Доктор медицины. Архиепископ Лука

            
               
                ( Сокращенный вариант)

                Глава 1


Войно-Ясенецкий  родился в 1877 году. Назвали его Валентином. По преданию  Святой Валентин получил от Бога дар врачевания и затем  стал священником. Детство будущего святителя Луки прошло в деревенской глуши пока его отец не получил провизорского образования и  не  поселился в Керчи. Тогда переселенцам в Крым предоставляли различные льготы. Керчь представляла собой скромную провинцию.  Город был многонациональным, но  взаимное  уважение  населения создавала и поддерживала Русская Православная Церковь.

В семье было пятеро детей. Рос Войно-Ясенецкий в атмосфере христианской любви и послушания. Его отец имел тихий, мягкий,  характер, который унаследовал от далеких предков.  Его дед имел мельницу, жил бедно в деревне на грани разорения  в курной избе и ходил в лаптях. Войно-Ясенецкий так говорил о  своем происхождении: "… я должен разъяснить, что отец мой, дворянин, в юности жил в избе  белорусской деревни и ходил в лаптях. Став провизором, он два года имел свою аптеку, а потом до старости был служащим транспортного общества. Никакой собственности он, как и я, не имел".

Отец Войно-Ясенецкого был ревностным католиком, весьма набожным, он всегда ходил в костел и подолгу молился дома. Он был человеком удивительно чистой души, ни в ком не видел ничего дурного, хотя по своей должности был окружен нечестными людьми. В своей православной семье он, как католик, был несколько отчужден.
Мать Войно-Ясенецкого была православной, хотя в церковь не ходила, молилась дома.  Семейные отношения в доме определяла мать. Она воспитывала детей в православных традициях.

У Войно-Ясенецкого  было два брата. Оба они были  юристами и никаких признаков религиозности не проявляли. Старшая сестра Войно-Ясенецкого, потрясенная ужасом катастрофы на Ходынском поле, заболела. У нее появились психические расстройства,  она выбросилась из окна третьего этажа и вскоре  умерла. Младшая сестра  была прекрасная и очень благочестивая женщина. Религиозного воспитания Войно-Ясенецкий  в семье не получил, и, если можно говорить о наследственной религиозности, то, вероятно, он  унаследовал  её  от очень набожного отца.

В детстве Войно-Ясенецкий любил рисовать, и одновременно с гимназией  окончил Киевскую художественную школу. Влечение к живописи у него было настолько сильным, что по окончании гимназии он хотел поступить в Петербургскую Академию Художеств.
Но при поступлении в Академию принял решение, что должен  заниматься не живописью, а тем, что полезно для страдающих людей. Он сообщает матери, что решил поступить на медицинский факультет. Его больше интересовали науки гуманитарные, особенно  богословие, философия и история. Войно-Ясенецкий  с интересом изучает их, политическую экономию и римское право. Войно-Ясенецкий вынес правильное представление о Христовом учении из чтения всего Нового Завета. Очень многие места этой Святой Книги произвели на него глубочайшее впечатление.

Войно-Ясенецкий хотел стать фельдшером или сельским учителем и  попросил устроить его в одну из школ. Но директор уговорил его поступить на медицинский факультет. Он поступил на медицинский факультет Киевского университета святого Владимира. «Для того чтобы поступить на медицинский факультет, — писал он, — я должен был преодолеть яркий интерес к наукам гуманитарным, историческим, к философии и преодолеть большую нелюбовь к естественным наукам».

Учился он на одни пятерки. Неожиданно заинтересовался анатомией. Умением препарировать трупы обратил на себя внимание всех товарищей и профессора анатомии. Экзамены он сдал  на пятерки, и профессор общей хирургии сказал ему:
 -Доктор, вы теперь знаете гораздо больше, чем я, ибо вы прекрасно знаете все отделы медицины, а я уж многое забыл.
Войно-Ясенецкий получил диплом лекаря с отличием и когда его спросили, чем он намерен заняться - он ответил им, что будет земским врачом.
–Как, Вы будете земским врачом?! Ведь Вы ученый по призванию!
Но он ответил им, что изучал медицину исключительно с целью быть всю жизнь деревенским, мужицким врачом, помогать бедным людям.

Работать врачом в земской больнице Войно-Ясенецкому не удалось. Он устроился в Киевский медицинский госпиталь Красного Креста. В 1904 году началась война с Японией, и он в составе госпиталя убыл на войну.  Началом его практической медицинской работы была военно-полевая хирургия в госпитале Киевского Красного Креста возле города Читы.
 
Там же в госпитале он познакомился с сестрой милосердия Анной Ланской. Очень красивая, с чистой душой и кротким характером — она пришлась по душе Войно-Ясенецкому.  Раненые солдаты, за которыми Анна ухаживала в госпитале, называли её «святой сестричкой». Войно-Ясенецкий и Анна поженились и безоблачно прожили четырнадцать лет. Уехали они из Читы в Симбирск до окончания войны. Двенадцать лет Войно-Ясенецкий работает в городских и сельских больницах Симбирской, Курской и Саратовской губерний, а также на Украине и в Переславле-Залесском, а затем приезжает в Москву и становится экстерном хирургической клиники. После возвращения из Читы Войно-Ясенецкий работает врачом в Ардатовском земстве Симбирской губернии. В ужасных условиях он оперировал по всем разделам хирургии и офтальмологии. Работа в больнице была чрезвычайно трудной, и вскоре он отказался от неё.

Работая в больнице, Войно-Ясенецкий пришел к выводу, что в земских больницах следует отказаться от применения общего наркоза. Там у него впервые возникла мысль о необходимости шире заменять общий наркоз местной анестезией. В Москве он  был экстерном при московской хирургической клинике профессора Дьяконова, где  продолжал работу над регионарной анестезией и начал писать диссертацию на эту тему.

Для проведения анатомических исследований и опытов Войно-Ясенецкому пришлось перейти в Институт топографической анатомии и оперативной хирургии. Ни директор, ни председатель Московского хирургического общества ничего не знали о регионарной анестезии. Именно Войно-Ясенецкий нашёл нервные волокна, которые соединяли оперируемый участок тела с головным мозгом. Определил анатомическое положение ветви тройничного нерва. В целом, он проделал колоссальную работу: прочитал более пятисот источников на французском и немецком языках. В 1909 году на заседании хирургического общества в Москве Войно-Ясенецкий сделал свой первый научный доклад, который вызвал большой интерес у врачей.

Жена просила его забрать к себе семью. Но Войно-Ясенецкий не мог их принять по финансовым соображениям. Он всё сильнее задумывался о перерыве в научной работе и возвращении в практическую хирургию.
 
В 1909 году Войно-Ясенецкий был утвержден в должности главного врача больницы села Романовка Балашовского уезда Саратовской губернии. Снова Войно-Ясенецкий оказался в тяжёлом положении: его врачебный участок по площади был огромным! Он снова занялся универсальной хирургической работой по всем разделам медицины, а также изучал гнойные опухоли под микроскопом, что в земской больнице было просто немыслимым. Было проведено меньше операций под местным обезболиванием, что говорило о существенном увеличении серьёзных операционных вмешательств, где одного лишь местного обезболивания было недостаточно. Результаты своих работ Войно-Ясенецкий публиковал в научных журналах.

Романовка — громадное степное село на реке Хопер, с двумя храмами и с четырьмя кабаками. Что ни праздник — на широких романовских улицах начинались пьянки, драки, поножовщина. По рассказам старого медика, работавшего в Романовской слободе вскоре после Войно-Ясенецкого, болезни там тоже приобретали огромный размах: бытовым сифилисом могло болеть целое село, "пневмония — так ее на расстоянии видно, флегмона — так полведра гноя".

Два врача, три фельдшерицы и фельдшер, работая без передышки целыми сутками, едва справлялись с наплывом больных. На прием в амбулаторию приходило по сто-сто пятьдесят человек. А после этого надо было ехать верхом или на телеге по деревням. Дел и там хватало, ведь на участке было двадцать сел и двенадцать хуторов, там, на месте приходилось делать операции под наркозом, накладывать акушерские щипцы.
 
Приемы длились по 5—7 часов в день. На долю одного врача нередко приходилось до 200 человек. В помещении для амбулаторных приемов было тесно и душно. В Балашовском участке, например, в одной комнате принимали три врача, причем двое из них — за одним столом. Тут же за ширмой проводили гинекологические исследования, рядом в перевязочной делали разрезы, прививки детям, все это сопровождалось криками, плачем. В коридорах давка и шум, бывали случаи обмороков от недостатка воздуха. О каком-либо выслушивании больного здесь не могло быть и речи. В таких условиях Войно-Ясенецкий  работал полтора года.

Он организовал специальную лабораторию при больнице, на собственные деньги купил микроскоп и другое необходимое оборудование и стал разрабатывать новый метод местного обезболивания — регионарную анестезию. В 1915 году монография «Регионарная анестезия» вышла в свет, в 1916 году автор защитил её как диссертацию на степень доктора медицины. Работа над диссертацией заняла у него всего восемь месяцев.
 
Кроме врачебного приема и выездов он много оперировал. "Я делал в Романовке не менее 300 операций в год", — пишет он в своей биографии. "Обзор" подтверждает: в 1909 году он произвел 292 операции. В начале следующего года количество операций возросло еще больше... Незадолго до отъезда из Романовки родился сын Алеша.
Весь отпуск Войно-Ясенецкий проводил в московских библиотеках, анатомических театрах и на лекциях. Однако долгий путь между Москвой и Романовкой был неудобен, и он подал прошение на вакантное место главного врача больницы Переславль - Залесского Владимирской губернии.

Весь отпуск Войно-Ясенецкий проводил в московских библиотеках, анатомических театрах и на лекциях. Однако долгий путь между Москвой и Романовкой был неудобен, и он подал прошение на вакантное место главного врача больницы Переславль-Залесского Владимирской губернии.
 
Книгу издали малым тиражом. У автора не нашлось экземпляра для отправки в Варшавский университет, где он мог бы получить за неё премию (900 рублей золотом), предназначавшуюся «за лучшие сочинения, пролагающие новый путь в медицине». Однако денег этих он не получил, потому что не мог представить в Варшавский университет требуемого количества экземпляров диссертации. В Переяславле он задумал новый труд, которому сразу дал название — «Очерки гнойной хирургии».

Но приходит горе. Тяжело заболела жена Анна. Вот как Войно-Ясенецкий  описывает историю болезни жены в автобиографии: «В начале 1917 года к нам приехала старшая сестра жены, только что похоронившая в Крыму свою молоденькую дочь, умершую от скоротечной чахотки. На великую беду, она привезла с собой ватное одеяло, под которым лежала ее больная дочь. Я  говорил  Ане, что в одеяле привезена к нам смерть. Так и случилось: сестра Ани прожила у нас всего недели две, и вскоре после ее отъезда я обнаружил у Ани явные признаки туберкулеза легких». Узнав о проведении конкурса на должность главного врача Ташкентской городской больницы, Войно-Ясенецкий немедленно подал заявку, поскольку в те времена врачи считали, что туберкулёз можно вылечить климатотерапией. Сухой и жаркий климат Средней Азии в этом случае подходил идеально.

Шесть лет Войно-Ясенецкий работает хирургом в Ново-Городской больнице Ташкента, преподает в медицинской школе, преобразованной затем в медицинский факультет. В Ташкенте была отличная квартира главврача при больнице, пять комнат. После неяркой природы средней полосы России Ташкент поражал обилием сочных красок в цветниках, садах и на улицах. Жена Войно-Ясенецкого, страдающая туберкулезом легких, как-то сразу повеселела — от свежего весеннего воздуха стало легче дышать, и появилась надежда на улучшение здоровья.

Религиозность местного населения произвела большое впечатление на Войно-Ясенецкого. Утром после приезда в Ташкент он совершил первый обход больницы. Эта больница была устроена намного лучше, чем земские, однако и здесь же было мало специалистов и слабое финансирование. Отсутствовала система канализационных стоков и биологическая очистка сточных вод, что в условиях жаркого климата и частых эпидемий, включая холеру, могло повлечь превращение больницы в постоянно действующий резервуар опасных инфекций.
 
В хирургическом отделении он обратил внимание на болезни, с которыми в своей практике еще не встречался. Его заинтересовали больные номой, или “водяным раком” лица, риштой, пендинской язвой. Много было больных с различными гнойными заболеваниями, огромными зобами и детей с ожогами.

“Богатый материал для продолжения исследований по гнойной хирургии”, — отметил про себя Войно-Ясенецкий. К концу обхода главному врачу доложили, что доставлен больной с ущемленной грыжей. Войно-Ясенецкий решил оперировать сам по своему методу. Суть метода заключалась в том, что в первую очередь восстанавливается проходимость кишечника, а затем удаляется ущемленный его участок. Многим больным, оперированным Войно-Ясенецким  в земских больницах Ардатова, Романовки, Переславль-Залесского, подобная операция спасла жизнь.

Неожиданно для всех, прежде чем начать операцию, Войно-Ясенецкий перекрестился, перекрестил ассистента, операционную сестру и больного. В последнее время он это делал всегда, вне зависимости от национальности и вероисповедания пациента.
При этом он всегда приговаривал:
–Все, что от меня зависит, обещаю сделать, остальное — от бога.
Однажды после крестного знамения больной — по национальности татарин — сказал хирургу:
–Я ведь мусульманин. Зачем же Вы меня крестите?
Последовал ответ:
–Хоть религии разные, а Бог один. Под Богом все едины.

Прежде чем приступить к операции он всегда осенял себя крестным знамением и сосредоточенно молился, повернувшись к иконе Божией Матери, которая висела в операционной городской больницы много лет. Неверующие врачи перестали обращать на это внимание, а верующие считали делом самым обычным. Все присутствующие в операционной с восторгом и удивлением следили за быстрыми и ловкими движениями больших рук оператора. Чувствовалась уверенность во всей его работе, от разреза кожи до наложения последних швов.

Сотрудники хирургического отделения по опубликованным работам знали, что их новый заведующий не только убежденный сторонник регионарной (проводниковой) анестезии, но и автор ряда оригинальных ее методик, в частности — введения обезболивающих лекарственных препаратов, непосредственно в нервы для прерывания проводимости болевых сигналов из зоны операции.

Просили монографию... но у него остался всего один экземпляр “Регионарной анестезии”, изданный в 1915 году. Из-за очень малого тиража не хватило нужного количества книг даже для посылки в Варшавский университет.
Читали монографию по очереди. Коллеги были приятно удивлены, когда случайно выяснилось, что все рисунки в книге выполнены самим автором.

 Вскоре Войно-Ясенецкий  продемонстрировал регионарную анестезию во время ампутации руки. Обезболивание получилось отменным — больной во время операции и некоторое время после нее совершенно не чувствовал боли. Новый метод обезболивания сразу же приобрел многих горячих сторонников. Это и понятно. Ведь масочный наркоз с момента его появления в 40-е годы XIX века к этому времени не претерпел никаких принципиальных изменений.

Общий наркоз, совершивший революцию в хирургии и позволивший выполнять большие и травматические операции, сам по себе был далеко небезопасным. Техника дачи наркоза была примитивной — на рот и нос больного накладывалась маска из нескольких слоев марли, но много хлороформа или эфира попадало в операционную. Особенно много испарений из маски доставалось наркотизатору. В те годы часто шутили: «Наркотизатор уже заснул, а больной еще не спит».

В 1919 году в Ташкенте произошло антибольшевистское восстание. После его подавления на горожан обрушились репрессии: в железнодорожных мастерских вершила революционный суд «тройка», обычно приговаривавшая к расстрелу. В больнице лежал тяжелораненый казачий есаул. Войно-Ясенецкий отказался выдавать его красным и тайно лечил, укрывая на своей квартире. Служитель морга, дебошир и пьяница, донёс об этом в ЧК. Войно-Ясенецкий и ординатор были арестованы.

Но до рассмотрения дела их заметил один из известных деятелей Туркестанской ячейки РКП(б), который знал Войно-Ясенецкого в лицо. Он поговорил с ними и отправил обратно в больницу. Войно-Ясенецкий, вернувшись в больницу, распорядился готовить больных к операции, как будто ничего не случилось. В 1921 году Войно-Ясенецкому пришлось выступать в суде. Профессор Ошанин вспоминает: "... привезли как-то партию раненых красноармейцев. Во время пути им делали перевязки в санитарном поезде. Но время было летнее и под повязками развились личинки мух.

Раненых поместили в клинику. Рабочий день уже кончился, и врачи разошлись. Дежурный врач сделал две-три неотложные перевязки, а у остальных раненых только поправил повязки и оставил для радикальной обработки до утра. Сразу же неизвестно откуда по городу распространился слух, что врачи клиники занимаются вредительством, гноят раненых бойцов, у которых раны кишмя кишат "червями".

