Над собором

"У меня такое впечатление, что я заблудился и спрашиваю прохожего дорогу домой.

Он говорит, что покажет мне дорогу, и идет со мной по красивой, ровной тропинке. Но вдруг она обрывается. И тогда мой товарищ говорит мне: «Все, что тебе нужно сделать – найти дорогу отсюда».

Людвиг Витгенштейн"


Он сомневался, и ноги едва слушались его. Все тело, сделавшись в один час неимоверно тяжелым, будто отказывалось исполнять освободившуюся волю разума. Сердце потеряло прежний ритм, а скованная душа рвала цепи былого сознания. Именно в этот миг коварная память, словно легкая волна утреннего морского прибоя, выбросила яркое воспоминание из прошлого…

- Ты должен двигаться дальше, - она нежно, но решительно посмотрела в его уставшие глаза. – Такова жизнь, и не мне рассказывать тебе о ее трудности. Свой беспросветный ухабистый путь мы освещаем сами.

- Слова! Это всего лишь слова… Я уже пытался, и не один раз.

- Вот именно! – ее восклицание замерло на грани искреннего сожаления. – И все твои попытки были неудачны. Но знаешь что? Не бывает побед постоянных. А личные неудачи – источники современной глупости, покоряющей человека. Что-то не получилось, не вышло желанным образом, и все. Мы в панике, мы растеряны, мы подавлены, мы теряем веру. А между тем мы продолжаем жить. С опытом, с горечью очередного поражения. Но пройдя свои собственные, уникальные испытания, мы продолжаем движение. Немногие способны это понять. Оттого их бесполезные муки и страдания порождают неуверенность в своих силах. Результат, который временно не удалось достичь, превращается в бич будущих планов. Не простой, а погоняющий бич. И большинство прогибается под ним, избегая очевидного факта: лишь стойкая воля способна породить необходимое для успеха усилие.

В дрожащих руках звенели ключи от квартиры. Тускнеющий взгляд робко остановился на холодных отблесках света уличного фонаря на полу.

- Мы неповторимы с рождения, - продолжила она, поднимаясь с кровати. – Неповторимо и наше стремление. Неповторимы и преследующие нас трудности. Но разве может преграда остановить устремленного человека? Разве может проблема не иметь решения? Любые неудачи в жизни ничтожны по определению. Они влияют не нас, а на наши возможности их преодолеть. Другой вопрос, хотим ли мы этого и…

- Хватит! Посмотри, что я имею! – он бросился к ней и схватил за тонкую руку. – Ни-че-го!

-…и не боимся ли ошибиться еще раз, - шепотом продолжила она, крепко обняв его за плечи. – Нет, глупый. Ты имеешь больше, чем некоторые. Но ты не хочешь этого понять. А еще… Еще ты боишься. И твой страх затмевает твой путь…

Небо полностью затянули густые тучи. Вокруг потемнело. Как тогда, ровно шесть зим тому назад. Город, этот огромнейший город, который на глазах расползался, будто пятно на столовой скатерти, на миг замер. А ожив, он, угнетенный сегодняшним днем, дыхнул ему в лицо гадким смрадом цивилизации. Что-то пошло не так, как когда-то задумал Творец. И по-настоящему понять это стало возможным только сейчас, в ожидании чего-то очень похожего на предчувствие летней бури, которая вот-вот сорвется.

Необычайный пейзаж открывается на высоте, в воздухе над землей. Вот человек, над собором, который будто страждущий, тянет к Господу, а может и к нему, свои руки-шпили. Внизу крохотные другие человеческие создания, хаотично бегающие по ровным тоненьким тропинкам в поисках неизвестно чего. А вот город, великий, славный город, который при более бдительном наблюдении именно с высоты выглядит совсем незначительным и однообразным, как и тысячи подобных ему на всей планете. Контраст, достойный кисти великого художника, но служащий реальностью слепым. И если бы люди могли летать, созерцая все вокруг себя без ограничений иллюминатора, поднявшись ввысь, они бы непременно поняли все ее преимущества…

Порывистый ветерок качал в воздухе небольшую платформу строительного подъемника. Горячий и неспокойный, он несколько часов назад уверенно провел весенний май и теперь с искренней гостеприимностью зазывал лето. Вспышки от взрывов при поднятии на высоту казались еще ближе. Ужаснее этого зрелища был лишь пронзительный свист военных самолетов, которые своими могучими крыльями рассекали свинцовое небесное пространство. Он попытался глубоко вдохнуть, но едкий воздух заставил ограничиться сухим кашлем. Послышался очередной легкий скрежет металла, после чего платформа, будто приведенная кем-то в действие, опасно наклонилась.

***

Зима пролетела очень быстро. Без особых событий и изменений. Недавние воспоминания немногих возвращали к седым деревьям неописуемой красоты и большим снежным сугробам у дорог, а также во дворах. Чуть ближе находились новогодние праздники с их исключительно наивным баловством, да и то по причине просто незабываемых красочных фейерверков и хмельных забав. Вот и не странно, что на пороге весны, в предчувствии чего-то неизвестного, никто за всем этим ни капельки не жалел. Время неумолимо бежало, задавая ритм кипящей вокруг жизни.

Большинство мартовских дней были удивительно теплыми, совсем не похожими на весеннее начало. Ласковые солнечные лучи заигрывали с изнуренными холодом лицами прохожих, надолго оставляя на самых младших множество своих крохотных поцелуев. Никто не заметил, как изменился великий город. Вокруг медленно таяли последние островки снега. Остатки льда в тенистых местах или под козырьками крыш стекали разноцветными ручейками на выложенные оригинальной плиткой тротуары. Удивительно скоро проснулись река, а также пригородные водоемы. В здешних лесах расправляли свои лепестки первые цветы-теплолюбы, и разгорался очаг животной жизни. Последние капли воды сбегали с величественного фасада Арки, со стройной и грациозной Башни, с угрюмых соборов и церквей, когда все вокруг проснулось так, будто и не засыпало. Солнце поднималось все выше, искренне торопясь объявить о приходе очередного теплого мартовского дня.

Из-за крутого поворота выехал снежно белый автомобиль. Ощущение правления весны именно в эту минуту временно исчезло, так как разгорающийся день неожиданно стал по-зимнему суровым. Небесную зарю достаточно быстро затянули странные тучи, от чего немного потемнело. В воздухе, пропитанном умоляющим пробуждением, застыло что-то настораживающее.

