От бардака до Шарапова

Я заметил: до недавнего времени наши (россияне) наших за границей избегали, как чёрт ладана.
В лифтах отелей не здоровались (правда, на родине тоже). В какой-нибудь лавке, если видели, что соотечественник, не умеющий по-местному, корчится в жестикуляции, как брокер на бирже во время падения акций, - гордо проходят мимо. Дескать: твои проблемы, паря. Закон джунглей. Вернее – тайги.
Как-то не очень мы друг к другу приветливо за границей относились. Наш нашему за границей был не друг, товарищ и брат. И я бы не сказал, что волк. Скорее – бревно. Чурка в шортах.
Считалось, что наши «там» - принудительный ассортимент. Такая была мода. И в турбюро сколько раз слышал:
- А отель приличный?
- Замечательный. Сауна, тренажёрный зал, бассейн…
- А наших там много?
- Много. Там и объявления по-русски… И…
Клиент делает такое лицо, как будто на него дыхнули без «Рондо»…
И действительно – с нашими раньше ездить было небезопасно.
Поехал я, например, с одним моим хорошим приятелем в середине 90-ых в Стамбул. Приятель хороший, добрый, интеллигентный, восемь раз кодировался. Уже шесть лет не пьёт. Что называется в народе, матерый алкофан с торпедой в ж… Любит ряженку и «Колокольчик». Библиофил. Орнитолог. Бабочек коллекционирует. Семья, дети. Душа человек. Петей зовут.
А отель у нас был  - «ол инклюзив», то есть… ну, не до бабочек. Я ещё пока ни разу не кодировался, мне пить можно. Заказываю в номер пару банок «Эфеса». Сижу, смотрю на Босфор, попиваю «Эфес». Не «Очаковское», конечно, но всё равно - хорошо, душевно. Петя тоже пьёт какой-то местный «Колокольчик», вроде всё в порядке. Рассуждаем об орнитологических образах в творчестве Велимира Хлебникова, о бабах, о геополитических стратегических приоритетах России в Балканском регионе, проводим сравнительный анализ тёщ…
Вдруг Петюня ни с того ни с сего воровато так – хвать банку с «Эфесом» и давай его пить, только кадык туда-сюда гуляет. Я говорю:
- Э-э-э! Петюнёк, ты чего это? А? Ты же не того…
- Да я так, - отвечает Петя. – Очень мне вкус пива нравится. Соскучился я по нему. До слёз соскучился.
- Так ты безалкогольного…
- У него вкус не тот. Это вкусное, а безалкогольное нет. Это лучше. Я его пить буду.
И давай опять кадыком булькать. «Ну, - думаю, - всё! Отдохнули!»
И действительно. Петя моментально втянулся в «ол инклюзив». И выйти из него уже не мог. Неделя прошла как кошмарный сон.
- Хочу олинклюзива! – сердито кричал Петя катерам, уходящим в лазоревую Босфорскую даль.
- Давай-ка, брат Пушкин, ещё по одному олинклюзиву, - заговорщически-перегарно шептал мне в ухо Петя в гареме дворца Топкапи.
- Всё, по последнему олинклюзиву – и в номера! - орал Петя в три часа ночи, пошатываясь посреди одной из темных узких улочек Ускюдара, азиатской части Стамбула.
Но уже когда по пояс голый Петя, с полувыпитой бутылкой крепкого олинклюзива в руке решил зайти в Голубую мечеть и при этом у самого входа настойчиво предлагал разделить с ним олинклюзив на троих двум явно замужним мусульманским женщинам – тут уж я применил окончательную силу, доставил Петю в отель и почти сутки заставил его жить без олинклюзива. Петя метался по номеру, называл меня «недорезанным турком», «янычаром» и «сукиным сыном турецкоподданного». Он царапал стены, кусал майку и выл, как профессиональная плакальщица на похоронах. А потом затих. Ещё одна неделя прошла без олинклюзива, но в тревожной грусти. Пете всюду мерещились террористы. Он впадал в отчаянную тоску от любой мелочи. Целую неделю, вместо того, чтобы наслаждаться жизнью, мы нудно обсуждали, как бы обо всём об этом не узнала Петина жена. Петя собственноручно отстирывал пахнувшие олинклюзивом майки, часами гляделся в зеркало, скрупулёзно ища остатки одутловатости на своём испуганном лице. Словом, достал. Но в Москву Петя вернулся свежим, энергичным, здоровым и бодро пьющим «Колокольчик». А я – злым, небритым и несчастным.
