Фурункул

        Вот почему вот так, как только человек появляется на свет, ну то есть он еще абсолютно безгрешен, если не считать самого факта первородного греха, то есть он еще во-о-о-обще не успел ничего сделать плохого, так сразу же он получает от акушерки ни за что шлепок по заднице и первым что он делает, появившись на свет Божий- начинает плакать? Да потому что понял, куда попал - вот и заплакал! Я лично не видел до сих пор ни одного, кто бы первым делом засмеялся! Есть ли вообще таковые? Да, наверное, есть...Кто-то скажет, что они - эти счастливчики родились счастливыми, сразу стали счастливы, по факту своего рождения, или потом кто-то все равно скажет о них, что те родились в рубашках, тельняшках и в еще чем-нибудь , еще более дорогом. А так-то... вариантов много... 

        Когда Римма достигла того возраста, когда между дочерью и матерью уже потенциально становятся возможными откровенные и доверительные беседы и разговоры, то Римма задала матери два наиболее интересующих ее вопроса: "Мама, а как я родилась и кто мой отец?". Мама Риммы, жизнь которой не изобиловала сентиментальными сценами и в основном прошла за обрезанием хвостов и плавников сайры и родной сестры последней - скумбрии, ответила, что та родилась на плавбазе "Обухов" - плавучем рыбном заводе, а родившись, долго отказывалась плакать и только-только родилась, как сразу же крепко накрепко ухватилась крошечными пальчиками за ножницы, которыми судовой фельдшер перерезал пуповину. А кто отец?...Да какой-то вахтовик - рыбачок по имени Витя, фамилии не помнит. В ту минуту все стало на свои места и Римма сразу же успокоилась, так как все поняла. Она вспомнила, как в детстве от нее прятали в доме все ножницы, как она стригла подряд всех кукол налысо, как летом у родственников на огороде найденными в бане ножницами подрезала под корень весь лук и укроп. Все стало ясным для Риммы - мужского мастера парикмахерской № 3 одного из микрорайонов города. Что касается лиц мужского пола близкого к Римме возраста, то им, напротив, ничего не было ясно и те всеми силами старались выяснить, замужем ли она, есть ли друг, можно ли ее проводить вечером, свободна ли она в ближайшую субботу. Мало того, что клиент не мог спокойно сидеть во время стрижки, сопровождая не контролируемым поворотом головы любое движение стройного  тела Риммы, как сопровождает решетка радара пойманную радиолучами цель, так еще и клиента после стрижки невозможно было выгнать из помещения парикмахерской крошечного салона на 2 кресла, а потом и с лавочки-во дворе у входа в салон. Дело в том, что Римма не очень  была красива лицом, но очень стройна и обладала великолепной, чудесной фигурой, вводящих мужчин в оцепенение и беспокойство, а потом в навязчивые попытки, томление и невроз.

        "Смотри, Римка, не дури! А то будешь потом с дитём маяться, как я с тобой на "консервке" маялась. Оно, конечно, хорошо, дети-то, да вот папашам-то они не очень-то нужоны, ой гляди у меня...эх, Римочка, давай по рюмочке, а!?". Римма спиртное на дух не переваривала, от матери прятала, но иногда, в такие минуты жалела и наливала. Мать Риммы от долгого стояния у судового конвеера на плавбазе и сырости получив болезнь ног, хандроз и прочие сопутствующие заболевания, с горем пополам заполучив себе с дочерью однокомнатную квартиру, все время находилась дома и каждый день переживала за дочь, желая той лучшей доли и избавления от неизбежных ошибок молодости. Не спала ночами, ожидая возвращения дочери. Матери не в чем было упрекнуть Римму: та не пила спиртного никогда, парням и мужчинам ничего лишнего не позволяла, ну а то, что поздно возвращалась, так ведь "дочь уже взрослая и самостоятельно зарабатывает, что поделать...". Так думала мама. Римма не хотела находиться дома еще и по другой причине. У Риммы был "вздыхатель".

         Молодые люди катали Римму на мотоциклах и лодках, на автомобилях и мотороллерах, ныряли для нее на десятиметровую глубину за морскими ежами и мидиями. Они пили за красоту ее тела водку стаканами и пиво-трехлитровыми банками, они ворочались с боку на бок беспокойными ночами, пытались ревновать и ходили к ней стричься даже тогда, когда того вовсе не требовалось. Но по своей врожденной природе Римма была осторожна и осмотрительна. Она мирилась с тем, что после 8 класса, отучившись в ПТУ, она часами простаивала в парикмахерской на ногах и стригла, стригла, стригла... Не могла Римма смириться только с одним, что ей продеться стричь мужские затылки до конца дней своих, а дома прятать от матери водку, стирать и на всем экономить. Понемногу Римма стала делать и женские прически и завивки.

         Однажды, Римму знакомая познакомила с Женей. Он был легок в общении, привлекателен, не смотрел на нее как остальные плотоядными глазами и ничего от нее не требовал. В его обществе и в компании друзей Жени Римма стала проводить все свое свободное время. Когда Женя, не был в рейсе, то он приезжал к парикмахерской на двухдверном перламутровом автомобиле "Блюбёрд", издавал сигналом какую-то чудесную мелодию, от которой у Риммы сладко замирало и ныло внутри, и потом они катались по вечернему городу. "Мы с тобой уедем в Римма-де-Женейро!", - говорил, смеясь, Женя Римме, а она не знала, есть ли на самом деле такой город, но хотелось верить, что есть и что так оно обязательно когда-то и будет. Но Женя не был вздыхателем Риммы. Он был друг. А пока они куралесили по городу ее вздыхатель сидел у Риммы дома или возле дома на лавочке, когда мать Риммы не хотела его впускать. Вздыхателя звали Толя.

