Гений. Часть 2. II

Переезд во Флоренцию, со стороны Степана Рассолова, был мотивирован не одним лишь стремлением помочь Кадилову подняться на новую ступень в творчестве (а заодно и подняться на неё вместе с ним), но так же и словно отеческим желанием вытащить Александра из той ямы аморальности, куда тот внезапно, в течение незначительного периода времени, угодил. Рассолов переживал за талант художника, который Кадилов, по его мнению, не ценил должным образом и даже им пренебрегал. При всей внешней комичности, Степан Антонович был личностью утончённой и полагал, что любой дар, данный человеку свыше, необходимо беречь и развивать, делая всё более совершенным день ото дня.

Неизвестно, был ли благодарен своему покровителю Александр Филиппович. Признаться, неизвестно так же было, что вообще творилось в голове этого молодого человека. Он выглядел потерянным и одиноким. Оказавшись вдали от привычного круга общения и цепочки излюбленных для посещения мест, он повёл почти что затворнический образ жизни. Стал меньше говорить, а затем и вовсе практически перестал. Вокруг стали думать – уж не онемел ли?

Рассолов старался не придавать происходившим переменам особого значения, полагая, что все творческие люди немного странны, что так оно и должно быть, и ничего фатального в этом нет, и что в его положении лучше всего было бы просто дать художнику спокойно работать.

Однако это вовсе не значило, что Степан Антонович сидел, сложа руки, дожидаясь пока его фаворит пожелает обсудить с ним дела или хотя бы просто новости из мира и общества (от них Александр так же отдалился). Рассолов продолжал поддерживать отношения со всеми значимыми людьми, заинтересованными в работах заявившего о себе русского мастера, несколько раз в неделю проводил встречи с организаторами выставок и, с позволения Кадилова, привозил на них его картины. Конечно, публика любопытствовала, отчего же так не жалует светские мероприятия сам автор. А как-то раз одна стройная кокетливая барышня, из тех, что ходят по выставкам не столько из интереса к искусству, сколько для поддержания статуса в своём окружении, изучив взглядом Рассолова, недоверчиво воскликнула: «Так вы и есть тот самый Александр Кадилов?!». Степан же отвечал отговорками вроде той, что Александр Филиппович, дескать, «трудятся над новым шедевром», а времени для встреч, собраний и проч. попросту не сыщут.

Безразличие, вот что испытывал Александр ко всему, что сопровождало его существование. Несколько раз брался он писать письмо в Петербург, в котором пожаловался бы на тоску по родине, на другие, немилые ему, черты зарубежной жизни, да только не знал кому – вроде и не один он был в Петербурге, а писать-то и некому… Его не волновали ни средства, вырученные с показов и продаж произведений, ни дальнейшая их судьба. К чести Рассолова, необходимо заметить, что он всегда приносил положенную часть денег Кадилову и укладывал (то ещё педант!) ровными стопочками на рабочий стол художника. Не заботила его ни слава, ни интересные люди, знакомство с которыми было ему доступно, словом, всё стало ему чуждо.