Лаки дог и лузер. Мужская история. Ч. 4-5

Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.


Часть четвертая

1.
Через пару дней,  в четверг, хозяина подружка   позвонила сама.
-Привет,  котик! Чем занимаемся?
Было что-то около десяти утра, и Герман лежал на коврике под брюхом своей занемогшей «пятерочки».
-Как ты узнала мой телефон?
-Тебе что, жалко, что я узнала твой телефон? Слушай, я тут умираю от скуки. Приезжай. Я хочу проветриться на вертолете.
Опять двадцать пять!
-Я не могу никуда проветриваться, пока не получу разрешенье. Это не велосипед, чтобы раз -  и полетел, я тебе уже говорил.
-Отлично! Можешь не продолжать. – Отключилась.
Он-то может не продолжать, но какое-то продолжение, разумеется, будет, эта девица так просто от своих намерений не отказывается. В ожидании этого продолжения Герман вылез из-под машины. Начал потихоньку собирать инструмент. Хорошо, что успел закончить основной ремонт, машина на ходу, осталось кое-что по мелочи.
Ну,  вот и ожидаемый им звонок.
-Доброе утро, Герман Иванович. Ну что? Достала вас моя? Надо еще немножко потерпеть. Будьте добры, прогуляйте ее. Пусть подышит свежим воздухом. Но в радиусе не более трех километров. Что касается заправки, - постарайтесь заправиться сами. Горючка в гараже, ключи у Романа Павловича, он же вам заправиться и поможет. Я ему позвоню. Все понятно?
Что же тут непонятного? «В радиусе трех километров» означает, что не надо просить специального разрешенья на полет  от аэродрома. И никаких уточнений маршрута. Тут и ежу понятно.
-Тогда до скорого.
С предстоящим полетом все понятно, до сих пор непонятно, как ему дальше вести себя со строптивой подругой хозяина.
Впервые, пока катил по достаточно немноголюдному шоссе (рабочий день, дневные часы, не самая фартовая погода – облачно, солнышко на пару минут покажется, землю пригреет и спрячется вновь) подумал, что между ним и этой особой есть что-то общее. Тоже ведь приходится как-то по жизни изворачиваться, ловчить, искать ходы-выходы, чтобы только удержаться на плаву. А все от того, что родилась не там и родилась не от тех. Взять того же хозяина…Допустим, он и сам не дурак,  и все равно, - не будь он Штиглиц (фамилия запомнилась, он уже поговорил по поводу этой фамилии с Риммой и она многое ему поведала), появись он на свет в станице Новоорская, а не в Питере,  будь его мать простая труженица – скотница, а отец вообще изгой, «фриц недобитый», вот тогда и посмотрели бы на него, что бы с ним стало, и кто бы тогда кого на вертолете прогуливал.
-Вертолетчикам-самолетчикам!  «Обнимая небо крепкими руками, летчик набирает высоту», - привычно лыбящийся во весь свой щербатый рот охранник в воротах. – Звонил, звонил, я уж в курсе. Счас мы твою машину заправим. И – «Небо, небо, небо, небо, тучами укрой родную землю».
Охранник-песенник. Уж не участвовал ли когда-нибудь в армейской художественной самодеятельности по молодости лет? В каком-нибудь ансамбле песни и пляски.
В дом Герман еще раньше, пока ехал, решил не заходить, - сразу направился в сторону вертолетной площадки. Однако прошел всего с ничего, когда до его слуха донеслось:
-Погоди! Погоди!
Обернулся: она. Торчит в одном из окон. 
-Я передумала. Мы не полетим на вертолете. Мы сходим с тобой в лес. За грибами.
Это называется «Семь пятниц на неделе». Вообще-то ходить в лес, - ни за грибами, ни за ягодами, - он не нанимался. В договоре этого нет и, вроде как, ему за это не платят. Он мог бы сейчас позвонить хозяину, пожаловаться, однако не стал этого делать. Зачем мелочиться? В любом случае, - летает ли он или лежит на пляжном песочке кверху пузом, - денежки ему идут, это не то, что в аэроклубе, - строго по количеству вылетов, поэтому  и артачиться, вроде, никакого резона. Тем более, что в лес он даже с удовольствием сходит. И с грибами меньше мороки, чем с вертолетом. Получит какой-то кайф.
Вопрос в другом. В экипировке. Все-таки для леса нужна какая-то специальная обувка, например, резиновые сапоги.
-Заходи, заходи, милый, - баба Зоя встречает Германа на лестничной площадке. – Знаю, знаю, куда собрались. Счас мы тебя тоже  обмундируем. Иди за мной.
Спустились куда-то вниз, в подвал. Что-то вроде кладовки. Газонокосилка, грабли, топоры, пилы, даже зачем-то вилы. Тут же и рабочая одежда: комбинезоны, ватные штаны, рукавицы, ну и, наконец, резиновые, на разные размеры и разных фасонов сапоги.
-У тебя какая нога?
-Сорок второй.
-Тогда примерь вот эти.
Примерил. Вроде, ничего. Чуточку, правда, великоваты.
-А это ничего. С портяночкой будет как раз то, что надо, - тут же протянула пару плотных, шерстяных портянок. Запасливая бабушка.
Да, с портянкой совсем хорошо.  Больше ничего переодевать не стал. Только поддался на уговоры и взял с собой дождевик.  В последнюю очередь ему вручили средних размеров плетеную корзину.
-Да есть ли тут у вас грибы-то?
-Грибы, сынок,  везде есть. Токо их надо уметь искать. Есть люди специально глазастые на грибы, они им как будто специально на глаза лезут, а другие – смотрят прямо на гриб, а видят фигу. 
-А куда идти?
-А куда глаза глядят, туда и идите… Ты за этой мадам смотри. Куда она, туда и ты. Выведет.
Валерию он узнал не сразу, сначала принял ее за какую-то из местных девчушек. На голове – платок, курточка, вельветовые брючки, заправленные в резиновые, хотя и с кокетливым шоколадно-матовым отливом  сапожки, не то, что простые, черные, грубые, как  на Германе. И, приблизительно, такая же корзина, только в пестрой расцветке- все-таки дань тому, что она сейчас в руках, как только что выразилась баба Зоя,  «у дамы»  и, следовательно, нуждается в каком-то макияже. 
-Спички у тебя есть? – первый Валерин вопрос.
-Зачем спички?
-Вдруг костер разожжем. Чтоб комаров отгонять. Да ладно, у меня зажигалка. Все, пошли.
-Ну,  с богом! – напутствовала их баба Зоя. – Грибочков побольше. Нажарим-напарим.
Охранник на воротах выглядел даже немного разочарованным:
-Все? Небо отменяется? Тогда хоть рыжиков побольше. Рыжики, если их с умом приготовить, да потом в сметанке…И до чего ж закусон отменный! Обалдеть можно.
Все-таки прав был, наверное, хозяин, когда рассуждал, как влияет на поведение человека носимая им в каждый конкретный момент одежда. Вот и сейчас, когда Валерия ничем не отличалась от других, собравшихся по грибы девиц, - куда девалась ее прежняя прыть? «Ух, какая я!». Идет, смотрит себе под ноги, помахивает корзиночкой, о чем-то думает. Кажется, совсем и забыла о том, что ее еще кто-то сопровождает.
И второе открытие. Герман побаивался, что стоит им только войти в лес, так и начнут плутать, шарахаться с одного края на другой. Ан нет! Оказывается, Валерия неплохо знала дорогу. Значит, уже побывала здесь. И не один раз. 
-Здесь плохой лес, - обронила, когда они уже зашли боковой тропинкой достаточно далеко. – Всякое говно типа солонух, горькух. Да и то червивые. Зато там дальше будет одно место. Я там и белых и красных находила.
-С кем ты тут раньше-то была?
-И одна и с ним. («С ним» это, разумеется, с хозяином). Но ему не нравится лес…Ему вообще ничего не нравится.
-А что-нибудь, кроме денег, конечно, ему еще нравится?
-А ему и деньги не нравятся.
-То есть?.. Зачем же он тогда?
-А ты у него спроси… Хотя все равно не ответит. Он никогда ни на что не отвечает. Только всю дорогу про что-то думает. Мне кажется, он что-то замышляет.
-Ну, да. Мировую революцию.
-А ты не смейся, я серьезно тебе говорю. Потому и с тобой связался. Ты зачем-то ему понадобился. Как сообщник.
Прорицательница!
-Но в лес, значит, он с тобой все же ходит.
-Потому что я его прошу. Это я люблю по лесу. У меня бабуся в деревне живет. Там прямо за домом уже и лес густенный начинается.
-Она в лесу, а ты в Кургане?
Резко остановилась, обернулась (она шла чуть опережая Германа):
-Откуда ты знаешь, что я жила в Кургане?
В самом деле? Откуда? Вспомнил: от Василия Макаровича.
-Выходит, ты мной интересовался?
-Не «интересовался», а наводил справки.
-По что?
-Это случайно получилось… - Герман почувствовал, что он запутался.
-На самом деле,  вначале-то  не Кургане, а в  Каргополье.
-Ну, и чем же ты там себе на жизнь зарабатывала?
-Да всяким-разным. На комбикормах, на конвейере. На молокозаводе. Ты сухие сливки когда-нибудь пил? Вот мы их когда-то и делали. Буфетчицей при автовокзале. А самое последнее время на телевидении.
-Хочешь сказать, что у вас там свое телевидение?
-Конечно! В Кургане. Я там визажисткой работала.
-Визажистка это чего такое?
-Это когда человеку вот-вот перед камерой и его в порядок надо привести: лохмы причесать, галстук поправить. Много всего.
-На телевидении и петь начала?
-Не. Петь я завсегда пела. Еще с пяти-шести лет. Утром как встану, так на весь дом и заору. Это у меня что-то вроде утренней зарядки. Я ору, а собачки у соседей, и справа и слева,  мне подвывают. Так люди с другого конца улицы сбегались.
-Послушать?
-Да не. Чтобы рот мне заткнуть.
-Ты сама-то веришь, что ты хорошая певица?
Сверкнула глазами из-под надвинутого на лоб платка:
-Не верила б, - никогда б в жизни на это не пошла.
-Говорят, ты там даже уже премию какую-то себе отхватила.
-Ну…Пока так…- С деланным пренебрежением повела одним плечом, как будто что-то от себя оттолкнула. –  Что-то вроде…Поощрительная. – Вскинула подбородок. Теперь на ее лице написано «То ли еще будет!».
А, может, она и в самом деле…чего-то стоит? Недаром ведь хозяин ее у себя приютил. С каким-нибудь откровенным дерьмом он связываться  бы не стал. Интересно было бы ее послушать.
-Спела б чего-нибудь.
-Когда?
-Да прямо сейчас.
-Еще чего! Думаешь,  все так просто? Руки в боки и запел на всю Ивановскую? Это я только в детстве так могла. А теперь мне аккомпаниатор нужен. Атмосфера…Настроение. И чтоб не ты один. Чтобы слушателей было побольше.
Дальше они спустились вниз по довольно крутому склону, приходилось даже напрягаться в коленах, чтобы ноги сами не побежали, поэтому было уже не до разговоров.
-Сейчас спустимся…А потом вон туда вскарабкаемся. Там и будет мое грибное место.
Но прежде чем карабкаться, нужно одолеть довольно широкую, заросшую камышом, покрытую ржавой водой болотину. Должно быть, снизу бьют ключи.
-Ты тут  когда-нибудь переходила?
-Переходила…- Однако, заметно, как она озадачена. – Но тогда посуше было.
Возможно. Но выпавшие за  последние дни дожди сделали этот кусок земли на вид достаточно угрожающим.
-Ты иди, а я за тобой. – Ее «смелое» предложение.
-А, может, лучше наоборот?
-Почему это?
-Да потому что это твоя, а не моя затея. Я пилот, к твоему сведенью, а не Чингачгук.
-А я твоя хозяйка.
-Ты для меня такая же хозяйка, как я…
-А я сейчас ему позвоню.
-Звони.
Немного подумала, звонить не стала. Нет, она поступила по-иному.
-Я-то подумала, ты настоящий  мужик. А ты, оказывается, такой же, как все.  Какой-то  паршивой лужи испугался. – И ступила в воду первой.
Теперь стало стыдно Герману.
-Ладно. Так уж и быть. Я пошутил.
Нет, ее уже понесло, теперь ее не остановить, хотя вода уже вот-вот польется за голенища ее сапог. И тогда уже понесло Германа, он уже не просто пошел, - побежал, хотя  вытаскивать каждый раз ноги из вязкого ила было не просто. И все-таки он ее опередил, первым добрался до суши и только когда добрался, обернулся назад. Она стояла примерно на середине болотины, кажется, не смея больше сделать ни шагу.
-У меня уже все ноги мокрые.
Понятно, она была ростом на голову ниже Германа, это значит, - более уязвимой, и поэтому ее сапоги уже начерпали воды.
-Стой там, - распорядился Герман. Вот лишь когда он почувствовал себя настоящим мужчиной. Оставил корзину и вернулся той же дорогой к Валерии. Приблизился к ней.
-Чего ты хочешь?
-Взять тебя на руки.
-Возьми…Но только без глупостей. Иначе я закричу.
-Бери меня за шею.
Обхватила его шею обеими руками. Ее лица он сейчас не видит, только ощущает на одной из щек ее затрудненное дыхание, ручка корзины елозит по другой щеке. Хорошо еще, что она не крупная, весу в ней ненамного больше пятидесяти, поэтому дошел до суши без особых проблем. Ссадил ее на землю. Она же, даже не сказав спасибо, сразу села и стала разуваться. И уже разувшись:
-Ну, что стоишь?
-А что я должен делать?
-Разжигай огонь. Будем сушиться. Ты же не хочешь, чтобы я простудилась?

