Ариф Сапаров -Ангел в солдатской ушанке

 Ариф САПАРОВ- АНГЕЛ В СОЛДАТСКОЙ УШАНКЕ   29 февраля 1942 года       

   Страницы блокадного дневника ленинградского  военного журналиста и писателя Арифа САПАРОВА, автора легендарной героичской хроники "Дорога жизни".
   Впервые публикуется полный текст записи от 29 февраля 1942 года.
Примечания и послесловие Татьяны Алексеевой.   

               
    Так получилось, что я вернулся из  армии Федюнинского вдрызг больным.  Залихорадило меня я еще в Оломне [1]. А потом,  когда переезжал в открытой машине через Ладожское озеро на ледяном ветру, меня вконец прохватило. Начался озноб, а к вечеру жар.
     - Ну, что ж, - хмуро  сказал редактор, - отлеживайся. Но к завтрашнему нужна полоса о боевых  успехах  федюнинцев. Сам понимаешь  - все ждут информацию о наступлении.
     Выпотрошив редакционную аптечку и наглотавшись жаропонижающих, я, лежа на казённом диване, в полуобморочном состоянии строчил отчет о командировке на боевые позиции Федюнинского.
    Очерк  всё-таки непостижимым образом соорудил, но разболелся так, что уже встать и двигаться   был не в состоянии. Приходя в себя,  я с тревогой и отчаянием  поглядывал  на подоконник, где лежала аккуратно завернутая в нацистскую газету «Фелькишер Беобахтер» посылочка с тремя пакетами пшенного концентрата от лейтенанта Сережи Пронякина.
    Та посылочка, которую я согласился доставить в Ленинград его голодающей старушке матери.
    Хороший был парень Серёжа и  отказать ему я не смог Запомнилась печальная сережина улыбка: « Маме – в прошлом учительнице немецкого языка – занятно будет почитать изречения Геббельса».
      «Фелькишер Беобахтер» мы  изъяли на допросе  у  пухлого немецкого интенданта, тот был смертельно напуган и клялся, что газета оказалась в его вещах  совершенно случайно
      .Между прочим посылочку с концентратом пшенной каши Сереже было нелегко организовать. Он отказывался от ужина, когда все шли в офицерскую столовую военторга, обменивал талоны на сухой паек.
     И что же ? всё  зря ?

      Едва очухавшись, я  отправился  пешкодралом  в дорогу  дальнюю - на  Петроградскую сторону, где в старом доме на Лахтинской жила серёжина мама. По нынешним-то временам путь немалый, часа полтора ходу.
     Доплёлся …. В темной парадной я чуть было не споткнулся. Прямо на полу, рядом с обледенелой батареей парового отопления лежали рядышком три мертвеца. По-видимому, двое мужчин и подросток, укутанные в белые саваны.
     Нынче в Ленинграде это никого уже не удивляет. Часто именно так и хоронят: закутают в белую простыню, вытащат в парадную или к воротам – на большее просто не хватает сил. По улицам ездят специальные машины - забирают и увозят трупы.
   
     Кое-как поднявшись по скользкой лестнице до площадки третьего этажа, я вынул карманный фонарик. И оказалось, что квартира Валентины Васильевны  еще выше, на пятом этаже.
     С трудом я нашел нужную дверь, подергал за холодную ручку звонка. Слабо звякнул в прихожей колокольчик.  Никто не отозвался. Тогда я встал спиной к двери и принялся  что есть мочи колотить ногами. И внезапно почувствовал, что дверь открыта. Может быть, задвижка сама отошла от моих ударов.
    Валентину Васильевну я нашел на кухне. Она сидела за столом в какой-то странной, противоестественной позе, с низко опущенной головой и мне сперва показалось, что она  спит. Но это был не сон.            
     Валентина Васильевна была мертва и – по-видимому – далеко не первый день
     На столе я увидел синий конверт с хорошо известным мне сережиным адресом: полевая почта 4976, литер «П», младшему лейтенанту Сергею Платоновичу Пронякину. Рядом с конвертом лежало  неоконченное письмо. «Прощай, мой Сереженька, твоя мама умирает позорной голодной смертью», -  с этих слов начиналось послание сыну…,   Читать дальше я уже  не смог.
     В квартире было зверски холодно, почему-то гораздо холоднее, чем на улице.
     И  тихо…   
      Если бы дело было в мирное время, я бы, наверно, не смог сдержать слёз. От безысходности  от своего полного бессилия исправить  происшедшее.
      Но теперь слёз не было.
 