Водитель, обеспокоенный внезапным ухудшением видимости, на всякий случай включил фары. В салоне тихо играла музыка с приемника, удачно «поймавшего» какую-то радиоволну. Машина уверенно двигалась по извилистому пути навстречу долгожданному покою ее путников. Один из них, жалостно глядя вперед, то и дело посматривал на сидение рядом. Так могло бы продолжаться до самого пункта их назначения. Но на следующем повороте, из тени выступа многовековой скалы, игнорируя соответствующий дорожный знак, резко выскочил другой автомобиль. Ситуацию предельно обострила внезапная тьма, и потому столкновение стало неизбежным. Ширина пути существенно ограничивала любые спасательные маневры. Мокрый асфальт делал опасным выворачивание руля, а слева находился еще и глубокий ров.

Машины столкнулись и остановились на краю дороги ровно за сорок пять секунд до того, как сквозь загадочно черные тучи, наконец, пробилось солнце.

***

Андрей. Типичный представитель поколения молодых людей, возводящих поиск более перспективных возможностей для себя за границей. Точнее, изнурительные заработки там сущих грошей для удовлетворения жажды вожделенного, ничем неограниченного потребления. Губительного по существу процесса, возведенного в ранг важнейшей цели в жизни. Это поколение, брошенное на произвол судьбы алчными властями некогда могущественной Родины. Бедной, обворованной и униженной ими Родины. Для них, для тысяч заблудших, неприкаянных, юных душ яркая и манящая иллюминация фасада Европы на глянцевых рекламных страничках служила неоспоримым доказательством безупречного внутреннего процветания и прогресса. «Ведь Колизей, Стоунхендж и Эйфелева башня непременно могут находиться только в центре экономического могущества!» - пестрил разноцветными буквами потертый агитационный буклет в руках полуголодного выпускника столичного «политеха».

Хотя его, Андрея, можно было назвать и не совсем типичным. Ведь по понятным только ему одному причинам причалом надежд для него стала не наполовину русскоговорящая Италия, или «затасканная» обещаниями стабильного заработка Португалия, а вполне ничем не привлекающая душу рядового гастарбайтера Франция. Все, кто окружал Андрея дома, утверждали, что он зацикленный мечтатель, непоколебимый идеалист. Кое-кто даже считал его чересчур беспокойным и помешанным на своих целях. На самом же деле, внутренние убеждения этого молодого человека были настолько запутаны и порой противоречивы, что выявить их суть определенно не смогли бы даже Всезнающий вместе с Всесовращающим. Единственное, что выдавало фанатичную приверженность Андрея обозначенному внутреннему зову это непреодолимая тяга к путешествиям. По, земле, по воде, по воздуху. Пусть и незначительных, хоть и в пределах своей страны, но путешествий. Довольно часто это лишало его возможности объективно оценивать реальность и, как говорят, чувствовать землю под ногами. Кстати, в поздние школьные, а также в студенческие годы такое состояние создавало Андрею массу проблем. Он твердо верил, что человек на протяжении всей своей жизни пребывает в вечном поиске. Не осознавая конкретно, зачем он упорно ищет что-то. Для каждого это «что-то» непременно разное. Возможно, именно поэтому преодоленные дороги, глубины и высоты представлялись ему как закономерная дань собственным убеждениям, а также единственным способом увидеть и познать то, что недоступно в состоянии относительного спокойствия. Дороги, глубины, высоты при условии постоянного движения всегда куда-то ведут. А это значит, что они неизбежно меняют осязаемый любопытным глазом мир вокруг в конечной точке. То есть дают вполне определенный результат все того же поиска. Пусть на вполне коротком отрезке времени, но результат! Ну как такому как он не казаться помешанным в среде абсолютного большинства противоположностей?!

Андрей определился с Францией спустя неделю после того, как не по своей вине потерял работу. В то сложное время, при отсутствии любимого человека рядом, очередная, на сей раз, дерзкая мечта стала для него спасением от надвигающейся депрессии. А еще от неизбежного постепенного скачивания в компанию товарищей люмпенов, прозябающих в хмельном дурмане на самом социальном дне. Когда же он впервые стал на величественную землю наследников истребленных некогда наступающей цивилизацией воинственных галлов и алеманов и на минутку закрыл глаза, будто ребенок в ожидании чуда, счастью его не было границ! Плевать, что впереди ждали тяжелые скитания в поисках проклятого заработка! Плевать, что чужых и чужого вокруг было больше, чем это рисовали продажные политики-евроагитаторы дома! Главное, что перед ним, словно в удивительной сказке, распростерся воспетый великими поэтами и писателями блистательный Париж. Своими ухоженными садами, скверами, парками, древними строениями, внушающими дворцами, Триумфальной Аркой, вытянутыми башнями, величественными соборами, новейшими достижениями архитектуры, гладкой мостовой центральных улиц и утопленным в море ароматов известнейших парфюмеров воздухом он пленил его тревожный разум, а спустя всего лишь мгновение трепетное сердце и романтическую душу. Такой красоты ему никогда не приходилось видеть раньше. Даже родной город, столица славянского единения, в тот миг, бесспорно, казался серой пародией на истинное величие. Да и прежние впечатления от недавних поездок по родной стране очень быстро выветрились под воздействием опьяняющего восторга. В жизни Андрея это была, несомненно, важнейшая встреча. Встреча человека и Символа призрачных надежд. Впервые результат очередного поиска принес ощущение духовного единения с естественной Красотой – то, чего ему не смогла принести земля предков. А еще он впервые увидел Европу, резко отличающуюся от неживых снимков в познавательных журналах или в Интернете. Именно в эти, переполненные девственными впечатлениями, минуты он почувствовал себя личностью, которая способна измениться сама и изменить мир. Вот она, мечта! Только держись за ее приятно обжигающий руку хвост!

Следом за наивной уверенностью пришла вера. Подумать только: ведь сбывается одно из сокровенных представлений, за что пришлось немало пострадать в детстве. Андрей был наивно, но искренне убежден, что позади навсегда осталась разрушающая человечность система, невыносимое для него общество мздоимцев, держиморд, чиновников-кровопийц, общество слепых, глухих и немых желудков, злодеев в законе, общество тотальной бедности, разъедающей тело и душу, ксенофобии, убивающей свободу и страха за будущее. А еще он как-то автоматически заверил себя, что постоянные бытовые проблемы, которые очень часто оставляли молодой организм без надлежащего питания и отдыха, здесь, во Франции, растворились в брызгах журчащего городского фонтана.

Франция вдохновляла. Единственное, что не мог почувствовать Андрей, пряталось где-то между строк его же убеждений. Франция готовила ему новые поиски… Но пока, по истине странноватый, а потому непонятный местным жителям молодой человек, сошедший с маршрутного автобуса, со спортивной сумкой в руках весело улыбался и приветливо кивал головой то удивленным прохожим, то вытянутой вдали Эйфелевой башне.

***

Крах былой уверенности и светлой веры под давлением неумолимой реальности настал уже через год, когда ему продлили трудовую визу. Время прошло, а он все на том же коврике перед порогом достижения собственных идеалов. Целый год пролетел, а наслаждение от полуголодного жалкого существования как-то не вдохновляло.

