Бестолковая жизнь. часть 2. глава 13

Покровский позвонил Нине утром. Он принадлежал к числу людей, к мнению которых прислушиваются. И которых слушают. Им не нужно повышать голос, они могут позволить себе говорить тихо, уверенные, что их услышат. Таких людей можно встретить где угодно, их отличительная черта – воля. Они не гении – для этого они слишком нормальны, - не заговорщики, скорее – сибариты. Но, как правило, из этого могучего клана лидеров редко выходят лидеры явные, чаще это тайные советники, инквизиторы нового времени.

Покровский привык, что с ним считаются и вряд ли принял бы отказ от кого бы то ни было. Он стоял у окна в своем гнезде на тринадцатом этаже. Шел снег, на площади Восстания текла скованная морозом толпа. Перед Покровским расстилалась панорама города, взгляд фокусировался то на одной точке, то на другой, но на самом деле эти водянистые глаза не видели ничего – он был молчалив и отстранен. Дом ступенями поднимался в серый велюр неба, за антенны цеплялись тучи, вспарывая сизые утробы, полные обильных снегопадов. Большой город гудел, и за этим гулом Покровский различал другой отдаленный гул, словно на другой стороне планеты на берег обрушивались штормовые валы.

Он сомневался: стоит ли звонить сейчас, или все же выдержать паузу? Она отвергнет меня, думал он. Эта раздражающая мысль крепко засела в нем. Черт знает, откуда она взялась, но избавиться от ощущения неловкости, собственной нелепости, ощущения недалекого финала он не мог. Его стали мучить дурные сны, потом бессонница жуткие головные боли. Эти страдания имели природу сексуального наслаждения и в какой-то мере даже стали его потребностью. 

Ерунда, проблемы переходного возраста, убеждал он себя. Но, если бы только это… В какой-то момент Покровский оказался в опасной близости точки преломления, когда отчетливо понимаешь, что можешь изменить свою судьбу. Но как раз этого Покровский и не собирался делать, сопротивлялся этому. Отсюда все эти кошмары, чудовищные мигрени, перебои сердцебиения, когда до ужаса хочется увидеть ее. Если бы только он нашел мужество признаться себе, что наступает осень его жизни, медленно остывающий закат чувств.

Он покачал головой, с силой растер лицо сухими ладонями. Взглянул на город. Он был некрасив. Солнца снова нет, и этот приглушенный свет похож скорее на сумерки перед затяжным мраком, чем на утро.

Зима корчила гримасы. Покровский впервые ощутил себя стариком. Неприятное чувство. Да, время идет, и что самое страшное – время идет для всех.

Вспомнился сентябрь, Париж в мягкой дымке. Казалось, воздух соткан из кристаллов, они сияют, преломляя солнечный свет. Он рисовал для себя Париж сонным, архаичным, так что шумная суета авеню Монтень воспринималась им как экзотика. Париж так отличался от его города, мокнущего под осенними дождями!

Отели Carillon, Bristol, Ritz… Он выбрал Plaza Athena. Из окна его номера был виден сад с грушевыми аллеями, бордюрами из таволги, с кустами рододендрона и роз, и Эйфелевой башней на заднем плане. В послеобеденные часы он ходил в «Галерею гобеленов». Здесь он мог быть одни среди цветущей публики, парижских модниц, дизайнеров, художников, бледных молодых эстетов, светских львиц – в своем светлом одиночестве.

Вечерами он сидел в Relais Plaza, поставив локти на белоснежную скатерть, и рассматривая произведения Алена Дюкасса на темно-зеленых тарелках. К нему подсаживались дамы. Он плохо говорил по-французски. Они смеялись, раскрывая губы цвета бордо. Курили тонкие сигареты, старательно выговаривали русские слова.  Покровский испытывал насаждение эстета, глядя на все эти сумочки, перчатки, топы, расшитые бисером, плюшевые юбки, брюки капри, жакеты.  Он вдруг позавидовал художникам всех эпох, ему было грустно, радостно в эти дни как никогда, он лелеял свое одиночество… Покровский отошел от окна и направился к телефону. Ему не пришлось даже открывать телефонную книгу, он запомнил все номера Нины раз и навсегда. И в этом тоже было что-то фатальное.

