Смерть идиота

– «Смерть идиота», – прочитал я название книги и тут же захлопнул её. Что может быть хорошего или примечательного в смерти, а уж тем более в смерти такого субъекта, каким является идиот!?. Вот когда умирают люди умственно полноценные, уважаемые и уважающие себя, ибо уважаемый и уважающий себя – это почти одно и то же, это как синонимы, это совсем другое дело! Совсем другое дело!..
– «Смерть идиота»!.. – с возмущением повторил я, бросая книгу на стол. – Сроду не видел книги с таким странным названием! Сразу видно, автор сам не далёк как от одного, так и от другого, только вот к чему ближе – к смерти или к идиотизму, вызванному старостью или какими-нибудь другими причинами, – не пойму!..
– Не злись, – сказал Феофан, поедая суп ложкой из своей тарелки, при этом непроизвольно двигая ушами, как осёл. – Если книга не нравится, можешь её не читать...
– Можно подумать, что ты сам написал эту книгу! – язвительно заметил я. – Отпечатал где-нибудь и подсунул мне!..
– Я книг не пишу, – ответил Феофан, наливая себе черпаком супу из кастрюли. – Я вот стулья буду делать, табуретки...
– Как это?.. – не понял я, поглядев на него сверху сползших на нос очков.
– Обыкновенно! Не знаешь, как стулья делаются!?. Я буду делать стулья, шкафы, диваны!..
– Вот, вот!.. Купи жеребёнка, вскорми, вспои – и езди! Накоси овса, а прежде посади овёс!.. – со смехом сказал я.
Феофан отложил ложку и посмотрел на меня как-то особенно, точно готов был тут же перейти к делу, только бы доказать мне, что он на что-то способен...
– Мы живём ненастоящей, поддельной жизнью! – раздельно изрёк он. – А я не хочу, чтобы было как в этой самой книжке «Смерть идиота»!.. Я буду делать стулья!..
– Лапти плести!.. – вставил я.
– Именно! – воскликнул Феофан, схватившись за ложку. – В лаптях весь русский чело-век! Именно лаптей нам всем и не хватает!..
– В лаптях – весь русский мужик! – поправил я.
– А вы читайте ваших «Идиотов», мне до вас дела нет! Когда поумнеете, сами поймёте, что к чему!..
– А как же твоя работа?..
– Увольняюсь!..
– И что же дальше?..
– Еду в деревню, к бабке!..
Я был озадачен. «Смерть идиота», – пронеслось у меня в голове, – эк он куда махнул, к бабке в деревню!..»
Феофан ел свой суп и с каким-то дьявольским аппетитом кусал ломоть чёрного хлеба, уши у него как-то необъяснимо, по ослиному двигались...

Вечером на семейном совете мама, плача и сморкаясь поминутно в платок, сказала, что сил у неё больше нет, что она «это не переживёт» и что Феофан всегда был её главной надеждой и утехой для сердца, по крайней мере, если она и не так сказала, то я её понял именно так и, надеюсь, что понял правильно.
 – Если Феофан уедет в деревню, я буду считать, что жизнь моя кончена на этом свете! – закончила она свою длинную речь, подействовавшую на всех угнетающе.
Один Феофан казался бодрым и весёлым.
– В корне моя идея верна! – заявил он. – Теперь я вижу окончательно, что мы оторва-ны от земли, от народа!..
– Гм! Гм! – кашлянул папа и посмотрел на него искоса, как бы робея (экий титан мыс-ли, наш Феофан, привёл в смущение даже папу). – В принципе верно, возражений не имею... Интеллигенция всегда, издавна, особенно в русском обществе, стремилась привить плоды просвещения, так сказать, необразованной массе крестьянства... однако, осмелюсь заметить, поспешность принятого тобою решения, Феофан, пойми меня правильно, где-то наталкивает на мысль, что ты ещё недостаточно духовно зрел...
– Хватит молоть чепуху-то! – обрезал Феофан, посмотрев на папу, как на школьника. – Вы тут книжечки почитываете о жизни!.. вон их у вас сколько! – махнул он на книжные полки. – Вы их почитывайте, а я, между тем, жить поеду в деревню, к бабке Агафье!.. Бабуся, принимай внучонка!.. – с какой-то сверхположенной радостью заорал он. – Будем вместе капусту сажать, корову доить, грибы солить!..
– Видали! – сказал я, поправляя на носу очки. – Он твёрдо решил, даже мамины слёзы ему нипочём!..
– Меня Феофаном назвали, – воскликнул Феофан, – вот мне и нужно в народе жить! Мне на роду написано!..
Сестра Ольга утешила маму:
– Не плачь, мамочка, съездит наш оболтус Феофан в деревню, а ближе к зиме назад вернётся!.. Видали мы таких, народолюбцев, свободомыслящих от сытой и культурной жизни!.. Им город, понимаешь, всё дал!.. Они же вообразили себя слишком цивилизованными, а на самом деле – просто всего-навсего лодыри и выскочки!.. В лаптях-то своих не далеко уйдёт и в развитии, и вообще!.. Да он деградации подвергнется на лоне крестьянских полей, от простых людей он ничего не возьмёт, а вот всё, что было, утратит!.. Не плачь, мамочка, этот эгоист не стоит твоих слёз!..
– Я непоколебим! – победно провозгласил Феофан и в его физиономии проскользнуло что-то простонародное. «Стенька Разин! – мелькнуло у меня при виде этого бунтарского огня в его глазах. – Раскольник, мать твою!..»
– С Прокопием Ивановичем будем в камышах бреднем рыбу ловить!.. – мечтал Феофан, закатывая глаза кверху. Прямо над ним висела большая, тяжёлая люстра. «Если она на него упадёт, – подумал опять я при взгляде на эту люстру, – ни в какую деревню он не по-едет!..» – Жить будем, как люди испокон веку жили, – восторженно продолжал Феофан, – ни тебе шума, ни нервотрёпки, сиди себе, да гвозди приколачивай! Дрова нарубил на зиму – на русской печке сиди, да бабушкины рассказы о старине слушай!.. М-мудра-а она, жизнь!.. Девку найду, простую, но работящую, детишек наплодим! Жить будем прекрасно! А вы к нам ещё приезжать будете, да завидки будут брать!.. Локоть близко – а не укусишь!.. Не плачь, мама, какой из меня аспирант-лаборант, какой из меня физик-химик, атомщик-ядерщик!?. Ненавидеть ведь я стал все эти ваши штуковины, эти всякие хитрости, тонкости!.. Мне своими руками требуется стул изготовить, мне требуется свежий воздух, простор!.. Велика она, матушка Русь, а!?. А тут – что в загранке!.. Берлин, Западный, западнее и некуда!..
– Что ты-то думаешь о братике своём? – спросила Ольга Александра, стоящего в тихой задумчивости, он у нас поэт, его мысли – обитатели Парнаса, блистающего в своём величии над всею прозою нашей жизни.
– Я стихами скажу, если можно, – отозвался Александр, – внемлите... Обращение к Феофану...

Ты поедешь в дальнюю деревню,
С бабушкой Агафьей будешь жить,
Обрабатывая землю нашу древнюю,
Чтобы с миром этим души слить!..