Вместе с тем, его душа получила два почти невыносимых удара. Первый: сомнение. Оно будто ржавчина постепенно разъедало раскаленный безумной надеждой разум. А что, если все не так, как он себе представлял? Что если он ошибался?! И тут же второй: и все-таки это ошибка! Здесь, во Франции, все было таким же невыносимым. Быть может, даже на порядок хуже, чем дома. Здешние жители с их поразительно уродливыми взглядами на мир и его красоту сквозь призму реальных товарно-денежных отношений казалось, строго подчинялись закону неотвратимой деградации – прекрасно для них то, что можно было продать, приобрести или заложить в качестве страховки. В культуре шедевром считалось полное ее отрицание. В духовности стяжательство, ложь и вездесущая коммерция превратились в главные добродетели. В быту навязывались чуждые природе человека аморальные нормы поведения и взаимодействия. В личных отношениях доминировали навязанные абсолютным меньшинством правила полного уничтожения рода людского посредством разложения традиционной семьи, извращения детей и выхолащивания воспитательной функции образования. Здешнее общество при более внимательном наблюдении приобретало отчетливые черты классического позднеримского декаданса, обреченного либо на самоуничтожение, либо на завоевание и беспощадное разрушение извне. Люди здесь абсолютно перестали быть людьми. В любом действии или решении присутствовал холодный расчет и наличие той или иной формы выгоды. Исчезло истинное бескорыстие, сострадание, милосердие и элементарное сочувствие. Именно поэтому здесь он был нежеланным, непонятным, отвергнутым, проигнорированным и просто чужым. А еще в этой стране царила более совершенная система угнетения и подавления личности, слегка подретушированная звездно-голубыми декларациями власть предержащих.

Поначалу Андрей отчаянно сопротивлялся, не подпуская тяжелые мысли к своим первым впечатлениям и общим представлениям о перемене в жизни. Но вскоре, зажатый в тисках тотальной несправедливости вокруг, он был вынужден принять все, как есть. Тихими ночами, на полу сырого подвала, служащего временным убежищем десятку таких же несчастных, он с горечью вспоминал, как мать по телефону слезно умоляла его вернуться обратно. Но разве прилежно путнику развернуть парус во время бури, которая непременно должна прекратиться? Разве можно ему отбросить в сторону то, чем жил последние годы и сдаться, навеки опустив руки? Разве не стоит еще потерпеть, еще помучиться, еще подождать? Казалось именно в те, пропитанные смрадом складского подвала, дни, под аккомпанемент острой сердечной боли, Андрей впервые почувствовал настоящие изменения. Ведь оставив в прошлом жалкую серую свою сущность, ныне он уверенно превращался в вполне приличное по здешним меркам ничтожество, которое собрав последние копейки, принесло в жертву мечте собственную судьбу.

Однажды, после очередных бесполезных скитаний по густонаселенным, но очень холодным кварталам Парижа в поисках работы, Андрей позвонил матери, и узнал, что единственной причины, которая все же могла заставить его свернуть с избранного жизненного пути навсегда, больше нет. Мамы не стало вчера. В одно мгновение вокруг стих шум, и в сумбурности нечетких воспоминаний странной вчерашней тревоги, он, прижимая телефон к груди, посмотрел в вечернее небо. Где-то там, на юго-востоке, одно-одинешенько облако рассыпалось на глазах на десятки более мелких, словно разбитая ваза, ненарочно выпущенная из дрожащих рук. Будто тот подзабытый майский одуванчик под дыханием самой родной на свете посреди горячей степи в не таком уже и далеком детстве. Снова заболело сердце. Прикрывая влажное от слез лицо, Андрей медленно опустился на колени. Вчера он почувствовал ее уход. Склонив голову в молчании, он едва сдерживал себя, чтобы не закричать. Неимоверные муки против подсознательного «ну и что, нужно перетерпеть!» - жестокая внутренняя битва, которая неожиданно быстро закончилась победой последнего. Теперь его никто не заставит обернуться назад.  Теперь все сомнения – пыль. Кроме матери у него не было никого. Ни отца, ни родственников, ни собственной семьи. А друзья? Что друзья: они для него, и он для них всегда были понятиями относительными.

Засыпая в слезах, Андрей был уверен, что плесень колебаний и неуверенности, появившаяся недавно, полностью оставила разум. В ту первую французскую морозную ночь он был настроен не просто на новые изменения. Требовалось полное, безусловное уничтожение всего, что ранее крепко связывало основу былой личности.

Так и наступило совершенно новое утро. Заработав на протирании лобовых стекол нескольким авто на углу одной из центральных улиц, вырученные деньги он отослал на имя близкой маминой подруги вместе с коротким письмом. В нем он подчеркнул, что не сможет приехать на похороны и попросил подругу мамы взять на себя все соответствующие хлопоты. После этого он захотел зайти в ближайшую церковь, однако остановился. Простит ли Он ему – уже неважно. Но сможет ли простить Ему он? Пристально вглядываясь в блестящий крест на куполе храма через дорогу, он ограничился тем, что про себя отдал последнюю дань памяти умершей, и ближе к вечеру того же дня наконец нашел неприбыльную, но постоянную работу. В конце концов, жизнь ведь продолжалась…

В тот необычный для него день он осознал, что теперь навеки принадлежит именно этому городу. А город ему. Этот ветхий каменный гигант будто целую вечность ждал такого безутешного мечтателя и, заполучив его, должен был вдохновлять и вдохновляться. Надежда обрела четкие очертания Парижа. Города, который наверняка станет для него новым домом. Но вместе со всей фантастической метаморфозой произошли и другие, менее ожидаемые превращения. Всё, кроме новых и новых грез, постепенно потеряло для него всякое значение. Он перестал замечать себя в зеркале, забыв даже данное при рождении имя. Лишь новые иллюзии, эмоции и ожидания. А еще где-то рядом с решительностью поселился страх. Боязнь времени. Этот безжалостный страж судеб человеческих не просто пугал его, но и заставлял ненавидеть все, что было связано с вполне естественным ходом вещей. Ведь возраст все уверенней напоминал о неминуемом конце самого главного пути. А это значило, что пресловутые мечты можно попросту не успеть воплотить в жизнь.

***

Через несколько лет отошли в небытие остатки ранящих воспоминаний о когда-то родной земле. Окончательно их похоронил первый настоящий, поистине бесценный, подарок, принесенный судьбой. Мари. Казалось, их души слились во взаимности самых искренних потаенных чувств еще задолго до первой встречи. В невинных мимолетных взглядах на улицах, столичных парках, в отражениях быстротечной Сены с высоты изысканных каменных мостов. В хмельных ароматах молодых, дышащих жизнью тел, которые улавливало обоняние каждого их них в разных уголках города. Нет-нет, однозначно никто никогда бы не сказал, каким образом это произошло. Но они знали точно и верили, что желанное событие вот-вот должно произойти. Так и случилось.