***


В утренней тишине звонок прозвучал неожиданно громко. Нина натянула на голову одеяло. Ева пошевелилась, что-то невнятно пробормотала, и тут же в комнату полился алмазно-виридоновый свет с изумрудной подложкой, с серебряными подпалинами по краям.  Наверное, Алекс разыскивает меня, испуганно подумала Нина. Дьявол! Я все-таки осталась у Евы! Какая глупость! Нельзя было этого делать. В последнее время мы так мало бываем вместе, живем каждый своей жизнь, и он страдает от этого, я вижу. Мы так отдалились, но я не хочу потерять Алекса, он мой муж.

Нина посмотрела на часы – 9.15. Телефон не унимался. Нина вышла в прихожую.

- Але…

- Нина, доброе утро, - раздался голос Покровского. – Надеюсь, я не разбудил вас?

- Разбудили.

- Простите.

- Ничего. Мне давно следовало бы встать.

- Никогда бы не подумал, что вы ранняя пташка.

- Послушайте, к чему эти длинные предисловия? Я уже не сплю. У вас ко мне дело?

- Да… можно сказать и так. То есть, это не связано напрямую с организацией выставки.

- Может быть, косвенно?

- Косвенно? Хм, косвенно, пожалуй… да. Мы могли бы встретиться, обсудить некоторые деталь.

- Звучит не как предложение, - Нина усмехнулась, - а так, словно это уже решенное дело.

- Нина, вы, кажется, не любите прелюдий? Давайте встретимся на набережной Бодлера, в кафе Санвэй. Я очень прошу вас об этом.

- В котором часу?

- О, Ниночка! Час вы определите сами. Когда вам будет удобно. Я соглашусь с любым вашим решением.

- Как на счет одиннадцати часов?

- Вам надо так мало времени, чтобы собраться?

- Нет, просто я быстро вожу машину.

Отделаюсь от тебя и поеду, наконец, к Алексу, подумала она.

Когда Нина вошла в комнату, Ева еще спала. Лежала на боку, неестественно заломив руки, высвободив ногу из-под одеяла – бежала куда-то. Пряди волос скрывали ее лицо. Нина с грустью смотрела на нее. Жизнь – не совсем то, что мы привыкли видеть. Случается, простые вещи имеют сверхъестественную суть, а слова – магический смысл. Разве ты не чудо, Ева? Глядя на тебя, я не могу отрицать, что бог живет в каждом из нас.

Ноги замерзли. Нина на цыпочках приблизилась и забралась в постель. Сумерки января с запахом ванили. За ночь на стекле раскрылись лотосы, острые грани мерцают голубым. Нина поцеловала Еву в висок. Когда мы спим, мы беззащитны.

- Я могу убить тебя, - прошептала Нина, - но ты даже не почувствуешь этого.


***

Покровский прошелся по комнате. Она согласилась приехать. И этого дольно. Нельзя желать всего, ибо то, что полно, может стать пустым. А природа не терпит пустоты. Качнутся пояса измерений, и можно не найти себя там, где уснул накануне. Она согласилась приехать, она приедет… Покровский вдруг расхохотался. Он ощущал себя так, словно он снова молод и впервые идет к женщине. Старый ты идиот, с укоризной сказал он себе, неужели ты и вправду на что-то рассчитываешь?


***

Нина затормозила недалеко от памятника Бодлеру, мастеру слова несчастного девятнадцатого века, поэту, освистанному и проклятому толпой. Вышла в бессолнечный день, где снова падает снег. Постояла, вдыхая мороз, кричащий на все голоса город, вид своих следов на снегу, саму себя. Река укрылась подо льдом, но здесь, на набережной, воздух  как будто навеки отсырел, прозрачный, терпкий, с невнятными запахами. Кусты акаций спали под снегом, сквер напротив стоял в серебре и ледяном мехе. Тучи сползали все ниже. Было около одиннадцати, Нина знала точно, что Покровский уже в кафе и ждет ее. Она не торопилась. Пошла вдоль чугунных заграждений, глубоко засунув руки в карманы, мимо старых домов, где жили когда-то адвокаты, врачи, музыканты, где собирались на пирушки юнкера. Нина думала о странностях жизни, ветер холодил лицо и шею.