С тех пор я старался избегать совместных поездок с нашими экс-закодированными, бывшими зашитыми и т.п. товарищами. Особенно в ситуации олинклюзива.
И вот, избегая соотечественников, один раз мы с супругой (дело было в конце 90-ых) стали жертвами этой самой моды на нелюбовь к соотечественникам: решили поездить по Мексике, но не с нашей  группой, а, видишь ты, с французской. С «Рондо», значит.
Французский, вроде, знаем немного. Амур, пардон, адюльтер, трикотаж… Поехали.
Сразу хочу сказать: к французам я отношусь нормально. Философски. Потому что всё своё детство я провёл в Алжире, среди французов. Я к ним привык. Для меня француз – он родной, что-то типа ночного горшка или слюнявчика. А французская речь (кстати, очень способствующая слюнявости) – вроде «Спят усталые игрушки» или «Взвейтесь кострами».
Поехали мы с галльскими слюнявчиками по Мексике. Всё очень удобно, строго продумано. Посмотрели какой-нибудь городок – остановились в отельчике. Ещё посмотрели – в следующем остановились. Отельчики – из французской же системы Клаб-Мэда. Все на один манер: в виде квадрата, с двором-патио и бассейном посередине. Миниатюрные ранчо. Однотипные, только покрашенные в разный цвет. В каждом отельчике вас встречает заспанный и неестественно приветливый толстенький француз, осатаневший от одиночества. Иногда у француза есть жена, похожая на сатирика Коклюшкина, а у жены – собачка, кусок волосатого комбижира с бантиком. Уезжаешь из отельчика в следующий, а хозяева стоят, улыбаются и машут тебе ладошками. Все, включая собачку. Слёзы утирают. Оревуар, говорят. Всё уютненько, хорошо. Если бы… не французы.
Всё-таки народы – они разные, и даже очень. У каждого свои традиции, привычки, заскоки. И пока к этим задвигам привыкнешь – уже и уезжать пора.
Скажем, целый день лазили мы по пирамидам и руинам Чичен-Ицы. Древней столицы Майя. Устали. Ноги трясутся. Приезжаем на ужин в очередное ранчо. Толстяк, Коклюшкин, лохматый комбижир – всё на месте. Завтра утром подъём в пять тридцать. Надо ехать в какой-нибудь, скажем, Умшаль. Там опять мужественно лазить по пирамидам. Выспаться бы.
Но нет. Неторопливо разворачивается традиционное французское застолье.  Сначала час выбирают вина. Потом полчаса их пробуют. О-ля-ля! Сэ бон! Нэспа?.. Тьфу! Затем начинается так называемое непринуждённое общение за столом. Этакое трёпожорство. Болтаедство.
Меня с детства, ещё в пионерском лагере, приучили: когда я ем, я глух и нем. Налил алюминиевую бадейку тюри – за пятнадцать секунд её уничтожил, икнул. Навалил котелок перловки – за десять секунд его ликвидировал, облизал ложку (чтоб не мыть) – два раза икнул. Выдул пол-литра компоту, съел карамельку – три раза икнул. Выругался шёпотом – и в койку. Всё. Чего разговаривать-то? Пока ты будешь разговаривать, у тебя пионер Сидоров карамельку стырит. Дают – бери, бьют – беги.
А у французов пионерских лагерей не было, поэтому они за столом сидят три часа. И говорят, говорят, как радио. Только гуакамоле ко рту поднесёшь, а какой-нибудь Жан-Пьер тебе:
- Владимир, а как вы относитесь к проблеме соблюдения прав человека в постсоветском обществе?