      Я  стоял и тупо размышлял, как лучше похоронить Валентину Васильевну, потому что сам Сережа не  может этого сделать. Адреса школы, где преподавала она немецкий язык, я не знал. Разыскивать управхоза  не имело смысла, - ничем он не поможет.
    Можно было бы поклянчить машину в редакции. Секретарь редакции, понятно, разозлится, заворчит, что бензина осталось десять капель, а ночью надо ехать за тассовским материалом, но если  рассказать ему все по-человечески, может быть, машину даст.
     Валентина Васильевна по-прежнему сидела за столом, вытянув руки с худыми тонкими пальцами. А я  обдумывал - что же делать дальше: как вырыть в мерзлой земле яму, чем рассчитаться с могильщиками.
     Неожиданно в прихожей звякнул колокольчик, хлопнула входная дверь.
     - Есть кто дома? – громко спросили из прихожей.
     Не успел я ответить, как на пороге кухни появилась маленькая синеглазая девочка. Мрачно взглянув на меня, затем на мертвую Валентину Васильевну, девочка нахмурилась.
     - Ну вот, я же знала, что зря пойду, а они настояли… Скажите, это вы отправляли заявление в начале января?
     - Какое заявление?
     - Насчет матери. Это разве не ваша мама? Вы лейтенант Пронякин?
     Я сказал, что заявлений никаких не писал, что привез для Валентины Васильевны посылочку от ее  сына Сережи, но опоздал.
     Мы познакомились…
               