2.
-Так кто же все-таки эта мумиё, которая была тогда с тобой в ресторане?
Лес здесь достаточно прореженный и все, что в нем,  пропитано влагой. Поэтому и костер не разжигается: больше дымит, чем исторгает пламя. Парок валит и из внутренностей сапог, что были на Валерии, от ее носков. Испарения подымаются и от ее обнаженных, с засученными  до колен брюками, ног с перламутровыми, напедикюренными ногтями.
-Что это тебя так интересует? Кто да кто! Я же не спрашиваю, кто этот усатый, который тебя в том же ресторане  облизывал?
-Это мой антрепренер.
-Антрепренер!
-Да, антрепренер. Он помог мне пристроиться когда-то в том же ресторане.
-А кто тебе потом помог пристроиться туда, откуда ты потом сама пристроилась к своему Марку Анатольевичу?
Промолчала.
-Давно этим занимаешься?
-Чем?
-Ну…этим.
-Да пошел ты, - без особых эмоций. – Побывал бы в моей шкуре.
-Шкура у тебя нормальная.
-Я слово всем там, у себя дала, что вернусь знаменитой и богатой.
Ах, вот оно что! Оказывается, слово она давала. А ты, Герман Иванович? Ты разве никаких слов не давал? Пусть даже сгоряча, по пьянке. Не от этих ли бездумно, бесшабашно вырвавшихся слов теперь, когда сидишь у разбитого корыта, и вернуться домой стыдно? Еще раз подумалось: «Одинаковые мы с ней».
-А эта…Как ты сказала… «мумиё»…Очень хорошая женщина. Она мне здорово помогла. И помогает. У нее муж был знаменитым.
-Чем знаменитым?
-Он тоже пел.
-Иди ты!
-Только не то, что поешь ты. Он был бардом. Знаешь, что это такое?
-Не такая уж и темная. Догадываюсь. А ты? Ничего не поешь?
-Нет. Я только иногда вою.
-С чего воешь-то?
-А с чего люди, в основном,  воют?  Что не получилось в жизни, как хотелось бы.
-А чего бы тебе хотелось?
Теперь настала очередь призадуматься Герману. А чему ему, в самом деле, больше всего в жизни хотелось? Только не славы, - вот чего ему меньше всего по жизни хочется!  Впрочем, и  без больших богатств вполне можно было бы обойтись. А вот…пожалуй…Чтобы все вокруг тебя уважали, относились к тебе с почтением, считали бы за большую честь быть знакомым с тобой, а уж, допустим, приятелем – об этом можно было бы только мечтать. Он же был бы щедрым, великодушным, но справедливым, - дарил бы свое внимание исключительно тем, кто этого заслуживает. А всякого там рода шушеру-мушеру…всех этих подлипал, которые, как правило, за глаза льстят, а за спиной поносят, - он бы их всех метлой от себя поганой. Хотелось бы, наконец, стать Правителем пусть маленького, но собственного царства-государства, все поданные которого были бы обуты, одеты, напоены и накормлены. И все это благодаря ему,  их мудрому  повелителю.
Да, хотелось бы, а вместо этого, - он тут в услужении…В общем-то, действительно лакейская должность. И вместо того, чтобы повелевать самому, им помыкают. Да, все-таки неважное испытываешь ощущение, когда осознаешь, что ты к своим сорока четырем зрелым годам, - фактически никто и ничего хорошего впереди у тебя не светит.
-Ну и что?
-Чего?
-Я, кажется,  тебя о чем-то спросила.
-Да пустое все это. Мало ли кто чего хочет? Не это главное.
-А что, по-твоему, главное?
Вопрос! В голову лезет разная ерунда. Не знает, что ответить.
-Слушай, ну, ты как мой. – Это уже от Валерии. 
-В каком смысле?
-Толком понять нельзя. Вы оба… Как будто пыльным мешком. Вот уж действительно два сапога пара…
Любопытно. Он, Герман, сравнивает себя с ней, а она сравнивает его со своим… А нет ли между ними всеми, действительно, чего-нибудь общего?
 - Подбросил бы  еще чего-нибудь. – Это она про костер. - Смотри, совсем прогорело.
-Мы так и будем теперь сушиться? Грибы по боку?
-Смотри, скоро дождь пойдет.
Да, это верно. С севера надвигается огромная туча. Она-то, судя по всему, и поставит последний крест  на их несобранных грибах.
-Что делать будем?
Ничего не сказала, только натянула на ноги еще не вполне высохшие, чуть волглые носки, потом взялась за сапоги. Встала, чуть притопнула, чтобы ноги улеглись в сапогах поплотнее.
-Пошли.
Тот же путь назад. «Что? Опять ее нести на руках?».  Нет, на этот раз обошлось, - шла с бОльшими предосторожностями, прежде чем опустить ногу, прощупает, простукает  впереди себя предусмотрительно прихваченной в дорогу сучковатой палкой.
К моменту, когда прошли болотину, туча уже почти нависла у них над головой. Упали первые холодные капли дождя.
-Быстрее! Быстрее! – пошла быстрым шагом, иногда через что-то перепрыгнет, на ходу отгоняет взявшихся неизвестно откуда лосиных вшей. Герман едва-едва за ней поспевает.
Она передвигается быстро, но туча перемещается еще быстрей. И вот уже не отдельные капли, - холодный душ начинает литься на них с неба. Хорошо, предусмотрительная бабуся всучила им по дождевику, пока он спасает, но надолго ли его хватит?
И вдруг Валерия куда-то исчезла. Да, вроде бы, только что была перед глазами, точнее, перед носом, - отвлекся на каких-то несколько секунд, поглазел по сторонам, а Валерии и след простыл. Герман, едва это осознал, так и застыл на том же месте, растерянно озираясь. Простоял, как вкопанный, не меньше десятка секунд, пока не услышал доносящийся откуда-то снизу сначала смех, потом голос Валерии:
-Заползай сюда.
Огромная, разлапистая ель. Вот из-под нее-то и доносится ее голос. Присел на колени, оторвал от земли, приподнял одну лапу, пролез под нее.
-Осторожнее!
Пардон. Сразу наткнулся, почти уперся головою в грудь Валерии, она сидит,  скукожившись, скрестив под собой ноги. Уселся рядом с ней, принял точно такую же позу. Теперь они, как два близнеца в утробе матери. Здесь, за оградой из хвойных лап, довольно уютно и, главное, сухо, а там, снаружи, буйствует непогода.
И в этот момент зазвучали позывные мобильника Валерии.
-Але! Да, мой котик…Нет, мы передумали, точнее, это я. Короче, мы пошли в лес, но я чуть не утонула…Да нет, не волнуйся, ничего страшного, только ноги промочила, а сейчас как раз пошел дождь и мы сидим под деревом, и еще будем сидеть, пока дождь… Да? Зачем? Ну, раз тебе так надо, только учти, - меня тут скоро не будет. У меня завтра самое главное прослушивание, ты не забыл? Да, до встречи…Он зачем-то приедет,  -убрала мобильник. – А вообще-то мне холодно.
-У тебя завтра главное прослушивание?
-Ты что? Глухой? – Уже требовательно. – Мне! Холодно!
Что ж…Если женщина чего-то хочет…Герман обнял ее за плечи, прижал к себе:
-Так теплее?
-Да, намного теплее. -  И затаилась, притихла. Слышно только ее дыхание.
Понятно, зачем она и сюда забралась, и почему притихла, и все-все остальное. Все-все понятно, и чем ему это все грозит,  а сделать с собой уже ничего не может. И Василий Макарович, с его мудрыми предостережениями, здесь ему уже не может. Есть нечто куда более властное всех Василиев Макаровичей вместе взятых. Интересно, а если б у него сейчас под боком…такая? Посмотреть бы на него: каким гоголем бы сейчас перед ней выставлялся. Словом… О чем еще думать? Действовать пора.