Оба страстно мечтали, страдая и мучаясь в долгих поисках. Оба работали на неизвестных и не интересных друг другу работах. Эти удивительные факты из их весьма необычной жизни, однако, совсем не мешали им. Наоборот, они лишь объединяли и укрепляли такой дивный союз до тех пор, пока в шальном порыве счастья и доверия не привели их двоих к святому алтарю. Безграничная любовь и подлинное восхищение искренними чувствами служили тому органическим дополнением. С момента пьянящего разум поцелуя под распятием в плененных верностью сердцах поселилась доселе неведомая и этим манящая сила. Неудержимая сила притяжения между миром грез и их реальным воплощением рядом. Воплощением, которое самым своим существованием исключало любое разочарование. Особенно важно это было для него. Теперь, закономерно превратившись в подданного другого государства, он еще более породнился с этой землей. А еще со встречей своей второй половинки все, наконец, подчинилось четкому, удачному плану. Мир, о котором он так долго мечтал, на глазах становился реальностью, и в его исполненную болью жизнь пришла новая надежда. Надежда реализовать себя вместе с единственной, неповторимой и любимой Мари.

Мари очень уважала и ценила все стремления Анри (именно так назвала она того, кто вошел в ее внутренний мир совсем безымянным). Понимала, верила и обожала его всем сердцем и душой. Для нее он был утраченным когда-то в юности идеалом и, безусловно, новым смыслом жизни. Менее всего ее занимали социальное положение любимого, его плохой французский, недостатки, предрассудки и былые неудачи. Только будущее, общее будущее…

И снова время. Суровое и неумолимое, оно наиболее раздражало и оттого нередко заставляло опасно ошибаться в любом выборе. Именно поэтому спустя несколько лет их некогда нежные узы начали заметно расшатываться и скрипеть. В жизнь каждого опять проникали мрачные краски неуверенности. Может потому в те отчаянные дни и родилась зыбкая мечта о путешествии. А точнее о побеге от навязчивого быта, разлагающего любую романтическую дерзость. В дорогу! Куда-нибудь – лишь бы двигаться.

Однажды Анри, растерянный и обескураженный очередным поражением на пути к рядовой, но очень необходимой цели, незаметно впустил в сердце гнев. Вот уже долгие три года его работа не приносила желаемого результата, который помог бы осуществить задуманное. Поэтому и разгневался на Париж, Францию, на людей вокруг, на себя, в конце концов. Он перестал нормально питаться и спать. Каждый день лишь глубже погружался в свои переживания, постепенно ощущая едкое дыхание умопомешательства.

«Милый, не отчаивайся», - ласковый голос жены постоянно звучал где-то рядом. «Ты сможешь, у тебя непременно все получиться».

«Нет! Не смогу!» - каждый раз кричал он в ответ.

«Мы сможем». Этот нежный, уверенный голос лишь на мгновение успокаивал пылающий разум.

«Нет! И нам это не под силу!». Ответ никак не менялся. И вот Анри не выдержал.

- Я ухожу, Мари! – крикнул он как-то поздним вечером, собираясь нырнуть во тьму ночного города. – Я должен оставить тебя навсегда! Навсегда, слышишь?!

И еле слышный, еле разборчивый ответ:

- Значит, бежишь без меня. Бросаешь все, что устроил сам.

Анри замер, про себя пытаясь найти хоть какой-то достойный аргумент.

- Прости, - опять еле слышно произнесла Мари. – А как же наша мечта? Твоя и моя мечта?

Легкая дрожь пробрала его возбужденное гневом тело. Прошла минута, а стены полупустой, но уютной квартирки так и остались без должного внимания ответчика. Ни звука. Тишина и темнота. Только едва слышный звук слез, капающих на пол. Внезапно ему захотелось просто развернуться, выйти и захлопнуть за собой тяжелые двери. Но его остановил тонущий в боли голос:

- Умоляю! Не разбивай нашу мечту! Не уходи! Останься!

Он взволнованно посмотрел на слегка освещенный сиянием из окна хрупкий силуэт, приближающийся к нему.

- Ты должен двигаться дальше, - она нежно, но решительно посмотрела в его уставшие глаза. – Такова жизнь, и не мне рассказывать тебе о ее трудности. Свой беспросветный ухабистый путь мы освещаем сами.

- Слова! Это всего лишь слова… Я уже пытался, и не один раз.

- Вот именно! – ее восклицание замерло на грани искреннего сожаления. – И все твои попытки были неудачны. Но знаешь что? Не бывает побед постоянных. А личные неудачи – источники современной глупости, покоряющей человека. Что-то не получилось, не вышло желанным образом, и все. Мы в панике, мы растеряны, мы подавлены, мы теряем веру. А между тем мы продолжаем жить. С опытом, с горечью очередного поражения. Но пройдя свои собственные, уникальные испытания, мы продолжаем движение. Немногие способны это понять. Оттого их бесполезные муки и страдания порождают неуверенность в своих силах. Результат, который временно не удалось достичь, превращается в бич будущих планов. Не простой, а погоняющий бич. И большинство прогибается под ним, избегая очевидного факта: лишь стойкая воля способна породить необходимое для успеха усилие.

В дрожащих руках звенели ключи от квартиры. Тускнеющий взгляд робко остановился на холодных отблесках света уличного фонаря на полу.

- Мы неповторимы с рождения, - продолжила она, поднимаясь с кровати. – Неповторимо и наше стремление. Неповторимы и преследующие нас трудности. Но разве может преграда остановить устремленного человека? Разве может проблема не иметь решения? Любые неудачи в жизни ничтожны по определению. Они влияют не нас, а на наши возможности их преодолеть. Другой вопрос, хотим ли мы этого и…

- Хватит! Посмотри, что я имею! – он бросился к ней и схватил за тонкую руку. – Ни-че-го!

-…и не боимся ли ошибиться еще раз, - шепотом продолжила она, крепко обняв его за плечи. – Нет, глупый. Ты имеешь больше, чем некоторые. Но ты не хочешь этого понять. А еще… Еще ты боишься. И твой страх затмевает твой путь…

Эти слова! Да, эти слова! Что же он творит?! Имеет ли право опять сдаваться под давлением обстоятельств. Готов ли к очередной бессмысленной потере? И ради чего?! Три года нарастающей депрессии. Одна тысяча девяносто два дня! Двадцать шесть тысяч двести восемь часов и это мгновение терпела она его страх и уныние, любя и пытаясь при этом сделать все, чтобы помочь преодолеть казалось бы непреодолимое. Верная и благодарная за каждую прожитую вместе секунду Мари.