               
     Пигалицу звали Ксюшей.
     В непомерно большой солдатской шапке-ушанке, в подпоясанном ремнем ватнике и стеганых солдатских штанах, она была похожа скорей на мальчишку, чем на девочку. Лишь русые косички, торчавшие из-под шапки, да тоненький, почти детский голосок выдавали, что это девочка.
     - Вообще-то я Ксения, - доверчиво сообщила она. – Ксения Ивановна Барышникова, но вы зовите меня Ксюшей. Меня все так называют…
     Ксюша сказала, что состоит в бойцах КБО при райкоме комсомола [2]. Правда, она ещё` не комсомолка.
     Когда я спросил Ксюшу, что означает КБО, она  изумилась: вот  те раз, человек не знает, что такое КБО, а еще военный! КБО – это комсомольский бытовой отряд. У них есть свой штаб, своя докторша Римма Самойловна,  и своя повариха  тетя Шура. Бойцы КБО ходят по квартирам, помогают больным и всем ослабевшим дистрофикам. Конечно, в первую очередь помощь оказывается семьям фронтовиков, это уж такое правило в КБО.
    Детская непосредственность и даже трогательная наивность каким-то удивительным образом сочетались в Ксюше с житейской умудренностью.
     Вдвоем мы подняли  тело Валентины Васильевны и перенесли его в комнату. Ксюша достала из шкафа две простыни, ловко завернула в них покойную. Партийный билет и паспорт Валентины Васильевны она спрятала к себе в сумку от противогаза.
     Мое намерение просить для похорон редакционную машину Ксюша отвергла:
      - Зачем же просить, раз у вас плохо с бензином? – сказала она. –
Мы ее похороним обычным порядком…У нас и транспорт имеется…
     Разговаривали мы по-людски,  пока на глаза Ксюше не попался  злополучный  выпуск «Фелькишер Беобахтер». Главное, я сам, собственными руками развязал Сережину посылочку, чтобы отдать пакеты с концентратом в распоряжение КБО, а газета осталась на столе, спрятать ее  мне и в голову не пришло.
     Ксюша взяла газету в руки, медленно  развернула, и тут я понял, что её дружелюбию конец. На первой полосе новогоднего номера «Фелькишер Беобахтер», как назло, был напечатан огромный портрет Гитлера.
     Ксюша долго и неприязненно смотрела на этот портрет, явно не решаясь взглянуть на меня, а когда подняла голову и взгляды наши встретились, я увидел на ее лице совсем новое выражение. Не было больше наивного простодушия и доверчивой заинтересованности к  командиру, который только что вернулся с той стороны, из армии Федюнинского. Было нечто другое, очень строгое и  жестковатое.
  . Напрасно пытался я объяснить, как  отняли мы эту злополучную газетенку у немецкого интенданта и как оправдывался он, заикаясь от страха. Ксюша слушала меня с плохо скрываемой враждебностью, холодно и отчужденно.
     Тогда я сказал, что могу, если нужно, вместе с Ксюшей дойти до штаба КБО. Ксюша наморщила лоб, соображая, нет ли здесь тайного подвоха, и согласилась.
     «Фелькишер Беобахтер» и пакеты с концентратом она спрятала к себе в сумку. Мы закрыли на ключ квартиру Валентины Васильевны. По лестнице мы спускались в молчании. Я - впереди, а Ксюша на две ступеньки сзади
     И ощущение у меня было такое, что в спину тебе нацелено острие штыка.
     Дошагав до улицы Красных курсантов, мы свернули влево.
     Штаб КБО помещался в угловом доме, где до войны была излюбленная студенческая закусочная. Ксюша  чуть помедлила, дождавшись, когда я открою дверь, и лишь после этого вошла сама. Бедная девочка, видимо,  и впрямь зачислила меня в гитлеровские диверсанты, которых время от времени вылавливают ленинградцы!
     В помещении КБО было заметно теплее, чем на улице. Посредине бывшего торгового зала возвышалась на кирпичном фундаменте самодельная печь- времянка. По обе стороны от времянки были расставлены  десятка два узких солдатских коек, заправленных байковыми одеялами. На стене висела памятка бойца комсомольского бытового отряда. «Не гнушайся самой черной работы», - успел прочесть я одну из заповедей.
     -Малявочка, ты чего так быстро? – спросила Ксюшу дежурная, сидевшая у стола.
     Ксюша, не ответив дежурной,  озабоченно задумалась. Чувствовалось, что ей хочется напрямик объявить, какую важную птицу доставила она в штаб, но почему-то она не сделала этого. То ли из-за слишком очевидной моей готовности отдаться в руки правосудия, то ли по другим, неизвестным мне соображениям.
 - Это корреспондент из газеты, - произнесла Ксюша каким-то  деланным тоном, не понять которого было бы просто невозможно. – Интересуется нашей работой.
     Дежурная по отряду, не обратив никакого внимания на этот тон, сказала, что ей очень приятно познакомиться. Я задавал вопросы, дежурная охотно рассказывала. Посидев немного рядом с нами, Ксюша выскользнула на улицу.
     Я догадался, зачем она ушла. Минут через пять скрипнула пружина входной двери, и  вместе с Малявочкой с улицы вошли три одинаково одетые девушки – все в ватниках и солдатских шапках-ушанках из серого сукна, все с зелеными противогазными сумками через плечо.