Тогда во главе ЧК стоял латыш Петерс. Он имел в городе грозную репутацию человека неумолимо-жестокого и очень быстрого на вынесение приговоров с "высшей мерой". По его приказу тотчас были арестованы и заключены в тюрьму профессор Ситковский и все врачи его клиники. Были арестованы два или три врача, служившие в Наркомздраве.

Петерс решил сделать суд показательным. Как и большинство латышей из ЧК, он скверно знал русский язык, но, несмотря на это, назначил себя общественным обвинителем. В этой роли произнес он не слишком грамотную, но зато "громовую" обвинительную речь. Были в ней и "белые охвостья", и "контрреволюция", и "явное предательство". Над обвиняемыми нависла угроза расстрела.
 
"Других выступлений я не помню, — пишет профессор Ошанин, — кроме выступления профессора В.Ф. Войно-Ясенецкого, который был вызван в числе других экспертов-хирургов. Он сразу бесстрашно напал на грозного Петерса, буквально громил Петерса как круглого невежду, который берется судить о вещах, в которых ничего не понимает, как бессовестного демагога, требующего высшей меры для честных и добросовестных людей".

Ещё один профессор вспоминает о суде следующее: "Зал суда был полон. Больше всего тут было рабочих, но некоторое количество пропусков получили врачи города. По приказу Петерса профессора Ситковского из тюрьмы в зал суда доставила конная охрана. Профессор шел посредине улицы с заложенными за спину руками, а по сторонам цокали копытами конвойные с саблями наголо.

 Суд нужен был для "воспитательных" целей, чтобы лучше показать рабочему классу его врагов — прислужников мирового капитализма. Но великолепно задуманный и от режиссированный спектакль пошел насмарку, когда председательствующий вызвал в качестве эксперта профессора Войно-Ясенецкого.

 -Поп и профессор Ясенецкий-Войно, — обратился к отцу Войно-Ясенецкому Петерс, — считаете ли вы, что профессор Ситковский виновен в безобразиях, которые обнаружены в его клинике? Вопрос касался первого пункта обвинения. Заведующего клиникой  обвиняли в развале дисциплины среди больных и обслуживающего персонала. Раненые, лежащие в клинике, пьянствовали, дрались, водили в палаты блудниц, а врачи и медсестры этому якобы потворствовали.

-Гражданин общественный обвинитель, — последовал ответ эксперта Войно-Ясенецкого, — я прошу по тому же делу арестовать и меня. Ибо и в моей клинике царит такой же беспорядок, что и у профессора Ситковского.
-А вы не спешите, придет время, и вас арестуем! — заорал Петерс.
В хирургических клиниках города, на самом деле творились страшные безобразия.
Большинство раненых, лежавших в клиниках профессоров Ситковского, Войно-Ясенецкого и Боровского были красноармейцы. В огромных, превращенных в палаты  залах высшего кадетского корпуса, разгулявшаяся на фронтах братва, без просыпу пила самогон, курила махру, публично в палатах занималась развратом. Тут же рядом лежали тяжело раненые. Но на их мольбы о тишине и покое легко раненые не обращали никакого внимания.

 Однажды во время профессорского обхода ординатор доложила об очередной оргии в палате. Войно-Ясенецкий Феликсович приказал вызвать дебоширов к нему. Но едва он поднялся на второй этаж в свой кабинет, как снизу по лестнице целая орава пьяных красноармейцев полезла "бить попа". Ординатор успела запереться в операционной, а профессора избили. Били жестоко,  ногами и костылями. После этих побоев заведующий клиникой на несколько дней был прикован к постели. Сидящие в зале врачи хорошо знали эту историю, знали и о других бесчинствах красноармейцев в госпиталях.

Беспорядок в клинике Ситковского, который расписывал в своей речи Петерс, никого не удивил: как и Войно-Ясенецкий, профессор Ситковский просто физически не мог справиться с буйными пациентами. Второй вопрос общественного обвинителя касался случая с "червями". Войно-Ясенецкий обстоятельно объяснил суду, что никаких червей под повязками у красноармейцев не было, а были личинки мух. Хирурги не боятся таких случаев и не торопятся очистить раны от личинок, так как давно замечено, что личинки действуют на заживление ран благотворно. Английские медики даже применяли личинок в качестве своеобразных стимуляторов заживления. Опытный лектор, Войно-Ясенецкий  так внятно и убедительно растолковал суть дела, что рабочая часть зала одобрительно загудела.

-Какие еще там личинки... Откуда вы все это знаете? — рассердился Петерс. -Да будет известно гражданину общественному обвинителю, — с достоинством ответил Войно-Ясенецкий, — что я окончил не двухлетнюю советскую фельдшерскую школу, а медицинский факультет Университета святого Владимира в Киеве. В зале аплодировали. Последний ответ окончательно вывел из себя всесильного чекиста.

Высокое положение представителя власти требовало, чтобы дерзкий эксперт был немедленно изничтожен, унижен, раздавлен.
— Скажите, поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы ночью молитесь, а днем людей режете? — продолжал Петерс. На самом деле Патриарх Тихон узнав о том, что профессор Войно-Ясенецкий принял священный сан, благословил ему продолжать заниматься хирургией. Отец Войно-Ясенецкий не стал ничего объяснять Петерсу, а ответил:
— Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель?

Зал встретил удачный ответ хохотом и аплодисментами. Все симпатии были теперь на стороне священника-хирурга. Ему аплодировали и рабочие, и врачи. Следующий вопрос по расчетам Петерса должен был изменить настроение рабочей аудитории:
— Как это вы верите в Бога, поп и профессор Ясенецкий-Войно? Разве вы его видели, своего Бога?
— Бога я действительно не видел, гражданин общественный обвинитель. Но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума. И совести там тоже не находил.

"Дело врачей" с треском провалилось. Однако, чтобы спасти престиж Петерса, "судьи" приговорили профессора Ситковского и его сотрудников к шестнадцати годам тюремного заключения. Эта явная несправедливость вызвала ропот в городе. Тогда чекисты вообще отменили решение "суда". Через месяц врачей стали днем отпускать из камеры в клинику на работу, а через два месяца и вовсе выпустили из тюрьмы. По общему мнению, спасла их от расстрела речь священника-хирурга Войно-Ясенецкого.

 Месяцев через пять после суда над Ситковским очередная ревизионная комиссия приказала снять икону в операционной Городской больницы.  Войно-Ясенецкий заявил, что не выйдет на работу, пока икону не вернут на место. И ушел домой. В конце 1921 года такой "саботаж" карался как самое тяжелое политическое преступление.  Войно-Ясенецкому грозил арест. Войно-Ясенецкий бастовал уже несколько дней. Засылаемые к нему в качестве "разведчиков" хирурги сообщали, что главный врач все время работает за письменным столом, что-то пишет, что-то читает. Уговаривать его было бесполезно. Тогда, по воспоминаниям проф. Ошанина, делегация из врачей была направлена к Туркестанскому архиепископу. Владыка пообещал поговорить с  Войно-Ясенецким, и на следующий день Войно-Ясенецкий вышел на работу.

Но главный врач долго протестовал против изъятия иконы. Он не явился в научное врачебное общество, где стоял его доклад. Когда же на следующем заседании отец Войно-Ясенецкий, как всегда в рясе, взошел на кафедру, чтобы произнести доклад, то сначала сделал заявление: "Приношу обществу извинение за то, что я не читал доклад в назначенный для меня день. Но случилось это не по моей вине. Это случилось по вине нашего комиссара здравоохранения, в которого вселился бес. Он учинил кощунство над иконой". В зале воцарилась гробовая тишина.

Военный комиссар Туркестанской республики попытался захватить в Ташкенте власть. Было ли это восстание направлено против большевиков, или он просто замыслил назначить себя диктатором — неизвестно, но при подавлении восстания пострадало много, ни в чем не повинных людей. Профессор Ошанин об аресте Войно-Ясенецкого рассказывал следующее: «Главного врача арестовал вместе с его ближайшим учеником хирургом Ротенбергом патруль из двух рабочих и двух матросов. Патрульных в хирургическое отделение привел служитель морга Андрей — пьяница и вор, которого Войно-Ясенецкий при всем своем долготерпении давно уже обещал выгнать с работы. Весть о том, что Войно-Ясенецкого увели в железнодорожные мастерские, вызвала в больнице глубокое уныние. Мастерские имели страшную репутацию.
 
Сама фраза "увести в железнодорожные мастерские" означала не что иное, как "расстрелять". Случилось все это рано утром, и до глубокой ночи никто о судьбе арестованных ничего не знал. Подробности сообщил вернувшийся в сопровождении двух вооруженных рабочих Ротенберг. В мастерских их посадили в каком-то довольно просторном помещении, где было много и других арестованных. Одна дверь вела в комнату, где заседала "чрезвычайная тройка". Дело решалось быстро. Обратно из судилища возвращались немногие. Большинство осужденных (на разбор каждой судьбы "судьи" тратили не больше трех минут) уводили через другую дверь — приговор приводили в исполнение немедленно.

 Два врача просидели перед роковой дверью больше полусуток. Все это время Войно-Ясенецкий оставался совершенно невозмутимым. На частые тревожные вопросы Ротенберга:
–Почему нас не вызывают? Что это может означать?
Войно-Ясенецкий отвечал:
–Вызовут, когда придет время, сидите спокойно.
Поздно вечером через "зал смерти" проходил видный партиец, знавший главного врача в лицо. Он удивился, увидев тут знаменитого хирурга, расспросил, что произошло, и скрылся в комнате суда. Через десять минут врачам были вручены обратные пропуска в больницу.К обычному утреннему часу назначенный на операцию больной был подготовлен, обработан и доставлен в операционную. Все были на местах. Минута в минуту хирург встал к операционному столу и принялся действовать скальпелем так, как будто ничего не случилось”.

                Глава 2

Советскую власть Войно-Ясенецкий воспринял как отвечающую народным интересам; декрет о мире вызвал полное его одобрение. В медицинских кругах города оживленно обсуждались перспективы развития медицины в Средней Азии. В первую очередь и срочно нужно было решать вопрос о кадрах. Ведь на весь необъятный Туркестанский край было всего 250 врачей, включая бывших военнопленных — венгров, чехов, австрийцев. Только теперь стало возможным открыть Высшую краевую медицинскую школу.

Однако организация этой школы затягивалась из-за отсутствия соответствующей базы и трудностей военного времени. Период конца 1918 и начала 1919 года был наиболее тяжелым для Советской власти в Туркестане. К этому времени железнодорожный путь через Оренбург находился в руках белоказаков, хлеб из района Актюбинска не поступал.

Стал острым продовольственный вопрос. Войска снабжаются в первую очередь, бойцы получают полфунта хлеба и четвертинку из смеси овса, кукурузы и пшена. В Ташкенте начался голод. Плохое питание в первую очередь отразилось на здоровье жены Войно-Ясенецкого — она стала медленно угасать, и даже “усиленное питание” — паек, который ей достали,— не помогал.

Банды атамана Дутова под Оренбургом были разгромлены, блокада Туркестанской республики разорвана, и сразу улучшилось продовольственное положение в Ташкенте. Наконец, открывается Высшая краевая медицинская школа, в которой начал преподавать анатомию доктор медицины Войно-Ясенецкий.

В октябре 1919 года в возрасте 38 лет жена Войно-Ясенецкого скончалась.
В  автобиографии Войно-Ясенецкий пишет: «Болезнь Ани стала быстро прогрессировать. Настали  последние дни ее жизни. Она горела в лихорадке, совсем потеряла сон и очень мучилась. Последние двенадцать ночей я сидел у ее смертного одра, а днем работал в больнице.

Настала страшная последняя ночь. Чтобы облегчить страдания умиравшей, я ввел ей морфий, и она заметно успокоилась. Минут через двадцать она попросила меня:
–Введи еще.
Через полчаса это повторилось опять, и в течение двух-трех часов я ввел ей много морфия, далеко превысив допустимую дозу. Но эффекта от его инъекций не видел. Вдруг Аня быстро поднялась, села и довольно громко сказала:
–Позови детей.
Пришли дети, и всех их она перекрестила, но не целовала, вероятно, боясь заразить. Простившись с детьми, она легла, спокойно лежала с закрытыми глазами, и дыхание ее становилось все реже и реже... Настал и последний вздох».

За несколько минут до смерти Войно-Ясенецкий записал ее последние слова: "Да будет Господь милостив к нам". Потом разбудил детей. Сказал старшим:
-Я написал молитву - молитесь за маму.
Оставшись один, всю ночь просидел у тела жены. Читая Евангелие, плакал. Когда на кладбище ставили крест, Войно-Ясенецкий  своей рукой написал на нем: "Чистая сердцем, алчущая и жаждущая правды..." Войно-Ясенецкий  тяжело переживал кончину своей супруги. После этого его религиозные взгляды укрепились.

Профессор Войно-Ясенецкий регулярно посещал воскресные и праздничные богослужения, был активным мирянином, сам выступал с беседами о толковании Священного писания. В конце 1920 года он присутствовал на епархиальном собрании, где произнёс речь о положениях дел в Ташкентской епархии. Под впечатлением этого епископ Туркестанский и Ташкентский Иннокентий (Пустынский) предложил Войно-Ясенецкому стать священником, на что он сразу согласился.

Уже через неделю он был посвящён в чтеца, певца и иподьякона, затем — в дьякона, а затем — в иерея. И в больницу, и в университет отец Войно-Ясенецкий стал приходить в рясе с крестом на груди, кроме того он установил в операционной иконы Божьей Матери и стал молиться перед началом операции. Отец Войно-Ясенецкий был назначен четвёртым священником собора, служил только по воскресеньям и на него легла обязанность проповеди. Епископ Иннокентий пояснил его роль в богослужении словами апостола Павла: «Ваше дело не крестити, а благовестити».

Сочинители легенд путают: вслед за смертью Анны никакого вулканического взрыва религиозности в душе Войно-Ясенецкого не произошло. Как муж и христианин, он скорбел об утрате любимого человека, но боль потери заглушал не молитвами, а шестнадцати часовой напряженной работой.

 На 1920- 1923 годы падает пора самой плодотворной научной и педагогической его деятельности. Так распадается легенда о том, что смерть жены сделала Войно-Ясенецкого религиозным фанатиком. Войно-Ясенецкий остался с четырьмя детьми, из которых старшему было двенадцать, а младшему — шесть лет. Две ночи он сам читал над гробом Псалтирь, стоя у ног покойной в полном одиночестве. Он тяжело переживал кончину своей верной подруги, считая, что эта смерть была угодна Богу.

Заботу о детях Войно-Ясенецкого взяла на себя его операционная сестра София Сергеевна Белецкая, тоже недавно овдовевшая, которую он поселил в отдельной комнате своего дома. Дождавшись утра, Войно-Ясенецкий  пошел к Софии Сергеевне.
Он спросил ее, верует ли она в Бога и хочет ли исполнить Божие повеление заменить его детям их умершую мать. София Сергеевна с радостью согласилась. Она сказала, что ей очень больно было только издали смотреть, как мучилась его жена, и очень хотелось помочь им, но сама она не решалась предложить  свою помощь.

Она издали любила его младших детей. Квартира главврача состояла из пяти комнат, так удачно расположенных, что София Сергеевна могла получить отдельную комнату, вполне изолированную от тех, которые он занимал. Она долго жила в его семье, но была только второй матерью для детей, ибо Всевышнему Богу известно, что его отношение к ней было совершенно чистым.
София Сергеевна скончалась в доме Войно-Ясенецкого, младшего сына Владыки Луки. Она дожила до глубокой старости.

                Глава 3

Ещё до того, как стать священником, Войно-Ясенецкий повесил в операционной икону.
Перед операцией не только всегда крестился, но и читал короткую молитву. К его религиозным чудачествам все привыкли. Но в начале двадцатого года одна из ревизионных комиссий приказала убрать икону из операционной.

 В ответ на это Войно-Ясенецкий ушел из больницы и заявил, что вернется только после того, как икону вернут на место. По воспоминаниям профессора Л. В. Ошанина, комиссия высказалась в том смысле, что "операционная — учреждение государственное. У нас Церковь отделена от государства. Если вашему хирургу хочется молиться, пусть молиться, никто ему не мешает, но пусть держит икону у себя дома".

Войно-Ясенецкий повторил, что в операционную он не вернется. Но в это время какой-то крупный партийный деятель привез в больницу свою жену для неотложной операции. Женщина категорически заявила, что желает, чтобы ее оперировал только Войно-Ясенецкий.

"Его вызвали в приемную, — пишет профессор Ошанин. — Он подтвердил, что очень сожалеет, но, согласно своим религиозным убеждениям, не пойдет в операционную, пока икону не повесят обратно. Доставивший больную заявил, что дает "честное слово", что икона завтра же будет на месте, лишь бы врач немедленно оперировал больную. Войно-Ясенецкий пошел в хирургический корпус и прооперировал женщину, которая в дальнейшем  поправилась. На следующее утро икона действительно висела в операционной".
 