Угасающее, истерзанное его сердце будто получило мощный неведомый импульс, обретая новый ритм и силы. Ее голос прорвал заплесневелые стены в его душе и растопил обледеневший от исступления разум, как снег на теплых устах. Она спасала его даже тогда, когда он намеренно отказывался спасаться.

Он крепко обнял ее. Поцелуй в слезах, без лишних слов и объяснений! Оба так сильно любили. Тысячу поцелуев дарил он ее лицу, а она, прижимая его к груди, отвечала тысячей и еще двумя. Сон миновал их обитель. Боль и любовь, связанные страстью заполнили это небольшое пространство между серыми стенами. Время будто впервые остановилось здесь, когда за окном глухая ночь невольно сдалась на милость багровой короне рассвета.

***

На первый семейный юбилей – десять лет вместе – они приобрели сияющий на солнце снежно белый «Фольксваген» последней модели. А поскольку оба воспринимали эту покупку не как подарок, но заслуженное достижение, радости и счастью их не было границ. Вот она – первая ступенька к заветному путешествию! И дальняя дорога уже зовет две измученные, жаждущие перемен души. В то же вечер, собрав самое необходимое и сняв со счетов все накопления последних лет, они отправились в долгожданный путь навстречу новой мечте.

Триста удивительных дней! Пыльные дороги Европы, уставшие города с их разнообразием культур, жителей, традиций и обычаев… А над всем этим любовь двух увлеченных неизвестностью странников. Незабываемые дни!

Начало войны застало их, изнуренных, но довольствующихся в Греции. Ужасная и разрушительная, словно буря, она уверенно поглощала континент страна за страной, угрожая переброситься и на остальной мир. Уничтожая в своем неистовстве человечество, ее породившее. Отравляя природу и превращая тем самым планету в гигантскую пепельницу, а всех ее обитателей в кучи бесполезных отходов в клубах едкого черного дыма и озерах крови. Мерзкая и страшная война в условиях, когда обществом правят расчет, обман и противоестественные законы абсурда всегда неизбежна и неотвратима. В разные времена и в разных уголках Земли ее с поразительной схожестью постоянно вызывали лишь две причины: безответственная, самоубийственная пассивность народа и чрезвычайная активность его внутренней оккупации. Именно такая война ворвалась в жизнь Анри и Мари, сокрушив их маленькое счастье, заставив перепуганных и недоумевающих спешно возвращаться в пока еще безопасную Францию.

***

- Быстрее! Быстрее, мистер! – звенел в стороне чей-то безупречный английский. – Спасайтесь!

Автомобиль медленно сползал в ров и, достигнув багажником дна, с оглушительным ревом опустился на крышу. Водитель-англичанин из другой поврежденной машины, не теряясь, бросился к перевернутому «Фольксвагену», тщетно пытаясь открыть хоть какую-нибудь дверцу. Внезапно, искра от оголившейся проводки! И вокруг автомобиля загорелось топливо, струящееся из пробитого бака. Анри попробовал пошевелить ногой, но тут же ощутил необычайно острую боль во всем теле. В этот миг он вспомнил рассветное небо, которое побуждало мысленно зацепиться за Всевышнего. Что это? Слабость духа или поиск последней надежды? Ответ разорвала на куски яркая вспышка пламени рядом. Разум неожиданно пленил образ надвигающейся войны. Как будто перед ним фронты немыслимых страданий и неминуемой смерти. А еще беспощадное пламя, которое пожирает все вокруг. Вот оно двигается из стороны в сторону и заносит свою адскую пасть над ним и его мечтой. Неужели все это происходит на самом деле? Боль! Пронзительная боль! Тело стонало, стремилось освободиться, а неистовый демонический огонь все приближался. И в это мгновение он почувствовал ее руку. Она будто толкала его в направлении разбитого кем-то стекла… И шепот:

- Анри… Анри…

- Быстрее, мистер! – тот самый голос англичанина звучал совсем рядом. Именно он, крепко обхватив неподвижную левую руку, тянул его из горящего автомобиля.

Огонь распространился на весь кузов в ту минуту, когда тело обдало неожиданной мартовской прохладой. Снаружи Анри быстро пришел в себя и, оттолкнув руку англичанина, бросился назад к машине.

- Мари! Мари!

Но пробраться к ней уже было почти невозможно. В какую-то секунду он увидел среди бушующих языков огня свою жену. Ее лицо покрыл большой ожог, но она все еще была жива.

- Мари! Держись! – Анри попытался пролезть в отверстие, из которого вытянули его самого.

Позади снова завопил англичанин. Анри же продолжал попытки дотянуться до руки Мари. Вот он, преодолевая острую боль, пролез в раскаленный салон. Сквозь стену густого черного дыма он не видел ласкового солнца, что лучами пробивало остатки странных туч. Ничего не видел, кроме нее несчастной, нуждающейся в его помощи. Слышал лишь крики и звуки пожарных сирен снаружи, ощущал собственные горячие слезы и ускоренное биение сердца.

Еще чуть-чуть, еще одно усилие, и они оба будут спасены! Анри схватил жену за руку и только сейчас заметил, что ее ноги безнадежно зажаты между прогнувшейся дверью и передней панелью. Мари была обречена. Мгновенно все вокруг будто замерло и остановилось. Анри посмотрел в ее слегка приоткрытые глаза. В них он увидел лишь болезненное отражение самого себя. А еще эти глаза умоляли его спасаться самому.

- Мари! Нет, Мари! Я не позволю! – из последних сил он бросился колотить окровавленными руками проклятую панель в надежде проломить слегка расплавившийся пластик. Анри рвался вытянуть ее любой ценой, несмотря на вспышки, которые тем временем заметно участились. Сквозь боль, сквозь сталь, сквозь войну. Вдруг панель подалась внутрь, и он потянул Мари, почти бездыханную, ближе к себе…

Взрыв!

Один, за ним другой. Горячей волной его выбросило из автомобиля, от которого практически ничего не осталось. Гул и крики сменились полной тишиной и забвением. Пошел неожиданный и странный пенистый дождь. Настоящий управляемый ливень, сконцентрированный на небольшой площади вокруг места взрыва, который, однако, долго не мог погасить огонь. Огромные капли усердно били его изувеченное тело. Разум медленно угасал, а сердце… Сердце пылало где-то посреди остатков некогда белоснежного «Фольксвагена». Он закрыл глаза и перед ним предстал незабываемый взгляд, подаренный ею в день их венчания в величественном Соборе Парижской Богоматери. А еще взгляд из той ночи, когда впервые по-настоящему осознал, как сильно любил ее. И последний, расплывающийся в красно-черной дымке. Взгляд, который несколько минут назад навеки растворился в безжалостном пламени…

Когда пожарные закончили тушить огонь, и на место происшествия прибыла «скорая помощь», неподалеку от дымящего каркаса автомобиля неподвижно лежал человек.