     - Разрешите ваши документы! – строго и требовательно сказала одна из девушек, а две других и Малявочка заслонили собой выход.
Документы мои были в исправности,  но полностью недоразумение разъяснил лишь звонок в редакцию.
     - Раз такое дело, - повезло тебе - собирай материал для очерка! – велел мне секретарь редакции, стремившийся из всего извлекать пользу для газеты.
     Мне понравилось, что никто из девушек не посмеялся над Малявочкой, не упрекнул ее за излишнюю подозрительность. Только сама она чувствовала себя обескураженной.
    Портрет Гитлера все разглядывали, как разглядывают обычно убитую на дороге змею. Гитлер был сфотографирован на фоне  рейхстага. Он стоял с вытянутой вперед рукой и с дурным чубом эпилептика, спадающим на лоб, - точь-в-точь такой, каким изображает его карикатурист Гальба[3].
     Затем я скомкал газетку и швырнул ее в огонь. Оглянувшись на Малявочку, я заметил, что она несмело улыбается. – Ну, я пойду, у меня еще четыре адреса, - повеселевшим голосом объявила Малявочка. Обращалась она к дежурной по отряду, но вместе с тем и ко мне, чтобы я уразумел, как много у нее работы.
     - Если хочешь, давай вместе пойдем? – предложил я. – Вдвоем мы быстрей все сделаем. Малявочка охотно согласилась.
    С  улицы Красных Курсантов нам нужно было возвратиться на Лахтинскую. По дороге Малявочка  без умолку рассказывала про свои дела. Поведав немудрёную  историю своего вступления в отряд, Малявочка  вдруг  вспомнила какого-то профессора Харитонова, которого навещала  несколько раз, пока его не вывезли на самолете. Старик был чудной и называл  её  Авророй, а на прощание  поцеловал ей руку ..  Больше всего она  удивилась тому – сколько у него собрано книг! Семнадцать с половиной тысяч – с ума  сойти! Неужели один человек, пусть даже  профессор, может прочитать такую уйму книг? Умолял последить за  ними, сохранить….
    -Ну уж это от нас никак не зависит - вздохнула Ксюша.
     Как  всё-таки  точно прилепляются у нас прозвища. Я шел с Малявочкой, внимал ее  нехитрым  историям и все думал про себя: а ведь и правда, она Малявочка - как говорится - « от горшка два вершка». Но при этом  сколько в ней душевного здоровья, сколько силы и железной убежденности в правоте своего дела!
     - Ты  бы рассказала мне, Ксюша, в чем обязанности бойца КБО? – спросил я Малявочку. – Какая главная ваша работа?
     Вопрос этот Малявочку  удивил. Покосившись в мою сторону, дескать, ну и ну - взрослый дядя, корреспондент, а не понимает таких простых вещей, - она пообещала: - Вот придем к Кустовым, и сами увидите…
    Семейство Кустовых проживало тоже на Лахтинской улице. Мы поднялись на четвертый этаж, постучали. За дверью квартиры Кустовых было тихо, и мы принялись снова стучать в четыре руки.
     Снизу послышались чьи-то шаги. По лестнице медленно поднимался невысокий человек в долгополой шубе на лисьем меху,..  Человек тащил обледенелое ведро с водой. Поравнявшись с нами, он  шумно отдышался, опустил свою тяжелую ношу
     - Померли они, зря ломитесь, - мрачно сказал он и, ни прибавив ни слова, пошел дальше. Ведро он держал обеими руками.
     - Нет, не верю! – прошептала Малявочка. – Я же с ней недавно сама разговаривала.
     И принялась колотить в дверь еще сильнее. Лицо у Малявочки  было огорченное и встревоженное.
     Открыла нам старая женщина.
     Сперва мы слышали, как возится она за дверью, безуспешно пытаясь сбросить тяжелый железный крюк с кольца, вздыхает, что-то  бормочет. Потом крюк был с великим трудом скинут, женщина, ни о чем не спрашивая, посторонилась и впустила нас в квартиру.
     О эта квартира Кустовых! Многое, наверное, забудется, если останусь жив после войны, но квартиру Кустовых я не забуду никогда.
     Это была  огромная коммунальная квартира на несколько семей, с длинным коридором, заставленным вещами, которым не нашлось места в комнате, с бесполезным теперь телефоном, рядом с которым висело овальное зеркальце, и с детской белой колясочкой, заброшенной за ненадобностью на громоздкий платяной шкаф. Все комнаты этой большой и, как видно, густонаселенной кврттиры, были теперь заперты и лишь в единственной, в самом конце коридора  ещё жили  люди.
     Три человека…
     В углу, на вылинявшей плюшевой тахте, лежала девочка лет восьми или десяти. Увидев в комнате чужих людей, она чуть приподнялась, откинув одеяло и старенькую меховую  шубейку, которыми была накрыта. Девочка ничего не сказала, ни о чем не просила, лишь выжидательно и не по-детски серьезно глядела на нас обоих.
     - Лежи, лежи, Катенька! -  открывшая нам женщина погладила ее по щеке, снова укрыв одеялом.
     Напротив Катеньки, на двуспальной никелированной кровати, лежал мужчина, по-видимому, глава семейства Кустовых. Лежал он с широко раскрытыми безумными глазами, не мигая смотрел в потолок, и, если бы не хриплое его дыхание, можно было подумать, что он мертв.