В организованном  в 1920 году Туркестанском Государственном университете открылся медицинский факультет на базе Высшей медицинской школы. Возглавила медицинский факультет большая группа профессоров и преподавателей из Москвы и Петрограда, направленная в Ташкент. Сотрудниками факультета стали и преподаватели медицинской школы. Доктор медицины Войно-Ясенецкий был утвержден заведующим кафедрой топографической анатомии и оперативной хирургии.

Несмотря на всё, Войно-Ясенецкий не только активно оперировал, но и способствовал основанию Высшей Медицинской школы, где преподавал нормальную анатомию. Декан медицинского факультета, знакомый с работами Войно-Ясенецкого по регионарной анестезии, добился его согласия возглавить кафедру оперативной хирургии.

Валентин Феликсович  продолжал работать в качестве главного врача больницы, много оперировал почти каждый день и даже по ночам. Времени на обработку научных наблюдений не было. Нередко приходилось проводить исследования на трупах. Их привозили из Поволжья, где свирепствовали тяжелый голод и эпидемии заразных болезней. Многие из этих исследований на трупах легли в основу его книги "Очерки гнойной хирургии". Работа на покрытых вшами трупах обошлась ему дорого. Он переболел возвратным тифом в очень тяжелой форме.

Весной 1923 года съезд духовенства Ташкентской и Туркестанской епархии должен был избрать двух кандидатов на возведение в архиерейский сан. Выбор пал на архимандрита (один из высших монашеских чинов в Православной церкви),  Виссариона и на Валентина Феликсовича.

 Началось восстание против Патриарха Тихона московских и Петроградских священников. По всей России произошло разделение духовенства на стойких и крепких духом, верных Православной Церкви и Патриарху Тихону, и на малодушных и неверных. Отозвался раскол и в Ташкентской епархии.

 Епископ уехал. В Церкви бунт. С протоиереем Андреевым Валентин Феликсович  взял на себя управление епархиальными делами, и они созвали в Ташкенте на епархиальное собрание священников и членов церковного совета, отвергнувших "живую" церковь. На эти собрания они просили ГПУ прислать своих представителей, но никто не приезжал, и за это, главным образом, Валентин Феликсович  получил свою первую ссылку.

Приехавший  в Ташкент  видный архиерей — Преосвященный Андрей одобрил избрание Валентина Феликсовича   кандидатом на посвящение во епископа собором ташкентского духовенства и тайно постриг его в монашество в спальне. Он хотел дать ему имя целителя Пантелеймона, но когда услышал его проповедь, то решил, что ему более подходит имя апостола-евангелиста, врача и иконописца Луки.

 Преосвященный Андрей направил его в таджикский город Пенджикент, где жили два ссыльных епископа. Епископ Андрей передал им письмо с просьбой совершить над Валентином Феликсовичем архиерейскую хиротонию.  Архиереем Валентин Феликсович стал в мае 1923 года. Когда сообщили об этой хиротонии Святейшему Патриарху Тихону, то он утвердил ее и признал законной. Вскоре Валентин Феликсович был пострижен в монахи в собственной спальне с именем Луки, и наречен епископом Барнаульским, викарием Томским.

Поскольку для присвоения епископского сана необходимо присутствие двух или трёх епископов, Валентин Феликсович поехал в город Пенджикент недалеко от Самарканда, где отбывали ссылку два архиерея. Хиротония с наречением архиерея Луки титулом епископа Барнаульского состоялась 31 мая 1923 года, и Патриарх Тихон, когда узнал о ней, утвердил её законной.

Епископ Лука отслужил свою первую воскресную всенощную литургию в кафедральном соборе. На следующий день в университете состоялся студенческий митинг, на котором было принято постановление с требованием увольнения профессора Войно-Ясенецкого. Руководство университета отвергло это постановление и даже предложило Валентину Феликсовичу руководить ещё одной кафедрой. Но он сам написал заявление об уходе.

6 июня в газете «Туркестанская правда» появилась статья «Воровской архиепископ Лука», призывавшая к его аресту. Вечером 10 июня, после Всенощного бдения, он был арестован. Епископу Луке, а также арестованным с ним епископу Андрею и протоиерею Михаилу Андрееву были предъявлены обвинения по ряду статей Уголовного Кодекса. Лука написал завещание, в котором призывал мирян оставаться верными Патриарху Тихону, противостоять церковным движениям, выступающим за сотрудничество с большевиками (оно было передано на волю через верующих сотрудников тюрьмы):
«… Завещаю вам: непоколебимо стоять на том пути, на который я наставил вас. …Идти в храмы, где служат достойные иереи, вепрю не подчинившиеся. Если и всеми храмами завладеет вепрь, считать себя отлучённым Богом от храмов и ввергнутым в голод слышания слова Божьего. …Против власти, поставленной нам Богом по грехам нашим, никак нимало не восставать и во всём ей смиренно повиноваться»

Учитывая политические соображения, слушание дела гласным порядком было нежелательным, поэтому дело было передано не в Революционный военный трибунал, а в комиссию ГПУ. Именно в Ташкентской тюрьме Валентин Феликсович закончил первый из «выпусков» (частей) давно задуманной монографии «Очерки гнойной хирургии».

 В ней шла речь о гнойных заболеваниях кожных покровов головы, полости рта и органов чувств.Епископ Лука и протоиерей Михаил Андреев были освобождены под подписку о выезде на следующий день в Москву в ГПУ. Всю ночь квартира епископа была наполнена прихожанами, пришедшими проститься. Утром, после посадки в поезд, многие прихожане легли на рельсы, пытаясь удержать святителя в Ташкенте.

Спокойно прошла следующая неделя, а в 23 часа вечера — стук в наружную дверь, обыск и первый арест. Валентин Феликсович простился с детьми и Софией Сергеевной и в первый раз вошел в "черный ворон", как называли автомобиль ГПУ. Так в 1923 году  было положено начало одиннадцати годам тюрем и ссылок. Четверо детей остались на попечении Софии Сергеевны. Ее и детей выгнали из квартиры главного врача и поселили в небольшой каморке, где они могли поместиться только потому, что дети сделали нары, и каморка стала двухэтажной. Однако Софию Сергеевну не выгнали со службы, она получала два червонца в месяц и на них кормилась с детьми.

Валентин Феликсович  оказался в подвале ГПУ. Первый допрос его был совершенно нелепым. Расспрашивали о знакомстве с совершенно неизвестными ему людьми, о сотрудничестве с оренбургскими казаками, о которых он вообще ничего не знал.
Однажды ночью его допрашивал очень крупный чекист, который впоследствии занимал видную должность в московском ГПУ. Он спрашивал у него о  политических взглядах и отношении к советской власти. Услышав ответ Валентина Феликсовича, что он всегда был демократом, чекист  спросил его:
–Так кто же вы — друг наш или враг наш? Валентин Феликсович   ответил:
–И друг ваш и враг ваш. Если бы я не был христианином, то, вероятно, стал бы коммунистом. Но вы воздвигли гонение на христианство, и потому, конечно, я не друг ваш.

Валентина Феликсовича из подвала перевели в другое, более свободное помещение.  На дальнейших допросах ему предъявляли  обвинения в связи с оренбургскими казаками и другие непонятно кем выдуманные обвинения. В тюрьме  Валентин Феликсович  написал последние строки для книги "Очерки гнойной хирургии", которые хотел издать двумя частями.  Ему предоставили возможность работать над книгой. На заглавном листе  написал: "Епископ Лука. Профессор Войно-Ясенецкий. Очерки гнойной хирургии".Издать книгу двумя выпусками ему не удалось, и она была напечатана первым, далеко не полным изданием, только после первой ссылки. Имя епископа, конечно, было опущено.

Владыка прибывает в Москву из Ташкента, где прошел первый год его тюремного заключения, закончившийся освобождением из-под стражи в связи с отсутствием состава преступления. С вокзала он сразу отправляется для регистрации в НКВД, а через несколько дней служит в церкви Вознесения Господня в Кадашах Литургию совместно с возглавляющим службу Патриархом Тихоном.

Он не знает, что тем же поездом, который привез его в Первопрестольную, прибыло с нарочным и его уголовное дело: следователь, не удовлетворенный решением об его освобождении, препровождает материалы следствия в Москву с ходатайством о возобновлении дела.И ровно через неделю Владыку вновь арестовывают. В тюрьме в Ташкенте ему разрешали работать над рукописью будущей книги по гнойной хирургии, но в Бутырке порядки были не в пример строже. При вторичной явке в ГПУ его арестовали и отправили в Бутырскую тюрьму в камеру для уголовников. Арестованных каждый день выпускали на прогулку в тюремный двор. Возвращаясь со двора на второй этаж, Лука впервые заметил одышку.

В тюремной библиотеке Луке удалось получить Новый Завет на немецком языке, и он усердно читал его. Глубокой осенью Луку перевели  в Таганскую тюрьму. Там его поместили не со шпаной, а в камере политических заключенных. Все арестанты, в том числе и он, получили небольшие тулупчики от жены писателя Максима Горького.
Проходя в туалет по длинному коридору, он увидел через решетчатую дверь пустой одиночной камеры, пол которой по щиколотку был залит водой, сидящего у колонны и дрожащего полуголого мальчишку и отдал ему полушубок.

Поступок Луки произвел огромное впечатление на старика, предводителя шпаны, и каждый раз, когда он проходил мимо камеры уголовников, он очень любезно приветствовал его и именовал "батюшкой". Позже, в других тюрьмах, он не раз убеждался в том, как глубоко ценят воры и бандиты простое человеческое отношение к ним.

В Таганской тюрьме Лука заболел тяжелым гриппом, и лежал в тюремной больнице. От тюремного врача он получил справку, в которой было написано, что он не может идти пешком и его должны везти на подводе. Уехал он  из Москвы в свою первую ссылку, в начале зимы 1923 года.В Тюменской тюрьме Лука был недолго, но именно там у него появились признаки миокардита. Причем медицинской помощи он не получал.
От Новосибирска до Красноярска арестованные доехали без особых приключений. В Красноярске их посадили в большой подвал двухэтажного дома ГПУ.  Рядом с их подвалом был другой, где находились казаки повстанческого отряда, которых всех расстреляли. В подвале ГПУ они  прожили недолго, и были  отправлены дальше по зимнему пути в город Енисейск за триста двадцать километров к северу от Красноярска.
 
Путь лежал через Тюмень, Омск, Новониколаевск (нынешний Новосибирск), Красноярск. Арестантов везли в столыпинских вагонах, а последнюю часть пути до Енисейска - 400 километров - в лютую январскую стужу им пришлось преодолеть на санях. В Енисейске все оставшиеся открытыми церкви принадлежали "живоцерковникам", и епископ служил на квартире. Ему разрешили оперировать.Валентин Феликсович прибыл в Енисейск и сразу же стал вести приём больных. Желающие попасть на приём записывались на несколько месяцев вперёд. Помимо этого, епископ Лука стал совершать богослужения на дому, отказываясь служить в церквях, занятых живоцерковниками.

В августе епископ Лука был отправлен в новую ссылку — в Туруханск. По прибытии епископа в Туруханск его встречала толпа людей, на коленях просившая благословления. Профессора вызвал председатель крайкома, который предложил сделку: сокращение срока ссылки за отказ от сана. Епископ Лука решительно отказался „бросать священную дурь“.

В Туруханской больнице, где Валентин Феликсович сначала был единственным врачом, он выполнял такие сложнейшие операции, как резекция верхней челюсти по поводу злокачественного новообразования, чревосечения брюшной полости в связи с проникающими ранениями с повреждением внутренних органов, остановки маточных кровотечений, предотвращение слепоты при трахоме, катаракте и другие.

В ноябре 1924 года хирург был вызван в ГПУ, где с него взяли подписку о запрете богослужений, проповедей и выступлений на религиозную тему. Кроме того, Крайком и лично его председатель требовали отказа епископа от традиции давать благословление пациентам. Это вынудило Валентина Феликсовича написать заявление об увольнении из больницы. Тогда за него вступился отдел здравоохранения Туруханского края.

После долгого разбирательств Енгуботдел ГПУ постановил вместо суда избрать мерою пресечения гражданина Ясенецкого-Войно высылку в деревню Плахино в низовьях реки Енисей, в 230 км за Полярным кругом. Последовало длительное путешествие по льду замёрзшего Енисея, в день 50-70 километров.

Жители станка, состоящего из 3 изб и 2 земляных домов, радушно приняли ссыльного. Он жил в избе на нарах, покрытых оленьими шкурами. Каждый мужчина поставлял ему дрова, женщины готовили и стирали. Рамы в окнах имели большие щели, через которые проникал ветер и снег, который скапливался в углу и не таял; вместо второго стекла были вморожены плоские льдины. В этих условиях епископ Лука крестил детей и пытался проповедовать.

В начале марта в Плахино прибыл уполномоченный ГПУ, который сообщил о возвращении епископа и хирурга в Туруханск. Власти Туруханска сменили решение после того, как в больнице умер крестьянин, нуждающийся в сложной операции, которую без Войно-Ясенецкого сделать было некому.

 Это так возмутило крестьян, что они, вооружившись вилами, косами и топорами стали громить сельсовет и ГПУ. Епископ Лука вернулся в Туруханск в день Благовещения, и сразу включился в работу. Уполномоченный ОГПУ был вынужден обращаться с ним вежливо и не обращать внимания на совершаемое благословление пациентов.

На каждую операцию с участием епископа Луки полагалось получить отдельное разрешение, которые давали неохотно; и растущая популярность ссыльного раздражала городских начальников. В Енисейске рассказывают, что его однажды вызвали в ГПУ. Едва он, как всегда в рясе и с крестом, переступил порог кабинета, чекист заорал:
–Кто это вам позволил заниматься практикой?
 Владыка Лука ответил:
–Я не занимаюсь практикой в том смысле, какой вы вкладываете в это слово. Я не беру денег у больных. А отказать больным, уж извините, не имею права. 

К Владыке-врачу несколько раз подсылали "разведчиков", но оказалось, что никакой платы с больных он не берет, а в ответ на благодарность пациентов отвечает:
–Это Бог вас исцелил моими руками. Молитесь Ему.
 После этого власти стали смотреть на медицинскую практику ссыльного профессора более снисходительно. На Енисее в то время свирепствовала трахома.

 Владыка Лука несколько раз произносил проповеди, стыдил разрушителей храмов. Однажды он  принял участие в многолюдном публичном диспуте  и тем самым еще более ннастроил против себя енисейское партийное и советское начальство.Враждебно относились к епископу Луке и некоторые местные медики, вернее, бывшие фельдшера, которые в то время вели частную практику, сменив опытных врачей. Войно-Ясенецкий лишил их клиентуры. Предприниматели от медицины стали лицемерно жаловаться властям на "попа", который производит "безответственные" операции...

В январе они доехали до Северного полярного круга, за которым стояла деревушка.
Следующий их ночлег был в станке из двух дворов, в котором жил суровый старик со своими четырьмя сыновьями на положении средневекового феодального барона. Он присвоил себе исключительное право на ловлю рыбы в Енисее на протяжении сорока километров, и никто не смел, оспаривать это право. Старик считал себя примерным христианином и любил читать Священное Писание. До поздней ночи Лука беседовал с ним, разъясняя ему то, что он понимал неправильно.

Дальнейший путь был еще более тяжел. Сопровождавшего Луку комсомольцу, как он ему сказал, было поручено самому избрать для него место ссылки, и он решил оставить его в Плахино. Это был совсем небольшой станок, состоявший из трех изб и, еще двух больших, как ему показалось, куч навоза и соломы, которые в действительности были жилищами двух небольших семей. Они вошли в главную избу и вскоре сюда же вошли вереницей очень немногочисленные жители Плахино.

 Все низко поклонились, и председатель станка сказал Луке:
–Ваше Преосвященство! Не извольте ни о чем беспокоиться, мы все для вас устроим.
Он представил Валентину одного за другим мужиков и женщин, говоря при этом:
–Не извольте ни о чем беспокоиться. Мы уже все обсудили. Каждый мужик обязуется поставлять вам полсажени дров в месяц. Вот эта женщина будет вам готовить, а эта будет стирать. Не извольте ни о чем беспокоиться.
Все просили у Луки благословения и показали приготовленное для него помещение в другой избе, разделенной на две половины. Конвоир-комсомолец очень внимательно наблюдал за всей сценой знакомства Луки с жителями станка. Лука видел, что он взволнован предстоящим прощанием с ним. Но Лука благословил и поцеловал его.

Лука остался один в своем помещении. Это была половина избы с двумя окнами, в которых вместо вторых рам были снаружи приморожены плоские льдины. Щели в окнах не были заклеены, а в наружном углу местами был виден сквозь большую щель дневной свет. На полу в углу лежала куча снега. Вторая такая же куча, никогда не таявшая, лежала внутри избы у порога входной двери. 