А теперь скажу прозой! – немного помолчав, как бы наблюдая эффект, произведённый своим четверостишием, проговорил он, останавливая взгляд на Феофане. – Я поддерживаю идею Феофана, мне она нравится, я бы и сам поехал, если бы так же был одержим, как Феофан... Но наше время ещё не пришло, я вам говорю, хотя, может быть, и нам в своё время захочется бежать в деревню!..
Звонкий голос Александра звучал торжественно, но без напыщенности, а я стоял, смотрел на книжные полки и повторял про себя только два слова: «Смерть идиота... смерть идиота...»

Не стало Феофана, уехал он от нас и стал нам письма восторженные присылать. И се-на-то он там накосил, и ограду вокруг дома поправил, и по хозяйству то одно, то другое сделал. «Работы – не початый край!» – его слова.
Мама сначала повздыхала, а потом перестала и начала вдруг странные слова говорить время от времени. Скажет иной раз: «Феофан знает, что ему нужно, а если знает – ему и виднее, как мы ему можем советовать, да и что мы за советчики такие?!.» «Советчики-антисоветчики!» – весело откликается Ольга. Папа промычит что-нибудь себе под нос и пройдёт мимо, Александр посмотрит ему вслед очень внимательно и тут же начнёт что-то записывать в свой блокнот, как будто сделал какое-то важное наблюдение или открытие. У него постоянно на лице такое выражение присутствует, будто он думает о чём-то очень важном, может быть, вселенной важности. А попросишь его стихотворение прочитать вслух, одно из последних его творений, и слышишь всё обыкновенное, подчас даже уж слишком обыкновенное, так что обидно становится, всё-таки брат, а не какой-нибудь со стороны поэт. Я однажды так прямо его и спросил, почему он о разных необыкновенных вещах не пишет, о разных материях, о звёздах, а касается всяких пустяков. Моё замечание его задело и немного разозлило.
– У меня всё внутри, понимаешь, есть это, в каждом стихотворении!.. Ну, а если со стороны не видно, то уж... чем бог наградил!.. Это уж от уровня читателя!..
– Ну, ты загнул! Что мы все, и папа, и мама, и Ольга – УО?!. Умственно отсталые?!. – возразил я категорически. – Нет, ты в этом вопросе совершенно не прав, по-моему тебе его надо хорошенько обдумать, вот тогда твои стихи всем будут нравиться – и критикам и редакторам и читателям!.. Тут, брат, талант нужен! – не утерпел сказать я.
– Талант!.. – как-то непонятно повторил Александр, не спуская с меня глаз. – Что мне талант, когда у меня, может быть, и гений!..
– Во куда махнул! Далеко пойдёшь! – подзадорил я. – Только чаще пиши, что гений, мол, гений – тогда и поймут, что у тебя гений! Разве может бездарный писатель говорить о гении или бездарный поэт сказать о себе:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастёт народная тропа!..

Пиши побольше о себе, о своих личных чувствах, о своей гениальности, ну и о звёздах и разных таких вещах, что позабористее!.. Напускай больше пыли и туману, нынешние читатели страсть как любят разные каверзы и всевозможные шпильки литературные!.. На интеллект бей, на интеллект, Саша!..
– Знаю! Я думаю! У меня, вон, голова на плечах!.. – и Александр треснул себя по лбу. Взгляд его был свиреп.
Чувство его профессиональной гордости было задето и он старался со мной почти не говорить, как будто меня и не было, знаю я – обиделся он на меня...
Уехал Феофан – и как бы чего-то стало не хватать, а перед моими глазами на книжной полке продолжала маячить книга «Смерть идиота»...

Получили мы от Феофана письмо, длинное, невпроворот, книг-то он там не читает, так в письмах изливается у него умственный голод. Просит и нас в деревню жить...

«Приезжайте, мама, папа, Саша и Оленька! И ты, вечно недовольный мною Ипполит, – это он про меня говорит, – приезжай, не пожалеешь! Тут такая жизнь! Словами не опишешь, это надо почувствовать! Тут небо голубое, чистое, облака удивительные, трава зелёная, тут петухи кукарекают по утрам, новый день встречают! От всех душевных недугов лекарство – деревня, я вам говорю! В городе вы измотались, я и сам в последнее время, когда и решился город оставить, стал немного умом барахлить, все эти машины, эти сутолока, магазины, эта погоня неизвестно зачем – с утра до вечера, эти вздорные, крикливые люди, я вам говорю – всё это способно доконать человека!.. А тут лес зелёный, это чудо! Я его только по фильмам, да по картинкам раньше представлял. Тут земля наша, кормилица, люди простые, работящие, с виду грубые, а внутри – доброты пропасть! Всем вашим Иванам Никифоровичам, да Николаям Платоновичам не угнаться за мудростью простого здешнего человека! От природы он, чище душой, у него философия своя, на первый взгляд – примитивный человек, а если вдуматься, да копнуть – какая глубина мысли, какая отвага чувств, искренность, любовь и к чело-веку и к мирозданию! Тут все, даже если и не знают того сами, в бога веруют, сами как боги! Чувствую, сил во мне прибывать стало день ото дня! Вижу, новым я человеком становлюсь! Духовное возрождение!.. И вы послушайте меня, бросайте всё, ибо боюсь я, что вся ваша жизнь так и пройдёт в темноте, бросайте и спешите переселиться в деревню! Оказывается, скоро многие будут бежать из городов, так бегите, чем быстрее, тем лучше, пока не запретили из городов выезжать!.. Ведь кому-то, скажу я вам, выгодно человека в «чёрном теле» держать! Ну представьте себе – вдруг все побегут из городов – тогда ведь и промышленность остановится и некому будет разную дрянь изготовлять, без которой тут, в деревне, мы живём превосходно!.. Вот я и говорю – выгодно, чтобы люди в городах навечно закрепились! Но я-то понял, дудки, меня не проведёшь на бобах, мне ни телевизоров ваших, ни машин, ни ковров – не надо! У меня река есть, леса прохладные, тишина, солнце, у меня руки есть и голова! А с ними не пропадёшь! Человеку надо себя почувствовать живым человеком, а в условиях городов этого уже нет, он уже разлагается заживо и не сегодня, завтра по нему панихиду надо будет справлять, вот что я вам доложу, дорогие мои!..»

– Гм! Каков, однако Феофан!.. – произнёс папа, когда Ольга кончила читать, и не ясно мне, что он имел в виду.
– Феофан – это Феофан! – глубокомысленно изрёк Александр со сложенными на груди руками.
Ольга бросила письмо на стол и пренебрежительно сказала:
– Тоже мне открыватель, Колумб! Вот поживём ещё немного – и назад вернётся, не думаю я, чтобы в такой глуши он себя заживо похоронил! Невидаль какая – трава, лес, земля! Да что в этом хорошего!?. Вот доберётся когда-нибудь цивилизация до этой первобытной дикости и патриархальные жители с радостью переселятся из своих неудобных, покосившихся изб в новые, благоустроенные квартиры!..
– Вы все против него! – воскликнула мама, засверкав глазами, она схватила письмо и поднесла его к губам. – Вы не представляете, что с ним происходит, а я понимаю его, я всё очень хорошо понимаю!.. Я вот, может быть, – она остановилась на миг и вдруг решительно заявила, – я, может быть, к нему в деревню поеду!.. Я родилась в деревне, мне в деревне и помирать!.. – она упала на стул, склонила голову и заплакала, осушая обильные слёзы белым носовым платком...
Я стоял в углу комнаты и смотрел на свою семью с таким странным, неподдающимся определению чувством, как будто был удивлён, что это моя семья и с этими людьми я прожил бок о бок всю мою жизнь до настоящего момента. Навязчивое название книги «Смерть идиота» опять возникло в моём сознании. Я попробовал было отделаться от этого наваждения, но вместо того предстала пред моим внутренним взором такая картина: огромный чёрный город, а в небе огромными красными буквами выведено: «Смерть идиота»!.. И я внутренне содрогнулся...