***

Шесть лет пролетели как-то очень незаметно. Семьдесят два месяца постоянных перемен коснулись всех, в том числе и его. Неистовая война, ведущаяся с непримиримыми противниками демократии на Востоке старого континента, удивительным образом превратилась в такую себе обыденную угрозу. Где-то посередине между банкротством очередного банка и диагнозом о неизлечимой болезни. Сводки с фронтов об очередных жертвах мировой кровавой бойни закономерно перешли на третьи полосы официальных газет, а также в поздние ночные теле- и радиоэфиры. Мир за это время изменился и внешне, и внутренне. Но эта новая поражающе уродливая реальность и теперь мало кого волновала. Благо новых подкожных микрочипов-датчиков и полезность новых видов легальных наркотиков стали самыми популярными темами на весьма обширном пространстве от бытовой кухни до ежедневных собраний духовного раскрепощения в местах встреч власти с населением. Лозунг «Позаботься прежде о себе!» вошел в язык официальной пропаганды нового мирового порядка, требующего от каждого быть существом сугубо индивидуальным и независимым настолько, чтобы полностью искоренить понятия коллективности, взаимопомощи и милосердия. И Париж, уничтоживший в целях торжества европейской толерантности свои детские сады, школы, университеты, государственные медицинские учреждения, библиотеки, культурные центры, благотворительные организации и прочие подобные общественные структуры, был тому ярчайшим примером.

Никому не было дела до проблем и даже личности другого человека. Семья и брак превратились в ассоциацию свободных организмов и союз нескольких особей соответственно. Уже подрастало целое поколение забавных детишек, которые никак не могли определить свой пол и самостоятельно, без интереса и участия родителей, обращались за определяющей консультацией к частным офисам гендерного планирования. Уже полностью сформировалось абсолютное безразличие к совершающемуся на глазах прохожих самоубийству на улице или в доме. Спешно и без осуждения были закрыты все похоронные бюро и тихие кладбища, а вместо них в центре любого поселения безостановочно работала огромная печь крематория. Единственным повседневным фактом, который еще сохранял признаки хоть какой-то общности, был строгий и неумолимый денежно-товарный расчет. Все определяли деньги. Абсолютно все – материальное и нематериальное – получило свою цену и вращалось в замкнутом цикле купли-продажи.

Так, никому не было дела до одного странноватого немолодого мужчины, который, как и раньше, плохо владел французским языком, но недавно успешно оформил союз нескольких особей и ассоциацию свободных организмов с некоей парижанкой по имени Валери с хорошим кредитным статусом. Также в ассоциацию вошли ее маленькая дочь от предыдущего союза нескольких особей и три персидские кошки, владеющие сотней акров пригородной земли, доставшихся им по системе равного распределения имущества между всеми членами ассоциации в ходе ее юридической ликвидации. Ничего интересного в их отношениях не было. Просто среди тысяч других она наиболее подходила его собственному кредитному статусу. Без особого труда, будучи инвалидом какой-то там группы в условиях тотальной военной мобилизации взрослого мужского населения, он нашел пристойную работу в городском архитектурном бюро. После нескольких месяцев прилежного усердия в неоплачиваемое дополнительное время, мужчина «вырос» до должности старшего помощника главного архитектора Парижа. Проектировал, руководил возведениями, но в основном работал над реконструкциями разрушенных частыми бомбежками столичных строений. Его штучно поддерживающемуся нейростимуляторами вдохновению и профессионализму охотно покорялись остатки старинных дворцов, соборов и памятников, которые восстанавливались с вполне стратегической военной целью. Они не были нужны никому, и никого не интересовало соблюдение полного их сходства с подлинными проектами. А для него самого это был лишь рутинный труд, приносящий кредитные бонусы и ежемесячную заработную плату. Во всяком случае, так он говорил самым любопытным.

Он пытался убедить себя, что в принципе такая жизнь прекрасна. Но подобные мысли немедленно вызывали резкий приступ тошноты. Что-то глубоко подсознательное и почему-то болезненное проснулось в его голове в попытке найти выход наружу. Что-то путем физического расстройства протестовало против успокаивающих внутренних заверений. Порой, после пробуждения от сна, его посещали странные воспоминания с неизвестными образами, а иногда из уст вырывались непонятного происхождения слова.

Новые раздумья дополнила и недавняя находка. На обгоревшей обложке старого литературного журнала, который он нашел среди развалин разрушенного авиационным снарядом университета Сорбонны, было написано: «Все, рано или поздно, заканчивается. И в большинстве случаев этот конец слишком простой и предсказуемый».

***

То был первый день июня обреченного быть последним года. Утро неожиданно для всех оказалось прохладней вчерашних прогнозов погоды. В памяти Анри, словно остатки красочного сна, шевелились удивительные картинки. Яркие, реалистичные, будто воспоминания из жизни. Но чьей? Неужели его? Но если так, то когда же все это происходило? Поседевшие виски выдавали скрытые попытки разобраться в происходящем. Тщетно заставить себя хоть что-то понять. Бездна беспамятства разделяла его нынешнее состояние и то, что, будучи лишь догадкой, оставалось под каким-то надежным замком в неведомых коридорах подсознания…

Шесть лет тому назад, по глубоко личным, наполненным отчаянием причинам, один бедный, разбитый горем мужчина обратился за помощью к профессору Клеману, который недавно запатентовал любопытнейшую в области медицины машину – УСОП. Устройство световой очистки памяти, лицензированное оружие против суровых законов реальности! Парадокс, но вопреки тысячелетним пророческим предупреждениям великих своих веков, лишая прошлого, оно кардинально изменяло изуродованные судьбы всех, кто прибегал к его свойствам. Иногда с позитивным, иногда с негативным, но однозначным результатом – полным внутренним перерождением. УСОПшие почти всегда получали уникальный шанс начать другую, более спокойную и легкую жизнь, исключающую былые невыносимые страдания. Почти всегда.