3.
Валерия умчала на своей «Ауди», не дожидаясь Марка Анатольевича, и это, наверное, «по-человечески» было понятно. Непонятно, почему Герман не поспешил сразу вслед за ней на своей «пятерке». Не последовал ее примеру, может, из-за того, что испытывал какое-то ощущение вины перед хозяином. Ему как будто еще хотелось перед ним объясниться.
Прежде всего, помылся, потом поднялся к «себе», лег на диван. Довольно быстро задремал. Да, здесь ему спалось куда лучше, чем на Коллонтай. Он здесь словно добирал ранее потерянное. Полностью очнулся, когда уже стемнело. Осторожно спустился на этаж ниже, сами ноги понесли его в сторону кухни.
-Да понятное дело, где, в каком месте у нее грибы растут. И каких там только грибочков не найдешь! Закачаешься, - голос женщины, что помоложе. – И как только наш дурачок все это терпит. Надавать бы ей…
 Это она о Валерии, конечно, судачит.  И какие «грибы» имеет в виду и зачем вообще затеян этот «грибной» разговор,  - здесь тоже «у матросов нет вопросов». Сразу расхотелось заходить на кухню.
Да, от женщин никогда ничего не скроешь, когда речь заходит, кто с кем. Это в них, наверное, какой-то особого назначения  датчик вживлен, который им аккуратно сигнализирует.  Вопрос, - дойдет ли эта новость до хозяина? Дойдет, - к гадалке не ходи. Трудно поверить, что у хозяина здесь нет своего «шпика». А коли так… Как он на это отреагирует? Попридержит ли еще Германа  или тут же покажет на дверь? 
Тем, кажется, более у него оснований, чтобы тот же миг усесться в свою машину, дать газу – чтоб только  не попадаться под горячую руку. Но поздно – слышит, как в ворота въезжает машина, а там  вскоре и умеренное, степенное подлаивание хозяйского дога. Дорога к отступлению отрезана. Теперь стоит ждать, когда хозяин позовет его «на ковер».
Герман вновь поднялся в свою комнатку и… приступил к ожиданию.
Время пошло. Герман сидел, напрягая слух. Ждал, - его вот-вот позовут, но вместо этого… Явно детские и чем-то очевидно возбужденные, переполненные впечатлениями и жаждущие поделиться  друг с другом этими впечатлениями голоса.  А потом и беготню по всему дому затеяли. Что за фигня? Откуда этот детский сад?
Наконец, долгожданный стук в дверь и голос бабы Зои:
-Валерий Чкалов! Ты где?
Герман выглянул в дверь:
-Я здесь.
-К Анатольичу… Знаешь, как пройти? Ладно, чтоб не блудить, - иди за мной.
Подвела его до  двери:
-Заходи, милок. – И, как показалось Герману, с каким-то особым значением на него посмотрела.
Комната, куда было велено зайти Герману, небольшая. Книжные стеллажи и компьютер. Видимо, что-то вроде рабочего кабинета хозяина. Он, когда Герман вошел,  как раз сидел за компьютером.  У ног его, понятное дело, - лежала и сейчас очень внимательно, не мигая, как будто заранее о чем-то  допытываясь, «снимая допрос», смотрела на Германа собака.
«Сейчас скажет «Пошел вон». И что? И уйду, слова не скажу. Потому что виноват».
Но хозяин, хоть явно и осознавал присутствие Германа, по-прежнему сидел за своим компьютером, занимался какими-то своими делами и молчал. Герман выдержал пару минут, наконец, решился заговорить первым:
-Мне сказали, чтобы я пришел.
-Да. – Обронил и опять умолк. И еще минута молчания. – Вы мне понадобитесь. Завтра. С утра. Прогуляете на вертолете моих ребятишек… Дело ваше, но мне кажется, вам лучше будет сегодня переночевать здесь… Все. Идите.
Вышел, как ему было приказано, но возвращаться к себе не хотелось.
Нет, той взбучки, на какую рассчитывал, Герман не получил. Выходит, обошлось? Нет,  все равно что-то подсказывало Герману, что хозяин в курсе. Если не желает разделаться с ним прямо сейчас, - значит, откладывает  эту операцию на какое-то время. Может, готовит какую-нибудь особенную изощренную месть.
Герман пытает себя мыслями, а ноги сами несут его.
-Кушайте, кушайте, милые, никого не слушайте.
Баба Зоя кого-то угощает. Заглянул на кухню.
За  щедрым, как будто скатертью-самобранкой накрытым столом сидела и с жадностью пожирала все, без разбора, съедобное, что стояло, лежало перед ними, парочка ребят. Пацан, которому могло быть немного больше десяти, и пацанка (ей Герман бы дал лет восемь). Судя по тому, как они были похожи друг на друга, - брат и сестра. Оба, видимо, только что помылись, - волосы еще не успели до конца подсохнуть.  Увлеченные процессом жевания и жадного поедания глазами всего остального,  что еще не успели разжевать,  они, кажется, даже не заметили, что на кухню  еще кто-то вошел.
-Солощие-то какие! – Баба Зоя, при виде Германа, поспешила поделиться своей радостью. - Все подряд трескают, чего токо не поставлю.  Это ж надо так изголодаться. Ты только на них посмотри:  одне ведь  ребрышки.
-А кто это?
-Думаешь, я знаю? Сама их первый раз вижу. Привел. «Покорми», говорит. И больше от него ни слова…  Но только это не его, не  Анатольича. Сам, я это твердо, знаю, - своими пока не обзавелся.
Малышня наворачивала с таким заразительным аппетитом, что слюнки потекли даже у вроде как приговоренного к казни Германа.
-А можно мне чего-нибудь?
-Да пожалуйста!
В этот момент ребятня схватилась за овладение каким-то куском. Визг, ор. Баба Зоя помчала их разнимать. Когда же ребятня утихомирилась, баба Зоя обратилась к Герману:
-Пройди-ка ты, милый, в нашу столовую. И подостойнее и потише там будет. Это, как выдешь, сразу напротив, а я тебе принесу.