С этого самого дня действительность, окружающую меня, я видел как бы другой, чем раньше, с каким-то непонятным трепетом я присматривался к людям, пытаясь понять, что их удерживает жить вместе, друг подле друга. Казалось бы, такие разные, подчас чуждые по духу люди пытаются угадывать желания друг друга и в чём-то сойтись, на какой-то общей одной точке... «Есть ли эта точка у меня? – спросил я себя однажды. – И кто стоит рядом со мной!?.» Я посмотрел вокруг и вдруг с ужасом, впервые, может быть, за всю мою жизнь, за двадцать семь лет, увидел, что я один и рядом со мной никого нет. Я шёл на общение с людьми, но прежде всего заговаривал с родителями, братом, сестрой, я пытался нащупать ту самую, заветную точку, но она ускользала куда-то... она уходила. И мне стало вдруг страшно и одиноко при мысли, что эту точку я, вероятно, только ВООБРАЗИЛ, а в природе, в мире – её нет и не было... Никто не замечал отсутствия её и все жили без неё, а мне она была нужна, я её не находил – и руки мои опускались...
Я почему-то полюбил одинокие прогулки по городу, особенно по вечерам. Я шёл и присматривался к проходящим мимо людям, иногда я в задумчивости останавливался и провожал кого-нибудь взглядом. «Что это за человек? – думал я, глядя на него, – кто он такой, куда идёт, зачем, почему я его не знаю и должен только смотреть и гадать?.. А, может, не стоит об этом думать? Зачем думать о людях? Их так много, у каждого своя судьба, свои вопросы, своя жизнь... Всех не узнаешь по отдельности, а в общем – зачем узнавать их в общем, создавать видимость, что они тебе известны заранее, ещё до того, как ты их увидел?.. Внешность человека – о чём она может сказать?.. Самое главное, его сущность – глубоко внутри, в недрах его сознания; подчас и сам человек толком не может разобраться: со стороны – куда уж тут?.. Можно только судить, осуждать!.. Мы видим лишь поступки людей и спешим давать им названия и вносим человека в тот или иной разряд, мы смотрим свысока на то, чего не знаем и не понимаем, у нас на всё готовы ответы...
Мне стало труднее, чем раньше, жить. Пропала куда-то былая весёлость, несколько раз мне уже сделали замечание, что я делаюсь мрачен. Тогда я улыбался и говорил: «Да нет же, это кажется только, а я весел!..» И кажется, я самого себя пробовал убедить в том, что я весел, но понимал, что занимаюсь самообманом... Куда я шёл, к чему, к каким открытиям, к какому финалу?..
Переходя однажды улицу, я подумал: что если я стану посередине её и не сойду с места и буду стоять, несмотря на движение машин в обе стороны?.. Странная, ужасная мысль, одна из звеньев в длинной цепи, которую мне надо было прощупать, всю, до конца...
«Смерть идиота»... Бр-р!.. Что-то во мне происходило, а я сам не мог знать, что. «Смерть идиота» – теперь мне уже не казалось это название книги столь отталкивающим, как прежде...