Вблизи нар стояла железная печурка, которую на ночь он наполнял дровами и зажигал, а лежа на нарах, накрывался  енотовой шубой и меховым одеялом, которое подарили ему в Селиванихе. Ночью его пугали вспышки пламени в железной печке, а утром, когда он вставал со своего ложа, его охватывал мороз, стоявший в избе, от которого толстым слоем льда покрывалась вода в ведре.

После освобождения Лука поехал в Черкассы к родителям, а затем, наконец, вернулся в Ташкент. В Ташкенте он остановился в квартире, в которой жила София Сергеевна Белецкая с его детьми, которых она питала и воспитывала, и обучала в школах.
В это время кафедральный собор был уже разрушен, и в церкви преподобного Сергия Радонежского несколько раз служил ссыльный епископ, перешедший в обновленчество во время ссылки Луки. Митрополит Новгородский Арсений настойчиво советовал ему никуда не ехать, а подать прошение об увольнении на покой.

Луке казалось, что он должен последовать совету маститого иерарха. Он последовал его совету и был уволен на покой в 1927 году. Это было началом греховного пути и Божиих наказаний за него. Луку, как епископа Ташкентского, заменил митрополит Никандр, также бывший ташкентским ссыльным.
Профессор Войно-Ясенецкий не был восстановлен на работу ни в городскую больницу, ни в университет. Валентин Феликсович занялся частной практикой. По воскресным и праздничным дням служил в церкви, а дома принимал больных, число которых достигало четырёхсот в месяц.

 Кроме того, вокруг хирурга постоянно находились молодые люди, добровольно помогавшие ему, учились у него, а тот посылал их по городу искать и приводить больных бедных людей, которым нужна врачебная помощь. Таким образом, он пользовался большим авторитетом среди населения.
Тогда же он отправил на рецензирование в государственное медицинское издательство экземпляр законченной монографии «Очерки гнойной хирургии». После годового рассмотрения она была возвращена с одобрительными отзывами и рекомендацией к публикации после незначительной доработки. Занимаясь только приемом больных у себя на дому, Лука, конечно, не переставал молиться в Сергиевском храме на всех богослужениях. Весной 1930 года стало известно, что и Сергиевская Церковь предназначена к разрушению.

Лука не мог стерпеть этого, и, когда приблизилось назначенное для закрытия церкви время, и уже был назначен страшный день закрытия ее, он принял твердое решение: отслужить в этот день последнюю Литургию и после нее, когда должны будут явиться враги Божий, запереть церковные двери, снять и сложить грудой на средине церкви все крупнейшие деревянные иконы, облить их бензином, в архиерейской мантии взойти на них, поджечь бензин спичкой и сгореть на костре...

Он не мог стерпеть разрушения храма... Оставаться жить и переносить ужасы осквернения и разрушения храмов Божиих, было для него совершенно нестерпимо. Он думал, что его самосожжение устрашит и вразумит врагов Божиих — врагов религии — и остановит разрушение храмов, колоссальной диавольской волной разлившееся по всему лицу земли Русской. Однако Богу было угодно, чтобы он не погиб в самом начале своего архиерейского служения, и по Его воле закрытие Сергиевской церкви было почему-то отложено на короткий срок. А его в тот же день арестовали.

 23 апреля 1930 года он был в последний раз на Литургии в Сергиевском храме и при чтении Евангелия вдруг с полной уверенностью утвердился в мысли, что в этот же день вечером будет арестован. Так и случилось, и церковь разрушили, когда Лука был в тюрьме.

Три года по необоснованному обвинению в антисоветской деятельности В.Ф.Войно-Ясенецкий находился в ссылке. Детей застал здоровыми, все учились. Кажется парадоксальным, но религиозный до фанатизма отец не делал никаких попыток приобщить к церкви детей, считая, что отношение к религии — сугубо личное дело каждого человека.
В.Ф.Войно-Ясенецкому было запрещено выполнять обязанности епископа, а также преподавать в медицинском институте.Кафедральный собор был разрушен. Валентин Феликсович стал служить простым священником в церкви преподобного Сергия Радонежского, расположенной недалеко от дома, в котором он жил и вел прием многочисленных больных. Верный своим принципам, за лечение по-прежнему денег не брал и жил очень скромно, даже бедно. Позднее он стал снова работать в городской больнице.

В любых жизненных ситуациях Войно-Ясенецкий всегда оставался врачом, готовым оказать максимально возможную медицинскую помощь, проявляя при этом завидную смелость и незаурядную изобретательность.Митрополит Сергий предлагал епископу Луке высокие церковные должности во многих городах страны, от которых он категорически отказался и решил подать прощение об увольнении на покой. Профессор Войно-Ясенецкий посвящает себя целиком медицинской деятельности.

Но она была прервана выстрелом, которым был убит в собственном доме профессор-физиолог Михайловский И.П.  Он многие годы занимался проблемой оживления организма. Около двух лет он держал у себя на кафедре в ванне в специальном растворе труп сына, надеясь его оживить. Естественно, многие считали ученого-материалиста психически неполноценным.

Следственные органы долго разбирались в этом запутанном деле. Первоначальная версия — самоубийство. В дальнейшем по подозрению в убийстве была арестована жена покойного, у которой при обыске обнаружена записка, подписанная доктором медицины, епископом Лукой и скрепленная личной его печатью: «Удостоверяю, что лично мне известный профессор Михайловский в течение двух последних лет психически ненормален».

На допросе Валентин Феликсович объяснил этот документ:
–По многим жизненным поступкам я считал и считаю, что профессор Михайловский был психически ненормальным человеком, хотя, как к врачу, он ко мне никогда не обращался. Справку я выдал из милосердия, чтобы помочь вдове упростить процедуру церковных похорон, которые без установления нарушения психики у самоубийцы были невозможны.
Эта записка связала Войно-Ясенецкого с судебным делом, которому в дальнейшем была предана политическая окраска — об участии церковников в убийстве профессора-материалиста. Во второй половине 1929 года ОГПУ было сформировано уголовное дело: убийство Михайловского якобы было совершено его «суеверной» женой, имевшей сговор с Войно-Ясенецким, чтобы не допустить «выдающегося открытия, подрывающего основы мировых религий». 6 мая 1930 года Войно-Ясенецкий был арестован.

Валентин Феликсович объяснял свой арест ошибками местных чекистов и из тюрьмы писал руководителям ОГПУ  просьбу выслать его в сельскую местность Средней Азии, затем — с просьбой выслать из страны, в том числе председателю Комитета
Совета Народных комиссаров Рыкову. В качестве аргументов в пользу своего освобождения и отправки в ссылку он писал о скорой возможности публикации «Очерков гнойной хирургии», которые пошли бы на пользу советской науке — и предложение основать клинику гнойной хирургии. По запросу издательства подследственному Войно-Ясенецкому была передана рукопись, которую он заканчивал в тюрьме, как и начинал.

Этот уголовный процесс совпал с новой волной гонений на церковь. Отношение к религиозным деятелям определялось тем же сталинским тезисом об обострении классовой борьбы по мере успехов социалистического строительства. И церковь как институт, который нельзя отделить от общества, вместе со всем обществом пережила страшные последствия применения сталинской теории на практике.

Через несколько дней Владыке Луке читают вновь составленное обвинительное заключение:
     «Город Ташкент, 1930 год, июля 6 дня
     ... И принимая во внимание, что Войно-Ясенецкий... изобличается в том, что 5 августа 1929 года, т. е. в день смерти Михайловского, желая скрыть следы преступления фактического убийцы Михайловского — его жены Екатерины, выдал заведомо ложную справку о душевно-ненормальном состоянии здоровья убитого, с целью притупить внимание судебно-медицинской экспертизы, 2) что соответственно устанавливается свидетельскими показаниями самого обвиняемого и документами, имевшимися в деле, 3) что преступные деяния эти предусмотрены ст. ст. 10-14 — пункт 1 ст. УК УзССР
     . . . ПОСТАНОВИЛ
     гр. Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича привлечь в качестве обвиняемого, предъявив ему обвинение в укрывательстве убийцы, предусмотренном ст. ст. 10-14 — 186 п. 1 УК УзССР».
      
Владыка  написал под печатным текстом: "Обвинение мне предъявлено 13 июня 1930 года. Виновным себя не признаю". Через несколько часов епископ Лука был уже в тюремной больнице. У него окончательно сдало сердце. Владыка Лука провел год в тюремных камерах, лишенный книг, передач с воли, свиданий с близкими. Следствие было закончено, но в ГПУ еще что-то согласовывали. Зимой в душных тюремных камерах стало сыро и холодно. Архиепископ Лука болел. Его несколько раз отвозили в больницу, затем опять на допросы.

Из внутренней тюрьмы ГПУ его перевели в общую. Только 15 мая 1931 года последовал протокол Особого Совещания коллегии ГПУ. Три неизвестных человека заочно постановили: "... Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича выслать через ПП ГПУ в Северный край сроком на три года, считая с 6 мая 1930 года".
 
Владыка Лука трижды писал следователю и его начальству и просил заменить ему ссылку в Сибирь высылкой в Среднюю Азию или Китайский Туркестан, но ему было отказано. На допросах Лука скоро убедился, что власти хотят добиться, чтобы он отрекся от священного сана. Он объявил голодовку протеста и голодал семь дней. Быстро нарастала слабость сердца, а под конец появилась рвота кровью. Но лука снова возобновил голодовку. Она продолжалась две недели, и он дошел до такого состояния, что едва мог ходить по больничному коридору, держась за стены.

Опять к нему приехал помощник начальника секретного отдела и сказал:
–Мы сообщили о Вашей голодовке в Москву и оттуда пришло решение Вашего дела, но мы не можем объявить его Вам, пока Вы не прекратите голодовку.

 Еще теплился у Луки остаток веры в слова чекистов, и он согласился прекратить голодовку. Тогда ему объявили, что он должен ехать в город Котлас не по этапу, а свободно. Но и на этот раз он был обманут.Приблизительно через неделю он был отправлен по этапу  и ехал в арестантском вагоне до города Котласа. В вагоне было такое множество вшей, что он утром и вечером снимал с себя все белье, и каждый день находил в нем около сотни вшей; среди них были никогда невиданные им очень крупные черные вши. В пути арестованные получали по куску хлеба и по одной сырой селедке на двоих.

В Котласе Луке разрешили работать в больнице, но оперировать ему пришлось недолго, и скоро его отправили в город Архангельск. В первый год жизни в Архангельске он был почти бездомным. Не только врачи больницы, но, к его удивлению, даже епископ Архангельский, встретили Луку довольно недружелюбно.
23 апреля В.Ф.Войно-Ясенецкого арестовали, и только через год — 15 мая 1931 года — решением чрезвычайной тройки ОГПУ он был приговорен к ссылке на три года с исчислением срока со дня ареста. Войно-Ясенецкому вменялось в вину подстрекательство к самоубийству профессора Михайловского.
Накануне ареста у Владыки Луки был обыск, как обычно, ночью. Пришли несколько человек в гражданском, милиционер, дворник. Сняли иконы, рылись в ящиках стола и шкафах. Молодой чекист распотрошил шкатулку с письмами покойной Анны Ланской.

 Владыка Лука сидел в углу, не произнося ни слова. В общую кучу  летели книги, одежда, медицинские рукописи. Чекист попросил разрешения закурить. Епископ ответил;
–Вы роетесь в письмах моей жены, вы совершаете неизвестно что в моем доме, так делайте же и дальше, что хотите...
Тогда Владыке Луке уже исполнилось шестьдесят лет, и левый глаз у него полностью ослеп.

Городские власти хотели избавиться от Владыки Луки, епископа на покое, профессора, лишенного студенческой аудитории, ученого, чьи книги не печатались, хотели изгнать из города еще одного несломленного христианина. В 1929 году стали искать повод, чтобы выслать Владыку Луку.

ГПУ не нуждалось в реальных нарушениях государственных законов, и вскоре представился повод для ареста влиятельного епископа, используя который можно было получить также некую политическую выгоду. Было сфабриковано нелепое обвинение епископа. В тот же день, когда Михайловский застрелился, его молодая вдова пришла к епископу Луке, рассказала о самоубийстве и со слезами просила Владыку ходатайствовать, чтобы Михайловского отпели и похоронили по-церковному. Владыка Лука не был правящим архиереем, поэтому он и не мог дать разрешение на такие похороны.

 Пожалев несчастную женщину, он написал записку митрополиту, который ответил: "По прежним законам требовалось врачебное удостоверение, удостоверяющее психическую ненормальность застрелившегося, в каковом случае возможно церковное погребение".
Епископ Лука написал на листочке с именной печатью: "Удостоверяю, что лично мне известный профессор Михайловский покончил жизнь самоубийством в состоянии несомненной душевной болезни, от которой страдал он более двух лет. Д-р мед. Епископ Лука. 5.VIII. 1929".

Делом заинтересовались и в Москве, оно было направлено на доследование, в ГПУ решили превратить его в дело политическое и антицерковное. К нему был привлечен и Владыка Лука. Данное им удостоверение стало основным, использованным для обвинения документом. Следователь ГПУ одного за другим вызывал в свой кабинет крупнейших медиков города, желая получить "научно-обоснованные" показания о конфликте Войно-Ясенецкого с "материалистом" Михайловским. Но учёные упорно говорили о психической несостоятельности Михайловского, а о епископе Луке давали отзывы очень уважительные и даже почтительные.

Помощник прозектора, безграмотный деревенский парень, который, однако, был партийным активистом, привлеченный к делу догадливым новым следователем, дал нужные показания, в которых, в частности, говорилось: "Опыты профессора И. П. Михайловского резко бьют по религиозным устоям, жена профессора религиозная, выданная заведомо ложная справка о "душевном расстройстве" профессора Михайловского профессором-медиком Ясенецким (Лукой) может быть истолкована во 1-х с целью скрытия уголовного преступления, убийства Михайловского, выставив на первый план самоубийство на основе душевного расстройства, имевшегося уже в течение двух лет, — убийство с целью устранения Михайловского, исходя из охраны религиозных устоев... и т. д. ".
 
 Профессора подали следователю официально заверенную справку о том, что В. Ф. Войно-Ясенецкий страдает склерозом аорты, кардиосклерозом и значительным расширением сердца. Лучшие терапевты Ташкента писали, что "Войно-Ясенецкий по роду своего заболевания нуждается в строгом покое и длительном систематическом лечении". Заявлениям врачей не уделили никакого внимания.

Дочь подследственного Елена просила разрешения повидать отца, чтобы передать ему необходимые сердечные лекарства. Последовала резолюция: "Оставить без последствий". Епископ Лука просил следователя разрешить ему получать научные книги. На заявлении пометили: "Отказать". В переполненной камере, где нечем дышать, Владыка Лука потерял сознание после допроса. Тюремная администрация сделала вид, что ничего не произошло.
 
Через несколько дней после обморока Владыку Луку поднимают с нар и ведут в кабинет следователя. Ему читают вновь составленное обвинительное заключение:
     "Город Ташкент, 1930 год, июля 6 дня
     ... И принимая во внимание, что Войно-Ясенецкий... изобличается в том, что 5 августа 1929 года, т. е. в день смерти Михайловского, желая скрыть следы преступления фактического убийцы Михайловского — его жены Екатерины, выдал заведомо ложную справку о душевно-ненормальном состоянии здоровья убитого, с целью притупить внимание судебно-медицинской экспертизы, 2) что соответственно устанавливается свидетельскими показаниями самого обвиняемого и документами, имевшимися в деле, 3) что преступные деяния эти предусмотрены ст. ст. 10-14 — пункт 1 ст. УК УзССР
     . . . ПОСТАНОВИЛ
     гр. Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича привлечь в качестве обвиняемого, предъявив ему обвинение в укрывательстве убийцы, предусмотренном ст. ст. 10-14 — 186 п. 1 УК УзССР.
      
Владыка находит в себе достаточно сил, чтобы, обмакнув в чернила перо написать под печатным текстом: "Обвинение мне предъявлено 13 июня 1930 года. Виновным себя не признаю". Через несколько часов епископ Лука был уже в тюремной больнице. У него окончательно сдало сердце. Владыка Лука провел год в тюремных камерах, лишенный книг, передач с воли, свиданий с близкими. Следствие было закончено, но в ГПУ еще что-то согласовывали. Зимой в душных тюремных камерах стало сыро и холодно. Архиепископ Лука болел. Его несколько раз отвозили в больницу, затем опять на допросы.

 Затем из внутренней тюрьмы ГПУ перевели в общую. Только 15 мая следующего, 1931, года последовал протокол Особого Совещания коллегии ГПУ. Три неизвестных человека заочно постановили: "... Войно-Ясенецкого Валентина Феликсовича выслать через ПП ГПУ в Северный край сроком на три года, считая с 6 мая 1930 года".
Владыка Лука трижды писал следователю и его начальству и просил заменить ему ссылку в Сибирь высылкой в Среднюю Азию или Китайский Туркестан, но ему было отказано.

