38. Деревенские затейники

  Повезло Гаврилу, выстояла-таки погода. Редко, но бывало и в эту пору забредали в эти края циклоны и тогда метель целую ночь скулила за воротами. Скребла когтями по окнам и углам стен. Охала и стонала в кожухах печей. Заметала дороги. На улицах деревень ставила сугробы в каких лошади тонули по брюхо. Избы заметала до подоконников. 

  А сегодня погода – что надо. И настроение  хорошее. Устал, правда, не мало Гаврил. Устали и лошади. Всё чаще тянут воз на косогор измождено кивая головами. А когда хорошая лошадь начинает дороге кланяться, ищи ямщик место для отдыха. Себе не найдёшь, коня пристрой, а ты и под его боком не застынешь.
Но сегодня они все будут ночевать на своих местах. «Сани постоят под окном. А завтра к кузне дорогу топтать буду. Ребятишкам бы велеть тропку проторить, да чего раньше времени снег месить. А вдруг не привёз бы? Заждались. На дорогу выглядывают. Пряник ждут. Пряников этот раз будет им вволю.»

  В деревне Высокогорье Гаврил остановил лошадей у небольшой избушки. Распустил хомуты, ослабил чересседельники и подбрюшники, бросил по охапке клевера. Бросил побольше, не жалея. Сена и овса, благодаря щедрости Степана, оставалось много.
  – Чего везёшь, дяденька? – услышал он за спиной звонкий, детский голосок.
  – Паровоз, –  не раздумывая, обрадовавшись встрече, ответил проезжий.
  – А, колёса где? 
  – Дорогой потерял, – снова слукавил он.
  – Бражничал? 
  – С чего ты взял? 

  – Дядька Егор муку из села вёз. Мешок потерял. Пьяный был. Тётка Кузьмовна, сказывала, – охотно объяснял парнишка, обходя вокруг саней, с интересом рассматривая невидаль.
  – Не-е-е, дяденька, это – не паровоз, – проговорил мальчик, обойдя вокруг саней. –У паровоза, говорят, труба есть. А, потрогать, можно?   
  – Можно. А тебя как зовут? 
  – Миша. Мишка-Дарьин, – поправился мальчуган, вспомнив, что он разговаривает с чужим дядей, а незнакомым людям полагалось себя называть полным именем.
  – А меня дядя Гаврил. Годков-то тебе сколько?
  – Десять исполнилось. В покров, – уточнил Мишутка.
  – В школу ходишь?

  – Прошлую зиму ходил… – замялся собеседник.
  – А нынче? – допытывался  проезжий.
  – Нынче не в чем. В этих не пойдёшь, пятки отстынут.
  – Скажи папаньке, чтобы новые скатал.   
  –Нету папаньки...
  ???
  -- Германец убил…  – сморщился от боли, наступив в разговоре на глубокую рану, малыш.
  Гаврил ещё раз взглянул на мальчика. Только сейчас увидел до неприличья протоптанные пятки его валенок и полез в пазуху.

  – Скажи маманьке, чтобы тебе валенки скатала и ходи в школу, – проговорил он глухо, подавая мальчишке бумажную деньгу.
  – Ой, дяденька! – задохнулся от счастья ребёнок и, забыв поблагодарить незнакомца, опрометью кинулся в избу. – Маманька…Дяденька… валенки… пой-ду-у-у-у! –  прозвенело ещё раз из-за угла.

  «Либо – полковник, либо – покойник…» – всплыло откуда-то из глубин памяти, когда он уже миновал крайнюю избу деревни. 
  Чёрный лес днём был совсем иным: спокойным, строгим, молчаливым. Волки отсыпались по лёжкам, собирая силы для ночного разбоя. За Сосками лошади заслышали шум поезда и стали чаше, настораживая уши, опасливо взглядывать на дорогу.
  – Ничего, ничего. – успокаивал их хозяин,  – скоро домой приедем. –
  «Ты-то приедешь, а нам тянуть…» подумали в ответ мерин и кобыла. Гаврил спрыгнул с воза. Накинул вожжи на брусок каркаса и зашагал рядом караваном.
  Мысли его опережали обоз и были уже в родной деревне, а ноги не достиги еще переезда через "чугунку". 

Шагая рядом с запряженными лошадьми, слушая размеренное поскрипывание гужей, Гавриле припомнился рассказ мужика с Никольской стороны, как один мужик гужи топором рубил.
Жил на краю деревни мужик беззаботный. Кузьмой звали. На печи горазд был валяться во всякую зимнюю и летнюю пору. Хозяйство вёл кое-как. Да и характера был не крепкого.

