Пусто то место...

    Весной старый кот, почуяв близкую свою кончину, ушёл из дому. Говорят, так бывает.  Но мои дети, гостившие у меня в ту пору, не дали  долго горевать по этому поводу: сын подарил  два маленьких чуда, рыжих и пушистых; а дочь выкупала  котят, привела в порядок их "лохматость", вывела специальными каплями кусачих паразитов и купила "чудам"  противоблошиные ошейнички.
   
   Конечно, вспоминала я и старого кота, доброго серого Мурзика, но уже как-то более спокойно, отстранённо, как бы примирившись с неизбежным.  Старость, она старость и есть, человечья ли, или кошачья... Маленькие Чубайсики в какой-то мере поспособствовали этому. Они явились буфером, смягчившим удар,  и скрасили моё одиночество.

   Ясное дело, хлопот с ними хватало. Но котята оказались умными, и многие проблемы: в частности "туалет" и прогулки на свежем воздухе  —  разрешились, как бы сами по себе. А точить свои коготки  они приспособились о дрова, так что мебель опасности не подвергалась. Только вот шторы  малость "подпортились" — на них котята любили качаться.  Кстати, их любимой игрой была игра в прятки — дети есть дети — и прятались они опять-таки за теми же  шторами. 

   Но сколько оказалось позитива!

   Когда я ложилась с книгой на диван, между котятами начиналась борьба за место на моем животе — каждый старался пристроить себя поближе к моему лицу, причём, ближе всего к  лицу  непременно оказывался зад одного из них.
   Чубайсики были невероятно похожи, однако со временем  определились и различия, вследствие чего пришлось срочно давать каждому индивидуальную кличку. Один так Чубайсиком и остался, а другому был присвоен не менее звучный, но более почётный позывной  —  Штирлиц. И они запомнили, кто есть кто!
 Штирлиц, в отличие от подхалима Чубайсика, был серьёзным, ответственным и, даже не достигнув своей кошачьей зрелости, понял, для чего его взяли в дом. Он начал истреблять грызунов ещё в нежном отрочестве и каждый вечер ожидал у входной двери того момента, когда я выпущу его на улицу. А утром приносил  мышь или крысёнка, клал добычу прямо на мою кровать и, не дожидаясь похвалы или ласки, уходил спать на свою подстилку. Кстати, любое проявление моего внимания принимал, как должное, без особого энтузиазма и не выпрашивал, в отличие от Чубайсика, увеличения  порции ласки.

   Когда ударили морозы, я попыталась внести коррективы в  ночную охоту "разведчика" мышино-крысиных троп: хотела ограничить пребывание котёнка на улице двумя - тремя часами. Но не тут-то было! Штирлиц свято выполнял свой долг!
   Чубайса  же  с  приходом зимы на улицу можно было выманить только куском рыбы или колбасы, да и то ненадолго. Съест приманку —  и давай рвать обшивку на двери,   при  этом ещё так орёт, что заглушает в телевизоре  даже "золотой голос России".

   Но в один из вечеров Штирлиц не вышел "на охоту".

   Почему я раньше не обратила внимание на то, что лежал он не на подстилке, а возле электрообогревателя? Почему там? И как долго? Значит, что-то не то!
   Глаза котёнка, обычно ярко - изумрудные, были чёрными от расширившихся на всю радужку зрачков. В них плескалась боль и застывал ужас — он не понимал, ПОЧЕМУ ЕМУ ТАК БОЛЬНО! 
    Я взяла его на руки, прижала к себе это маленькое тельце и заметалась по дому. Потом налила в плошку молока - малыш пить не стал. Отказался он и  от котлеты.
   Ночь прошла, как в тумане. Маленький рыжий комочек смотрел мне в глаза своими огромными чёрными омутами и ждал помощи. Он так надеялся на меня, он так верил! Но что я могла сделать?   
   Деревня не город, здесь не вызовешь "Скорую ветпомощь".

   А  утром,  издав  хриплое,  протяжное и прощальное  "мяу", он...
   Утром его не стало. 

   И образовалась пустота.
   Пуста теперь его подстилка.
   Пуста его плошка.
   Пусто то место в моей душе, где жил этот тёплый, мягкий, пушистый колобок... мой смешной рыжий котёнок.