На допросах Лука скоро убедился, что власти хотят добиться чтобы он отрекся от священного сана. Он объявил голодовку протеста и голодал семь дней. Быстро нарастала слабость сердца, а под конец появилась рвота кровью.
Но Лука снова возобновил голодовку. Она продолжалась две недели, и он дошел до такого состояния, что едва мог ходить по больничному коридору, держась за стены.
Опять к нему приехал помощник начальника секретного отдела и сказал:
–Мы сообщили о Вашей голодовке в Москву и оттуда пришло решение Вашего дела, но мы не можем объявить его Вам, пока Вы не прекратите голодовку.

 Еще теплился у Луки остаток веры в слова чекистов, и он согласился прекратить голодовку. Тогда ему объявили, что он должен ехать в город Котлас не по этапу, а свободно; но и на этот раз он был обманут.

Приблизительно через неделю он был отправлен по этапу  и ехал в арестантском вагоне до города Котласа. В вагоне было такое множество вшей, что он утром и вечером снимал с себя все белье, и каждый день находил в нем около сотни вшей; среди них были никогда невиданные им очень крупные черные вши. В пути арестованные получали по куску хлеба и по одной сырой селедке на двоих.
 
Но оперировать в котласской больнице Луке пришлось недолго, и скоро его отправили в город Архангельск. В первый год жизни в Архангельске он был почти бездомным. Не только врачи больницы, но, к его удивлению, даже епископ Архангельский, встретили Луку довольно недружелюбно.

Владыке предоставили работу по хирургии в большой амбулатории. Он увидел там недостаточно радикально оперированных по поводу рака грудной железы женщин, и потому, когда к нему пришла больная с раком груди, он не послал ее в больницу, а решил оперировать амбулаторно и сделал  радикальную операцию.
Узнав об этом, больничные врачи отправились с жалобой на Луку к заведующему облздравотделом, но тот только спросил у них:
–Так что же операция прошла благополучно, больная жива, никаких осложнений нет? Так что же еще нужно?

В это время в Архангельске были закрыты все храмы. В больнице, где работал Владыка Лука, помещение для амбулаторного приема было маленьким, очень тесным, полутемным. В коридоре всегда теснилась очередь, женщины ругались, плакали дети. Печи дымили, но тепла давали мало. Не хватало ваты, бинтов, антисептиков, даже бумаги. Рецепты писали на клочках, а истории болезни — на газете, фиолетовыми чернилами поперек печатного текста. Больных всегда было много: к хирургу записывалось по сорок человек и более. Но эту вторую ссылку Владыка Лука считал легкой.

В ноябре 1933 года архангельская ссылка кончилась. Короткий период Валентин Феликсович жил и работал в Москве, потом в Феодосии, снова в Архангельске и затем в Андижане. И, наконец, вернулся в Ташкент, где вместе с семьей поселился в небольшом домике. Валентин Феликсович был одновременно епископом Сергиевской церкви и заведующим, недавно открытым, отделением гнойной хирургии в Институте неотложной помощи. В отделении под его руководством работали многие известные хирурги — будущие профессора и доценты хирургических клиник.
В 1935 году профессора В.Ф.Войно-Ясенецкого пригласили руководить  кафедрой хирургии Института усовершенствования врачей, а в декабре этого же года Наркомздрав Узбекской ССР присуждает ему ученую степень доктора наук без защиты диссертации.

 Все партийные работники и прихожане примирились с “двойной” деятельностью Валентина Феликсовича. В его кабинете целый угол занимали иконы, среди которых было много ценных, а в доме — никакой роскоши, только все самое необходимое в быту.

В Ташкенте в 1935 году Владыка Лука жил неподалеку от больницы. Рано утром за ним приезжала легковая машина. Он ехал в церковь, где водитель автомобиля ждал его у церковной ограды до окончания службы. Затем Владыка Лука ехал в Институт неотложной помощи, третьим корпусом которого он руководил. Так начинался день, наполненный операциями, консультациями, конференциями.

 После работы в операционной и над трупами он читал лекции в Институте усовершенствования врачей. В субботу, в воскресенье и по праздникам за Владыкой Лукой присылали из храма, запряженную лошадью линейку.

 Множество врачей с радостью учились у епископа Луки. Профессор требовал, чтобы врачи всегда делали все возможное, чтобы спасти больного, говорил, что они не имеют права даже думать о неудаче. Епископа-хирурга всегда возмущали случаи непрофессионализма, невежества во врачебной работе, от которых страдали люди. Владыка Лука не терпел равнодушия к медицинскому долгу.

Однажды епископу Луке пришлось лететь в Сталинабад, чтобы срочно оперировать умирающего больного, который был видным партийным работником. На Памире во время альпинистского похода заболел бывший личный секретарь В. И. Ленина - Н. Горбунов. Состояние его оказалось крайне тяжелым, что вызывало всеобщее смятение, из Mосквы о его здоровье лично запрашивал В. М. Молотов.

 Для его спасения в Сталинабад был вызван доктор Войно-Ясенецкий. После успешной операции Валентину Феликсовичу было предложено возглавить Сталинабадский НИИ. Он ответил, что согласится только в случае восстановления городского храма, в чём было отказано. Профессора стали приглашать на консультации, разрешили читать лекции для врачей. Более того, ему разрешили выступить на страницах газеты с опровержением клеветнической статьи «Медицина и знахарство».

В Наркомздраве и в хирургическом обществе хорошо знали, что Владыка Лука лечил ташкентских и сталинабадских чиновников, и, не смотря на то, что на ссыльного епископа многократно клеветали, арестован он в те годы не был. В газете "Правде Востока" в том же году писали, что «Наркомздрав Узбекистана утвердил профессора В.Ф. ВойноЯсенецкого в ученой степени доктора медицинских наук без защиты диссертации».

Наркомздрав принял во внимание 27-летнюю деятельность Войно-Ясенецкого и его заслуги в области развития гнойной хирургии. Диссертация, которую он защищал в 1916 году, до сих пор не утратила своего значения. Врачебная работа Валентина Феликсовича, как хирурга продолжалась уже более 33 лет. Наркомздрав почему-то не засчитал ему шесть лет ссылок и тюрем...

После долгих хлопот и трудностей, наконец, в 1934 году осуществилась многолетняя мечта профессора — были изданы «Очерки гнойной хирургии», в которых обобщен богатейший опыт автора.» Неудивительно, что книга, охватывающая основные разделы гнойной хирургии, несмотря на большой по тому времени тираж (10200 экземпляров), быстро превратилась в библиографическую редкость. Горячо принятая практическими врачами и научным миром, она стала настольной книгой врачей многих специальностей. Валентин Феликсович, считая, что сделано еще очень мало. Он упорно продолжал собирать материал для следующего — второго издания. Гнойное хирургическое отделение предоставляло для этой цели неограниченные возможности.

Медики свидетельствуют, что монография Владыки Луки — действительно классический, фундаментальный труд, охватывающий практически все аспекты гнойной хирургии. Материал книги изложен необыкновенно ясно четко, понятно и вместе с тем высокопрофессионально. Так мог писать только человек, который сам начинал работать без практической помощи и руководства.

До эпохи антибиотиков, когда не было другой возможности бороться с гноем кроме хирургической, книга была просто необходима, а, имея ее, молодой специалист или просто хирург, не гнойный, могли осуществлять сложные операции в нелегких условиях земской больницы. Многие ученые отмечают, что "Очерки гнойной хирургии" написаны с большой любовью к страдающему человеку и с большой любовью к читателю.
 
Публикация в 1934 г. "Очерков гнойной хирургии" вызвала всеобщий интерес. Восторженный отзыв о книге дал выдающийся хирург И. И. Греков. "С тех пор, вот уже более 40 лет, ни одна сколько-нибудь значительная работа по гнойной хирургии не появляется без ссылок на "Очерки гнойной хирургии" и ее автора..., " — писал в 1977 году В. И. Колосов. Тираж книги расходился мгновенно. Часто высказывались пожелания о новых ее переизданиях.
Есть свидетельство неверующих людей, что, даже не зная, что "Очерки гнойной хирургии" написаны епископом Лукой, нельзя не заметить, что книгу писал христианин. Есть в ней строки, показывающие, с каким христианским вниманием относился Владыка к больному.

В 1937 году, начался страшный для Святой Церкви период — период власти Ежова Н.И., как начальника Московского ГПУ. Начались массовые аресты духовенства и всех, кого подозревали во вражде к советской власти.
Конечно, был арестован и Лука. Ежовский режим был поистине страшен. На допросах арестованных применялись даже пытки. Был изобретен, так называемый допрос конвейером, который дважды пришлось испытать и Луке.
Этот страшный конвейер продолжался непрерывно день и ночь. Допрашивавшие чекисты сменяли друг друга, а допрашиваемому не давали спать ни днем ни ночью. Владыка опять начал голодовку протеста и голодал много дней. Несмотря на это, его заставляли стоять в углу, но он падал на пол от истощения. Начались  зрительные и тактильные галлюцинации.
От него неуклонно требовали признания в шпионаже. Допрос конвейером продолжался тринадцать суток, и не раз Луку водили под водопроводный кран, из которого обливали голову холодной водой. Не видя конца этому допросу, он решил напугать чекистов. Потребовал вызвать начальника Секретного отдела и, когда он пришел, Лука сказал, что подпишет все, что они хотят, кроме разве покушения на убийство Сталина. Заявил о прекращении голодовки и просил прислать ему обед.

Он хотел перерезать себе височную артерию, приставив к виску нож и крепко ударив по его спинке. Для остановки кровотечения нужно было бы перевязать височную артерию, что невыполнимо в условиях ГПУ, и его пришлось бы отвезти в больницу или хирургическую клинику. Это вызвало бы большой скандал в Ташкенте.
Но попытка не удалась – нож был тупой. Его отвели в другую комнату и предложили поспать на голом столе. Несмотря на пережитое тяжкое потрясение, он все-таки заснул. Луку уже ожидал начальник Секретного отдела, чтобы он подписал сочиненную им ложь о шпионаже Владыки.
Его возвратили в подвал ГПУ. В туалете Лука упал в обморок. На другой день его перевезли в  центральную областную тюрьму. В ней он пробыл около восьми месяцев в очень тяжелых условиях.
Большая камера наша была до отказа наполнена заключенными, которые лежали на трехэтажных нарах и на каменном полу в промежутках между ними. Передачи были запрещены. Кормили крайне плохо.
 
Потом Луку перевели в тюремную больницу. Там с Божией помощью он спас жизнь молодому жулику, тяжело больному. Лука видел, что молодой тюремный врач совсем не понимает его болезни. Он обнаружил у больного  абсцесс селезенки и его отправили в клинику.

Жизнь жулика была спасена, и долго еще после этого на  прогулках в тюремном дворе Луку громко приветствовали с третьего этажа уголовные заключенные и благодарили его за спасение жулика.
Владыку часто привозили на новые допросы в ГПУ и усиленно добивались признания в каком-то шпионаже. Был повторен допрос конвейером. Его снова отвели в подвал ГПУ и посадили в очень тесный карцер, где мучили несколько дней в очень тяжелых условиях.
Позже Лука узнал, что результаты первого допроса о шпионаже, сообщенные в московское ГПУ, были там признаны негодными. Приказано было произвести новое следствие. Видимо, этим объясняется его долгое заключение в областной тюрьме и второй допрос конвейером.
 
Второе следствие осталось безрезультатным, но Луку все-таки послали в третью ссылку в Сибирь на три года.  Везли на этот раз уже не через Москву, а через Алма-Ату и Новосибирск. В Красноярске его недолго продержали в пересылочной тюрьме на окраине города и оттуда повезли в село Большая Мурта, около ста тридцати верст от Красноярска.
Там Лука бедствовал без постоянной квартиры, но довольно скоро ему дали комнату при районной больнице и предоставили работу в ней вместе с местным врачом и его женой, тоже врачом.
Позже они говорили ему, что он едва ходил от слабости после очень плохого питания в ташкентской тюрьме, и они считали Луку дряхлым стариком. Однако он довольно скоро  окреп и развил большую хирургическую работу в муртинской больнице.

Из Ташкента ему прислали очень много историй болезней из гнойного отделения ташкентской больницы, и он имел возможность, благодаря этому, написать много глав своей книги "Очерки гнойной хирургии". Неожиданно Луку вызвали в муртинское ГПУ и объявили, что ему разрешено ехать в г. Томск для работы в тамошней очень обширной библиотеке медицинского факультета.
Он считал, что это было результатом посланной им из ташкентской тюрьмы маршалу К.Е. Ворошилову просьбы дать  возможность закончить работу по гнойной хирургии, очень необходимую для военно-полевой хирургии. По возвращении в Большую Мурту он закончил свою большую книгу "Очерки гнойной хирургии".

Приближался конец Туруханской ссылки, её срок кончился.  Последние пароходы должны были отвезти Луку в Красноярск. В одиночку и группами приходили пароходы каждый день. А Луку не вызывали в ГПУ для получения документов. Он не знал, что было предписание задержать его в ссылке еще на год.
Господь уготовал ему другой путь, не путь в грязной барже, а светлый архиерейский путь! Через три месяца, а не через год, Господь повелел отпустить его, послав ему маленькую варикозную язву голени с ярким воспалением кожи вокруг нее. Луку обязаны были отпустить в Красноярск. От Туруханска до Красноярска они ехали полтора месяца.
В Енисейске Луке устроили торжественную встречу. Отслужили благодарственный молебен и, проехав еще триста тридцать верст, приехали в Красноярск, за два дня до праздника Рождества Христова. В Красноярске в ожидании приезда Луки осенью народ  встречал каждый пароход с низовьев Енисея.

Лука направился к епископу Амфилохию. Его келейник, монах Мелетий, был слеп на один глаз, вследствие центрального бельма роговицы, и надо было сделать ему оптическую иридэктомию (иссечение кусочка радужной оболочки). Лука послал его к главному врачу больницы с письмом, в котором просил разрешения сделать эту операцию в глазном отделении.
Просьбу эту охотно исполнили, и на другой день, приехав с Мелетием в больницу, он неожиданно увидел в глазном отделении целую толпу врачей, пришедших посмотреть на его операцию.

На другой день Лука с Чудиновым должны были явиться в ГПУ, и в коридоре второго этажа ожидали вызова. Луку вызвали на третий этаж. Допрос вежливо начал молодой чекист, но вскоре вошел помощник начальника ГПУ, оборвал допрос и поручил его другому. Этот вынул допросный лист и стал спрашивать Луку о его строптивых и смелых пререканиях с туруханским уполномоченным ГПУ. При этом  Лука отвечал так, что не оправдывался, а сам обвинял уполномоченного и председателя районного исполкома. Записывавший его ответы чекист смутился и был в явном замешательстве.
Опять вошел помощник начальника ГПУ, через плечо допрашивавшего чекиста прочел его записи и бросил их в ящик стола. К удивлению Луки, он вдруг переменил свой резкий прежний тон и, показывая в окно на обновленческий собор, сказал ему:
–Вот этих мы презираем, а таких как Вы — очень уважаем.
 
Он спросил Луку, куда он намерен ехать, и удивил его этим вопросом.
–Как, разве я могу ехать куда хочу?–спросил Лука.
– Да, конечно.
 –И даже в Ташкент?
 –Конечно, и в Ташкент. Только, прошу Вас, уезжайте как можно скорее.
–Но ведь завтра великий праздник Рождества Христова, и я непременно должен быть в церкви.

Начальник согласился, но просил Луку непременно уехать после Литургии.
–Вы получите билет на поезд, и Вас отвезут на вокзал. Пожалуйте, пожалуйте, мы отвезем Вас. Он очень вежливо проводил Луку вниз, в тот памятный ему двор, из которого одна дверь вела в большой подвал. В том подвале он и его спутники содержались до отправки в Енисейск, а другая дверь вела в другой подвал, в котором производились расстрелы.

В апреле 1930 года Валентин Феликсович  был вторично арестован. На допросах он скоро убедился, что от него хотят добиться отречения от священного сана. Он всегда открыто говорил о своей вере: «Куда меня ни пошлют – везде Бог». «Считаю своей главной обязанностью везде и всюду проповедовать о Христе», – этому принципу он остался верен до конца своих дней.
В письме сыну Михаилу Лука писал: «О, если бы ты знал, как туп и ограничен атеизм, как живо и реально общение с Богом любящих Его…»

 В знак протеста на требование отречения от священного сана, Валентин Феликсович объявил голодовку. Обычно на заявления о голодовке не обращали внимания и оставляли заключенных голодать в камере, пока состояние их не станет опасным, и только тогда переводили в тюремную больницу.
Луку же перевели в больницу уже рано утром после подачи заявления о голодовке. Он голодал семь дней. Быстро нарастала слабость сердца, а под конец появилась рвота кровью. Это очень встревожило главного врача ГПУ, каждый день приезжавшего к Луке. На восьмой день голодовки врачи исследовали его сердце и сказали главному чекисту, что дело плохо.