     - Кончается Семен Семеныч, - негромко сказала женщина. – Со вчерашнего утра бредит.
     Малявочка озабоченно нахмурилась, сразу поняв всё…Такое она видела ежедневно и реагировала сходу.
     Не тратя времени на сочувственные расспросы, Малявочка принялась действовать.  Потрогала остывшую печурку, приподняла крышку чайника, чтобы убедится, есть ли в нем вода.
     - Делать нечего, придётся варить ваш концентрат, - решила Малявочка. – Пронякиной он больше не нужен.
     Но сварить концентрат оказалось не так-то просто. Потому что у Кустовых не было ни  полена дров. Тогда Малявочка вывела меня в коридор, оценивающе осмотрела все вещи, и мы принялись снимать с петель дверцы платяного шкафа. Вернее, снимал их я, а Малявочка светила мне электрическим фонариком.
     - Чужой шкаф, не наш, - предупредила вышедшая следом женщина.
     - Какая разница! – решительно сказала Малявочка, и женщина сразу умолкла.
.     Спустя полчаса каша была готова. Когда вода в кастрюльке стала нагреваться, Малявочка хотела накрошить в нее два пакета с концентратом, даже вынула из сумки второй пакет, но затем раздумала и убрала его обратно.
      Запах пшенной каши для голодного нестерпим. Особенно действовал он на Катеньку, которая беспокойно задвигалась на своей тахте, все порываясь встать раньше срока. Семен Семеныч лежал молча,  глядя в потолок.
     Первую тарелку жиденькой каши, похожей скорее на суп, чем на кашу, Малявочка поднесла Катеньке. Она строго предупредила девочку, чтобы  та ела потихоньку, не спеша, но когда Катенька, обжигаясь и лихорадочно торопясь начала есть, невольно отвернулась к окну. Ксюша – конечно - сама была голодна, как были голодны все живущие в Ленинграде
     - Спасибо тебе, добрый ты человек! – сказала женщина, принимая из рук Малявочки тарелку. И вдруг заплакала, беззвучно и  горько сотрясаясь всем телом.
      - Ешьте скорее, остынет! – посоветовала Малявочка. – Римма Самойловна нам объяснила, что в горячем виде каша полезнее для организма. В ней больше калорий.
     Женщина перестала плакать, как будто и в самом деле испугалась потерять драгоценные калории. Тогда заплакала Катенька.
    - Еще-е-е! Тетенька, еще хочу каши! – попросила она у Малявочки, досуха облизав тарелку. – Ну хоть немножечко, тетенька! Совсем, совсем немножечко!
     Женщина хотела отдать дочери свою порцию, но Малявочка не разрешила.
     Оглянувшись на Семена Семеныча, который бормотал что-то бессвязное, с огорчением убедившись, что каши осталось в кастрюльке совсем чуть-чуть,  Малявочка взяла у Катеньки тарелку и добавила ей полную ложку. Затем, немного подумав, добавила еще одну ложку.
     У Кустовых  мы задержались надолго. Во всяком случае, пробыли гораздо дольше, чем рассчитывала Ксюша
     Сходили  за водой, выстояв очередь на соседней улице, - я принес ведро, а Малявочка два чайника. Попутно мы постояли в очереди у булочной, забрав для Кустовых хлебный паек на день вперед.
     На прощанье Малявочка долго беседовала с женщиной и с Катенькой, убеждая их, как важно держаться крепко, не падать духом. Уходя, Малявочка пообещала зайти на следующий день.
     Расстались мы с Малявочкой на улице, мне нужно было срочно возвращаться в редакцию, а Малявочка пошла на другой конец  Лахтинской, где ее ждали еще в двух семьях.
      - Поганое у них положение, еще хуже, чем у Кустовых, - сказала мне Малявочка. – Раньше вечера не освобожусь.
     Я ей посоветовал  прежде сходить в отряд и хоть немного отдохнуь.
     Малявочка вздохнула…  и  хмуро отмахнулась. – Чего уж там,  -   как-нибудь не рассыплюсь..
     Так и расстались.
     Совсем не факт что мой очерк о КБО будет напечатан.
    Редактор, прочитав его,  скептически поморщился: «Что это ты высокопарно  так их величаешь - БОЙЦЫ БЫТОВОГО ОТРЯДА? Так, тимуровки какие-то».

Примечания:
1.    О  встрече с А.В.Сапаровым в Оломне на Волховском фронте в феврале 1942 года пишет П.Лукницкий в книге «Ленинград действует» (М.:Сов.писатель, 1961, с.635).
2. Комсомольско-молодежные бытовые отряды были созданы в самом  начале 1942 года в целях оказания помощи населению и просуществовали до 1943 г.  Первый из них появился на Петроградской стороне. В течение  зимы-весны 1942 г. помощь получили 78 тысяч ленинградцев.
3. Гальба (Гальберштадт) Владимир Александрович (1908-1984).
     Феноменальный художник-импровизатор, обладавший     способностью запечатлеть облик человека одним движением руки, одной непрерывной линией.
     Ученик А.И.Кравченко, А.А.Рудакова. Блестящий иллюстратор и карикатурист. С 1939 г. сотрудничает с объединением «Боевой карандаш».
     В годы блокады почти каждый день в «Ленинградской правде» и фронтовых газетах появляются его  карикатуры. Был включен А.Гитлером в список «личных врагов». Присутствовал в качестве военного корреспондента на Нюрбергском процессе.



 
 
    
      
.