Она натянула шарф до подбородка, и вдруг взгляд ее упал на куполок церквушки в строительных лесах, где кружили беспокойные галки. Внезапно в память ворвался один давний день, так схожий с этим. Сердце колотилось, что-то случилось в эту минуту, Нина опаздывала. Она не знала – куда, но нужно было нагнать тот день, повернуть его вспять. Тогда так же шел снег, так же кричали птицы, солнце скрывалось за тучами, и Иван говорил о каких-то пустяках, и о самом главном – о том, что не оставит ее. Да, он когда-то поклялся, но ведь она ничего не обещала ему.

Если бы не ее болезнь, если бы не разлом в ее душе, быть может, сейчас они были бы вместе… Иван, наверное, единственный, кем я по-настоящему дорожу, подумала Нина, но он никогда не вернется, потому что прошлое неповторимо.

Она вздохнула и направилась прямо в кафе Санвэй. Вокруг была снежная пелена – в городе и в сердце. Нина вошла, и ее окутала теплая фланель ямайского рома. Внутри оказалось совсем мало посетителей. За круглым столиком сидел Покровский. Не видя Нину, он опрокинул стопку и вдруг обернулся. Она стояла прямо перед ним с этим мрачным, так влекущим его взглядом. Он поднялся ей навстречу, улыбаясь немного рассеянно и виновато, провел большой ладонью по коротким седым волосам, и этот жест сказал о тихой радости.

- Вы уже здесь? – сказала она глухим голосом, так идущим к ее сумеречному виду. – Вы пунктуальны.

- Не совсем, Нина Андреевна, я здесь уже полчаса, все боялся опоздать. Не мог усидеть дома… Хорошо, что вы здесь.

- Я не очень-то стремилась сюда.

- Но, ведь пришли.

- Да, пришла…  Знаете, я не заметила у входа вашей машины.

- Она сейчас в автосервисе, - Покровский сделал неопределенный жест рукой.

- На чем же вы приехали? Такси?

- Нет, зачем, меня привез зять.

- И как долго вы намеревались сидеть здесь?

- Не знаю, - он развел руками. – До того момента, как увидел бы вас.

- А если бы я не пришла?

- Знаете, от людей всегда чего-то ждешь. Я надеялся, что вы придете.

Подошедший официант быстро и аккуратно поставил на столик два кофе. Когда Покровский процитировал Блока, Нина отвернулась и посмотрела на бармена, который смешивал напитки. Она догадалась, о чем пойдет речь.

…Всепроникающий теплый свет, изумрудные листья зимнего сада. Стебли причудливы, листья так тонки, что свет проходит сквозь них, и они похожи на пластины янтаря. Небольшие каменные статуи декорированы мохом. Где-то в глубине притаился фонтан, его не видно, слышен приглушенный плеск. Модель, которую она снимает, безупречна, и она как акула сужает круги, а постановщик съемки, Кельвин, американец, смотрит на модель просто как на материал. Безусловно, у них разные подходы к работе. Юношу зовут Игорь, он работает, изменяя образы, перевоплощаясь, работает до изнеможения, до ломоты в суставах. Но это – ничто, это сокрыто, а конечный продукт их совместной работы – красота, красота во всех ее проявлениях, красота, максимально приближенная к совершенству. Красота – магия, колоссальная сила, и только она смысл всего сущего для Нины. Нина, вооруженная фотоаппаратом, чудо как хороша в платье зеленого шелка, красных босоножках со стразами, с коралловым браслетом на тонкой руке. Изящная женщина. Образ Лолиты. Невинные детские губы, созданные для поцелуев. Злые глаза. Игорь – очень хорошая модель. Он не только чертовски хорош собой, он умен, и это придает его лицу благородство, внутреннюю силу. Нина снова подумала, что не ошиблась в выборе модели. Ей как воздух нужен контракт с одним из этих глянцевых журналов!

Почему вспомнился именно тот день? Теплый свет, изумрудные листья… где-то прячется фонтан.

- Кельвин, дай попить, - просит Нина, не отрываясь от объектива.

- Что?

- Я хочу пить, Кельвин. Вода!

- А! Вода!

Он быстрым шагом идет к столику, берет бутылку минеральной воды.

- Кельвин тебе следовало бы больше говорить по-русски, - констатирует Нина. Тот смеется, морща нос. Собирается веер морщин вокруг бледно-голубых глаз.

- Хорошо! – соглашается он. – Для тебя, Нина.