Ты бы меня, морячок, ещё про есть ли жизнь на Марсе спросил. Есть я хочу и спать. Ясно? Есть и спать – это сейчас мои права человека. Понимаешь ты это, галльская твоя голова?
- Нормально, - говорю, - отношусь: гайки закручиваются, вертикаль усиливается, всё сава, - и быстро так полкило гуакамоле в рот. И жую его, жую с улыбочкой. Дескать: видишь, занят у меня речевой аппарат. Отклейся, балаболка.
И так три часа. И уже сыры съели, и кофий выпили, а спать нельзя. Неприлично. Это у них называется «па куше». Нельзя, значит, сразу в койку. То есть после кофия надо ещё минимум полчаса посидеть и поговорить про права человека. У меня уже глаза на затылок закатываются, я уже на жену заваливаюсь, как пьянь на забор. Нет…
- Владимир, а каков сейчас средний доход российского учителя?..
– А никакого.
– О-ля-ля!
- Владимир, как функционируют в современной России профсоюзы?
– А никак.
– О-ля-ля!
Где-то в два часа ночи мы наконец расползаемся. В пять тридцать подъём. Морда – как пчёлами покусана. Голова – как улей в парике. Глаз нет. Завтрак. Они опять за своё:
- Неужто-таки совсем не фукционируют?…
- Профсоюзы-то? Совсем. Как в танке. Полная тишина.
- О-ля-ля! А как же права человека?
- А никак.
- О-ля-ля! И зарплату учителям не платят?
- Не-а. А зачем она им?
- Как это?
- А так. Не нужна, и всё. Деньги – зло.
- О-ля-ля! О, загадочный «манталитэ рюс»!
Едем в Ушмаль, потом – в Тулум. Руины. Хочется как-то проникнуться, вжиться, раствориться, приобщиться. Не зря же в такую даль летел.
Стоишь на вершине какой-нибудь пирамиды, смотришь на панораму. Чувствуешь, можно сказать, дыхание истории, а тут тебе Жан-Пьер:
- Владимир, а кто лучше – Ельцин или Путин?
Дыхание истории исчезает. Появляется странная неудовлетворённость. И дело даже не в зарплате с профсоюзами (хотя французы, надо сказать, с этим делом меня достали), а в том, что Мексика у меня теперь в памяти осталась какая-то франкоговорящая. И когда индейцы майя мне снятся, они говорят «о-ля-ля», и ацтеки рассуждают о правах человека, макая круассаны в кофе… Я же всё-таки в Мексику ездил, а не во Францию.
Странный вышел франко-мексиканский коктейль. Бордо с текилой.
И таких интеркоктейлей я помню множество. Мог бы рассказать.
Как, например, первый раз приехал в Италию и катался по ней со швейцарцами. И зазвучала у меня Италия в голове по-швейцарски. А швейцарский немецкий – он ведь как наждаком по пенопласту. Это же как молодое сицилийское вино смешать с денатуратом.
А с японцами по Греции слабо? Саке с рициной.
А в Германии с почти не говорящими по-русски армянами?.. «Арарат» с «Туборгом».
Всё это, конечно, пикантно. Но я сторонник чистых, так сказать, форм. Не люблю я коктейли. В Шотландии пусть будет Виски, в Болгарии – плиски, а в Германии – сосиски.
И вот я набрался смелости, вспоминая Петю, и решил снова – с нашими. И не прогадал.
У меня есть хороший приятель Вася. Главные качества Васи – это перманентно отличное настроение и смекалка. Вася отлично водит. Мы с ним много ездили. И по России и по зарубежью. Я вожу плохо, а он хорошо.
Едем мы, например, где-нибудь по Ставрополью. На сто восемьдесят. Меньше он не умеет. Я Васе говорю:
- Вася, осторожно, вон гибэдэдэшник стоит…
Вася весело улыбается, втапливает двести двадцать и отвечает:
- Он стоит, а мы едем.