Она столь долго маячила у меня перед глазами, да и я постоянно думал о том, что же в ней может быть, что я однажды не удержался, взял её в руки, лёг на диван и стал читать...
Героем её был один бедняк, Рой Грэхэм, он жил в трущобах – дело происходило в Ан-глии ещё в начале века, – сестра его занималась проституцией, младший брат попрошайничал, мать болела чахоткой, отец, горький пьяница, зарабатывавший на разных работах жалкие гроши, пропивал их и, придя домой, бранил всех и награждал ударами увесистого кулака. Рой Грэхэм, восемнадцатилетний юноша, тоже не мог найти себе работу, целый день скитаясь по городу. Но однажды он нашёл бумажник, туго набитый деньгами, дело происходило утром, на одном из мостов через Темзу, он схватил его и побежал домой. На найденные деньги можно было многое купить из предметов первой необходимости, семья хотя бы в первое время могла поправить свои дела. Но иллюзии юноши были развеяны в прах, когда, вернувшись домой, он отдал все деньги матери. Увидев деньги, горький пьяница, отец семейства, пригрозил больной женщине, что прибьёт её. Та в страхе перед побоями отдала ему бумажник с деньгами. Рой Грэхэм хотел было вступиться за мать, но отец так сильно ударил его по голове кулаком, что заступник упал и несколько дней пролежал в горячке... Придя в себя, он узнал, что отец с того самого времени, как бумажник с деньгами оказался в его руках, не по-являлся... Рой Грэхэм, взяв нож, отправился на его поиски, но не сказал никому куда идёт. Целый день он искал отца в городе – и не мог его найти, под вечер вдруг у него закружилась голова, он упал на тротуар и остался лежать, как мёртвый. Какие-то люди подобрали его, заботились о нём. Грэхэм по временам приходил в себя и начинал рассуждать здраво, а по временам напоминал собой сумасшедшего, совершенно невозможно было понять, что он хо-чет. В один из таких периодов умственного расстройства его и отправили в дом для умалишённых... Пробыл он там с полгода, к нему приходили иногда сестра и младший брат, которых он уведомил в минуты просветления, где находится. Они в первый из своих приходов сообщили ему, что мать умерла, а отец до сих пор не вернулся. «Я с ним должен рассчитаться! – однажды сказал Рой Грэхэм. – Мама умерла по его вине! Она в последнее время почти ничего не ела и напоминала почти щепку, потому что каждый кусок берегла для нас, её детей!..» В доме для умалишённых Рой Грэхэм пробыл несколько лет, строя планы мести, а иногда делаясь безумным, сказывался удар, нанесённый ему по голове пьяницей-отцом. Тем временем умер от чахотки, как и мать, его младший брат. Сестра, приходившая одна, тоже вдруг куда-то исчезла. Остался Рой Грэхэм совершенно один. Постепенно он разуверился в том, что его когда-нибудь выпустят на свободу из сумасшедшего дома, болезнь его усложнилась, просветов между её рецидивами становилось всё меньше, пока он наконец не превратился в круглого идиота. Он смотрел в окно, загороженное толстой больничной решёткой, и смеялся, о чём-то говорил сам с собой. Даже обитатели дома для умалишённых жалели его, хотя и сами страдали от различных душевных заболеваний. Однажды один из людей, присматривавших за обитателями дома умер, на его место приняли другого, тот, как только увидел Роя Грэхэма, подошёл к нему и стал вглядываться в его лицо, заросшее густой растительностью... «Ты Рой Грэхэм? – спросил он его. – Ты помнишь меня? Я твой отец!..» Тот ничего не мог сказать в ответ, только пускал слюну... «Да, это Рой Грэхэм! – сказали старшему Грэхэму. – Но он забыл уже своё имя!.. Он здесь давно!..» Старший Грэхэм некоторое время работал в доме для умалишённых и однажды, воспользовавшись служебным положением, устроил побег своему сыну. Он увёз идиота Роя в дальнюю деревушку, на берег моря, где они стали вдвоём жить. Старый Грэхэм ухаживал за своим сыном, надеясь, что свежий воздух, вид моря и покой вернут ему былой разум, но шли дни, идиот оставался идиотом, только временами казалось, что он о чём-то думает, но когда старый Грэхэм приближался к сыну, он видел в его глазах бессмысленность и пустоту. Старый Грэхэм помогал рыбакам деревушки, в которой они поселились с сыном. Он построил небольшой домик, где они с Роем жили. Часто старый Грэхэм выходил на рыбный промысел вместе с рыбаками. Однажды в море случился шторм, рыбаки погибли и с ними старый Грэхэм... Дом старого Грэхэма стоял на отшибе, в стороне от других домов деревушки, и к идиоту Рою никто не пришёл, о нём забыли, и без него людям хватало горя. Идиот Рой сидел дома всё время, иногда выходил на открытый воздух. Ему нечего было есть, наступила осень с холодами, ударили по ночам заморозки. Заросший волосами, всклокоченный, холодный и голодный, Рой ходил вокруг домика и между прибрежных скал, где по ночам и спал. Когда ему хотелось пить, он шёл к ручью, а то и не брезговал морской водой. Иногда ему попадались на берегу выброшенные волной или приливом рыбы, он хватал их своими грязными и сильными руками, подносил ко рту и начинал рвать зубами. Так он удовлетворял свой голод... Казалось, что-то жизнеспособное в нём начало пробуждаться. Людей, попадающихся на берегу, он начал избегать, прячась за валунами на берегу. В домике он уже не жил. Один раз, ночью, он пришёл в деревню и стал чью-то лодку тащить к воде, ему это удалось, так как ему очень того хотелось. Принеся откуда-то из деревни пару старых вёсел, Рой спустил лодку на воду и, хотя ни разу в жизни не пускался в море, стал грести вёслами и удаляться от берега. Удалившись от него достаточно далеко, он лёг на дно лодки и заснул... Проснувшись, он опять куда-то грёб. На четвёртый день, когда сил у него почти не было грести, он увидел вдали какую-то землю. Он опять взялся за вёсла и через несколько часов пристал к пустынному острову. Остров этот был небольшой, почти весь состоявший из камней, на нём ничего не могло жить, кроме жалкой, стелющейся по земле растительности. Рой Грэхэм пустился в путешествие по унылому берегу, не позаботившись о лодке, на которой приплыл на остров. Когда через несколько часов он возвратился на место своей высадки, лодки уже не было, она была унесена в море начавшимся приливом. Так Рой остался жить на острове, питаясь чем придётся, иногда ему удавалось подбить метко пущенным камнем птицу или поймать руками мелкого зверька. Из камней он выстроил себе подобие жилища и, хотя в нём было холодно без огня, спал в нём на ложе из мха и травы. Днём он бродил по острову в поисках пищи, в основном придерживаясь берега, в надежде наткнуться на рыбу... Со временем одежда его износилась и стала походить на лохмотья дикаря, обувь в первое же время пришла в негодность, и Рой ходил по камням босиком, по холодной земле и выпавшем снегу. Он сделался худым, но крепким и не восприимчивым к холоду и ветру, лицо и руки его почернели, подошвы ног стали толстыми, отчего он мог беспрепятственно лазать по острым камням на невысокие скалы, где гнездились птицы, чтобы добраться до яиц... Так прошло несколько лет, и Рой, казалось, не замечал трудностей своей жизни и не испытывал тоски по человеческому обществу. Может быть, он и оставался идиотом в привычном понимании этого слова, только это не мешало ему существовать и пробиваться наружу живущим в каждом человеке инстинктам первобытного охотника и добывателя. Голод гнал его на поиски пищи, голод освобождал его затемнённый разум от болезни, паразитирующей в человеке на лоне цивилизации. Может быть, он и был всё ещё идиотом, только он сумел удивительно приспособиться к суровым условиям своего существования. Возможно, он и переносил-то все тяготы первобытной жизни благодаря своей ненормальности и, окажись на его месте более здравомыслящий человек, он бы уже давно поддался отчаянию и погиб ввиду своей хрупкости и изнеженности. Рой Грэхэм, вероятно, не помнил уже своего имени очень давно, да и всё, что есть в памяти человека о прошлой жизни – в каком виде всё это сохранилось в нём?.. Страдал ли он, мучился ли, хотел ли человеческого общества, лучших условий существования?.. Хотя книга и называлась «Смерть идиота», но перевернув её последнюю страницу, я не узнал ничего о смерти в привычном понимании этого слова. Автор книги, некто Вуд Хэш, оставил своего героя Роя Грэхэма жить на острове, посредине морской равнины, заставив его каждым днём своей жизни, каждым часом своего существования из отпущенного ему природой времени бороться со стихиями этого мира. Он его низвёл до уровня животного, но показал читателю всю его жизнестойкость и жизнелюбие...
«Смерть идиота»... Что хотел сказать автор этим названием? Не о том ли, что в чело-веке вообще, в совершенно даже здоровом человеке, есть много от идиота и что по сути вся-кий человек есть сам по себе идиот, идиот постольку, поскольку является человеком!?. Идиотизм – понятие чисто человеческое, ни одно животное не страдает идиотством... Снизойдя до уровня животного, которым когда-то был человек, Рой Грэхэм перестал быть идиотом, ибо в силу вступили иные, не человеческие законы, идиот в нём умер вместе с человеком... Может быть, это Вуд Хэш хотел сказать своему читателю!?. Странная, непривычная идея руководила автором книги, видимо, немало времени посвятившего размышлениям о человеческой природе, о ценности человеческого «я» и ценности вообще человеческого образа жизни и тех выводов, какие делает человек, находясь в гуще событий того самого мира, который возвёл для себя, как бы из ничего, вызвал для себя как бы из Небытия!.. Мне даже кажется, не хотел ли писатель сказать своей книгой одну очень жуткую мысль, будто всё порождение человеческой цивилизации – есть своего рода джин в тысячелетнем сосуде, который погубит то, что его произвело на свет, когда получит свободу?!. Но тогда получается, что сама человеческая деятельность, уводя человека от дикости, приводит его к идиотизму, другому, ещё более стран-ному, ибо он искусственен, недостатку!.. Идиотизм – болезнь... и идиотом может быть лишь человек... Я подумал и решил, что эту книгу с таким же успехом можно было бы назвать «Рождение животного», или «Возвращение к жизни»… Но Хэш озаглавил её «Смерть идиота»... Смерть идиота – вырождение человека, смерть идиота – и в силу вступает жизнеутверждающее начало... Там, где погибает животное – в живых остаётся человек, но там, где погибает человек – может уцелеть только животное!.. «Убейте во мне человека! – крикнул бы я, оказавшись в невыносимых условиях. – А животное во мне убьёшь только со мной!..» Ибо животное я – от рождения, а человек – от жизни, от среды, от воспитания. Человеческое хоть и крепко въелось, а всё же панцирь всего лишь, или шелуха...
Смерть идиота... смерть идиота... Может быть, прав был в чём-то Феофан, и есть способы, будучи человеком, оградить себя от идиота!?. Я отложил в сторону прочитанную книгу и было во мне такое ощущение, словно я притронулся своим сознанием к чему-то фантастическому. И роман Вуда Хэша в обложке чёрного цвета, как бы символизирующего обозначенное в нём зло, почудился мне каким-то мистическим откровением, уж никак я не ожидал в нём встретить то, от соприкосновения с которым, что-то внутри меня задрожало и стало рассыпаться, рушиться, наподобие здания, ломающегося от сдвига земной коры...