Было приказано нести Валентина Феликсовича   с кроватью в кабинет тюремного врача. Главный чекист сказал ему:
–Позвольте представиться — Вы меня не знаете — я заместитель начальника Среднеазиатского ГПУ. Мы очень считаемся с Вашей большой двойной популярностью — крупного хирурга и епископа. Никак не можем допустить продолжения Вашей голодовки. Даю Вам честное слово политического деятеля, что Вы будете освобождены, если прекратите голодовку.
 
Лука молчал.
–Что же Вы молчите? Вы не верите мне?
 Лука  ответил:
–Вы знаете, что я христианин, а закон Христов велит нам ни о ком не думать дурно. Хорошо, я поверю Вам.
Его отнесли не на прежнее место, а в большую пустую больничную камеру. Загремел замок, и ему казалось, что он остался один. Валентина Феликсовича не освободили, вопреки честному слову "политического деятеля". Дня два или три Лука  получал обильные передачи от своих детей, а потом отказался от них и возобновил голодовку.
Она продолжалась две недели, и он дошел до такого состояния, что едва мог ходить по больничному коридору, держась за стены. Пробовал читать газету, но ничего не понимал, ибо точно тяжелая пелена лежала на мозгу.
Опять приехал к нему помощник начальника секретного отдела и сказал:
–Мы сообщили о Вашей голодовке в Москву и, оттуда пришло решение Вашего дела, но мы не можем объявить его Вам, пока Вы не прекратите голодовку. Еще теплился у Валентина Феликсовича   остаток веры в слова чекистов, и он согласился прекратить голодовку.
Тогда ему объявили, что он должен ехать в город Котлас не по этапу, а свободно; но и на этот раз Лука  был обманут. Приблизительно через неделю он был отправлен по этапу и ехал в арестантском вагоне до Самары, где его оставили в тюрьме на неделю.

С первых дней Великой Отечественной войны Войно-Ясенецкий просит предоставить ему возможность лечить раненых. Лука отправил М.И.Калинину телеграмму следующего содержания: «Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отбываю ссылку в поселке Большая Мурта Красноярского края. Являюсь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта и тыла, где мне будет доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука».

Вся переписка осужденных просматривалась. Телеграмма Луки легла на стол Первого секретаря Красноярского крайкома ВКП(б). После обсуждения с руководством НКВД края Первый секретарь разрешил послать телеграмму в адрес М.И. Калинина.

Первые годы Великой Отечественной войны убедительно показали, что религиозность вполне сочетается с патриотизмом и гражданским мужеством.  Уже 22 июня 1941 года митрополит Московский и Коломенский Сергий обратился с проникновенным воззванием к верующим, в котором, в частности, сказал:
 –Отечество защищается оружием и общим народным подвигом... тут есть дело рабочим, крестьянам, ученым, женщинам и мужчинам, юношам и старикам. Всякий может и должен внести в общий подвиг свою долю труда... Православная Церковь всегда разделяла судьбу народа... не оставит она свой народ и теперь... благословляет она православных на защиту священных границ нашей Родины...

Это воззвание зачитывалось во всех храмах. На средства церкви были созданы эскадрилья самолетов имени Александра Невского и танковая колонна имени Дмитрия Донского. К концу 1944 года сумма взносов от Русской православной церкви на оборону составляла 150 миллионов рублей.

 Патриотизм верующих и вся суровая действительность военных лет заставили Сталина и правительство изменить отношение к религиозным культам и, в первую очередь, к Русской православной церкви.

С октября 1941 года профессор Войно-Ясенецкий стал консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом эвакогоспиталя. Он работал по 8-9 часов, делая 3-4 операции в день, что в его возрасте приводило к неврастении. Тем не менее, каждое утро он молился в пригородном лесу (в Красноярске в это время не осталось ни одной церкви).

Сам Лука вспоминал: « В конце июля прилетел на самолете в Большую Мурту главный хирург Красноярского края и просил меня лететь вместе с ним в Красноярск, где я был назначен главным хирургом эвакогоспиталя. Этот госпиталь был расположен на трех этажах большого здания, прежде занятого школой. В нем я проработал не менее двух лет, и воспоминания об этой работе остались у меня светлые и радостные».

Теперь его пристанищем становится село Большая Мурта. К этому времени Войно-Ясенецкий уже известен как выдающийся хирург. Может, потому были ему иногда небольшие "поблажки". Он занимается лечебной практикой не только в Большой Мурте, но, с разрешения органов НКВД, выезжает в окрестные села и даже в Красноярск.


В сентябре 1941 года ссыльный профессор Войно-Ясенецкий переводится в г.Красноярск для работы консультантом в многочисленных госпиталях, имевших более 10000 коек. Начальство отнеслось к Валентину Феликсовичу настороженно — все-таки ссыльный поп. А в каморке, в которой его поселили, иконы на стене, а на столе — портрет Ленина.

 В декабре 1942 года епископу Луке, «не отрывая его от работы в военных госпиталях», было поручено управление Красноярской епархией «с титулом архиепископа Красноярского». На этом посту он сумел добиться восстановления одной маленькой церкви в пригородной деревне Николаевка, расположенной в 5 километрах от Красноярска.

В связи с этим и практически с отсутствием священников за год архипастырь служил всенощную только в большие праздники и вечерние службы Страстной седмицы, а перед обычными воскресными службами вычитывал всенощную дома или в госпитале. Со всей епархии ему слали ходатайства о восстановлении церквей. Архиепископ отправлял их в Москву, но ответа не получал.

Весной 1942 года отношение властей к Владыке Луке улучшилось. Хирургу-консультанту стали выдавать обед, завтрак и ужин с общей кухни, стали заботиться об улучшении условий его работы. В Иркутске на межобластном совещании главных хирургов архиепископу Луке "устроили настоящий триумф, — как писал он Михаилу. — Мнение обо мне в правящих кругах самое лучшее и доверие полное. Слава Богу!"

В это время Владыку Луку вызвал первый секретарь обкома партии и сказал ему, что отношения между Церковью и государством скоро улучшатся, и он сможет вернуться к епископскому служению. Милостью Божией, через некоторое время Владыка действительно был назначен на Красноярскую кафедру, вновь открыто зазвучала его проповедь о Христе.

"Давно обещали открыть у нас одну церковь, но все еще тянут, и я опять останусь без богослужения в великий праздник Рождества Христова", — со скорбью пишет епископ сыну Михаилу в конце 1942 года.

 5 марта 1943 года он пишет сыну очень светлое письмо: «Господь послал мне несказанную радость. После 16-ти лет мучительной тоски по церкви и молчания отверз Господь снова уста мои. Открылась маленькая церковь в Николаевке, предместье Красноярска, а я назначен архиепископом Красноярским…Конечно, я буду продолжать работу в госпитале, к этому нет никаких препятствий».

«Священный Синод при Местоблюстителе Патриаршего престола митрополите Сергии приравнял мое лечение раненых к доблестному архиерейскому служению и возвел меня в сан архиепископа». Думаю, это уникальный случай в истории РПЦ. 

Владыка Лука писал: "О первом богослужении мало кто знал, но все-таки пришло человек двести. Многие стояли на дворе".
 
"Первое богослужение... сразу же очень улучшило мое нервное состояние, а неврастения была столь тяжелая, что невропатологи назначили мне полный отдых на две недели. Я его не начал и уверен, что обойдусь без него", — пишет Владыка Лука. Еще через месяц он подтверждает: "Невроз мой со времени открытия церкви прошел совсем и работоспособность восстановилась".

"До крошечной кладбищенской церкви в Николаевке полтора часа ходьбы с большим подъемом на гору, и я устаю до полного изнеможения, церковь так мала, что в ней нормально помещается сорок — пятьдесят человек, а приходят двести — триста, и в алтарь так же трудно пройти, как на Пасху.

 Служить мне в ней можно было бы только священническим чином, но и это пока невозможно, т. к. нет облачений. По-видимому, получим их из театра. Нет диакона, певчих, даже псаломщика. Служит 73-летний протоиерей, а я проповедую. Это для меня и для народа огромная радость. Есть большая надежда, что весной откроют Покровскую церковь.

В Николаевской церкви архиерейское служение оказалось невозможным. Открыть второй храм власти обещали только через год. "В театре много архиерейских облачений, но нам не дают их, считая, что важнее одевать их актерам и кромсать, перешивая для комедийных действий", — писал Владыка Лука сыну.

Впоследствии ему удалось получить архиерейское облачение в Новосибирске, где он выступал с докладом на конференции хирургов военных госпиталей, и в Красноярске через некоторое время был открыт еще один храм.

Архиепископ пишет в то время в письме, что отношение правительства к Церкви резко изменилось: "...Всюду открываются и ремонтируются за счет горсоветов храмы, назначаются епископы".

 И о себе: "Помни, Миша, что мое монашество с его обетами, мой сан, мое служение Богу для меня величайшая святыня и первейший долг. Я подлинно и глубоко отрекся от мира и от врачебной славы, которая, конечно, могла бы быть очень велика, что теперь для меня ничего не стоит. А в служении Богу вся моя радость, вся моя жизнь, ибо глубока моя вера. Однако и врачебной, и научной работы я не намерен оставлять".

Через несколько месяцев он сообщает Михаилу: "В Красноярске, в "кругах" говорили обо мне: "Пусть служит, это политически необходимо". "Я писал тебе, что дан властный приказ не преследовать меня за религиозные убеждения. Даже если бы не изменилось столь существенно положение Церкви, если бы не защищала меня моя высокая научная ценность, я не поколебался бы снова вступить на путь активного служения Церкви.

 Ибо вы, мои дети, не нуждаетесь в моей помощи, а к тюрьме и ссылкам я привык и не боюсь их". "О, если бы ты знал, как туп и ограничен атеизм, как живо и реально общение с Богом любящих Его..."

В день, когда исполнилось двадцать лет со дня рукоположения Владыки Луки во епископы, он писал старшему сыну, напоминая о давней поездке из Ташкента в Пенджикент: "Это было начало того тернистого пути, который мне надлежало пройти. Но зато был и путь славы у Бога. Верю, что кончились страдания... "

Архиепископ Лука прилагал много стараний, чтобы вышло в свет второе издание "Очерков гнойной хирургии", зная, что книга приносит врачам большую практическую пользу, что в книге нуждаются. В 1943 году ему удалось, наконец, получить разрешение ее издать.

Владыкой Лукой был сделан ряд новых открытий, его операции, лекции, доклады на конференциях высоко ценили врачи, доценты и профессора. "Почет мне большой: когда вхожу в большие собрания служащих или командиров, все встают", — писал в то время епископ Лука.

Все трудности и несправедливости последних лет, обрушившиеся на него, не убили в профессоре пытливого исследователя. Войно-Ясенецкий один из первых в Великую Отечественную войну указывает на необходимость раннего и радикального лечения остеомиелитов, осложняющих ранения костей.

 “Лечение тяжелых осложнений гнойной инфекцией ран суставов является одной из важнейших задач тыловых госпиталей”, — пишет он в кратком вступлении к своей новой книге “Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов”, изданной в 1944 году.

 Эта книга становится незаменимым пособием для хирургов страны. Благодаря Войно-Ясенецкому тысячам и тысячам раненых не только была спасена жизнь, но и возвращена  самостоятельного передвижения. Часто в палатах выздоравливающие встречали старого профессора необычным, но выразительным приветствием — поднимая ранее искалеченные и недвижимые конечности.

Наконец была закончена переработка “Очерков гнойной хирургии”, объем которых увеличился более чем в полтора раза. Книга была завершена в 1943 году, но издать ее удалось только в 1946 году.

Владыка Лука забирал к себе больных и раненых с наиболее тяжелыми поражениями. Он посылал  молодых врачей госпиталя  на железнодорожный дебаркадер, где разгружали санитарные поезда, и просил разыскивать раненых с гнойными, осложненными поражениями тазобедренного сустава, тех, кого большинство хирургов считало обреченными. Отчеты госпиталя  свидетельствуют, что многие раненые из "безнадежных" были вылечены.
 
 К январю 1943 года все десять тысяч коек в госпиталях МЭП-49 (местный эвакуационный пункт) были заняты ранеными, а фронт посылал все новые и новые эшелоны. Красноярск был самым дальним городом, куда эвакуировали раненых.

 И когда, преодолев семь тысяч километров, санитарные поезда довозили раненых до берегов Енисея, многие раны успевали нагноиться, костные ранения оборачивались запущенными остеомиелитами.

Приезжавший в госпиталь  инспектор всех эвакогоспиталей профессор Приоров говорил, что ни в одном из очень многих госпиталей, которые он объезжал, он не видел таких блестящих результатов лечения инфицированных ранений суставов, как у Владыки Луки Войно-Ясенецкого.

Валентин Феликсович не забывает и научную деятельность. В 1943 году вышло второе издание книги «Очерки гнойной хирургии», а в 1944-м ещё одна книга по хирургии.

В начале 1944 года часть эвакогоспиталей была переброшена из Красноярска в Тамбов. Вместе с ними переехал в Тамбов и Войно-Ясенецкий, получивший одновременно перевод и по церковной линии, возглавив тамбовскую епархию.

Должностные лица Красноярска не хотели отпускать его. Ему старались угодить и гражданские, и военные власти. В списке лучших врачей края фамилия Войно-Ясенецкого стояла на первом месте.

Проблема перевода несколько месяцев согласовывалась между Патриархией и Наркомздравом. Наконец нарком Третьяков телеграфировал: "Намерены перевести Вас в Тамбов, широкое поле деятельности в госпиталях и крупной больнице". Святейший Патриарх Сергий специальным Указом назначил Владыку Луку архиепископом Тамбовским и Мичуринским.

Многие труды ожидали архиепископа в его новой епархии. Он продолжает совмещать архипастырское служение  врачебной работой. "Город недурной, почти полностью сохранивший вид старого губернского города, — писал Владыка Лука сыну. — Встретили меня здесь очень хорошо... По просьбе Президиума (Хирургического общества) я сделал доклад об остеомиелите на окружной конференции Орловского военного округа. Выступал и заседал в президиуме в рясе, с крестом и панагией (нагрудная иконка в виде медальона с изображением богоматери)…".

"Только теперь в Тамбове я чувствую себя в полной мере архиереем, и все мое поведение изменяется соответственно этому"  - писал Лука.

В управлении епархией архиепископ Лука сразу столкнулся с множеством трудностей. Тамбовский храм, долгие годы содержавший под своей кровлей рабочие общежития, доведен был до последней степени запустения. Обитатели его раскололи иконы, сломали и выбросили иконостас, исписали стены ругательствами.

Владыка Лука без жалоб принял наследие атеистов, начал ремонтировать храм, собирать причт, вести службы, продолжая и врачебную работу. На попечении Тамбовского архиепископа теперь находилось сто пятьдесят госпиталей, от пятисот до тысячи коек в каждом. Консультирует он также хирургические отделения большой городской больницы. Владыка Лука по-прежнему был готов работать сутками, несмотря на то, что скоро ему должно было исполниться семьдесят лет.

"Приводим церковь в благолепный вид... Работа в госпитале идет отлично... Читаю лекции врачам о гнойных артритах... Свободных дней почти нет. По субботам два часа принимаю в поликлинике. Дома не принимаю, ибо это уже совсем непосильно для меня. Но больные, особенно деревенские, приезжающие издалека, этого не понимают и называют меня безжалостным архиереем. Это очень тяжело для меня. Придется в исключительных случаях и на дому принимать", — писал он сыну и его семье.

Ко времени приезда Владыки Луки в Тамбов, его зрение было уже сильно ослаблено. Те изящные разрезы, которые в прошлом вызывали восхищение, теперь не всегда у него получались. Из-за ухудшения зрения Владыке пришлось оставить наиболее сложные операции.

В Тамбовской области  до революции было сто десять церквей, а он застал только две: в Тамбове и Мичуринске. Имея много свободного времени, Лука  и в Тамбове около двух лет совмещал церковное служение с работой в госпиталях для раненых.

В ноябре 1945 года Войно-Ясенецкий отправляется в Москву. Дорога из Тамбова в столицу, несмотря на небольшое расстояние, была долгой. Поезда двигались медленно, с частыми остановками. Вдоль железнодорожного полотна то и дело виднелись искореженные железнодорожные вагоны и паровозы, разрушенные водокачки и станционные здания — следы бомбежек.

 Ветхие вагоны были переполнены пассажирами; преобладали военные, демобилизованные, выписанные из госпиталей раненые. С болью в сердце смотрел Валентин Феликсович на мелькавшую перед окнами израненную страну, особенно бросались в глаза калеки — без рук, без ног, слепые... и дети-сироты. На них он не мог  спокойно смотреть.