4.
Герман сидел у себя и смотрел телевизор. По каналу «TV1000» показывали какой-то американский фильм, названия его Герман не знал потому что, как обычно бывает, начал смотреть, примерно, где-то с середины. В этом фильме гениальный ученый  рассчитал почти до минуты, когда случится конец света. Чтобы еще на какое-то время продлить свое существование, полюбоваться сверху агонией мира (он, несмотря на всю свою гениальность, был примерно таким же неудачником, как и Герман), он накануне конца света нанял вертолет с пилотом. И уже готов был взлететь на этом вертолете в воздух, когда где-то из-за спины Германа донесся голос хозяина:
-Что вы сейчас делаете?
Герман вскочил с дивана. Бросил взгляд назад и только сейчас заметил на стене переговорное  устройство. Придя в себя, ответил:
-Смотрю телевизор.
-Спуститесь вниз.
Сказано было в форме приказа. Никаких «Вы не могли бы…». Или «Прошу прощенья…».
-Что мне надеть? – Едва не сказалось «Удавку с собой?».
-А что на вас?
-Спортивки. – Спортивный костюм он предусмотрительно прихватил с собой из дома.
-Отлично. 
На самом хозяине, который встречал Германа уже перед домом, махровый адидасовский халат, сандалеты на ногах, спортивная сумка на ремешке через плечо. У ног – верный пес. Подождал, когда подойдет Герман, тронулся с места. Герману ничего не оставалось, как пойти рядом с ним.
-Что смотрели?
-Да так… Ерунда.
-Все-таки.
-Про конец света. Как один ученый американец просчитал, когда земля развалится.
-Это не ерунда. Такой американец действительно существовал. В пятидесятые годы. Тедди Хопкинс. Это правда, что он подсчитал, но когда ничего не произошло, как он предсказал, -  сошел с ума. 
-А еще про то, как он нанял перед этим вертолет с пилотом, чтобы оторваться повыше от земли.
-Не бойтесь. Я вас нанял не для того, чтобы полюбоваться сверху концом света. Хотя бы потому, что я  не сумасшедший и не верю в скорый конец света… Хотя, конечно, когда-нибудь это произойдет… Вы уже видели этих ребятишек?
-Да, я…
-Я виновен перед ними. Хочу как-то загладить… Вам, может, и не интересно, в чем моя вина, но я все равно расскажу…  Лет пять назад у меня курьером работала одна женщина. Работала безобразно. Опаздывала, теряла документы. Словом,  много всего. К тому же, как мне показалось, она попивала. Хотя на службу приходила трезвой. Я какое-то время ее терпел и, наконец, решил уволить. Сама она, когда я объявил ей о своем решении, смолчала, зато пришла ее мать. Стала уговаривать меня. Плакать. Рассказывать, как им сложно живется. Однако не разжалобила меня…Сегодня, когда я проезжал по улице, случайно увидел ту же ее мать, - она просила милостыню, а по бокам ее сидели эти двое. Я остановил машину, вышел и поговорил. Оказалось, что ее дочь, после того, как я ее уволил, больше не смогла нигде устроиться, стала подворовывать и, в конце концов, на какой-то мелкой краже попалась. Сейчас сидит, а бабушке приходится тянуть своих внуков, полагаясь только на свою жалкую пенсию. 
Так длинно, долго хозяин с Германом еще никогда не разговаривал. Даже в ту их памятную ночь, когда они сидели после выигрыша хозяина в баккара. Тогда он больше спрашивал, а говорить приходилось Герману.
К этому времени они  подошли к зданию, в котором Герман уже побывал. Там был бассейн.  Хозяин отворил дверь и предложил Герману пройти. Первой, задрав хвост, громко лая, - эхо отзывалось по всему зданию, - куда-то вверх помчалась собака. Хозяин зажег свет и молча пошел по следу собаки, Герман покорно поплелся по следу хозяина.
-Вы отказались прошлый раз. - Хозяин прервал  молчание, когда уже вышли непосредственно к заполненному водой бассейну.  -  Сделайте это сейчас.
-Я без плавок. – Нет, Герману почему-то по-прежнему не хотелось лезть в воду.
-Не проблема. – Хозяин открыл свою сумку, извлек из нее пару плавательных шапочек, плавки.  Одну из шапочек натянул на свою голову, другую шапочку и плавки протянул Герману. – Кажется, ваш размер… Можете переодеться там. – Показал головой на ширмочку.
Зайдя за ширмочку – нет, выставляться голым перед этим человеком Герману не хотелось, - меняя трусы на плавки, Герман терзался вопросом: «Что этот человек затеял? Почему он так упрямо затаскивает его в  бассейн? Не утопить же его хочет». Да если бы и захотел, - руки коротки. Герман хоть и постарше, но крупнее, сильнее его. К тому же и пловец из Германа отменный.
-Давайте посоревнуемся, - первое, что услышал Герман, когда уже вышел из-за ширмы. – Ведь у вас же первый разряд по плаванию, не так ли?
   Ах, он знает! В самом деле,  Герман об этом написал в своем  резюме, посчитал не бесполезным упомянуть. Соврал, правда, немножко. На самом деле, разряд не первый, а второй. К тому же юношеский. Был уверен, все равно никто не станет  его проверять. 
-На двухсотку, - все не унимался хозяин. – Идет?
-Ладно… Идет. – А что еще оставалось Герману?
Говоря по правде, он бы предпочел дистанцию подлиннее, - он всегда отличался именно выносливостью, а не реактивной скоростью, но и идти поперек желания хозяина ему  по-прежнему не хотелось.
-Как поплывем?
-Дело ваше.
-Кролем.
И тут Герман впервые возразил:
-А можно брассом? – Да, брассист из него всегда лучше получался, чем кролист.
-Будь по-вашему.
Они прошли в торец бассейна. Собака, следуя велению своего господина, осталась там, где была.
-Прыгаем на счете «три». – Сам же начал отсчет.
После «три» синхронно нырнули в воду.
 Дистанция была отнюдь не спринт, ближе к средней. Тем не менее, спешить надо было с самого начала, иначе  - Герман знал это по опыту, - если со старта сразу намного отстанешь, нагонять будет психологически очень сложно. И хотя темп, сразу заданный соперником, был, по правде говоря, несколько быстроват для Германа, он привык начинать медленнее,  -  все же вынужден был его принять.
Первые сто метров они шли почти вровень. Временами, особенно, когда они находились  где-то посередке  бассейна, Герману даже удавалось вырваться вперед, - на голову, на полголовы. Зато хозяину лучше удавались повороты, когда он с силой отталкивался ногами от стенки, - сразу становилось ясно, кто опережает, кто отстает.
Заметно сдал Герман только где-то уже вначале второй сотни. Почувствовал, что силенок на то, чтобы поддерживать тот же высокий темп, у него больше нет. Если продолжал соревноваться, если старался совсем уж не позорно отстать, -  где-то уже через «не могу», каким-то сверх усилием. Но уплывающую от него, слегка задранную, подымающуюся над поверхностью воды, увенчанную  шапочкой  голову соперника,  ему все же пришлось повидать.
Собака, она на всем протяжении заплыва, абсолютно по-человечески «болела» именно и только за хозяина, -  приветствовала его победу хозяина радостным, заливистым лаем.
-Не переживайте, - первое, что услышал Герман от победителя, когда они уже выбрались из бассейна. – Вы сражались честно… Но я победил. – В том, как это было произнесено  - «Я победил» - проглядывало даже какое-то мальчишество. Он выглядел при этом ну о-очень собой довольным.
«А, может, для него это было действительно так важно? - впервые подумалось Герману. – Победить здесь от того, что проиграл… там? Хрен его знает. Может, даже и так».
Герман уже вновь зашел за ширмочку, чтобы вернуть на себя трусы, когда до него донесся голос хозяина.
-Плаваете вы, Герман Иванович, совсем неплохо, но что касается всего остального… Я был о вас все же лучшего мнения… Вы далеко не глупый, знаете, что я имею в виду… Удивляетесь, откуда у меня такая осведомленность? Мою подругу обычно выдает ее голос. Когда она в предвкушении случки, или сразу после, у нее поразительно меняется тембр голоса… Не скажу, что меня в жизни мало интересовал секс, он интересен всем, тем не менее… Это никогда не было в моей жизни главным… Что касается Валерии… Она обыкновенная молодая женщина. С обыкновенными, нормальными претензиями на жизненный успех… Я никогда не питал каких-то особых иллюзий по поводу ее. Ей просто и во что бы то стало нужно выжить, ну и, разумеется, ей как воздух нужен кто-то…вроде вас. Чтобы не просто выжить, но и  с максимальным при этом удовольствием.  Я, каюсь, не большой специалист по этой части.
-Мне нужно искать другую работу? – Герман еще оставался за ширмой.
-Да полно… Жизнь, Герман Иванович, куда более значительна… В ней куда больше другого содержания, чем кто с кем. Мне неприятно. От вас этого не скрываю. Еще раз: от вас такого не ожидал. Мне показалось, вы человек более серьезный. Но я не Отелло. Не собираюсь вас душить. Ни вас, ни ее… По сути вы оба… Запутавшиеся. Как миллионы и миллиарды других. Ослепшие, обезумевшие, бредете, неизвестно куда… И я с вами. Заодно.
И уже сразу после того, как Герман сменил плавки на трусы и вышел из-за ширмы, хозяин поинтересовался:
-А вы-то свое обещание выполнили? Сходили с вашей подругой в театр?
-Нет. – Стараясь при этом не смотреть на хозяина. - Мы с ней сходили в ресторан. 