        Толя был редким занудой. Даже не просто редким, а - редчайшим. Королем зануд. Римму раздражало в нем все, начиная с имени. Она терпеть не могла этого имени - Толя и звала того "Анатоль". "Ну вот представляешь, у нас даже имена никак не согласуются между собой? Ну что это..Толя и Рима, Толи - Римма, Толи - не - Римма!? Ерунда какая-то...ай да и вообще Анатоль шел бы ты, а куда подальше...? Надоел ты мне до смерти!", - так Римма говорила своему "вздыхателю". А Толя ничего не говорил, он терпеливо ждал, он все терпел и брал, что называется, Римму измором. Когда Женя привозил Римму домой, то Толик, завидя их, смотрел на свои ботинки, ждал, когда пока Римма выйдет из салона авто и шел за ней до дверей квартиры, бормоча, что он ждёт ее уже часов пять-шесть, и что соскучился, и что они могли бы уже два месяца назад подать заявление, и что мама ее не хочет его впускать, и что этому Жене она не нужна, а ему-Толику - очень сильно нужна, и что он ее - Римку очень сильно любит и еще не Бог весть что...

         Есть такие состояния, когда человеку хочется плакать. Обычно, люди плачут слезами и вовне, ну то есть слезы у человека льются из глаз наружу. А у Риммы от Толика слезы лились, наоборот - вовнутрь. И наплакаться вдоволь, так чтобы полегчало, она не могла. Он ее доставал своим занудством. И с этим ничего нельзя было сделать, как с клещем, который впился вам между лопаток. Он либо полдня сидел у ее подъезда либо у парикмахерской, либо у нее дома, слушая повествования мамы о нелегкой судьбе рыбообработчика. Толя был абсолютно белобрыс и белозуб. У него была непослушная челка, которую он все время поправлял и еще он беззвучно смеялся: просто обнажал в улыбке зубы, откидывал назад голову и это означало одно- "Толя смеется!". Еще у Толи было прозвище. Когда он впервые попал в город, где судьба свела его с Риммой, то однокашники по группе на первом увольнении, еще не зная толком ничего о Толе, взяли его с собой выпить пива и по пути, разговаривая между собой, сказали, что поедут на фуникулере. Толя переспросил: "А что такое фурункулер?". Его поправили и пояснили, что это такие трамвайчики, идущий в гору и под гору. Но Толя вопреки всему, несмотря на насмешки однокашников, так и продолжал говорить "фурункулер". Его и стали сначала звать "Толя-фурункулер", а потом просто - "Фурункул". Стоило кому-нибудь получить посылку из дома- Толя тут как тут, стоило где-то кому-то собраться и поговорить по душам-глядишь и Толян нарисовался. Его терпели только из-за одного. Каждый год в конце лета Толя из Алма-Аты привозил огромный чемодан яблок. Если случалось самолету сесть где-нибудь для дозаправки, то Толя ставил свой обвязанный веревками чемодан посреди зала ожидания и так и ходил не беспокоясь о том, что чемодан упрут, по несколько суток. Этот чемодан невозможно было оторвать от пола, такой он был тяжеленный, а как его вез Толя - еще большая загадка. Когда Толя привозил эти яблоки, то его однокашники на время забывали и про самого Толю и про его занудство и про его прозвище, так пахли и так были вкусны те яблоки. Боже! Как же немыслимо, как божественно хорошо пахли те яблоки! Так, наверное, пахло в Эдемском саду. Когда яблоки съедались, то к Толе возвращалось прозвище, а сам Толя возвращался после отпуска к Римме, а она снова начинала плакать вовнутрь себя.

         Однажды Римма заметила на руке покраснение. Потом покраснение превратилось в раздражение, а затем - в экзему. Римма "загремела" в больницу. После выхода из больницы нужны были деньги на лечение и вообще на жизнь. Встретив Женю, Римма попросила одолжить ей и вообще как-то помочь. Женя помялся, дал 20 "чеков" (бонов- для расчета в магазине для моряков-сумма эквивалентная 200 рублям) и из разговора с ним Римма поняла, что Женя предпочел, чтобы она забыла о нем, и ей, как оказалось, рассчитывать было не на кого. Когда Толя узнал о болезни Риммы, то он телеграфировал домой и "вызвонил" из дома свою маму. Мать Толика в дуэте с мамой Риммы уговорила Римму поехать к ним домой, где впоследствии Римма долго лечилась от кожного заболевания какими-то высокогорными травами и прочим зельем, собираемым в местности, где расположен знаменитый каток "Медео". Когда Римма все-таки вылечилась, то она вернулась домой и вышла за Толика замуж. Толя устроил Римму в вино-водочный магазин, куда, по слухам, спиртное приезжали покупать даже те мужчины, кто вообще его никогда не пил, и те, кто жил  в совсем противоположных концах города.