, туфельки врозь, коленки вместе.
И – темный треугольник. Темнота тайны – между скруглениями коленок и короткой юбкой.
Как всегда хотелось туда заглянуть!..
Чего только я не воображал себе там!..

Я все думал – как можно было бы незаметно осветить лампочкой – и увидеть внутренности этой синбадовской пещеры? Только посмотреть…

Я даже так однажды и сделал. Приготовил чудесное приспособление – с направленным отражателем на левом ботинке…
Прикрепил лампочку, подключил мощный аккумулятор – он оттягивал мне карман пиджака, мешал двигаться…

А эта блаженная солянка пришла в брюках!.. Уроков в тот день не было, каникулы были.
Едва ли не впервые – за все три класса, что мы учились вместе, – пришла в брюках!.. Зараза!
Сидела, белоголовая, смотрела куда-то в сторону и улыбалась своему. Чему-то неведомому нам.

Я думал, она манила меня в этот черный треугольник – пахнувший дешевыми девчачьими духами и запахом какого-то особого крема. Что-то такое я втайне понюхал в девчачьей раздевалке на физкультуре…
А она манила нас этой улыбкой…
Вот пироги-то с капустой!..

Вчера я показывал свою пьесу Джорджо Стрелеру. Я же не сказал – я пишу пьесы. А то еще подумаете, что кроме дрочилова по мотивам юношеской памяти я ничем и не занимаюсь.
Пишу пьесы.
Пробовал писать и стихи, и прозу, но пьесы получаются лучше.


Маму жалко. Она все время хотела, чтоб у меня получилось что-то. А у меня не получалось. Единственное, что получилось, - ее расстроило. Получилось откосить в «дурку» от армии, а мама поверила. Сказала, что еще с пятого класса чувствовала, что у меня не все в порядке.
Подруге сказала.
Я слышал из коридора.
И расстроился.
А ты бы не расстроился?

Господи, что за исповедь сексуального маньяка?
Но я правда все время вспоминаю Аньку-Арину, сидящую напротив меня – со своим бермудским черным треугольником между ног.
Я все-таки туда заглянул. Однажды…

Плавненько – меняем картиночку…
Справа сверху – слабое утро…
И как раз под флейточку – или что это у них звучит?
Под флейточку: справа – и вниз, набирая мощь и наглость, лезет рассвет. Утро!
Резкий солнечный свет…
И они жмурятся!

Нет, Игорь плохо эту сцену играет, глупо и формально. Сашка лучше…
Но рассвет сегодня у меня получился!..


Мама, зачем ты говорила, что я – алкаш?
Это нечестно! Тебя уже нет, а я все никак не могу тебе ответить!
Никакой я не алкаш…
Но человек не должен себе отказывать в удовольствии, ты же так говорила? Или не ты покупала с каждой зарплаты пастилу в Елисеевском? Или торт «Идеал»?
А я немножко вина – я же никогда не пил много.
Чуть-чуть, для вкуса…
Для удовольствия…

Однажды она расчесала волосы на пробор – посередине, все так же сжав их сзади в корзиночку. И стала такой строгой училкой - и беспомощной девочкой одновременно...
Почему я на ней не женился?
Наверное, потому, что в 9-м классе это не приходило в голову, а потом мы пропали из виду.

Интересно, если бы мы сейчас встретились – она бы полюбила меня? Стала бы со мной жить?
Вот если б я ее встретил сегодня вечером в фойе?
Ну, может же так быть, что она тоже ходит в театр?
Точно, может.
Она ходит в театр, это абсолютно точно!!



Странная улыбка! Я никогда таких не видел - уголки губ вниз, а улыбка мягкая и обольстительная...
А в профиль – курносая!..
Ну, не очень курносая, но немного есть.

Но все равно коленками дразнит, капуста чертова!..