5.
Эта «малышня» вела себя ровно так же, как вела бы себя любая другая,  окажись она впервые в своей жизни в роли пассажира такой удивительной машины, как вертолет.
Во-первых, брат и сестра не поделили кресло рядом с пилотом, никому не хотелось быть сосланным на заднее кресло, дело дошло почти до потасовки, пока не вмешался Герман. Он правильно рассудил, что оба его пассажира были такими худенькими, что вполне могли уместиться в одном кресле. Так оно и оказалось на самом деле, и таким образом конфликт был разрешен. Ожидаемым было и то изумление, тот восторг, с каким они восприняли их отрыв от земли, постепенный, Герман намеренно не форсировал события, подъем, длящееся несколько минут зависание. Немало восторгов вызвал и сам полет. Правда, выражался он у каждого из пассажиров по-своему: брат то и дело вскрикивал, подпрыгивал в кресле, размахивал руками, сестра была куда более сдержанной: она только таращилась во все глаза, при этом широко раскрывала рот. На что брат, по праву старшинства ощущающий себя по отношению к сестре полноправным вожаком, в перерывах между подпрыгиваниями и выражениями восторга, постоянно делал ей замечания:
-Закрой хайло!
По завершении полета и благополучной посадки между пассажирами возник спор, кому вылезать первым. И вновь вмешался Герман: посадил брата на шею, девочку  - на сгиб левой руки и так осторожно спустился с машины. Уже оказавшись на земле и отпустив пассажиров, они,  с  ветром наперегонки, помчались в сторону дома, Герман вспомнил, что оставил в кармашке сиденья свой мобильник. Пришлось возвращаться в кабину. Однако мобильника в кармашке не оказалось. Это было очень странно, потому что Герман точно запомнил, как и когда он, перед тем взяться за  рычаг управленья и привести силовую установку вертолета в движение, вынимал из заднего кармана джинсов, а потом укладывал мобильник именно в этот кармашек.
Провозившись несколько минут, обстоятельно осмотрев и кресла и под креслами, убедившись окончательно, что мобильник бесследно исчез, он, наконец, покинул вертолет и направился к дому. Своих недавних пассажиров он застал уже сидящими  в столовой: сидели, перестукиваясь столовыми ложками, и нетерпеливо посматривали в сторону открытой двери кухни, откуда доносился голос как всегда хлебосольной бабы Зои:
-Счас, счас, ребятки. Еще потерпите минуточку.
Герман, едва поймал на себе взгляд брата, поманил его пальцем. Когда тот вышел из столовой, - ухватил его сразу за оба уха.
-Или возвращай, что взял, или я тебя сейчас укокошу прямо на месте.
Выглядел при этом Герман, наверное, действительно очень свирепым,  и паренек  сразу раскололся: поспешил вынуть из-под футболки мобильник.
-Я нечаянно, дяденька. Чесслово, я нечаянно.
Вот паршивец! Настроение у Германа после этого маленького, в общем-то, инцидента, еще более расстроилось. Да, «еще более» от того, что и прежде было неважным. Вчерашнее «выяснение отношений» с хозяином,  интеллигентная выволочка, которую он от хозяина получил… Это едва ли не  из той оперы, что случилось с ним в Германии. И хотя вполне заслуженного расчета Герман не получил, его не вышвырнули, как следовало бы, на улицу, - смущение, ощущение стыда не покидали его.
Кроме того, он не знал, как им теперь распорядиться собой. Хозяин укатил сразу, как только закончилась экскурсия, и увез с собой тех, перед кем теперь уже он, сам хозяин,  испытывал ощущение вины, а Герману не оставил никаких инструкций.
В конце концов, принял решение: «Пока мне тут делать нечего. Поеду в город». 
-Когда опять полетим? – поинтересовался, открывая перед Германом ворота,  на прощание охранник.
Герман ничего на это не ответил.
-Вот мужик устроился, - открыто высказал свою зависть охранник. – Это я про тебя говорю. Полчаса по небу полетал, а потом лежи себе да полеживай. Мне бы такую работенку.
По шоссе передвигался с намеренно невысокой скоростью. Ему не хотелось на Коллонтай. Ему вообще сейчас никуда не хотелось. Проехав с полчаса, приметил очень симпатичную березовую рощицу (он примечал ее и раньше, она уже и прежде его привлекала, но всегда проезжал  мимо, потому что постоянно спешил). Свернул с шоссе и проехал метров сто  в глубь рощи по неширокой колее. Здесь он остановил машину, вышел из нее, прошел еще метров десять и сначала сел, а потом, когда почувствовал, что земля к этому времени дня ( начало третьего) успела достаточно прогреться, лег на спину , широко разбросав руки.
Прежде всего, он видел сейчас нависшие прямо над ним ветки березы, по одной из них перепрыгивала с место на место какая-то  желтогрудая, с забавным хохолком  птичка – невеличка, о чем-то громко извещала всю округу, о каких-то своих,  птичьих, проблемах, или приглашала на свидание своего друга (или, наоборот, подругу) или просто радовалась жизни, хорошей погоде (за эту последнюю неделю такие вот теплые, солнечные часы, чтобы с неба ничего не капало,  были большой редкостью). Далее, выше, он видел макушку выбранного им дерева, она самую чуточку покачивалась, значит, вверху задувал какой-то ветерок, здесь, у подножья дерева, он совсем не ощущался. И, наконец,  еще выше, уже на недосягаемой высоте, - безоблачное небо. 
Небо, к которому он так часто на своем вертолете устремлялся, но которое постоянно уходило от него. Чем он на своем вертолете выше, тем дальше, тем недостижимее  небо. Как будто постоянно играло с ним в прятки. Как будто то и дело поддразнивало его: «Попробуй, достань. Догони».
Герман сначала зажмурил (все-таки солнечные лучи, падая, попадали ему на сетчатку глаз, заставляли их слезиться), потом вовсе закрыл глаза. Нет, он не задремал, - просто лежал, недвижим, ему сейчас лень было даже пальцами рук пошевельнуть. И пролежал так с четверть часа. Уже и муравьи (оказывается,  где-то рядом, за соседними деревьями был муравейник) освоились с его присутствием, может, приняли его за упавшее по старости дерево, стали по нему переползать, он ощущал их присутствие своими обнаженными кистями, однако не делал ничего, чтобы от них освободиться. И только когда набегавшаяся, натанцевавшаяся на ветке пичуга капнула, едва не угодив Герману на лоб, тогда он впервые пошевельнулся, присел и полез за носовым платком в карман джинсов.
И точно в это  же время он услышал позывные своего мобильника.
-Слушай, - он сначала не узнал голос, только понял, что он принадлежит какой-то женщине, - знаешь, что ты со мной сделал? – Голос был переполнен ненавистью. – Ты представляешь,  ка-ак ты мне подкакал?! – Только сейчас разобрался, что звонит Валерия.
-Что случилось? – он почему-то  сразу подумал о хозяине. Не отомстил ли он ей?
-Я же из-за тебя охрипла. У меня же голос совсем пропал. У меня температура под тридцать восемь. У меня же из-за тебя сегодня полный провал!
-Почему из-за меня?
-Ах, почему из-за тебя? А кто был вчера на мне? Разве не ты? Почти полчаса на холодной земле. Разве это был не ты? – Ненависть так и била ключом из нее.
-По-моему, зачинщицей была  все-таки ты. Я просто пошел тебе навстречу.
-Ну и мерзавец же!… Меня по твоей милости вообще даже слушать не захотели. Когда же еще  будет такой случай? Я же потеряла свой шанс! – Теперь она была готова расплакаться.
-Все претензии в первую очередь к себе.
-Да пошел ты…знаешь, куда?
-Не знаю. И знать не хочу. Но я хочу тебя предупредить…
-Чего ты хочешь меня предупредить?
-Он все знает. – Сказал и тут же отключил мобильник. Больше он на ЭТУ  времени тратить не хотел. 
Находиться в роще также сразу  расхотелось. Природа уже не умиротворяла его: слишком слабое лекарство. Поднялся, отряхнулся, сбросил с себя пару муравьев, направился к машине.

Часть пятая

1.
Что-то его удерживало, мешало сразу отправиться в квартиру на Коллонтай. Решил, прежде всего, заглянуть на почту, посмотреть, нет ли там чего-нибудь «до востребования».
Да, письмо от Тони он получил относительно недавно и еще не удосужился на него ответить (Стыд и срам!). Следовательно, чего-то новенького от нее вряд ли могло придти. Но ведь кроме родных в Ставрополье у него еще было необозримое число родственников в Оренбуржье. Тетушки, дядюшки, двоюродные братцы и сестрицы, племянники и племянницы. Настолько их было много, что как-то, « дело было к вечеру, делать было нечего», - решил всех пересчитать, и очень скоро сбился со счета. И что самое для  Германа страшное? Он же им всем тоже, конечно, чего-то наобещал. И, разумеется, по пьянке, на трезвую голову он бы на такое безрассудство не решился. И вот теперь они тоже, почти все как один бедолаги, едва сводящие концы с концами,  как-то рассчитывали на него, - такого удачливого родственничка, которому посчастливилось в жизни поиметь отцом настоящего, неподдельного, не фальшивого немца, ждали, что им тоже от этого удачливого родственника хоть что-то перепадет. Время от времени то один, то другой напоминали о себе. Боялись, что он их забудет.
Да, письмо было (значит, не подвела Германа интуиция, не напрасно его тянуло на почту). Только вернулся в машину, решил, если не читать, хотя бы для начала посмотреть, - от кого? Вскрыл верхний конверт, вынул внутренний. Сразу, по аккуратному почерку, понял, что писала его дочь. Уже новость! Катерина, как все молодые, ужасно не любила писать письма. За все то время, что отец отсутствовал, написала ему пока только одно письмо, когда он еще находился в Германии, и то едва на полстранички. В нем она просила «дорогого ненаглядного папуленьку» (как все женщины, она отлично знала, когда надо подольстится) прислать ей «хоть капельку денег на мобилу». «А то у всех уже есть, а мама жмотничает». Герман, разумеется, на это ее письмо сразу откликнулся, выслал ей телеграфом необходимую сумму.
Но о чем же она могла просить его на этот раз? Все-таки захотелось прочесть прямо сейчас. Надорвал конверт, вынул свернутый в четвертушку, исписанный лист бумаги.
«Здравствуй, папа. Пишет тебе твоя родная дочь Катя.
Дорогой папа пишу тебе, потому что мама конечно тебе про это не напишет, потому что она не хочет тебя беспокоить, думает что тебе и так там приходится не сладко. Но если я не напишу ты тогда никогда ни о чем не узнаешь. А это будет еще хуже. У мамы врачи нашли рак матки и она скоро будет ложиться на операцию. Она не хотела потому что очень много работы, но ей все хуже и врачи сказали что если она не сделает операцию в самое ближайшее время тогда надежды вообще никакой. А так еще есть какая-то маленькая надежда. Но очень маленькая потому что ей надо было раньше, а она вместо этого все запустила. Все думала, что само пройдет. А потом чего-то там пила чего ей бабушки разные посоветовали. Даже можешь себе представить – мочу! Вместо того чтобы сразу идти в больницу. В общем ее врачи разругали почем зря но все равно это уже не поможет. Если только операция.  Папа если сможешь, приезжай поскорее к нам. Ты же можешь приехать хотя бы на недельку. Маме хоть будет немного полегче когда она увидит тебя. А то она постоянно говорит, когда же твой папенька приедет, а то он про нас совсем забыл. Но ты же ведь не забыл? Правильно? Ты же ведь про нас еще помнишь?
Все. Заканчиваю на этом а то сама скоро заплачу.
ПРИЕЖАЙ!! ПОСКОРЕЕ!! МЫ ВСЕ БУДЕМ ОЧЕНЬ РАДЫ!! ЦЕЛУЕМ КРЕПКО КРЕПКО!!
Твоя дочь Катя».
Прочел, сложил письмо, вернул в конверт, положил конверт себе в карман.
И что же ему теперь делать?