- Ты молодец.

- А ты говори инглиш.

- Хорошо, Кельвин, для тебя.

- Нина Андреевна.

- Да? – Нина подняла глаза. Голова Покровского будто плыла в дыму сигареты.

- Вы когда-нибудь занимались подводным плаваньем?

- Что вы! Я плавать не умею. Я боюсь воды.

- Я мог бы помочь вам справиться с этим.

- Каким же образом?

- Например, пригласить вас в Египет. Знаете, что в переводе с арабского означает Шарм-эль-Шейх? Залив шейхов. Он по-царски прекрасен. Море, сокровища Синая, Великие пирамиды, храмы в Луксоре.

- Я бывала там, - Нина вздохнула. – Бывала… с мужем.

- Посмотрите туда. – Покровский взял ее за подбородок и повернул ее голову в сторону окна, где синел прямоугольник зимы, и все так же падал сырой снег. Она освободилась из его жестких пальцев.

- Что это значит?

- Здесь зима, холод. Я думаю, этот город виноват в том, что будни так однообразны. Ниночка, я предлагаю вам сказку.

- О чем это вы?

- О Египте.

- А как же выставка?

- Все организуют мои помощники.

- И кто же ваши помощники?

- О, это достойные люди. Они знают свое дело, знают законы.

- Занятно. А вас не смущает, что я замужем?

- Ниночка, я не хотел вас обидеть, поверьте! – Покровский приложил руку к груди. – Просто, если бы вы оказали мне честь и приняли предложение…

- Ни слова больше.

Она посмотрела в свою чашку, где на коричневой глади кофе дрожало абстрактное отражение ее лица. Потом подняла глаза, что-то привлекло ее внимание. За большим банкетным столом в одиночестве сидел юноша в белом пуловере, как будто отделенный от посетителей невидимой упругой стеной.  Нина прищурилась, вглядываясь в него.

- Что-то случилось, Ниночка? – спросил Покровский. – Вас что-то смущает?

- Н-нет, все хорошо.

Покровский обернулся, пошарил по залу взглядом. Молодой человек поднялся, бросил в рот орешек и направился к гардеробу, на ходу надевая шапочку. Покровский кашлянул и проводил его недовольным взглядом.

- Так, на чем же мы остановились? – он потер переносицу, собираясь с мыслями.

- Меня интересуют переговоры с поляками.

- Ну, да… да, конечно. Основное вам известно, Нина Андреевна. Пока ничего нового нет.

Вновь возникший официант умело сервировал стол: белый и черный фарфор, белый с черными графичными фигурами. Стейк в беконе с печеным картофелем и фасолью, салат с розовыми ломтиками лосося.

- Ну, наконец-то, - сказала Нина. – Сказать по-правде, я выпила только чашку чая. Чертовски голодна. Вы позволите?

- Мне нравится ваша непосредственность, Нина. Вы сохранили чистоту. Это так редко теперь…

- Как вы думаете, почему?

- Откуда мне знать, я маленький человек, - он пожал плечами. – Конечно, этому найдутся причины, объяснения. Мир не стоит на месте. Женщина раскрепостилась, стала независимой, все больше приобретает ведущую роль в обществе.

- Вот именно, - подхватила Нина, не переставая жевать. – А мужчины становятся инфантильны. Да, да! – воскликнула она, заметив, что Покровский собирается возразить. – Не возражайте, это так! Мы словно бы поменялись ролями, теперь женщины намного мужественнее мужчин. Последние несколько лет своей жизни я работаю в окружении мужчин. Они такие душечки. – Нина рассмеялась. Улыбнулся и Покровский.

- Это потому, Ниночка, что вы общаетесь с богемой. Вы давно бывали в деревне?

- Признаться, никогда.

- Тогда не рассуждайте так категорично о русских мужчинах.

Она удивленно уставилась на него, потом улыбнулась:

- Спасибо за совет, - сказала она.

- Я не люблю крайностей, Нина. По-своему, конечно, вы правы, вы судите о мире, основываясь на личном опыте, на том, что знаете сами. Если женщины становятся сильнее, слабеют мужчины – все в природе взаимозаменяемо.

- Отличный стейк, - сказала Нина и бросила салфетку в пустую тарелку.