Мама отъехала в деревню Егоркино, к Феофану. Тот перед тем прислал несколько пи-сем, особенно растрогавших мамино сердце. Она по временам плакала где-нибудь в углу, тихо, а когда я подходил, утирала слезу и делала вид, будто с ней всё в порядке. Потом вдруг решительно объявила, что едет, не сказав, на какое время. Никто её не отговаривал, даже папа. Тот в последнее время сделался особенно молчалив и угрюм. Я несколько раз спрашивал у него, чем он сейчас занимается, а он только буркнул мне однажды, что готовит тему для будущей диссертации, его беспокоили какие-то явления в организме животных, до сути которых он хотел докопаться, но из его объяснений я мало что понял, понял только на счёт себя, что от научных проблем, волнующих папу, я очень далёк, как и всякий человек – пожалуй, далёк от того, что чуть ли не рядом с ним происходит, чуть ли не у него под носом... Тут, рядом, в другом человеке – целый мир, целая жизнь, драма, борьба жизни и смерти, поиск какой-то целесообразности в существовании, борьба чувств, идей, борьба животного начала и высоко-развитого интеллекта!.. А нам, живущим с ним, подчас ни до чего, что его беспокоит, нет дела... Тут, конечно, и нехватка времени, у каждого ведь своих забот полно, но более всего тут дело в пренебрежении и эгоизме, в чёрствости сердца, в глупости, не позволяющей быть бес-корыстно-добрым и чутким...
На Ольгу ни отъезд Феофана, ни мамы, ни мрачность папы, ни меланхолия Александра не произвели никакого действия, она была по-прежнему весела, разговорчива, общительна, шутила, смеялась, рассказывала о забавных происшествиях в университете. Глядя на неё, я думал о том, что, несмотря на её возраст, она чуть ли не наиболее приспособлена из нашей семьи к той жизни, которую предлагает человеку современная цивилизация с её урбанизацией, её некоммуникабельностью, разобщённостью и со всеми вытекающими из неё по-следствиями. Странно, но, чем больше человек живёт, тем менее он делается приспособленным к вечно меняющимся условиям жизни, тем более он делается груб, жесток и циничен на взгляд людей, чем он молод. Старики всегда упрекали молодых в бестактности, предрекали им падение, а жизнь идёт, мораль, нравы – развиваются, как самодовлеющие материи, обладающие собственным организмом, собственной организацией; ничто не стоит на месте. Молодые стареют и смотрят на новых молодых с возмущением, забыв, что сами были молоды, ибо картина заламывания рук вечна и сюжет её один и тот же во все времена...
Ольга ещё не испытывала никаких сомнений, для неё в жизни всё было ясно, мне она казалась ребёнком, думающим о себе, что ему суждено остаться ребёнком навсегда. Все мы были такими, нас удовлетворяли внешние приметы порядка, о порядке внутреннем мы ещё в первое время не подозревали, я имею в виду пору юности, когда о человеке даже лишне говорить, что он молод, ибо и молодость ещё впереди у него. О падениях и душевном разложении, о внутреннем умирании, начинающемся с беспорядков внутренних и более придирчивого взгляда к порядку внешнему, юность не имеет понятия, она самоуверенна и самодовольна, она видит, как все с удивлением смотрят на неё, и полагает в душе, что она-то и есть гвоздь программы в театре жизни. Юные, как Ольга, а пуще того дети, иногда и радуются насилию над собой, воспринимая его, как благо, пройдёт ещё время, прежде чем добро и зло начнёт явственно выступать в их сознании... Новые веяния жизни юными душами воспринимаются легко, как должное, зрелые и старые – мирятся с этими веяниями, принимая их, как неизбежное, а подчас борются с явлениями времени. Рано или поздно души людей начинают бунтовать, против чего бы то ни было...
Я чувствовал, как во мне происходили какие-то глобальные изменения. Я думал о том, что на меня решительным образом повлияла книга Вуда Хэша «Смерть идиота»!

Ко мне пришла Виола, подруга Ольги. Я сказал ей, что Ольги нет дома, а уж потом она мне и сказала, что пришла ко мне. Ну, ко мне – так ко мне... Я усадил её напротив себя, спросил, не хочет ли она чаю.
– Нет, – сказал она, странно улыбнувшись, – не надо чаю, лучше давай поговорим...
– О чём же мы будем говорить? – спросил я. – О внеземных цивилизациях, о современных писателях, о молодёжной музыке, или о проблемах брака и семьи?..
– О проблемах брака и семьи! – не моргнув глазом, подтвердила собеседница.
Она всегда одета была в джинсы и рубашку, закрывавшую её шею. Теперь на ней было платье, видимо, сшитое совсем недавно, лакированные туфли, яркая безрукавка, открывающая шею и доходящая до груди. На шее висел какой-то необычный медальон или амулет. В такт сему причёска у неё на голове была для меня нова, но не берусь судить о таких тонкостях. В соответствии с этим на лице Виолы я улицезрел явные, несколько удивившие меня следы косметики. По-моему, губы были накрашены излишне и глазам уделено слишком много внимания. Я даже почувствовал некоторую скованность и неловкость, как будто меня подвергли действию гипноза. Несомненно, что Виола на этот раз решила предстать, в частности передо мной, в апогее своей красоты. Она была очаровательна...
– О! Так вот что интересует нынешнюю молодёжь! – произнёс я несколько в замешательстве. – Брак и семья?..
– А разве эти проблемы были когда-нибудь неактуальны? – улыбаясь чему-то, удивлённо сказала Виола, глядя на меня в упор расширенными глазами. – По-моему, это очень важные проблемы, не так ли, Ипполит?..
– Да, важные! – согласился я. – И есть другие проблемы, поважнее... есть много проблем... Но у каждого свои...
– Ты прав, у каждого свои...
– Так какие же проблемы возникли у тебя?..
Она выразительно посмотрела мне в глаза:
– Я хочу выйти замуж...
Я растерялся, почувствовав в этих словах приближение наступающей грозы.
– Так, что ты думаешь по этому вопросу? – настаивала Виола.
– Дело хорошее... и кто же этот счастливчик?.. ну, за которого ты хочешь выйти за-муж?..
– Ты! – выпалила Виола.
– Я?!. Но ведь я... при чём же здесь я?!.
– Я тебе не подхожу?.. Ты меня разочаровываешь, Ипполит!..
– Но ведь это так сразу не делается...
– Когда-то не делалось, а сейчас делается!.. Ну, что скажешь?..
– Ну, хорошо, я подумаю! – как в бреду, проговорил я. – Только ты потом не пожалей...
– А чего мне жалеть?.. Ты мне подходишь...
Вот так происходил между нами разговор. Ещё немного – и я был совершенно повержен деловитостью Виолы...
Когда она, спустя минут пятнадцать, ушла, я кусал ногти и думал: «Ну, разве я после этого не идиот!?.» Я даже для виду не оказал никакого сопротивления, сдался, что называется, на милость победителя, без всякого боя!.. С другой стороны, меня что-то приятно взволновало в случившемся. Я бухнулся на диван, устремил взгляд в потолок и думал о том, как сильно должна перемениться с этого дня моя жизнь... И мне казалось, что я проваливаюсь в какую-то белую бездну вместе с диваном, и с этой комнатой, и с этой большой, круглой Землёй – и лечу, лечу, неизвестно для чего в эту бездну, а в руках моих – книга Вуда Хэша «Смерть идиота»... Только я, пустота вокруг меня и книга «Смерть идиота», написанная мной, ибо я, видимо, и есть тот самый загадочный Вуд Хэш... Более того – я и есть не кто иной, как бедный идиот Рой Грэхэм, вступивший в фазу существования, когда гибнет внутри вместе с последними остатками идиотизма человек...