3.
На полу прихожей в квартире на Коллонтай тесно от обувки, необычно пестрит разнообразием цепляющихся одежд и вешалка. Но самый большой сюрприз преподнесла Герману жилая комната: оттуда доносится затерханный, местами искаженный посторонними шумами, очевидно, недоброкачественно записанный, да еще и  не пощаженный временем,  о чем-то поющий с подвыванием голос в сопровождении совсем не звучной, также, видимо,  траченной молью - временем  гитары.
Ч-черт! Совсем из башки вон. Сегодня день рожденья приснопамятного Римминого   мужа.  А ведь помнил эту дату. Еще с прошлого года запомнил.  И сколько раз мысленно напоминал себе: «Ты должен обязательно сделать ход конем. Ты ни под каким соусом не должен появляться на этом мероприятии». Прошляпил.
За раздвинутым столом (обычно он в полтора раза короче), - те, кто, как следует понимать, чтят память. Бдят. Стоят в почтительном карауле. Хранят верность. Стойкие, испытанные, закаленные, прошедшие огонь и воду приятели, почитатели. Впрочем, они не только за столом. Сколько их! И на диване, в кресле (его, Германа, кресле), даже на широком подоконнике. Только что на полу не сидят. Тут их с десятка два, не меньше. Безусловно, все, как один, хорошие, славные, симпатичные  ребята. Им всем уже наверняка за пятьдесят. Лысые, седые, морщинистые, беззубые. В сравнении с ними даже его Римма выглядит молодкой. Слушают.
Появление Германа несколько нарушило этот порядок: слух по-прежнему настроен на звучащую песню, зато глаза многих, если не всех, сейчас устремлены на него. Но больше всего, конечно, появление Германа отразилось на Римме. При виде его поднялась со стула, теперь стоит, взявшись за спинку, растерянно смотрит. Чем не картина Репина «Не ждали»?
Однако ему тоже не стоит торчать в двери, как какой-нибудь окаменелости. Вопрос, куда идти? Вперед? Назад? Римма, кажется, поняла его состояние и жестом показала на освободившийся, после того, как она встала, стул. Этот жест, как спасательный круг утопающему. Спасибо, Римуша. От всей души спасибо. Теперь он знает точно, куда, в каком генеральном направлении ему двигаться. Осторожно, едва не на цыпочках, чтобы, не дай бог, не скрипнула под ним половица, прошел, сел на предложенный Риммой стул. Она же, бедняжка, сделала вид, что ей что-то срочно понадобилось на кухне. А, может, действительно понадобилось. 
А песня продолжает себе и продолжает «литься на просторе». О чем хоть песня-то?

Ты улетаешь в город Ленинград.
В глаза впилась укором синева,
И закидать ее я был бы рад
Снежками горечи, разлук, утрат.

Красивая песня, красивые слова,  ничего не скажешь. Человек улетает в Ленинград. Это, конечно, нехорошо со стороны этого человека. Лучше бы, конечно, чтобы он никуда не улетал. И тогда бы не было ни укоров, ни горечи. Зато, вот беда!-  не было бы и песни. Она бы тогда, точно, не состоялась. Вот и не знаешь, что лучше, что хуже.
-Разрешите, я за вами поухаживаю? – чей-то шепот.
Оглянулся на соседа. Щуплый старичок с ясными, как у годовалого ребенка, голубыми глазами. Длинная, морщинистая шея болтается в вороте заношенного, шерстяного свитера. Приветливо улыбается.
-Разрешаю.
Только теперь Герман обратил внимание, какими яствами кишит этот стол. Это ж надо ж! Как будто на машине времени – отшвырнуло на добрых два десятка лет назад. Нет и в помине того, от чего ломятся нынешние магазинные прилавки, зато, по самой середке стола, на самом почетном месте: огромная эмалированная миска с картофельно-свекольно-морковно-горошковым винегретом, бычки в томатном соусе, ржавая селедочка под шубой, перья зеленого лука, да к тому же еще, похоже, и  стрельчатого, чтобы нёбо посильнее продрать. Заливное. Непонятно, из какой рыбы.  Возможно даже из ершей. Все, правда, уже на исходе, Герману, как опоздавшему уже достались рожки, да ножки.  Ну, да вины этих людей здесь никакой. Надо было самому подсуетиться, придти пораньше. Смотришь, тогда  и ему бы досталось что-нибудь от вершков.

Ты улетаешь в город Ленинград.
Где ночи не дадут тебе уснуть.
И мы молчим не в строчку невпопад.
Но вот и улетаешь. Все. Пиши.

-Из напитков, - тот же вежливый шепоток, - я бы вам все-таки посоветовал…- Добрый его сосед уже положил руку на внушительных размеров бутылку, литр в ней определенно помещается. – Самогоночка…Отличная, кстати говоря, самогоночка. На самом добротном пшеничном зерне. Не возражаете?
-Нет, не возражаю.
Только сейчас обратил внимание на женщину, что сидит напротив. Беспрерывно курит, не спускает при этом с  Германа прищуренных глаз. Изучает. Сравнивает. Сопоставляет. Делает далеко-о идущие выводы.
Нет, гражданочка, я, точно, не ваш.  Здесь вы не ошиблись. Я - другой. И дело даже не в том, кто постарше, кто помоложе («Я тоже скоро буду таким»). Кто хуже, кто лучше. Кто воспитаннее,  кто… Как бы это сказать? Хорошим манерам не обучен.  Кому повезло в жизни больше, а кому…вообще не повезло. Просто у меня до сих пор была другая жизнь. И мне с самого начала  в жизни хотелось чего-то другого. И волновался, переживал я, в основном, совсем по другим поводам. И никого я в своей жизни не провожал, - ни в Ленинград, ни куда-либо еще: я сам постоянно кого-то оставлял у себя за спиной. Как, например, свою жену Тоню. Которая, не дай бог, может, как раз в эту минуту лежит под ножом. А то еще и умрет, не дождавшись, пока он, ее никудышный муженек,  изволит приехать. Эх, Тоня, Тоня.
Самогонка обожгла, выдавила слезы из глаз. Давно он не пивал самогон. Пожалуй, с последнего его посещенья Новоорской. Когда провожал в последний путь свою мать.

Ты улетаешь в город Ленинград,
Легко меняя Вятку на Неву
И только мне покажется опять,
Что земляникой пахнет на ветру.