1946 год был знаменательным в жизни Войно-Ясенецкого. Представленные Наркоматом здравоохранения его фундаментальные работы  были удостоены  Сталинской премии 1 степени.
                ***
Лауреаты Сталинской премии в области науки (1946—1952)
                Премии за 1943—1944 годы
                ж) МЕДИЦИНСКИЕ НАУКИ

Первая степень — 200 000 рублей

Войно-Ясенецкий, Валентин Феликсович (архиепископ Лука), профессор, консультант-хирург эвакогоспиталей Тамбовского ООЗ, — за научную разработку новых хирургических методов лечения гнойных заболеваний и ранений, изложенных в научных трудах: «Очерки гнойной хирургии» (1943) и «Поздние резекции при инфицированных огнестрельных ранениях суставов» (1944)
                ***
Как пишет Солженицын А.И. в романе "Архипелаг ГУЛАГ", Лука согласился получать ее только в полном епископском облачении.

Гордый и независимый Валентин Феликсович не устоял против посылки Сталину благодарственной телеграммы по поводу высокой награды, написанной в несвойственном ему высокопарном стиле того времени:
                ***
Москва Генералиссимусу И.В.Сталину

Прошу Вас, высокочтимый Иосиф Виссарионович, принять от меня 130.000 рублей, часть премии Вашего славного имени, на помощь сиротам, жертвам фашистских извергов

Тамбовский архиепископ Лука Войно-Ясенецкий
профессор хирургии

                ***
Вскоре была получена ответная телеграмма:
                ***
Тамбов Тамбовскому архиепископу Луке Войно-Ясенецкому профессору хирургии

Примите мой привет и благодарность правительства Союза ССР за Вашу заботу о сиротах, жертвах фашистских извергов

Сталин
                ***
Публикация этих телеграмм   дала повод для слухов, будто бы Войно-Ясенецкий встречался и беседовал со Сталиным, который в одной из встреч задал ему “каверзный” вопрос:
– Профессор! Во время операции Вам ведь не приходилось встречаться с человеческой душой?
– С совестью мне тоже не приходилось встречаться, но она, тем не менее, существует, — будто бы ответил Валентин Феликсович.

Но на самом деле Войно-Ясенецкий со Сталиным никогда не встречался. Однако этот мифический диалог весьма красноречиво свидетельствует о мироощущениях врача и священника. О Сталине архиепископ Лука говорил: "Сталин сохранил Россию, показал, что она значит для мира. Поэтому я, как православный христианин и русский патриот низко кланяюсь Сталину".

"Множество поздравлений отовсюду, — писал Владыка Лука после получения премии, — Патриарх, митрополиты, архиереи, Карпов (Председатель Совета по делам РПЦ) ,Митярев, Третьяков, Академия Медицинских наук, Комитет по делам высшей школы, Богословский институт, профессора и проч., и проч. Превозносят чрезвычайно... Моя слава — большое торжество для Церкви, как телеграфировал Патриарх".

Отмечая заслуги советских медиков — первых послевоенных лауреатов Сталинской премии, Нарком здравоохранения СССР 40-50-х годов Г.А.Митерев в своих мемуарах “В дни мира и войны” писал: “В.Ф.Войно-Ясенецкому, его исследованиям обязаны жизнью многие сотни раненых, что ставит этого хирурга в один ряд с самыми выдающимися врачами нашего времени”.

Второе издание книги “Очерки гнойной хирургии” было восторженно встречено как маститыми учеными, так и молодыми врачами. В них был заложен многолетний опыт доброжелательного наставника. Монография написана с большим литературным мастерством, тонким знанием дела и огромной любовью к больным. В многочисленных рецензиях ее ставили в один ряд с трудами выдающихся хирургов.

В Тамбове к концу войны располагалось около 150 госпиталей по 500-600 коек в каждом. Поле деятельности для профессора-хирурга было достаточное. Однако здоровье его все больше и больше ухудшается, слабеет зрение. Он уже не в состоянии выполнять сложные и длительные операции.

В письме в Красноярск Войно-Ясенецкий писал: “Мое сердце плохо, и все исследовавшие его врачи и профессора считают совершенно необходимым для меня оставить активную хирургию. И еще одно большое горе. На единственном моем зрячем глазу образуется катаракта, и предстоит слепота.

Впрочем, может быть, не доживу до нее, т.к. мне уже 69 лет. Меня пропагандируют оперироваться за границей. Приезжал командированный из Москвы фоторепортер ТАСС сделать снимки с меня для заграничных журналов, а приехавший недавно из Нью-Йорка архиепископ Ярославский уже читал в тамошних газетах сообщение об архиепископе — лауреате Сталинской премии.

Скоро приедет скульптор из Москвы, чтобы сделать мой бронзовый бюст для затеянной Юдиным галереи крупнейших хирургов. На мне исполнились Божьи слова “прославляющего мя прославлю”. А ведь я совсем не искал славы и никогда не помышляю о ней. Она сама пришла. К ней я равнодушен”.

В конце письма он сообщает, что “ходатайство паствы и духовенства об оставлении меня в Тамбове не уважено патриархом, и скоро придется ехать в Крым”.

Владыка Лука лечил больных ради Бога, так же, во славу Божию, он часто помогал бедствующим и утешал несчастных. Его частные приемы, консультации были бесплатными. Научную же свою деятельность, публикации книг и статей, получение Государственной премии Владыка Лука рассматривал, как средство поднять авторитет Церкви.

Несомненно, что в те страшные времена открытая проповедь о Христе знаменитого ученого, прославленного хирурга не могла не заставить задуматься многих и многих людей. Владыка Лука считал, что его научный труд привлечет к православию многих интеллигентов. Так оно и было.

"Сегодня подтвердилось мое мнение, что я немалый козырь для нашего правительства, — пишет Владыка Лука сыну. — Приехал специально посланный корреспондент ТАСС, чтобы сделать с меня портреты для заграничной печати.

А раньше из Патриархии просили прислать биографию для журнала Патриархии и для Информбюро. Два здешних художника пишут мои портреты. Только что вернувшийся из Америки Ярославский архиепископ уже читал там, в газетах сообщения обо мне, как об архиепископе-лауреате Сталинской премии..."

За большие заслуги перед Русской Церковью архиепископ Тамбовский и Мичуринский Лука в феврале 1945 года был награжден Патриархом Алексием правом ношения бриллиантового креста на клобуке.

В Тамбовской епархии Владыка Лука восстановил и освятил несколько храмов, сосредоточив свои усилия на восстановлении приходской жизни. Богослужения, совершаемые архиепископом Лукой, отличались высокой духовностью. Много сил он отдал просвещению паствы. "Там много-много я проповедовал и внушил всем великую любовь к преподобному Серафиму, так, что после каждой службы всем народом пели тропарь преподобному пред образом его", — говорил архиепископ Лука в слове в день памяти преподобного Серафима Саровского.

В Тамбовской епархии владыка Лука в течение двух лет одновременно служил в церкви и работал хирургом в 150 госпиталях. Благодаря его блистательным операциям тысячи солдат и офицеров вернулись в строй.

В 1946 году Владыке Луке окончательно запретили выступать перед научной аудиторией в рясе, с крестом и панагией. Он писал сыну: "Я получил предложение Наркомздрава СССР сделать основной доклад о поздних резекциях крупных суставов на большом съезде, который должен подвести итоги военно-хирургической работе. Я охотно согласился, но написал, что нарком запрещает мне выступать в рясе, а Патриарх — без рясы.

 Написал и Патриарху об этом, он мне ответил письмом, ...его мнение совпадает с моим: выступать в гражданской одежде и прятать волосы в собрании, в котором все знают, что я архиерей — значит стыдиться своего священного достоинства. Если собрание считает для себя неприемлемым и даже оскорбительным присутствие архиерея, то архиерей должен считать, ниже своего достоинства выступать в таком собрании...

В повсеместном почитании святителя Луки греками огромная заслуга принадлежит архимандриту Нектарию, создавшему музей в часовне святителя Луки, написавшему книги о нем, организовавшему две международные конференции в Афинах, посвященные святителю Луке.

 По словам отца Нектария, когда для него перевели книгу об этом святом, он был так поражен, что изменилась вся его жизнь - он без остатка посвятил ее распространению знаний о владыке Луке и благотворительной программе «Мост любви» - помощи русским и украинским социально не защищенным детям

В маленькой Греции ему посвящено более тридцати храмов. Храм в городе Верия поразил нас своими огромными размерами, архитектурой и внутренним убранством. Ничего подобного нет ни в России, ни в Украине, ни в мире.

 Во многих храмах Греции каждую неделю совершается молебен святителю Луке. Дни его памяти отмечаются с особой торжественностью при стечении огромного количества верующих. Русскому святому посвящается множество мероприятий, лекций, конференций, радио- и телепередач, статей в газетах и журналах.

 Иконы святителя Луки, который являет пример подвига и верности Богу, мы встречали повсюду - в монастырях, храмах, домах, магазинах, автомобилях и даже в государственных учреждениях.

В России в это же время снова стали повсеместно закрывать храмы. Для создания видимости законности этих действий, КГБ выработал ряд правил, по которым храм мог быть закрыт. Одно из них гласило, что храм подлежит закрытию, если в нем шесть месяцев нет священника. Священников в Крыму, как и по всей стране, не хватало, и к осени 1949 года симферопольский уполномоченный погасил лампады в храме города Старый Крым, а затем и в селах.

 Владыка Лука всеми силами стремился спасти храмы. Он переводил священников в пустующие церкви, направлял их из городов в села.

Еще незадолго до отъезда из Тамбова Владыка Лука писал: "Мое сердце плохо, и все исследовавшие его профессора и врачи считают совершенно необходимым для меня оставить активную хирургию".

 В начале 1947 года Владыка писал сыну: "Мои доклады в Хирургическом обществе и на двух съездах врачей имели огромный успех. В Обществе все вставали, когда я входил. Это, конечно, многим не нравилось. Началась обструкция. Мне ясно дали понять, что докладов в своем архиерейском виде я больше делать не должен. В Алуште мой доклад (по просьбе врачей!) сорвали...

 Я дал согласие два раза в месяц читать лекции по гнойной хирургии и руководить работой врачей в хирургических амбулаториях. И это сорвали. Тогда я совсем перестал бывать в Хирургическом обществе".

Однако в то же время Владыка объявил бесплатный врачебный прием, и сотни больных со всего Крыма хлынули на второй этаж архиерейского дома, на улице Госпитальной. Кроме церковных служб, проповедей, приема больных и административной работы по епархии, в 1949 году Владыка Лука занимался сбором материалов для своей монографии — переработанной диссертации "Регионарная анестезия", которая должна была принести хирургам несомненную пользу.

Симферопольские военные медики направили к архиепископу Луке своего представителя с просьбой поделиться с ними своим врачебным опытом. Владыка с радостью согласился консультировать в их госпитале.

К приезду консультанта все отделения госпиталя готовили обычно самых тяжелых больных. Но уже в июне 1951 года Владыка Лука писал: "От хирургии я отлучен за свой архиерейский сан, и меня не приглашают даже на консультации. От этого погибают тяжелые гнойные больные..."

 Владыка Лука состоял в дружеских отношениях с академиком В.П. Филатовым, глубоко верующим человеком. Филатов принял в свой институт Валентина Войно-Ясенецкого, он же наблюдал за больным глазом архиепископа Луки.

 Владыка писал сыну Алексею: "Филатов... очень хороший человек, вполне верующий. Я был у него два раза, и он приезжал ко мне в гостиницу прямо-таки для исповеди". И в другом письме: "С Филатовым долго беседовал о его научной работе и душевных делах. Он вполне религиозный человек".

Будни старца-архиепископа были уплотнены до последней степени. День начинался в семь утра. С восьми до одиннадцати длилась ранняя обедня. Владыка Лука ежедневно произносит проповеди. За предельно скромным завтраком секретарь  ежедневно читает две главы из Ветхого и две главы из Нового Завета.

 Потом начинаются дела епархиальные: распоряжения Патриархии, почта, прием духовенства, назначения и перемещения, претензии властей. Канцелярия находится тут же в квартире. Секретарь епархии, привык к тому, что архиерей требует четких докладов и ясных ответов на вопросы. Решения архиепископ Лука принимает незамедлительно и твердо.

Владыку Луку почитали даже иноверцы, в частности, евреи, как это бывало в жизни святых и праведных людей.

 Владыка Лука стал окончательно терять зрение. Здоровый глаз стал видеть плохо еще в Тамбове. Осенью 1947 года архиепископу пришлось поехать в Одессу к Филатову. Знаменитый окулист долго осматривал Владыку и сказал, что до слепоты еще далеко. "Филатов нашел у меня помутнение хрусталика, которое будет прогрессировать медленно, и способность читать сохранится на несколько лет (от трех до десяти) ", — сообщал Владыка Лука.

И действительно, четыре года спустя архиепископ Лука все еще мог, хотя и с трудом, читать и писать. Весной 1952 года, не рассчитав своих сил, Владыка снова провел несколько недель, как всегда с утра до вечера, в московских медицинских библиотеках. Он переутомил глаз, и зрение стало падать буквально по неделям. Исчезло ощущение цвета, предметы обратились в тени.

Теперь на приеме профессору приходилось спрашивать у секретаря, какого цвета у больного опухоль, как выглядят у пациента кожные и слизистые покровы. В конце концов, Владыка отказался и от приема больных, и от подготовки второго издания "Регионарной анестезии".

Осенью 1952 года профессор Филатов, состоявший с Владыкой Лукой в переписке, предложил ему предварительную операцию — иридэктомию. Владыка не согласился, поскольку у него, как у диабетика, операция могла кончиться нагноением. Близкие ему люди скорбели, сам же архиепископ Лука учился передвигаться по комнате ощупью, ощупью же подписывал бумаги, подготовленные секретарями.

В день Ангела Владыки Луки в храме священники водили архиерея под руки, а когда кончился молебен и торжественные речи, он, как будто прозрев, вышел на паперть самостоятельно. У выхода его ждала толпа людей с цветами: "Дорогой наш доктор..." Владыка стоял, улыбаясь, среди недавних пациентов, благословляя этих своих детей, как и тех, что находились в храме.

 В 1954 году после июльского Постановления ЦК КПСС “Об улучшении научно-атеистической пропаганды” началась новая волна гонений на Церковь Христову. Травля и аресты верующих, публичные оскорбления священников, закрытие храмов, разгон "общественностью" церковных праздников, напомнили людям старшего поколения события 20-х — 30-х годов.

В декабре 1954 года в Симферополе проходил съезд священников Крымской епархии. Архиепископ Лука выступал с докладом, в котором указал, что из пятидесяти восьми церквей осталось в Крыму сорок девять (остальные были закрыты уполномоченным) и что в опасности еще два храма. Владыка Лука открыто говорил о том, что пропаганда, тайные и явные формы нажима на верующих делают свое дело — храмы пустеют.

 Свою проповедь в день Покрова  Пресвятой  Богородицы Лука закончил словами:
"Малое стадо Христово, подлинное стадо Христово неуязвимо ни для какой пропаганды".
 
В 1956 году Войно-Ясенецкий полностью ослеп. Но никто не слышал от него жалоб или ропота: «Я принял как Божию волю быть мне слепым до смерти, и принял спокойно, даже с благодарностью Богу. Слепота не помешает мне оставаться до смерти на своем посту».

Слепота не препятствовала его деятельной любви к страждущему человеку. Потеря зрения окончательно оторвала его от медицины и полностью отдала во власть религии.

Когда архиепископ Лука полностью ослеп, он писал своей дочери: «От операции я отказался и покорно принял волю Божию быть мне слепым до самой смерти. Свою архиерейскую службу буду продолжать до конца».

Год спустя архиепископ Лука писал Алексею: "Слепота, конечно, очень тяжела, но для меня, окруженного любящими людьми, она несравненно легче, чем для несчастных одиноких слепых, которым никто не помогает. Для моей архиерейской деятельности слепота не представляет полного препятствия, и думаю, что буду служить до смерти".

Подражая святым архипастырям, Владыка Лука неустанно заботится о стаде своем. Как и прежде, в пятидесятые годы распоряжения архиепископа Луки по епархии обличают нерадение и равнодушие, корыстолюбие и непослушание. 

Новые скорби встречали архиепископа, продолжалась тяжелая борьба с уполномоченным по делам Церкви за храмы. Был сфабрикован "инженерный" протокол для закрытия собора в Евпатории: здание в опасности, к эксплуатации непригодно.

 Посланная уполномоченным бригада рабочих окопала фундамент, чуть ли не до основания, и будто бы было найдено какое-то повреждение.

Владыка Лука стал протестовать, телеграфировал в Патриархию. Приехали два инженера, обследовали собор, составили новый акт: фундамент был совершенно целым и надежным. Тем не менее, уполномоченный закрыл собор, местные власти спешно снесли купола и поместили в "опасном" помещении свои конторы и склады.

 Подобные беззакония происходили часто. Владыка Лука посылал своего секретаря к уполномоченному с протестом, но тот не желал разговаривать.

Владыка писал сыну летом 1956 года: "... Церковные дела становятся все тяжелее и тяжелее, закрываются церкви одна за другой, священников не хватает, и число их все уменьшается".