Интересно, за нами кто-нибудь наблюдает – так, как мы за другими?
И какими мы им кажемся?
Вот если бы сейчас за мной кто-то наблюдал, - что он увидел бы?
Мужик, то ли парень, склонился над массой ручек и колдует...  а сбоку поблескивает бледнолицый компьютер.
Это я что-то колдую...
Я – художник по свету. Мне так больше нравится, чем «осветитель первого разряда».
Честно говоря, я и есть театральный художник по свету – это все признают, это не только я про себя говорю.
Наш режиссер меня назвал однажды «Люцифер» - чаще до этого меня пытались назвать «Прометеем», но мне не нравилось. Что-то революционное, противное, как у Горького в повести «Мать».


Аня – это же она на меня смотрит? – тихо поражена. Уверен, у нее голова закружилась от всех этих ручек, кнопочек, проводков…
И – от Люцифера, царствующего в этом подземелье.
Подземелье, правда, на самом верху, но полумрак и приглушенный шепот создают ощущение подвала.
Сейчас главное – заставить ее смотреть не на провода и ручки, и даже не на меня, а на сцену. Ей повезло – сегодня классный спектакль.


Сейчас закончится антракт, и начнется второе действие. Я его больше всего люблю – хотя должен ненавидеть. Очень много работы! Много всякой сложной ерунды. И не все мне нравится…


Ты, мама, в меня всегда верила.
Бог с ним, с отцом. Он ему сам и судья!
А маму жалко.

Вот завтра я иду разговаривать со Стреллером про постановку моей пьесы.
Ты хоть знаешь, кто такой Стреллер, мам?
Стреллер для театра – это все равно, что Эйнштейн для физиков. Он в Москве сейчас – приехал на гастроли.

Я ему, Анечка, отдал свою пьесу. Давно уже написал.
Знаешь, про что?
Ничего, что я тебя от спектакля отвлекаю?
Но тут уже неважно, уже только канкан остался в конце, сейчас увидишь.

Я тебя не замечал?
Когда? В школе?!
Ничего себе – «не замечал»!.. Да я только на тебя и смотрел! Это ты все время смотрела куда-то в сторону.

Классно они канкан танцуют, правда?
Сказать правду? Я все время хотел подсмотреть, как ты по лестнице идешь. Помнишь – спуск у нас в физкультурный зал? Около буфета? Мы там с ребятами на переменках собирались – словно о чем-то говорили, - а сами смотрели, как девочки по лестнице вверх поднимаются. Да, вверх – потому что когда вниз, вы нас замечали, а когда вверх – на нас не смотрели. А мы под юбки заглядывали. Прямо до дрожи интересно было. Я помню, мы могли целую перемену там проводить!
А ты не ходила почему-то!
А я все ждал, когда ты пойдешь…

А ты говоришь – не смотрел!


Пьеса про Христа.
Про то, как он попал в наше время.
Мне сначала хотелось про то, как его не узнали. Потом не поняли, потом не приняли. И как все закончилось тем же распятием.
Потом показалось это банальным.
И у меня в пьесе все по-другому.

Анюта, я тебе все рассказывать не буду – это надо будет смотреть. Там интересно – когда постепенно и неожиданно.
Главное – он нас не узнал!
Он о нас помнит, за нас страдал – и нас не узнал.
И не хочет узнавать!
Представляешь?


Анька...
Какая ты стала… Взрослая…
А коленки – те же…
Не сердись на меня! Пожалуйста!..


Завтра пойду к Стреллеру и скажу, чтобы он ту пьесу выбросил.
Я ему через неделю напишу новую. Самую лучшую!
Ну, максимум, через две недели... Я быстро напишу!

Стреллер, это будет чудо, а не пьеса. Я все придумал!
Только ты не забудь про меня!..
Я – Толик...
Только Толик...

Только Толик пошел на обед,
Только Толик съел винегрет.
Только вышло все наоборот –
У всей группы болит живот…

Красиво!
Но стихи я больше писать не буду.
Пьесу.
Я другую пьесу напишу.
«Волк, коза и капуста».
Про Аньку.
Вот так!
Через неделю, Стреллер! Жди, гений!