Пару месяцев назад у себя дома Анри нашел пожелтевшие листы контракта с клиникой любезного профессора и увидел под ним свою подпись. Именно после этого к нему начали приходить те странные образы в памяти. Что же навеки запечатала в его голове та едва заметная мягкая фотонная вспышка? Какое прошлое она скрыла и почему? Только сейчас Анри всерьез задумался о том, кем он есть на самом деле без своих собственных воспоминаний. Заблудившийся человек, сознательно отказавшийся это осознавать. Кто же он? Настоящее ли его имя? Его ли эта работа? Эта ли тонущая в пучине проклятой войны страна – его настоящий дом? Его ли эта жизнь? За приливом подобных болезненных мыслей обычно приходила еще одна, более беспощадная – как же это жутко существовать безвести. Безвести в будущем. Со временем множество иных картин-воспоминаний, претендующих на некую суть его прошлого, стали все чаще проявляться в форме внезапного и продолжительного наваждения. Всех их что-то объединяло. Что-то, связанное двумя высохшими мазками чернил в контракте с клиникой Клемана много лет назад. Долгими, освещенными ракетными залпами на юго-востоке, ночами он мучился в неопределенных предчувствиях. Что-то должно произойти! Воспоминания, выжженные с целью забвения, понемногу просвечивались среди пепла пустых размышлений ни о чем, ставали невыразительными ассоциациями с кем-то или чем-то нынче его окружающими. И так, как появлялись, исчезали, не оставляя возможности поймать и удержать хоть одно. Подобное воспоминание разбудило Анри вчера ночью, вызвав протяжное и громкое «почему» на весь почивающий дом…

Первый июньский день. Он шел по аллее искусственных кленов, освещенной не греющим именно сегодня солнцем, которое старательно пробивалось сквозь тяжелые серые тучи. Все выше и выше поднималось оно, злостно ослепляя глаза спешащим куда-то прохожим в моменты прояснения. «Остановитесь! Подождите!» - будто кричало солнце. «Посмотрите на меня! Тянусь же к вам, неблагодарным!». Но куда там. Цивилизация давно отвергла язык Гелиоса. Что такое для людей современных какое-то там солнце? Однажды оно непременно погаснет, и они вычеркнут его, воспетого поэтами животворное начало, из своей памяти  посредством УСОП. Как впрочем, и замученную ними же родную планету. Вычеркнут жирными инверсионными следами ракет в разодранной атмосфере на пути к новому дому с такой же наивной звездой рядом. Простой и предсказуемый конец.

Андрей…

Он остановился от одного слова, которое неожиданно прозвучало то ли с глубин Вселенной, то ли в его голове. Ласковые лучи играли с его изможденным морщинистым лицом. Он улыбнулся и закрыл солнце перед собою рукой.

Какое странное имя? Андрей…

Однако, неугомонный свет пробивался сквозь костлявые пальцы. Будто рвался обнять его всего. Такой приятный и нежный. Андрей! Да, сегодня он будет Андреем. Какое красивое и будто… будто родное имя. С последней мыслью он жадно вдохнул свежего воздуха, подаренного ветерком. Игра со светом из-за туч продолжалась пока вспышка на горизонте не ударила в глаза. Резко, внезапно, как у профессора Клемана в клинике, шесть лет тому назад.

Неестественное сияние будто пронзило его насквозь. Там, далеко на юго-востоке, уверенно маршировали Страх и Смерть. То была такая знакомая и нынче обыденная для всех вспышка от ядерного удара, за которой на небосвод начинал медленно ползти огромный гриб – вестник очередного навеки уничтоженного города. Прохожие в этот миг беспомощно оценили впечатляющие контуры выросшего на горизонте чудовища, а затем быстро разбежались кто куда. Удар был очень близким к границам двухсоткилометровой зоны безопасности Парижа. Именно поэтому каждый находящийся на улицах в эту минуту срочно нуждался в любом, даже самом примитивном укрытии. А где-то там, в самом сердце мировой бойни, тысячами напрасно погибали чьи-то родные и близкие. Умирали и умерщвляли других за пустые, абсурдные, но чересчур корыстные идеи тысячелетних упырей. Именно там, чьи-то окровавленные, дрожащие пальцы, исполняя смертельные приказы мировую власть предержащих, беснующихся в ритуальном торжестве от происходящего, нажимали кнопки запуска баллистических ракет.

За вспышкой спустя несколько минут послышался невыносимый для слуха грохот, будто над микрофоном рвут на части крепкую ткань. Затем задрожала земля, от чего некоторые, в том числе и Андрей, не удержались на ногах. Падая, он ударился об каменный бордюр. Люди, спрятавшиеся в кафе неподалеку от него, как ни странно, ничего не заметили, хотя быстрее всего просто притворились. Во всяком случае, никто из укрывшихся даже и не подумал хоть чем-то помочь нуждающимся в том.

 «Что происходит?» - Андрей постепенно приходил в себя. Облокотившись на руку, он испуганно оглянулся вокруг. И вдруг, отчетливо, словно еще один, на этот раз его личный, удар: «Ты должен двигаться дальше…»

Андрей вскочил на ноги и застыл на месте. Откуда эти слова? Такие знакомые. Да-да, он уже слышал их когда-то от… От кого-то… Но, от кого же?! Он снова попытался вспомнить. И опять те неощутимые внутренние барьеры!

- Да что же это такое?! – громко крикнул Андрей и, слегка отряхнувшись, неуверенно пошел дальше по аллее.

В середине прошлого месяца муниципалитет отрядил их бюро на реставрацию собора, наиболее пострадавшего от недавних налетов боевой авиации. Такое поручение не было чем-то неожиданным или неординарным. Как необыкновенно старательная команда планировщиков их контора за небольшой промежуток времени в условиях непрекращающихся бомбежек полностью восстановила церковь Пресвятой Марии в окрестностях города. Высоко оценивая заявленный талант, местная власть часто направляла их на подобные реставрации, казалось бы, безнадежных руин, некогда составляющих единое культурное наследие некогда совсем иного, чем в это время народа. Немые свидетели истории – особенно эти величественные религиозные строения – чем-то манили и вдохновляли Андрея. Их стены, опаленные огнем времени, сберегли на себе красноречивые отпечатки целых эпох и поколений. Большинство из них безвозвратно поглотила свинцовая и радиоактивная пыль Последней Войны. Хотя даже незначительные уцелевшие обломки тотчас проецировали в его воображение всю красоту целого здания до мельчайших деталей. Андрей знал, что для властей и нынешнего общества они равным счетом ничего не значили. А дорогостоящие восстановительные работы имели вполне практичное объяснение – во весь рост эти соборы и церкви успешно и надежно защищали отдельные важные, принадлежащие местным миллиардерам промышленные районы города от парящих боеголовок. А еще их крыши можно было очень эффективно использовать для размещения зенитной артиллерии.

Однозначно по причине полного человеческого равнодушия и умопомешательства был уничтожен неповторимый Собор Парижской Богоматери, знаменитый Нотр-Дамм. Как сообщали центральные «Новости, говорящие Правду», год назад под натиском наступающих орд противника пал могущественный Четвертый Рейх и в сторону Елисейских полей нацелились их ядерные аргументы. Тогда, сбежавший из выжженной неизвестным вирусом Италии, Папа Римский Некто XXI выторговал уникальную возможность сберечь в своей новой резиденции под Эйфелевой башней присвоенные некогда Ватиканом сокровища тамплиерской ростовщической своры в обмен на уничтожения этого собора. Душа понтифика ничуть не страдала, когда в пятидневном огне, охватившем величественный храм, даже блуждающие здешние зеваки нередко слышали стенания и плач беспомощного Квазимодо и несчастной Эсмеральды. Да и повод для оптимизма властей в такой ситуации нашелся – внутри Нотр-Дамм сгорели последние в стране бумажные книги, замещение которых электронными аналогами занимало уже почти столетие. Но когда германское ополчение успешно потеснило врага к исходным боевым позициям от того же первосвященника подоспело своевременное предложение о немедленной реставрации собора. Так, на всякий случай.