Жизнь моя встала на какую-то иную ступень, всё наполнилось какой-то воздушностью и лёгкостью, всё грациозно летало передо мной, отупляя меня, отуманивая мой мозг. То и дело передо мной появлялись какие-то расплывчатые лица, каждому из них было до меня дело, с каждым я о чём-то говорил. Призрак Виолы преобладал над всеми другими, он старался заслонить от меня все другие призраки, как бы испытывая жажду единоличной власти надо мной. Иногда я смотрел на неё и думал: «Что это за демон, откуда он взялся!.. Почему он должен преследовать меня всюду, во сне и наяву?..»
Я ощущал, как скольжу по чему-то гладкому, качусь с какой-то высокой горы, тогда как до сих пор мне казалось, что я поднимаюсь на высоту, покоряя метр за метром. То, что когда-то было освоено с таким невероятным трудом – уходило, и я чувствовал, как освобождается моя душа. Я шёл где-нибудь и ловил себя на мысли, что я иду, что день чудесен, я делал что-нибудь и вдруг до меня доходило, что всё у меня выходит превосходно, без принуждения... Я становился естественным, я напоминал себе нечто газообразное. И сам видел вокруг себя лишь эфир без твёрдых веществ. Раньше мне постоянно хотелось за что-то ухватиться, под-нести что-то к глазам и рассмотреть его, теперь всё это во мне пропало, не было ничего, за что я мог бы ухватиться, мне становилось смешно, а временами меня охватывал страх, я хватался за страх, полагая, что он опора довольно прочная – но это была такая тонкая паутинка, когда я за неё хватался!.. И вот уже полнейшее равнодушие во мне... я беру то-то, ставлю его так-то, в такое-то время, в таких-то условиях... И никакого волнения, никакого душевного трепета...
Я взял «Смерть идиота» и перечитал его, пытаясь окунуться в своё прошлое, но вместо этого оказался от своего прошлого ещё дальше... Рой Грэхэм, отупевший от внешних раздражений скот, обосновался где-то внутри меня. «Смерть идиота, смерть идиота», – часто ловил я себя на этих словах, к которым сознание моё привязывалось всё более, липло к нему... Было в этих двух словах что-то магическое, что-то сверхъестественное, недоступное для моего понимания...

– Кто ты такая? – спросил я Виолу. – Скажи мне, кто ты!?.
– Не скажу! – ответила она мне, посмеиваясь. – Ни за что не скажу! Я же не спрашиваю тебя о том, кто ты... Но я знаю, кто ты!..
– А кто ты?.. – спросил я Ольгу.
– Я – материализовавшееся желание, – пояснила она, – мне всего хочется попробовать понемногу на пиру Жизни!..
– Браво! – сказал папа, отпив из стакана чай – мы все сидели за столом. – А вот я уже не считаю, что присутствую на пиру Жизни. Я нахожусь в той полосе, когда пришло время платить за роскошно убранный стол!.. Александр, напиши об этом стихи!..
– Обязательно где-нибудь замечу о пире Жизни... – сдержанно отвечал Александр, потупив взор.
– Ах, когда же приедет наша мама? – вздохнула Ольга, откинувшись на спинку стула. – Как они там с Феофаном!?.
– Никогда! – подняв вверх палец, заметил я. – Их пленила деревня, они стали землепашцами! Надеюсь, земля их перевоспитает!.. Сожалею, что не вижу воочию их одухотворённых лиц!..
– Ты в последнее время делаешься болтлив, Ипполит! – высказала мне Виола. – Конечно же, земля их не перевоспитает! Слишком поздно, да и деревня нынче не та, что раньше, люди в ней почти не уступают городским!..
– А вот это мы узнаем скоро, – обнадёжил Александр, – придётся съездить на несколько дней в Егоркино...
– Если поедешь, можешь не возвращаться, – бросила легкомысленно Ольга. – Живи там, в своей Ясной Поляне, мысли ясно, пиши ясно и живи ясно!.. В общем, с тобой всё будет ясно, товарищ!..
– Ты хочешь поехать в Егоркино?.. – исподлобья папа взглянул на Александра.
– Да, папа...
– Езжай... Тебе, поэту, давно пора освежиться, голову проветрить... Оно и... стихи писаться будут лучше!..
– Как бы не начал наш Александр писать в деревне в прозе! – вставил реплику я. – Пушкин ведь тоже в конце жизни начал писать прозу... Я уже заранее предполагаю, что Александр задержится там надолго, а следующим будешь ты, папа! Из тебя сделают прекрасного огородника!.. Ольга пойдёт в доярки... или нет?..
– Вот уж и до меня добрался! – немного обиделась Ольга. – А ведь меня на мякине не проведёшь! Меня не купить всеми прелестями деревенской жизни, мне ещё университет надо окончить!.. А потому, извини, ни в какое Егоркино я не поеду!..
– А вот мы с Ипполитом непременно съездим! Правда?.. – Виола подмигнула мне. Что-то во мне задрожало от её слов.
– О! Ипполиту там делать нечего! – весело воскликнула Ольга. – Деревня его убьёт!..
– Нет, Ипполит поедет! – стояла на своём Виола. – У вас тут только и разговору, что о Егоркино! Так уж съездим в Егоркино непременно, правда, Ипполит!?.
– Я не поеду в Егоркино! – возразил я с негодованием. – Я там был один раз, в детстве! С меня этого достаточно!.. – видать, я произнёс это не совсем обычным тоном, да и выражение на моём лице было какое-то необыкновенное, потому что все смотрели на меня опешив, с нескрываемым удивлением, а Виола – та даже с испугом.
– Ну, хорошо, хорошо! – поспешно предупредила она. – Я одна поеду в Егоркино, а ты можешь тут остаться!..
Я смотрел в её лицо, в глаза и думал: серьёзно ли она это говорит!?. Ну, зачем ей-то деревня Егоркино?!. И я ещё подумал, почему все упорно добиваются того, чтобы я поехал в деревню, и у меня мелькнуло прозрение, что все они устроили против меня заговор, и что книгу подсунули мне «Смерть идиота» нарочно, с умыслом, и, возможно, написали её для меня, тайком – Александр, Феофан и папа, сами написали, чтобы... Тут было что-то совершенно умопомрачительное, дальше я не смел думать...