День был короткий и хмурый, в третьем часу зажглись огни. Вдвоем они вышли на улицу. Мороз усилился, оледеневшая набережная хрустела, над рекой стоял тонкий звон. Свет ближних фонарей расходился радиальными кругами в затвердевшем воздухе. Нина взяла Покровского под руку. Раскрошенный лед скрипел под подошвой.

- Как все-таки коротки зимние дни, - говорит она и выдыхает морозное облачко.

- Да, большее время суток – темнота. Это угнетает.

- Не соглашусь  с вами. Тьма, сумрак, ночь – слышите, как звучат эти слова? В них информация ушедших тысячелетий. Эти слова похожи на код.

- Код чего?

- Бога, - она пожимает плечами. – Основ мироздания. Знаете, я не верю ни в одного бога, придуманного человеком, не могу принять ни одну религию. Потому что все не так, бог не мыслит как человек. А люди верят потому, что сомневаются, боятся, потому что, в конце концов, надо же как-то управлять этими дикими толпами! Но, я уверена, что бог существует, по-другому быть не может.

- И каков же он?

- Если бы я знала, то была бы богом.

Нина остановилась, но не отнимала руку от локтя Покровского. На ее лице лежали розовый свет и густая тень, глаза мерцали. Она была очень красива в этих расцвеченных огнями ранних сумерках. Она пьяна, подумал Покровский, или это свет фонарей дробится в ее глазах? Ведьма, прекрасная и страшная в своей силе. С реки налетел ветер, разметал по плечам ее волосы. Она смотрела на него, прищурившись, ощущая свое превосходство и осознавая свою силу над ним. Покровскому захотелось поцеловать ее холодные красные губы и отпустить. Она как-то изменилась, он боялся за нее такую. Теперь ее присутствие тяготило его. Но он зачем-то сказал:

- Если, по-вашему, есть бог, стало быть, есть и дьявол.

- Есть, конечно, - она кивнула с самым серьезным видом. – И все воинство его с нами.

Покровский не нашелся, что ответить, только неопределенно пожал плечами. Нина смотрела на фиолетовый провал реки, расчерченный чугунной решеткой набережной. Они молчали. Покровскому хотелось, чтобы она была с ним, и в то же время – остаться в одиночестве, вернуться домой, залезть в горячую ванну с морской солью, а потом травяной чай перед сном. Он совсем продрог, но не мог сказать ей об этом, не мог, потому что она сразу ушла бы, а он как идиот мечтал бы о ней опять.

- Вы без машины. Хотите, я отвезу вас? – сказала Нина.

- Не стоит, спасибо. Я возьму такси.

- Дело ваше. – Нина нажала кнопку на брелке, и машина мигнула ей фарами. – Тогда до встречи. Если что-то прояснится с нашими заказчиками из Польши, позвоните мне.

- Обязательно позвоню, Ниночка. Но, подумайте над моим предложением.

- Каким?

- Египет.

Она надела на правую руку перчатку, щелкнула заклепкой.

- Всего хорошего.

- И вам, Ниночка.

Она сунула руки в карманы и быстро пошла к машине. Он поднял воротник пальто и смотрел ей вслед, на эту легкую походку, узкую спину, острые локти. Поднялся ветер, над сугробами закрутился порошок снега. Выезжая на дорогу, Нина заметила человека, скользнувшего за угол кафе. Все-таки, общение с Покровским оставляет в ней какой-то липкий осадок. Хотя по-своему человек он неплохой, просто не мой тип, подумала Нина. К чему эти рассуждения о метафизике? Не стоило всего этого ему говорить, он уже не мальчик, к чему игры?

- Бес попутал, - сказала она и посмотрела на часы. Пора бы уже, наконец, увидеть Алекса. Залив шейхов, надо же! Придет же человеку в голову. Залив шейхов, где каждый вечер алое солнце безмолвно тонет в море… Захотелось послушать Курта Кобейна. Она медленно вела машину, на ходу отыскивая нужный диск. Музыка взорвалась, голос Курта гипнотизировал, сердце отдавалось в ушах гулкими ударами. Что ты еще мог сделать, сколько бы ты кричал от боли?

- Все могло случиться по-другому, - прошептала Нина, - не будь ты такой сумасшедшей сволочью.


Покровский постоял немного, поежился и побрел по тротуару. Потом вдохнул горлом мороз, повернулся и зашагал к кафе.