   Дело не любил и оно его не любило, из рук валилось. В праздное время Кузя потешал мужиков забавами бесполезными. На спор пролезал сквозь бревно. Мужики не верили. Бились об заклад. И он, собрав нужную компанию и нужную мзду за лукавые труды свои, долго убеждал людей, что действительно пролезет через бревно, через самую его сердцевину, и даже делился секретом, как он это сделает…
  А потом озорник бросался на землю рядом с толстым кряжом и полз от одного конца к другому, постанывая и поохивая от натуги. И, на удивление, завороженных людей всем казалось, что он и правда лезет сквозь бревно.

Как-то однажды, в пору, когда деревня едва закончила сенокос и мужики сошлись на середине деревни за какой-то надобностью, а обсудив необходимые дела, присели покурить – придумал он вновь показать свой фокус. Уговорил мужиков на невеликое поощрение и кинулся выполнять свой коронный номер.
   Ползёт мимо бревна, а всем кажется, что сквозь бревно проникает. Уже в который раз народ смотрел на эти его выходки, а всё - равно всем казалось, что Кузька сквозь бревно лезет. А тут проезжает мимо Терентий с возом сена. Сидит он на возу, смотрит сверху на это представление и видит, что Кузя мимо бревна ползёт…
  –  Дурит он вас, мужики! Мимо бревна ползёт… – закричал мужикам, не менее их удивлённый своей разгадкой, Терентий.

  Кузя подхватился как ужаленный. Обернулся к мужику и высверливая его горящими от гнева глазами, вкрадчиво но так, чтобы все слышали, пригрозил:
  – Ты чего, ротозей людей мутишь?! Лучше бы за своим сеном смотрел! Сгоришь вместе с лошадью…
  Оглянулся Терентий на свою поклажу и ахнул... а уже половина воза огнём охватило! Возницу с воза, словно ветром сдуло. Мужики забеспокоились, увидев костёр на возу соседа.

  – Т-п-р-р-р-у, милая! – заголосил мужик, бросил вожжи, выхватил из-под сена топор и кинулся рубить гужи, да лошадь спасать. Успел вовремя. Едва не обгорел, а лошадь вывел. Оглянулся на воз, а он, весь целехонек, стоит и сушёные стебельки на боках его на ветру покачиваются. Досталось бы тогда Кузе за такое его надругательство над мужиком, да, видимо, зачлось прохвосту его единственное полезное дело, какое он год назад сотворил...
  Пришла к нему жена новожила Дмитрия, горького пьяницы. Слёзно просила исправить мужа, пока не пропил  последние пожитки. Согласился Кузьма. Велел ей бутылку казённой водки принести.

  Вот как-то идёт Дмитрий по улице, от похмелья не поправленый, а Кузьма его уже поджидает у своих ворот.
  Поприветствовали друг друга и пригласил его Кузьма по цигарке табаку выкурить. Сидят, смолят самокрутки, про жизнь разговаривают. А Кузьма так душевно и спрашивает:
  – Маешься? …
  – Ой, не спрашивай…– вздрагивает Дмитрий.
  – Поправить бы тебя надо, – сочувственно произносит Кузьма.
  – А, есть?!... – со вспыхнувшей надеждой в голосе подхватывается Дмитрий и замерев  смотрит на соседа.
  – Может быть, и есть… – тянет Кузьма, – да только даром-то нигде не наливают. Отрабатывать придётся, – вытягивает он последние жилки терпения из несчастного.

  – Отработаю, Кузьма Иванович, отработаю. За мной не пропадёт, – частит обрадованный скорым спасением выпивоха. – Как перед богом говорю, отработаю, чего ни скажешь. –
  – Ну, тогда жди, – соглашается, поднимаясь с крылечка, Кузьма и уходит в избу. Нне Появляется он с бутылкой казённой водки не сразуу, а еще сильнее истомив ожиданием выпивоху.
  – Ух, ты!... – Заходится в ликующем выдохе сосед, судорожно прядая кадыком.
  Трясущимися руками срывает закупорку и, даже не облизнув губы, всасывается в горлышко бутылки. Горлышко лязгает о зубы пьяницы. Кадык челноком ходит.

  – Ой!!! – В ужасе заходится Кузьма и вопит. – Мышь!!! Мышь проглотишь!...--
  Дмитрий взглядывает в утробу бутылки и видит как серая, мокрая, ослизлая, отдающая мертвящей синевой, мышь крадётся к его губам…
  Звон разбитого стекла стоял в ушах Дмитрия до той поры пока он не справился с приступами жестокой рвоты. С той поры его в деревне пьяным никто не видал.

  У переезда Гаврил остановил лошадей. Прислушался. Вышел на рельсы. Посмотрел в обе стороны. На «чугунке» было пусто. Взял поводья покрепче и повёл обоз через рельсы. На обратной дороге лошадям и ямщику повезло – на станции поезда не было.