Он неоднократно пишет сыну, что “до крайности занят тяжелейшими и неприятнейшими епархиальными делами”. "Епархиальные дела становятся все тяжелее, по местам доходит до открытых бунтов против моей архиерейской власти.

 Трудно мне переносить их в мои восемьдесят два с половиной года. Но уповая на Божию помощь, продолжаю нести тяжкое бремя". "Приехал член Совета по делам Православной Церкви для проверки заявлений на уполномоченного; ничего хорошего не принес и этот его приезд. Мне стало понятно: жалобы мои дадут мало результатов".

В годы управления Крымской епархией Высокопреосвященный Лука произнес большую часть своих проповедей. Он начал проповедовать еще в Ташкенте, но по причине ареста и ссылки многие годы вынужден был молчать.

 Но с весны 1943 года, когда в Красноярске открылся храм, и до конца жизни архиепископ Лука проповедовал неустанно: писал проповеди, произносил их, печатал, правил, рассылал листки с текстом по городам страны. "Считаю своей главной архиерейской обязанностью везде и всюду проповедовать о Христе", — сказал он в Симферопольском соборе 31 октября 1952 года.

 За тридцать восемь лет священства Владыка Лука произнес тысячу двести пятьдесят проповедей, из которых не менее семисот пятидесяти были записаны и составили двенадцать толстых томов машинописи (около четырех тысяч пятисот страниц) . Совет Московской Духовной Академии назвал это собрание проповедей "исключительным явлением в современной церковно-богословской жизни" и избрал автора почетным членом Академии.
 
Однако апологетический труд архиепископа Луки "Дух. Душа. Тело", несомненно, представляющий интерес с точки зрения научной, по мнению многих православных богословов, с точки зрения догматической является спорным.

 В 1948 году симферопольский уполномоченный по делам Православной Церкви донес в Москву, что архиепископ Лука читает в кафедральном соборе серию проповедей антиматериалистического характера.

В середине пятидесятых годов председатель Совета по делам Церкви Карпов высказался относительно речей Крымского архиепископа весьма резко. Когда Владыка Лука пожаловался на то, что Журнал Московской Патриархии не публикует его проповедей,  ответил: "Вы там у себя в симферопольском соборе мутите воду, ну и мутите. А на международную арену мы Вас не выпустим".

Смелые проповеди и поступки архиепископа, которые пугали неверующих медиков, будили опасения в крымском обкоме, привлекали вместе с тем к Владыке сердца множества людей. С любовью и благодарностью говорили о нем верующие и неверующие пациенты. Тайком в храм заходили студенты, учителя, инженеры, библиотекари.

Утром 11 июня 1961 года, в воскресенье, когда празднуется память всех святых, в земле Российской просиявших, архиепископ Лука скончался. Он умер в возрасте 84 лет, проработав врачом 58 лет. Он не роптал, не жаловался. Распоряжений не давал. Ушел утром без четверти семь. Подышал немного напряженно, потом вздохнул два раза и еще едва заметно — и умер.

"Жизнь его угасла в преклонном возрасте, после продолжительной болезни, исподволь подточившей его физические силы и подготовившей дух его к непостыдной, мирной христианской кончине, — писал в Некрологе Журнала Московской Патриархии протоирей Александр Ветелев. — Кончина Преосвященного Луки потрясла не только его паству, но и всех, его знавших.

 Особенно велика утрата для его паствы. Ведь он пас стадо Божие, какое было у него, надзирая за ним, не принужденно, но охотно и богоугодно, не для гнусной корысти, но из усердия. И не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду".

Панихиды следовали одна за другой, дом до отказа наполнился народом, люди заполнили весь двор, внизу стояла громадная очередь. Первую ночь Владыка лежал дома, вторую — в Благовещенской церкви, а третью — в соборе. Все время звучало Евангелие, прерывавшееся панихидами, сменяли друг друга священники, а люди все шли и шли непрерывной вереницей поклониться Владыке...

Были люди из разных районов, были приехавшие из далеких мест: из Мелитополя, Геническа, Скадовска, Херсона. Одни люди сменялись другими, снова лились тихие слезы, что нет теперь молитвенника, что "ушел наш святой". И тут же вспоминали о том, что сказал Владыка, как вылечил, как утешил.

Перестало биться сердце, горевшее пламенной и деятельной любовью к Богу и к людям. По всему Крыму говорили о кончине архиепископа. Передавали подробности о его строгой жизни, добрых делах, высоких нравственных требованиях его к верующим и духовенству. Даже люди, далекие от Церкви понимали: ушла из жизни личность незаурядная. Понимали это и в Крымском обкоме партии, и в областном управлении КГБ, и в облисполкоме.

Этот удивительный человек за свою 84-летнюю жизнь спас огромное количество безнадежных больных, причем многих из них он помнил в лицо и по фамилии. Такой «человеческой хирургии» владыка учил и своих учеников.

 «Для хирурга не должно быть «случая», – говорил он, – а только живой страдающий человек». Ради этого страдающего человека Валентин Феликсович и пожертвовал своей юношеской мечтой – стать художником.

К смерти архиепископа Луки даже готовились заранее. В ночь с 10 на 11 июня, когда областная типография уже начала печатать тираж газеты, последовал приказ поместить в завтрашнем номере большую антирелигиозную статью.

«Как только отец умер, меня и брата Алексея пригласили в горисполком, — рассказывает Михаил Валентинович Войно-Ясенецкий. — Нам объяснили, что везти тело по главной улице Симферополя никак нельзя.

 Хотя путь от собора по  магистрали близок, но похоронная процессия затруднит городское движение. Поэтому маршрут для нее проложили по окраинным улицам. Руководство города не пожалело автобусов, предложили тридцать машин, только бы не возникло пешей процессии, только бы мы поскорее доставили отца на кладбище. Мы согласились... Но все вышло иначе".

Покой этих торжественных дней нарушался страшным волнением: шли переговоры с уполномоченным, запретившим процессию. Он уверял, что, если разрешить процессию, непременно будет задавлено шесть-семь старушек... И прихожане, и внешние — все страшно возмущались, что запрещена процессия. Даже один пожилой еврей сказал:
–Почему не позволяют почтить этого праведника? 

Архиепископ Михаил (Чуб), приехавший по распоряжению Патриархии на похороны Владыки Луки, также вспоминает о бесконечных спорах и переговорах над гробом Крымского архиепископа. Сначала Владыке Михаилу вообще запретили служить панихиду. После звонка в Москву панихиду разрешили отслужить, но выдвинули свои условия, на которых начальство города позволяет хоронить Владыку Луку.

Все сопровождающие должны ехать только в автобусах, ни в коем случае не создавать пешей процессии, ни в коем случае не нести гроб на руках, никакого пения, никакой музыки. Тихо, быстро, незаметно и так, чтобы 13 июня в пять вечера (ни минутой позже) тело архиепископа было в земле.

 После переговоров в здании горисполкома, его председатель вечером снова приезжал на Госпитальную улицу и снова твердил о ритме городской жизни, который никак нельзя нарушать, о загруженности центральных магистралей и т. д.

Архиепископ Михаил совершил отпевание почившего при огромном стечении верующих. "Я распорядился, чтобы прощание с Владыкой не прекращалось всю ночь, — вспоминает архиепископ Михаил, — и всю ночь к собору шли люди. Дни стояли жаркие, душные, но те, кто пришли прощаться, как будто не замечали духоты. Народ теснился в соборе и вокруг него круглые сутки.

В полдень тринадцатого, когда мы обнесли тело покойного Владыки вокруг собора, у входа уже стоял автокатафалк, за ним машина, доверху наполненная венками, потом легковая машина для архиепископа, автобусы с родственниками, духовенством, певчими.

Оставалось еще несколько машин для мирян, желающих участвовать в проводах, но в эти автобусы никто садиться не хотел. Люди тесным кольцом окружили катафалк, вцепились в него руками, будто не желая отпускать своего архиерея. Машины долго не могли двинуться со двора. Запаренный, охрипший уполномоченный бегал от машины к машине, загонял в автобусы, уговаривал "лишних и посторонних" отойти в сторону, не мешать.

 Его никто не слушал. Наконец, кое-как с места сдвинулись. По узким улочкам Симферополя катафалк и автобусы могли идти со скоростью, с которой шли пожилые женщины. Три километра от собора до кладбища мы ехали около трех часов...".

Весь путь был усыпан розами.

                На надгробии высечена надпись:

                "Архиепископ Лука Войно-Ясенецкий
                Доктор медицины профессор хирургии
                лауреат"

                Конец и Слава Богу!

                *****

В мае 1996 года в Симферопольской и Крымской епархии состоялось торжество прославления святителя Крымского Луки. «Церковь причисляет к лику святых подвижников веры и благочестия, исповедников и мучеников. И она сегодня прославила нового святого угодника, который отныне будет нашим молитвенником и покровителем...» - сказал после окончания службы Блаженнейший Владимир, митрополит Киевский и всея Украины.
 
В апреле 2000 года В.Ф.Войно-Ясенецкий был реабилитирован Главной военной прокуратурой Генпрокуратуры Российской Федерации.

На юбилейном Архиерейском Соборе РПЦ в 2000 году в Собор новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания было внесено имя Луки, которого знают как знаменитого ученого, всемирно известного хирурга, профессора медицины, духовного писателя, богослова, мыслителя, исповедника, автора более 50-ти научных трудов и и более 10 томов проповедей (за 38 лет священства Лука произнес 1250 проповедей). Его книга «Очерки гнойной хирургии» до настоящего времени является руководством для хирургов.

Он мог быть знаменитым художником, а стал земским врачом, священником и жертвой многолетних политических репрессий.  Аресты, ссылки на Крайний Север, почти до  Полярного круга.

В 1921 году, в страшное время репрессий, когда тысячи  священников, отвергнувших обновленчество, сидели в тюрьмах, ссылках и лагерях, хирург Валентин Феликсович стал священником.

Он оперировал и читал студентам лекции в рясе и с крестом на груди. Перед операцией молился Божией Матери, благословлял больного и рисовал йодом на теле больного крест.

В 1923 году знаменитый хирург принял тайный монашеский постриг и был возведен в сан епископа. Он добровольно и открыто избрал крестный путь мученичества, страданий и подвига, путь «агнца среди волков», о котором ни разу не пожалел.

Его скитания по тюрьмам и ссылкам начались после первой же архиерейской службы в кафедральном соборе Ташкента, откуда «черный ворон» увез его в тюрьму.

По его биографии  можно изучать историю и географию России. Он участвовал в Русско-японской войне, пережил две мировые войны, Гражданскую войну, Октябрьскую революцию, Великую Отечественную войну 1941-1945гг, гонения на Церковь.

Он  жил и работал во многих городах и селах - Керчь, Кишинев, Киев, Чита, Симбирская, Курская, Саратовская, Владимирская, Орловская, Черниговская губернии, Москва, Переславль-Залесский, Туркестан, Ташкент, Андижан, Самарканд, Педжикент, Архангельск, Красноярск, Енисейск, Большая Мурта, Туруханск, Плахино, Тамбов, Тобольск, Тюмень, Симферополь.

В разные годы владыка был епископом Ташкентским и Туркестанским (1925 – 1927), епископом Елецким, викарием Орловской епархии (1927), архиепископом Красноярским и Енисейским (1942 – 1944), архиепископом Тамбовским и Мичуринским (1944 – 1946), архиепископом Симферопольским и Крымским (1946 – 1961).

В.Ф.Войно-Ясенецкий несмотря на многочисленные аресты, ссылки и пытки так и не отрекся от сана священника. Он говорил, что пережить все это ему помогал «Сам Иисус Христос». Его скитания по тюрьмам и ссылкам начались после первой же архиерейской службы в кафедральном соборе Ташкента, откуда «черный ворон» увез его в тюрьму. Православные России свято чтут его память. В 1994 году в Тамбове на территории городской больницы №2 ему установлен памятник.

В марте 1996 года мощи святителя Луки были перенесены в кафедральный Свято-Троицкий собор города Симферополя, где они покоятся и поныне. По благодати Божией около них совершаются чудеса исцеления.

В августе 2000 года на юбилейном архиерейском Соборе Лука был причислен к лику новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания. Как святой он почитается и другими Поместными Церквями, в частности, Греческой Православной Церковью.

Не менее 20 храмов и часовен во имя святителя Луки построено на территории России и Украины, более 30-ти – в Греции. Ныне мощи святителя Луки хранятся в серебряной раке, изготовленной на пожертвования верующих греков. Раку привезли и подарили в 2002 году Свято-Троицкому монастырю греческие священнослужители.

Удивительный облик Луки, священное величие, мученическая жизнь, высокая научная эрудиция потрясают, вызывают у верующих восхищение и божественное утешение. Святитель Лука в очень короткий срок стал широко известен, горячо любим и почитаем повсюду. Он принадлежит не какой-то далёкой эпохе. Это наш святой, святой нашего времени.

Сейчас Святитель Лука – один из самых известных русских святых в Греции, где существует более тридцати храмов, названных в его честь. Практически во всех храмах есть икона святого Луки. И многие-многие греки приезжают в Симферополь к мощам святого Луки.

Греки почитают русского святого, жившего в ХХ веке, он им помогает. А в России особенно любят святого IV века, грека по национальности – святителя Николая Чудотворца. В самые разные времена происходили и происходят чудеса, связанные с этим святым. Поистине, Церковь вне времени и пространства. И самое главное в ней – вера и любовь.

В Симферополе имеются две часовни во имя святителя Луки. Одна — в доме, где он жил, другая — на территории Симферопольского медицинского университета. В Симферополе установлен памятник святителю Луке. Там всегда, зимой и летом, букеты цветов. Так люди выражают свою любовь и благодарность В.Ф.Войно-Ясенецкому, святому Луке.

В 2002 году в центре Красноярска установили бронзовый памятник, изображающий архиепископа Луку с молитвенно сложенными руками. Это третий по счету памятник после Тамбова и Симферополя.

Жизнь и деятельность архиепископа Луки привлекает внимание многих людей. Сейчас каждый желающий может прочитать книги, написанные В.Ф.Войно-Ясенецким, а также ознакомиться с воспоминаниями о нем. О святителе Луке сняты документальные фильмы: «Я вас избрал» (2003 г.), «Врачеватель. Архиепископ Лука» (2003–2004 г.), «Святитель Лука (Войно-Ясенецкий)» (2004 г.), «Валентин Войно-Ясенецкий и Анна Ланская» (из цикла «Больше, чем любовь»,2006 г.), «Встреча со Святым» (2009 г.).

Святителя Луку помнят и чтут в разных городах и населенных пунктах бывшего Советского Союза. О нем пишут книги, переиздают его медицинские труды и проповеди, устанавливают памятники и мемориальные доски, его именем называют улицы и медицинские учреждения. В честь святителя строят часовни и храмы, проводят памятные мероприятия, открывают музеи и создают выставочные экспозиции, его имя носит передвижной консультативно-диагностический центр ОАО «Российские Железные Дороги» и Общество православных врачей России.

Жизнь архиепископа Луки — пример стойкости, умения отстаивать свои убеждения и проводить сложнейшие операции в самых неприспособленных для этого условиях. Непоколебимая преданность медицине и страстная вера в Бога помогли ему выстоять в самые трудные минуты жизни.

                ***
*Автором использованы фото и информация из открытых источников в интернете:
Сайт имени святого Луки, Святитель Лука Крымский;
Сайт:"Симферопольское благочиние";
Сайт: "Православие";
Сайт: "Интернет-журнал Лицей";
Сайт: "Русская народная линия";
Православный журнал "Фома";
"Православное слово Сибири", №2-3, 2002 г.
Автобиография Луки «Я полюбил страдание»;
Эссе Луки –«Христианское учение о любви к человеку», «Дух, душа и тело»;
И.А.Кассирский «Воспоминания о профессоре В.Ф.Войно–Ясенецком»;
М.Поповский «Жизнь и житие Святителя Луки (Войно-Ясенецкого);
Статья С.Варшавского и И.Змойро «Две грани одной судьбы», журнал «Звезда Востока», №4, 1989г.;
Статья И.Ахундовой «Скальпель на иконе»;
В.А.Лисичкин «Военный путь святителя Луки (Войно-Ясенецкого)»;
В.А.Лисичкин "Крестный путь Святителя Луки:Подлинные документы из архивов КГБ";
Википедия – «Биография. Вклад в науку. Почитание. Память об архиепископе Луке»;
Богомолов Б.П.,Светухин А.В. «Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий. К 130-летию со дня рождения». Журнал «Хирургия» -2007, №12;
Глущенко В. «Святитель Лука – взгляд в будущее»
Солженицын А.И. «Архипелаг ГУЛАГ»,т.2.ч.3.гл.10
И.Григович "К 120-летию со дня рождения Юдина С.С."
"Аристократ духа".Авторский цикл из эфира радиопрограмм Благовещение.
"Древо" (открытая православная энциклопедия)

Фото из интернета. Автор неизвестен