Вот такая логика у Васи. Ломовая.
Вы можете мне возражать, но я точно знаю, что ныне широко известный у нас способ парковки в  неположенных местах, особенно в Европе, где парковаться труднее, чем принимать роды, придумал первым именно Вася. Если вы ещё не знаете этот способ, я вам расскажу. Только – чур! – я вам ничего не говорил, потому что способ – нечестный. Подловатый способ. Не применяйте его, не надо. И всё же.
Приём прост до гениальности. Вы подъезжаете к свободному месту. Кругом стоят машины. Почти у всех за дворниками – извещения о штрафе. Вы паркуетесь, берете извещение с любой соседней машины и засовываете за свои дворники. Всё. Уезжая, делаете из извещения бумажного голубя и выпускаете его в лицо попутного полисмена. Не надо так делать! Но, согласитесь, очень хочется. Молодец Вася.
Надо путешествовать с такими людьми, как Вася.
Рассказываю короткую историю, отчетливо контрастирующую со Стамбульской.
Года три назад мы катались с Васей по той же самой Турции. Мармарис, Фазелис, какая-то, видишь ты, Ыспарта… Милейшие места. Простой, ясный язык. Я его не знаю, но говорить по-турецки – одно удовольствие. Например, «шарап» - вино, «бардак» - стакан. «Шарап-бардак» - стакан вина. Чудо, а не жизнь. В Турции вообще-то после шарапбардака водить страшно, потому что если содержание шарапа в крови превышает норму, то тебя радостно сажают в тюрьму и ты как миленький там сидишь. Или работаешь где-нибудь на расчистке помойки трое суток. Для иностранцев -  никакого исключения.
Но мы как-то раз плотненько нашарапбардакались и поехали кататься. По Анталии. Искать те места, где снималась «Бриллиантовая рука».
Вообще-то «Бриллиантовая рука» там не снималась. Гид наврал, а мы поверили. Ну и вот.
Вася во что бы то ни стало хотел найти то самое место, где поскальзывались Миронов с Никулиным. Он лично хотел припасть седалищем к священному месту и сказать «Шорт побэри!» Мечта у него такая проснулась после шести шарапбардаков.
Тут пошел дождь. Стемнело. Мы носимся по улочкам Антальи на своих любимых ста восьмидесяти. Ну, не ста восьмидесяти, приврал. Но ездим так…не медленно. И, конечно, на одном из перекрестков бьемся бампером в какую-то турецкую тачку. Мнем её. Конкретно. Я – в ужасе. «В шоке», как говорит моя теща, когда видит таракана.
Нас обступают турки. Полиция. Всё. Шарапбардаком от Васи разит на всю Анталью. А он улыбается.
- Ошибочка вышла, - говорит. – Промашка легкая.
Полицейский объявляет Васе на плохом английском примерно следующее:
- Пройдемте. Вы пьяны. Мы вас будем сажать.
Вася, улыбаясь, уходит с полицейским. Как будто его не в тюрьму ведут, а на эротический массаж. Я страстно рвусь спасать друга, но меня не пускают. Я малодушно кусаю майку, как Петя. Мечусь в машине, как в затонувшей подлодке.
Через десять минут Вася возвращается:
- Поехали.
- Вася! Тебя отпустили?!..
- А куда они денутся…
- Как же так?!..А шесть шарапбардаков? А авария?..
- Да я им сказал, что я сын главного русского татарина, чтоб отвязались.
Хотите верьте, хотите нет – но это было.
Так что бывает, условно говоря, Петя с олинклюзивом и похмельным кусанием майки, бывает французский комбижир с его полуночными беспокойствами о правах человека в России, а бывает неунывающий сын главного русского татарина Вася, шарапбардак и бумажные голуби из извещений о штрафе, пущенные в морду мирового империализма.
А фамилия у Васи, кстати, Шарапов. Хорошая фамилия.
Так что да здравствует Шарапов и никаких бардаков.