Не знаю, как это произошло, но они все, один за другим, начали уезжать в Егоркино. И в один прекрасный день мы остались в огромной квартире вдвоём с Виолой. Я ходил, прислушиваясь к собственным шагам, я ощущал себя в этих стенах удивительно странно, я смотрел в окна и видел в них какой-то загадочный, далёкий мне мир. Виола, казалось, ничего не замечала, что творится вокруг нас.
– Мир сходит с ума! – сказал я ей однажды. – Разве ты не видишь!?.
– Что за чепуху ты несёшь?!. – замахала она руками. – Это от того, что ты не расстаёшься с этой несчастной книгой «Смерть идиота»!..
– Когда ты успела её прочитать!?. – ужаснулся я, не поверив своим ушам.
– Я читала её урывками, по ночам, а когда тебя не было дома – днём! Теперь я знаю, что тебя мучит!.. Во всяком случае, тебе очень не хотелось бы ехать в Егоркино! Ну, а я по-еду!..
– Я тебя не отпущу! – закричал я вдруг, я готов был заплакать, умолять Виолу, валяться в её ногах.
– А я уже купила билет!..
– Покажи! – попросил я, меня что-то поразило в том, что она уже успела купить билет на поезд.
– Вот он! – она достала его из сумочки и протянула его мне, я смотрел на него с ужа-сом, а Виола смеялась:
– Завтра! Завтра меня не будет! Ты останешься один-одинёшенек! Но ты будешь сильным! Ты не опустишься до уровня Роя Грэхэма!.. Впрочем, приезжай в Егоркино! Там мы увидимся!.. Там такая природа, ах!..
– Я поеду с тобой! – закричал я, уже не владея собой. – Я не хочу тут оставаться один!..
– Это почему же?..
– Я боюсь, мне страшно! – размахивал я руками.
– Э! Ерунда какая! Я бы тебя взяла с собой, но ведь билет-то один!..
– Я куплю другой – и мы поедем!..
– Но мне уже продали последний! Ты мне веришь, Ипполит?..
Я верил. Она купила последний билет. Тут я ничего не мог поделать. Мне не суждено было с Виолой ехать в Егоркино одним поездом. Но я не сдавался...
– Давай купим на другой поезд два билета и поедем вместе! – умолял я. – Милая, дорогая Виола!.. А этот билет продадим!?.
– Нет уж! Поезжай один, а я отдохну немного от тебя!.. В последнее время ты стал невыносим, Ипполит!.. Я немножко тебя накажу!..
– О-о!.. – я готов был зарыдать.
– За что, за что!?. – я схватился за голову.
– Меньше надо было читать!.. «Смерть идиота»!.. Да ты просто невменяем день ото дня, ты уже напоминаешь мне чем-то этого самого... ну, этого самого!..
– Роя Грэхэма?.. – быстро спросил я.
– Его, Роя Грэхэма!.. И это же надо додуматься!.. – она смеялась, она пошла в другую комнату и её смех раздавался оттуда очень правдоподобно, но зловеще. «Он мне не мерещится, – подумал я. – Она в самом деле смеётся!.. Чему она смеётся? – спросил я себя. – Надо мной она смеётся!.. Да, надо мной, мне это не мерещится, это правда, потому что это правдоподобно!..»
Смерть идиота... Это была чудовищная насмешка надо мной... Из меня делали идиота, меня превращали в дурака, тыча мне прямо в глаза и насмехаясь надо мной тогда, когда мне стало невыносимо трудно...

Я проснулся, Виолы в комнате не было. На столе я нашёл письмо. Я прочитал его, там было вот что:

«Дорогой Ипполит, не расстраивайся и не отчаивайся, что я оставила тебя одного и ушла тихо... Я не хотела тебя будить, ты спал сладким сном и я подумала, что сон – это теперь для тебя самое главное! Старайся больше спать! Верю, что тебе трудно и плохо, но ни-чего не могу поделать...
Целую! Твоя Виолетта!

PS. Встретимся ещё где-нибудь и когда-нибудь!..»

Я поцеловал эту короткую весточку, уже твёрдо зная, что Виолы больше мне никогда не видеть, как и всех своих...
Я продолжал ещё как-то держаться в этой жизни, но все обстоятельства были против меня. Меня уволили с работы, сказав, что я не соответствую занимаемой должности. Я бродил по улицам города, а прохожие останавливались и шушукались за моей спиной, иной раз до меня доносилось словосочетание: Ипполит Грэхэм... Тут меня вызвали в милицию по по-воду выяснения моей личности. Выяснилось, что моё настоящее имя: Рой Грэхэм. Доказывать, что Рой Грэхэм – персонаж романа Вуда Хэша «Смерть идиота» я не стал, не счёл нужным. Только я заикнулся, что мне надо срочно выехать в деревню Егоркино, как с меня взяли подписку о невыезде. Несмотря на это, я решил бежать из города. Я уже почти достиг своей цели, я находился у самой городской черты, как подоспевший наряд милиции задержал меня и я под конвоем был отправлен в тюремную камеру. Когда я спросил адвоката, в чём меня, собственно, обвиняют, он ответил мне: «В том, что вы покусились на святая святых нашего общества!..» «Как же это так?» – удивился я. «Да вот так! – воскликнул он. – Вы же спровадили всех ваших родственников в Егоркино, куда Макар телят не пас! Вы же убили Ипполита Метёлкина! Вы же написали роман «Смерть идиота» и снизвели в нём человека до уровня скота!..» «Это ложь! – стал уверять я. – Я никого не убивал, я и есть Ипполит Метёлкин!..» «Нет, вы Вуд Хэш! – настаивал адвокат. – Но будьте уверены, я сохраню вам жизнь, чего бы мне это ни стоило!..»
Господи! Он решил сохранить мне жизнь, этот жалкий адвокатишка! Да кто он такой есть!?. Зачем он, зачем все эти козни против меня!?. Я точно помню, что не писал романа «Смерть идиота», я его прочитал только, а мне приписывают все грехи!.. Я знаю, чего они хотят, они меня на остров спровадить хотят, вот чего они добиваются!..