До сегодняшнего дня неизвестная сила постоянно притягивала Андрея к этому месту. Будто что-то чрезвычайно важное для него состоялось здесь или, возможно, еще состоится.

- Эй! Где тебя носит?! – хриплый голос главного архитектора прозвучал за его спиной, спутав все мысли.

Андрей, не оглядываясь назад, бегло осматривал почти завершенную работу. Вокруг суетились уборщики строительного мусора, а некоторые рабочие вместе с прорабом что-то горячо обсуждали со своим подрядчиком. Реставрация подходила к концу.

- Кажется, я немного опоздал, – растерянно произнес Андрей и повернулся лицом к начальнику. – Слушаю вас.

- Слушай, слушай! – явно раздраженный главный архитектор едва сумел подкурить трубку. – Ты, а не я должен осмотреть весь этот хлам! Без тебя я уже полчаса занимаюсь чем угодно, но не своей работой. Мэр ждет звонка. Так что давай чертежи, и поезжай-ка наверх. Нужно еще раз хорошенько взглянуть оттуда.

Андрей почувствовал странное дрожание в голосе своего начальника, будто тот был чем-то встревожен. Да и задание подняться на высоту с целью дополнительного осмотра, когда работу уже оценивали со спутниковых данных в мэрии, выглядело как-то странновато. Не торопясь он достал из кармана электронный мини-планшет и протянул его архитектору.

- Советовал бы тебе поторопиться, - начальник принялся рассматривать планировку здания на мониторе. – Сегодня, наверное, будет еще не одна вспышка. А там, наверху, это опасно.

Андрей направился к огромному подъемнику с открытой платформой. Работу нужно доделать. Но… Снова эти мысли! Одна тревожнее другой. И тут внезапное, не совсем упорядоченное воспоминание. И еще одно. Неужели…

Он должен подниматься. Ступив на платформу, Андрей взволнованно нажал кнопку подъема. Послышалось легкое щелканье, и магнитная ось немного задрожала, уверенно толкая ее вверх, на заданную высоту. Вот оно что! Улыбаясь про себя, он провожал взглядом удаляющихся от него людей внизу, которые почему-то спешно начали собираться возле главного архитектора. Через минуту к ним присоединились еще пятеро человек в коричневой строевой форме и в отражающих властвующий статус фуражках. Скрежет металла и посвистывание проводов вокруг прекратились совсем незаметно. Барьер профессора Клемана все-таки дал сбой. Что-то неожиданное, но давно желанное, наконец, поднялось из глубин подсознания и заняло свое законное место в памяти. Все это время УСОПший, он будто воскрес. Очередная вспышка на юго-востоке заставила бывшего непоколебимого мечтателя вспомнить все.

Он сомневался, и ноги едва слушались его. Все тело, сделавшись в один час неимоверно тяжелым, будто отказывалось исполнять освободившуюся волю разума. Сердце потеряло прежний ритм, а скованная душа рвала цепи былого сознания. Именно в этот миг коварная память, словно легкая волна утреннего морского прибоя, выбросила яркое воспоминание из прошлого…

Небо полностью затянули густые тучи. Вокруг потемнело. Как тогда, ровно шесть зим тому назад…

Горькие слезы катились по его щекам. Помнить значит жить. А жить значит всегда бороться. За свое будущее, за свою мечту. Но, боролся ли? Достиг ли чего-то? Осуществил ли то, о чем действительно мечтал? Вот он над теми, кто внизу. Но определяет ли это хоть что-нибудь? Как далеко сбежал от остальных? И кто оценит это? Нет матери. Нет Мари. Нет друзей или близких. Да и Анри, тот самый вымышленный счастливый человек, куда-то исчез. Больно осознавать подобное с высоты бесполезно прожитых лет. Выдержит ли все это простое человеческое сердце?

Он посмотрел в небо, украшенное участившимися вспышками. Каждое воспоминание в мельчайших деталях пролетело перед влажными глазами. Внезапно пришло осознание, что именно сейчас дышится как-то свободно и непринужденно. Нет розовых идеалов, слепой веры и наивных убеждений. Есть только суровая реальность – на этой земле он чужой для всех, и это не его родной дом. Ведь родина не там где бросает якорь мечта. Она там, где неспокойная душа заставляет двигаться, стремиться к лучшему, совершенствуя мир и самого себя. От разнообразных мыслей сильно кружилась голова. А ведь здесь он давал святую клятву беречь ту, которую потерял! Вот почему это место так притягивало его.

Собор, возвышающийся над очевидной безнадежностью этого угасающего мира, который, без всякого сомнения, навеки оставил Творец. И он, над собором, внимающий зову внутреннего освобождения. Одна женщина, которая растерянно смотрела на растущие силуэты ядерного чудовища на юго-востоке, невольно взглянула на строительную вышку и, вскрикнув, потеряла сознание. С платформы подъемника падал человек.

Последнее, что мог видеть Андрей это мрачную панораму Парижа на фоне свинцового небесного полотна. А еще образ сидящей матери, сложившей руки на коленях и слегка наклонившей голову, дабы спрятать от любопытных глаз свои слезы. И лицо несравненной, любимой Мари. Мысли, мечты, покинутая Родина, холодный Париж, война, вспышки, профессор со своим устройством и… собор. Мама, зовущая уставшим взглядом, Мари, влекущая лучезарной улыбкой, и… собор. Такой прекрасный, такой вечный. А затем – черная безмолвная пустота.

Минуту спустя, главный архитектор уверенным, бодрым голосом объявил собравшимся рабочим, представителям мэрии и прохожим о торжественном открытии восстановленного собора. Как сообщил он безмолвствующей публике, специальным решением властей отныне все подобные церемонии должны были сопровождаться символическим жертвоприношением участника реставрации, что и было проделано впервые. Громкие короткие аплодисменты разбудили спящих неподалеку бродячих собак, мгновенно заинтересовавшихся лежащим в луже крови человеком. Через мгновение возле него появились четверо санитаров-крепышей. С равнодушием, полагающимся профессии уборщиков биологического мусора, они положили тело внутрь большого пластикового контейнера и погрузили его в припаркованный неподалеку оранжевый грузовик. Затем машина тронулась в направлении городского крематория и через мгновение исчезла за углом все того же переполненного прячущимися людьми кафе. Надвигающийся невыносимый грохот и дрожь земли закономерно заставили всех остальных снова спешно искать себе убежище.
 
2013 г.