-Не грустите…Давайте, я вам еще подолью.
-Подлейте.
Хороший старичок. Добрый. Зато эта гражданка, которая сейчас напротив него и которая, как в самого начала уставилась, так ни на секунду не сводит с него прищуренных глаз, она определенно плохая. Злая. Ей, конечно, не в жилу, что он, Герман, такой, как он есть, не поющий и не играющий на гитаре, как бы занимает не подобающее ему место, занял не свой трон. Супостат. Самозванец. Вот она его сейчас и пожирает глазами. Так бы, кажется, и съела его с потрохами. 
Да, самогон…Ничего, пить можно. Во всяком случае, не какая-нибудь там базарная бормотуха: с этого самогона хоть не отравишься. А вот эти песенки, хоть режь его на мелкие кусочки, ему все равно, сколько бы и чего бы он не выпил, явно не по душе. Не земляникой, которая пахнет на ветру, сейчас и всегда была полна его голова. Не о ней, не об ее присутствии или отсутствии, он всегда страдал, мучился, переживал. Это все детский сад. Штанишки на лямочках. Заботливые папы и мамы. Игрушки. Разные там забавные плюшевые медвежатки. Кормления, уговоры :  «Ложечку за бабушку, ложечку за дедушку». Детские колясочки, трехколесные велосипедики, потом двухколесные. И покатило, и поехало. Вплоть до этих ваших…институтов. Экзамены, зачеты. Ох, как тяжко! Ох, как нудно! Командировки, сезонные трудповинности (колхозно-совхозные поля осенью, овощехранилища  зимой , студенческие стройотряды летом).  Тут уж и костерки и песни под гитару пошли. Туманы-растуманы. Разлюли-малина. Тут можно уже кое о чем и пострадать. И слезу пустить. И на жизнь пожаловаться. И на звезду помолиться. А дуранды, которой откармливали на скотном свиней, вы никогда не пробовали?  Жмыхов, от которых потом так пучило живот, что готов был от боли хоть на стенку лезть. Не говоря уже о кровавом поносе.  Вам это незнакомо? Это ощущение почти постоянного голода. И игрушек у него никогда не было. Нет, врет, - была одна, он ее сам нашел, видимо, сильным дождем из-под слоя глины на проселочной дороге вымыло: мятый , жестяной петушок-золотой гребешок. Возможно, венчал когда-то, много лет назад, конек чей-то крыши. Он его, как следует почистил, кое-где киянкой подстукал, подправил. Долго хранил у себя, пока не подрос,  когда ему уже  стало вовсе не до игрушек. И не до институтов. И не до песенок у костерка под гитару. Жизнь…Мать ее за ногу. Суровая взрослая жизнь сразу, за порогом детства, когда ему еще не было четырнадцати,  и мать уже тогда тяжко занемогла, - жизнь  вступила в свои права. И первый вопрос: как  свести концы с концами? Как выжить в этом жутком, проклятом мире. Не утонуть. Не задохнуться. Любыми путями выкарабкаться наружу. Стать человеком!
 А ты, милый старичок, говоришь: «Не грусти». Тут не грустить, какое там? -  тут волком выть надо.
А сегодня он получил письмо от дочери…Лучше бы он его не получал. Эх, Тоня, Тоня. Женка моя ненаглядная. До чего ж он перед ней виноват! Сколько раз ее за всю их общую жизнь обманул! И ведь ни разу не вякнула, терпела, понимала, что ему, как настоящему мужику,  ее одной мало. Умри она – вот сейчас, не дождись хотя бы его, - это будет самым тяжким его грехом. Не замолить ему никогда этот грех. И на том свете ему это аукнется. Все, все припомнят ему на небесном суде. Вынесут самый суровый приговор.
-Вы совсем ничем не закусываете. Я бы вам все-таки посоветовал…
-Как вас зовут?
-Петр Ильич. Как Чайковского.
-А меня Герман. Как из «Пиковой дамы».
-Да-да!  Очень интересное совпадение.
-Вы кто?
-Что вы имеете в виду?
-По специальности.
-Вообще-то, я врач. Специалист в области судебной психиатрии.
-Шизиков лечите?
-М-м…С какой-то натяжкой…Можно сказать и так.
-У меня хозяин шизик.
-Почему вы так решили?
-У него есть всё. А посмотришь на него – тоска.
-Ну, «всё» это, скорее, понятие относительное, а «тоска» понятие абсолютное.
Осознает Герман: напрасно он соблазнился этим самогоном. Теперь пургу несет. Самому же потом, как вспомнит, стыдно будет. А остановиться не может.
-А еще я недавно смотрел по телеку кино. Про конец света. Вы как? Верите в конец света?
 -Вы знаете, это не исключено.
-И вы не боитесь?
-В данную секунду мне все равно.
-И мне, знаете, тоже.
-Ну, вот и отлично!
Да, хороший  старичок. Покладистый. Без гонора.  Но вот этим самым песенкам, кажется, не будет конца. Кончилась одна, тут же запелась другая. Долгоиграющая пластинка.
-Вам что-то не нравится? – впервые прорвало ту, что сидит и буравит его взглядом напротив него. – Я замечаю, вы постоянно морщитесь.
-Ну и что?
-Что «что»?
-Что морщусь. Значит, есть на это причины.
-Нет, но вас же буквально всего выворачивает наизнанку. Это же очень заметно.
-Женя, прекрати. – Кто-то со стороны.
-А если не нравится, что тогда? – Пытается отразить укор Герман. - Прикажете мне уйти?
-Женя, перестань. У человека есть собственное мнение, это его личное право.
-Но нельзя забывать при этом, что он должен проявлять элементарное уважение к мнению других, а не так откровенно демонстрировать…
-Тихо! – Еще кто-то. - Вы же не даете слушать.
«Вы» не даете слушать! Он-то, Герман,  как раз сидит и помалкивает. Но что от него надо этой… прыщавой?
-Я ничего не демонстрирую, я просто пью и закусываю.
-Замолчите! – Это уже откуда-то с дивана. Еще какая-то. Почему именно женщины так настроены против него?
Замолчать – означает признать свое поражение. Ведь он еще не объяснил этим людям, что он такое, что собой представляет, с чем его едят. Вот объяснит и тогда, возможно, они станут относиться к нему иначе, а не показывать всем своим видом, что он здесь белая ворона.
-Почему «замолчите»? Почему вы мне затыкаете рот?
Только сейчас вернулась из кухни Римма.
-Пожалуйста…Герман, не надо. Успокойся.
-Да я-то совершенно спокоен. Я сидел и никого не трогал. Вот свидетели.
-Молодой человек…
-Да никакой я не молодой! Почти такой же, как и вы. Только жизнь у меня была совершенно другая.
-Нет, это конец.
Кто-то догадался выключить магнитофон. Благословенная тишина.
-И я имею право говорить. Потому что я здесь тоже не посторонний. А если я вам так не нравлюсь, - это не моя вина. Если моя жизнь так сложилась, что мне надо было… Мне голову негде было…  Но вам же это не объяснить.
-Герман! Я тебя умоляю. Прекрати.
-Не надо, успокойся, Римуша, мы все тебя отлично понимаем. Никаких вопросов.
-А, пожалуй, нам пора расходиться, ребята. Мы и так уже здесь засиделись. Пора, как говорится, и честь знать.
Пусть себе катятся. Чище воздух будет.
-Нет, но как же так? Мы же еще хотели…- Римма то бросит взгляд на Германа, то посмотрит на оживших, засуетившихся гостей, - кто-то отжимает затекшую после долгого сиденья ногу, кто-то уже разыскивает свой оставленный в прихожей наряд, кого-то, как бывает часто перед дорогой, поманило в туалет.
-Спасибо, Римуша, от всей души спасибо, - за прекрасный стол. Ты просто молодчага. Все очень здорово.
-Да, помогла вспомнить молодость.
Германа при этом обходят далеко стороной, словно он прокаженный какой-то. Даже тот добрый, голубоглазый старичок, который по шизикам,  куда-то бесследно пропал. Был человек и нету! Как будто растаял в воздухе. Может, хоть он бы заступился.
-Нет-нет-нет, я с вами. Я вас обязательно провожу. – Римма тоже с ними, в прихожей.
Ничего, это даже хорошо, что она тоже прогуляется, освежится, а он пока побудет один. Смотришь, немного приведет в порядок свою расшалившуюся нервную систему. Успокоится.