На суде я не мог перенести тех издевательств, которые сыпались на мою голову, я стал пререкаться с судьями. «Мой подзащитный нездоров!» – сказал адвокат и меня увели...
Я оказался в психиатрической больнице и там пробыл довольно долго, видать, меня приняли за душевнобольного. Мне в глаза говорили явную ложь, утверждали, что я забыл своё собственное имя. Мне, Рою Грэхэму, кидали в лицо: «Идиот!..» «Вы – идиоты! – отвечал я. – Вы заперли меня в этом доме, вы отправили моих папу, маму, Феофана, Александра, Ольгу в Егоркино! Вы запугали Виолу и довели до отчаяния вашими баснями Ипполита Метёлкина, которого превратили в Роя Грэхэма, а потом и в Вуда Хэша!.. Вы подсунули Ипполиту книгу «Смерть идиота». Вы написали эту книгу для меня, чтобы я оказался здесь, а потом сошлёте на остров!..» Я их всех обличал, а надо мной смеялись, они не понимали, как я прав!.. И где им, с их головами!..
Я, Вуд Хэш, автор романа «Смерть идиота» был отправлен на остров, со мной разыграли комедию. Подсылали Ольгу и Феофана, они плакались, твердили, что мама померла, а папа удрал из Егоркино. Подсылали мне и бабку Агафью и Прокопия Ивановича, а я кричал: «Так это же не по сюжету, в книге этого вовсе нет!..» Прочитали книгу, изучили – перестали засылать бабку Агафью и Прокопия Ивановича, зато вскоре исчезли Феофан и Ольга и сунулись дорогой папочка с Александром. Мы с Александром вдоволь о поэзии наговорились, пока устроителям этого спектакля не пришло в голову убрать моего братца... Грубо, грубо работала контора Тяп-Ляп, бездоказательно!..
Немного погодя мы с папочкой бежали до берега моря, как по книге, там, в деревушке какой-то обосновались и стали жить. Потом, когда папочка пропал, мне уже ничего делать не оставалось, как в море сигануть...

Там я книгу-то и написал, мне бумаги дали, перьев лебединых, страусиных, гусиных – и я стал писать, долго писал, но одолел...
Иногда, по воскресеньям, меня родные навещали, приносили передачи, мама плакала, папа говорил: «Не всё то золото, что блестит, не всё, мой друг!» «А где Виола?» – спрашивал я. «Какая Виола? – удивлялась Ольга. – Мы не знаем никакой Виолы!..» «Ну, та! – отвечал я. – Которая моя жена!?.» «Не знаем, нет такой!» – все в один голос. «А в Егоркино сейчас хорошо? – спрашивал я. – Вы давно приехали из Егоркино?..» «Да мы не ездили ни в какое Егоркино! – отвечали мне мои родные. – Совсем не ездили!..» «Так что же это со мной было? Галлюцинация?» – спрашивал я. «Галлюцинация!» – отвечали...
Прекрасно!.. Ни в какое Егоркино они не ездили, и я уже заранее предполагаю, что мне могут сказать ещё. Мне скажут скоро, что никакого Егоркино в природе вообще не существует... От них можно ждать всё, что угодно, ну – решительно всё...
И сижу я и пишу своего «Идиота», в этом я весь, я так запутался, что теперь совершенно невозможно разобраться, кто я есть на самом деле – Ипполит Метёлкин, Рой Грэхэм или Вуд Хэш. А может быть, я и то и другое и третье... Всё очень запутано и это неспроста, это кому-то нужно, а мен самому – меньше всего, ведь маленький человек, жалкий обывателишка – он комфорт предпочтёт, покой, а тут и в помине нет ни того, ни другого. Среди монстров, невероятных чудовищ начал я жизнь свою, а вот теперь только для меня это обнаружилось. Сам я монстр, чудовище, от меня скрывали, а правда-то вдруг и обнаружилась...
Допишу я свою книгу «Смерть идиота», как жизнь свою доживу, и в чём Истина, и где Истина, какая она – Истина?!. Последнее прибежище души – Егоркино, мечта, фантазия, нет его, Егоркино, мне оно только померещилось...
Я так думаю: если Рой Грэхэм сошёл с ума – значит это закон такой, чтобы сходить с ума, если Вуд Хэш решил, что человек сам себя в гроб вгоняет – значит, он себя в гроб и вгонял, а что касается Ипполита Метёлкина – он просто жил и это само по себе было заслугой, он жил, а ему подсовывали то одно, то другое, в том числе и «Смерть идиота», чтобы он по-мешался на нём, а это ведь не мудрено. Есть в этой жизни что-то необъяснимое, есть. И видишь и руками трогаешь, а оно вроде как сон, привиделось вроде как...

– Ну, как поживает Вуд Хэш? – спрашивает Феофан. – Вгоняет читателя в ужас перед тем, что есть Человек?..
– Не спрашивай! Он уж его вгонит, будь уверен! Ужасный он человек, этот Вуд Хэш! Он против нас пошёл, один против всех, он сказал: «Вы идиоты с вашими порядками и мне вы не нравитесь!..»
– Он так и сказал?.. – удивилась Ольга, поднося ко рту бисквит. – Неужели он не понимает, что Человек не виновен ни в чём!?.
– А попробуй ему докажи!..
– Он не виноват! – засмеялся зловещим смехом Феофан. – И когда землю обрабатывает – не виноват, и когда скот режет – не виноват, и когда инквизитором становится – не виноват, и когда понимает свою вину, а говорит себе: «Я не виноват!..» – опять выходит не виноват, нет вины его ни в чём и никогда!..
– А Рой Грэхэм?.. – спрашивает мама.
– Рой Грэхэм боролся за своё существование – человекообразное животное... Однажды моряки высадились на остров и увидели его... Чем он им помешал?.. Только они принялись ловить его и, поймав, связали и отвезли обратно в человеческий мир, а там, в человеческом мире, он был заключён в четыре стенки, его посадили в одиночную камеру с решёткой – и там, в этой камере Рой Грэхэм жил, видя в окошечко кусочек неба... И кончил жизнь он в этом замкнутом пространстве...
– Это жутко, – откликнулся папа, – зачем они привезли его в человеческий мир?!.
– Они были людьми, они ошибались, но поступали соответственно со своей человеческой логикой... И разве они виноваты в чём-нибудь?..
Все молчат, словно боясь произнести слово и сделать движение, чтобы не быть замешанными в необратимый процесс. Всем им неловко, всем им стыдно, краска разливается по лицам. Они спровадили Ипполита Метёлкина с этого света, а он прочно обосновался в них, он в них живёт и говорит с ними. Он во всём – в этих предметах, которые он видел, в этих стенах, в этом небе за окном и в этом городе, где он ходит, невидимый между людьми, присматриваясь к ним и заговаривая с ними; а им кажется, что этот голос звучит у них внутри. Кто-нибудь открывает неизвестно откуда появившуюся книгу в чёрной обложке и уже не может от неё оторваться... Можно Ипполита Метёлкина убрать, а книгу в чёрной обложке не похоронить в гробу, она в души западает и в душах живёт, а из души её не вытащить, и душу не убьёшь, а только тело можно убить... Рой Грэхэм, Вуд Хэш, Ипполит Метёлкин живы, хоть и нет их среди людей. Они, как солнечный зайчик, ползущий по стене, неуловимы и им уже ничего не грозит. Самое страшное, что бывает, с ними уже произошло...
Кто написал книгу Вуда Хэша «Смерть идиота» задолго до того, как она родилась под его рукой?.. Не сама ли действительность, и не там, среди горящих во вселенной звёзд, а здесь, на этой обманутой, невинной Земле!?.
5 апреля 1981 г.