Бритвы и дуранда

               http://www.proza.ru/2014/01/20/1181   
               
        Утром я прибежал в помещение штаба МПВО. За столом напротив той серьёзной женщины сидел Вяча, у него в руках была несработавшая зажигалка, зажигательная бомба. Это был просто тускло блестевший цилиндр со стабилизатором и тупым носом. Мне дали подержать зажигалку  в руках, она  была совсем не похожа на те, которые изображались на плакатах и памятках.

       Мальчишки во дворе теперь не играли в детские игры, они всё больше сидели в штабе МПВО и, когда не было тревог, играли в карты. Ими наряду с Вячей верховодил крупный и плотный Кешка. У мальчишек была забава: во время игры младшие должны были незаметно вытащить что-нибудь из кармана играющих. Неудачников ждало наказание, либо они должны были выполнить фант. Меня тоже привлекли к этой забаве, и я, конечно же, попался. И Кешка, в карман к которому я неудачно залез, потребовал в качестве фанта принести известную всему дому дедушкину коллекцию безопасных бритв, вернее, лезвий, привезённых папой в прошлом году из похода по Латвии. Спорить было бесполезно. В последнее время Дедушка брился реже, и мне показалось, что это облегчит мою задачу. Было стыдно и страшно, но коллекцию я всё же взял и принёс в подвал. Вяча сказал «хорошо», и все посмотрели на меня, как мне показалось, с уважением.

        Пропажа обнаружилась на следующее утро. Я всячески отрицал свою вину, пытался отвертеться, но Дедушка сказал «как взял, так и принесёшь», и я пошёл в подвал. На мою просьбу отдать коллекцию обратно все дружно засмеялись, а Кешка ответил, что коллекции уже нету. Я закричал «отдай», а он сказал «догонишь – отдам» и выскочил за дверь штаба. Я - за ним!

       Он нёсся вверх по чёрной лестнице, я за ним – он на чердак, я за ним! На чердак я попал в первый раз. Среди стоек и раскосин стояли бочки с водой и ящики с песком для тушения зажигалок, но рассматривать их мне было некогда: Кешка уже вылезал через слуховое окно на крышу. Я – за ним.
       Хотя крыша была довольно покатая, двигаться по ней было непривычно, а Кешка стоял уже у самого края. И когда я, скользя, подобрался на дрожащих ногах к нему, к самому краю крыши, он сказал:
       «Что, будешь ещё просить или хочешь туда?»… 
       Он показал рукой куда и случайно сам туда взглянул. Вниз. И я посмотрел вниз с крыши дедушкиного пятиэтажного дома - внизу около  угла дома, застыв, стояла мама и смотрела вверх, на нас...

       Кешка повернулся, быстро прогромыхал  по  железу крыши и исчез в слуховом окне. А у меня ноги были, как ватные. Еле-еле перебирая ими, я с трудом подобрался к этому окну: меня трясло, из-за спины что-то тянуло и тянуло назад и вниз.
       Не помню, насколько сильно мне попало за эту выходку, но вопрос о коллекции больше не поднимался.  Кажется, потом я видел у Дедушки кое-какие лезвия, но я к ним больше даже не подходил и не знаю, разрешил он этот вопрос с мальчишками или нет.

       Появились первые слухи о людоедстве. Якобы, кто-то купил на рынке кусок студня и обнаружил в нём человеческий ноготь. Мама категорически запретила уходить дальше сквера под окнами. В крайнем случае – до угла Большого Казачьего, чтобы отоварить хлебные карточки или чуть дальше, до аптеки между Казачьим и Гороховой. Там без карточек можно было купить сколько угодно бутылочек нашатырного спирта – мыла не было, мама в разбавленном растворе этого спирта стирала пелёнки Тани; иногда она просила меня их полоскать.

       Как ни странно, мои отношения с мальчишками наладились, ко мне стали относиться, как к равному, об инциденте с лезвиями никто не вспоминал. Однажды я увидел в руках у одного из мальчишек странный предмет: половину довольно толстого правильного круга, пол-лепёшки подсолнечного жмыха. Мне дали попробовать. Вкус был необычный, но мне понравилось. А потом очень понравилось! Оказывается на путях Витебского вокзала стоял эшелон с кормом для лошадей, подсолнечным жмыхом, «дурандой». И на следующий день я вместе со всеми, ничего не сказав дома, отправился к эшелону.

       Вдоль товарных вагонов-теплушек ходил красноармеец с винтовкой. Крадучись, стараясь не шуметь, мы подобрались к двери теплушки и откинули крюк. Красноармеец стоял к нам спиной, он ничего не видел. Мы набрали, напихали кто куда и сколько могли кругов и обломков жмыха, осторожно выбрались из теплушки и, скрываясь, уползли подальше. Красноармеец по-прежнему смотрел в сторону.  Только много лет спустя я понял, что он намеренно не видел голодных мальчишек, просто не хотел смотреть, чтобы не быть вынужденным действовать, как того требовал Устав караульной службы…   
       
                http://www.proza.ru/2009/01/11/455