4.
Все ушли. Только бы расслабиться, - замечает, что в квартире  он все-таки не один. Паша. Сидит в уголочке, за книжным шкафом, так скромно, не видно его и не слышно, затаился, как мышка в норушке. Эх, Паша,  Паша… Вот  уже взрослый парень. Самостоятельный. Сам – худо-бедно себе на жизнь зарабатывает. Как-никак подругу содержит.
Нет, Пашу  Герман ни в коем случае не обидит, не  тронет. Пускай себе сидит ровно там, куда сам себя усадил. Тем более что человек очень хорошо себя ведет: просто сидит и  помалкивает и помалкивает в тряпочку. Так-то бы всегда.
Герман прошел на кухню, сполоснул над мойкой руки. Пока споласкивал, до слуха его донесся уже осточертевший ему голос виновника сегодняшнего торжества: его покойное величество, как птица Феникс из огня,  вновь изволило запеть и заиграть. Неугомонный. Нетленный.  Это значит, Паша вновь включил магнитофон.
Отчасти…Это можно понять и как вызов…А, может, человек просто соскучился по родному голосу. Это ж все-таки его родной отец. Парня тоже можно понять. И многое в нем простить. Если даже он такой, как есть, - неприбранный, неприкаянный, не находит пока себе применения ни в чем, - тут многое можно списать и на то, что не было у него по большому счету настоящего отца никогда. «Настоящего» в том смысле, когда есть рядом с тобой человек, такой же мужик, как и ты, но уже тертый калач, прошедший огонь и воду, с которым всегда и по всякому поводу можно солидарно, по-мужски посоветоваться, получить от него какое-то напутствие. Да если даже просто – потреплет тебя шершавой ладонью по волосам, ущипнет, допустим, за нос или сделает с тобой еще какую-нибудь чепуховину, - уже навар, уже прибавка сил и уверенности в себе. Все чувствуешь, что ты в этой жизни не один. Не было у этого парня такого. Также как не было того же самого и у Германа. Над обоими довлела эта распроклятая безотцовщина. И ненасытная зависть к тем, кому уже изначально повезло в жизни больше, чем тебе, кому не пришлось ощущать себя сиротой. Так, может, поэтому не враждовать с Пашей надо? Не искать… «Вот это мне в нем не нравится». А наоборот.
-Послушай…- Герман вернулся в комнату. – Тут вот какие дела…- Начал, а как продолжать, как и в какую сторону потянуть эту ниточку разговора,  он пока не знает.
 А Паша стоит, обернувшись к нему своей длинной узкой спиной, как будто занял вокруг по-прежнему поющего магнитофона круговую оборону. Как тут? Попробуй - подойди.
Так какие же все-таки дела-то? И что он хотел этому человеку сказать?
-Ты тут насчет квартиры с матерью разговор начинал… Может, пока спешить-то не надо? Погодите. Я ведь тоже здесь не вечно. Сегодня – здесь, завтра – там. – Нет, что-то не о том он заговорил, не с того конца начал. А лучше бы просто сказать: «Да хватит нам с тобой, как два зверя в одной клетке. Давай…Ну, если не обнимемся, так просто пожмем друг другу руки».
-Вы зачем людей обидели? – это уже от Паши к нему. Как будто из обреза пульнул.
-В каком смысле «обидел»?
-Люди приехали…Вы знаете, откуда некоторые приехали? Из Екатеринбурга. Из Твери. Потратили время, деньги на дорогу. А ведь они почти все…Знаете, по сколько они зарабатывают? Им так было важно! Чтобы только вместе посидеть, моего папу вместе послушать.
-Разве я им мешал? Слушали бы.
-Да уж…с таким послушаешь.
-А что? Я только сидел…А эта…Я не знаю, откуда она…И почему ей пришло это в голову, будто я…?
-Неужели вы на самом деле такой тупой? Неужели до вас ничего не доходит?
-А что? Что до меня должно доходить? Что,  мне обязательно должно нравиться, как дерет свою глотку твой отец? – Почувствовал, как тоже заводится.  – Ну, не нравится и все тут. Что же мне, все равно подпевать вместе  с вами? Или хороводы прикажешь водить? «В лесу родилась ёлочка?».
-Да зачем вообще ты…здесь? – Только сейчас обернулся к Герману лицом. Такого искаженного ненавистью лица на этом парне Герман еще никогда не видел. – По какому праву ты сюда заявился? Ты знаешь, кто ты на самом деле такой? Не догадываешься?
Так. Похоже, разговор принимал вовсе другой оборот. Похоже, машина пошла в пике.
-Ну, скажи, кто же я, по-твоему?
-Ты – жлоб.- Похоже, его всего колотит. - Понятно? Стопроцентный. От тебя жлобством за версту воняет. Впору нос затыкать. Ну, так и сидел бы…
А вот это…Это он дал лишку. ТАКОГО Герман никогда никому ни при каких обстоятельствах, будь они даже самые-пересамые смягчающие,  ни за что не простит. А простит ему, - никогда потом не простит себе.
-А ну повтори, что ты сказал.
-Сколько угодно. Ты самый настоящий жлоб. Тебе только в деревне жить и коров доить. Там ты был бы на своем месте. А не отца моего судить.
Ну что ж…Сам на это напросился. Сейчас он сделает то, что ни в коем разе, ни под каким видом не должен был бы делать: он набьет этому молокососу морду. Для этого он сначала приблизится к нему…Потом возьмет его за грудки…Конечно, его враг еще немного покочевряжится…Да, так и есть…Этого и должно было ожидать…Тихо, тихо! Только бы мебель осталась цела…Опля! Что-то упало со стола.  Вдрызг…Спокойно, ребята…Конечно, он сразу не поддастся,  не уступит,  но что его хилые силенки в сравнении с тем, чем обладает он, Герман, испытанный не в  одной рукопашной боец? А вот теперь он с наслаждением вмажет ему по скуле…Что, не понравилось? Немножко бо-бо?  Ничего, мальчик, потерпи, сам на то напросился. Теперь по другой…
Чем больше бьет, тем больше желания продолжать бить. Это тебе за «жлоба». За то, что я хотел с тобой по-хорошему, а получилось, как всегда. Если я «жлоб», то ты настоящая  мокрица. И я тебе сейчас это буквально и натурально докажу. Тем, что размажу по стенкам твою подлую, гнусную, так опротивевшую мне за этот прошедший год рожу.
-Герман! Прекрати!
Кто-то повис у него на руке. А, это, конечно же, Римма. Вернулась с прогулки. Подышала свежим воздухом. Попрощалась с друзьями, поклонниками таланта Великого Маэстро. Чей голос, поразительно! - до сих пор, как ни в чем ни бывало, продолжает звучать под сводами комнаты. 
-Прекрати сейчас же или я вызову милицию!
Жаль. Не доделал своего врага до конца. Стоит, упершись затылком в стену, тяжело дышит, струйка крови стекает из ноздри, достигает подбородка. Живой. И почти невредимый. А Герману, говоря по правде, сейчас даже хотелось бы большего. Не получилось. Но и тем, что успел сделать, должен все-таки остаться доволен. Все-таки этот  «жлоб» совсем не остался не отмщенным. Теперь этот мальчик его надолго запомнит. И впредь будет обращаться с этим словом поосторожнее.

5.
Римма вызвала такси, оба тут же куда-то укатили, и Герман, как ему давно этого хотелось, остался в квартире один. За хозяина.
Нет, никаких угрызений совести, никаких сожалений по поводу того, что сделал. Куда хуже было бы, если б ничего не сделал. И это, пожалуй, хорошо, что вовремя подоспела Римма, - иначе этот парень так бы легко, одной окровавленной ноздрей  не отделался. Вот тогда бы, скорее всего, ему пришлось посокрушаться, даже, может, испытать какое-то запоздалое раскаяние. Но только не сейчас.
Риммы не было долго. Сколько именно, - Герман мог об этом только догадываться. Во-первых, не засек время, когда они ушли. Во-вторых, в той полной темноте, в которой он сейчас находился (света не зажигал), циферблата настенных часов не видел, а собственные, наручные, со светящимся циферблатом, остановились, видимо, когда разделывал под орех Пашу. Что-то там, видимо, стронулось, нарушилось. Конечно, ничто не мешало ему подняться с разобранного им кресла-кровати, включить свет, но тогда бы он увидел все сотворенное им во время схватки с Пашей безобразие, - полусдернутую со стола скатерть, черепки посуды. А зачем ему это? Да совсем и неважно было, сколько сейчас времени. Что он, стайерскую дистанцию бежал, кросс по пересеченной местности,  очередной заплыв с хозяином затеял, чтобы следить за временем?
Наконец, услышал, когда вошла Римма. В комнату заходить не стала, долго возилась на кухне, откликнулась на чей-то телефонный звонок и по привычке заторчала на проводе. О чем и, тем более, с кем она говорила, - Герману этого не слышно: Римма как будто специально не повышала голос. Но вот и трубка положена, - в квартире тишина. Пора и Герману расставаться с его мягким ложем. Хватит, петушок,  належался, наотдыхался. Вон, - даже бок от лежки заболел. Не все, как говорится, коту масленица. Пора и за тяжкий труд приниматься.
Римма за кухонным столом. Сидит, уткнувшись подбородком в ладонь, локоть на столе. Уставилась в  противоположную стену, думает о чем-то. Появление Германа на кухне никак не отразилось на ее позе, никак и ничем не отреагировала. Даже, кажется, не моргнула.
Думай, подруга, не думай, а сто рублей, уже давным-давно доказано,  - не деньги.
-Ну, что? – Герман оседлал другой стул, предварительно согнав с него безногую пушистую тварь. – Как твой? – Молчит.
Впрочем, что и как с Пашей, Германа совершенно не колышет. Да и что с ним может быть особенно плохого? Вроде, Герман поработал аккуратно, никаких тяжких последствий быть не должно. Если только моральный ущерб. Но это уже другая история.
-Как дальше? Жить будем?
-А разве мы с тобой жили? – Ну, наконец-то! Заговорила. Уже немного полегче. – Ты же, как приблудный пес, Гера. Приполз под дверь, поскулил. А я тебя пожалела.
Разумные-то слова приятно и слушать. Повторила:
-Я же тебя пожалела.
Да, верно. Точно также,  как этих… безногих и безглазых.
-В общем, так… Не волнуйся, я за тебя цепляться не стану. Что приютила на время, - низкий тебе поклон. За сына – извини. Конечно, не стоило бы. Это я его, как говорится, по совокупности.  А от тебя я без шуму и без споров уеду.
-Да. Наверное, так будет лучше. Чужие мы с тобой, Гера. Ничего между нами общего. Постель и то… Раз в год по обещанью. Не нужна я тебе. А ты – мне.
Немного молча посидели.
-Тогда я поехал.
-Куда?
 -К себе. Домой. К жене, дочери.
-Да, так , наверное,  действительно будет лучше.
-Сможешь собрать мне по быстрому?
-Ты прямо сейчас что ли?
-А чего резину тянуть?
-Ну, как хочешь. 
 Помнит, самолет на Минводы вылетает где-то около одиннадцати, а сейчас около восьми.  Следовательно, время, чтобы добраться, если, конечно, подшустрит,  у него еще есть. Не факт, что будет с билетом. Далеко не факт. Скорее всего, даже – нет. Но на этот случай всегда существуют тороватые перекупщики.
-Переночуй хотя бы.
-Нет, спасибо.
Да, не обламывается ему право на ПМЖ. Ни в Германии, ни в Питере. Не дается ему эта жар-птица в руки. Выходит, одна ему остается дорога. Полный назад! 
На сборы ушло почти полчаса. Пока собиралось, подумал: у него две проблемы. Во-первых, машина, ее он приобрел почти сразу, как приехал в Питер, на те денежки, что успел подкопить в Германии, но на Риммину фамилию. Следовательно, формально машина принадлежит не ему…Ладно, не горит. Не переоформлять же? Оставит пока Римме. Сама, правда, не водит, но, может, это даже и хорошо, сохраннее будет,  а дальше, уже из родного дома, распорядится - там видно будет. Проблема номер два – это хозяин с его вертолетом. Вроде как официально нанялся к нему на работу, договор по всей форме подписал, где обе стороны обязались выполнять то-то и то-то. Да и зарплату фактически за месяц вперед получил, вроде как, теперь отрабатывать надо.
Да ладно. При всем том, что шизик, есть в нем и какое-то благородство даже. Не может Герман этого не отметить. Поэтому он поймет и простит. Хотя, разумеется, Герман его предупредит. Позвонит… Но не сейчас, а где-то уже на полпути между Питером и домом (чтоб уж соблазна возврата не было). А сейчас он позвонит, чтоб только вызвать  такси.
(окончание следует)