Голова 42. Туман рассеивается

Проснувшись в тот пасмурный вторник не у дел, я, помнится, еще долго лежал и посматривал в потолок – плоский, понятный и предсказуемый, и от этого зрелища отчего-то делалось необыкновенно просторно и просто. Возможно, это созерцание и навело на размышления, что и жизнь, словно поиграв со мной, как играет ребенок с резиновым мячиком, вновь поместила в привычное положение, в некую пыльную кладовку. И вот снова я никуда уже не спешу, оставшись без работы, хлопот и особенных денег, так и не получив расчет за последний месяц. «Наверное, и это все было не зря. Как-никак я принес денег для развития «Купи у нас», приобрел… кое-какой опыт, узнал кое-чего о положении вещей в нашей стране… оставшись в живых… а без «Расчетного центра» ничего этого не было бы», – давал я предварительные оценки очередному витку трудовой карьеры.

Еще накануне вечером я пришел к заключению, что мое увольнение было спровоцировано несанкционированной поездкой в Эмск, в самое логово св. Сатаны – это явно не входило в чьи-то планы. И хотя я никогда не был любителем теорий заговоров, в особенности против себя, к тому времени уже отчетливо просматривалось, что Афина, Моника, Нина Иоанновна и Козырь действовали как своего рода оркестр, отрепетировано и слаженно. Вероятно, девчата из Эмска позвонили Нине Иоанновне, порассказав, что я их, мол, преследую, после чего бабуля связалась с Козырем, ну а тот принял решительные меры, уволив меня от греха подальше. «Хм, от греха подальше…» Картина вполне вырисовывалась, пускай ответа на излюбленный свой вопрос ЗАЧЕМ?!? я пока так и не получил.

Тут вспомнилось о вчерашних приглашениях в суд. Собравшись с силами и вещами, я двинулся к зданию суда, дабы получить в канцелярии материалы предстоящих дел, допуская, что ответ вполне может наметиться в них. Были, были у меня уже некоторые предположения насчет этих дел, и не было сомнений в том, что дела эти будут так себе. Однако на практике материалы поразили даже меня – ко многому, в общем-то, привыкшего гражданина нашей страны. Итак, получив материалы дел в двух конвертах, я не стал вскрывать их на месте, отложив  удовольствие до возвращения домой.

Из первого же искового заявления выяснялось, что никакого, собственно, дома, у меня больше нет. Квартира, в которой я проживал многие годы, да практически всю сознательную жизнь, с недавних пор перестала быть моей собственностью. Из искового следовало, что проживаю я в указанной квартире незаконно – без регистрации или договора аренды. К заявлению прилагалась также некая дарственная, подписанной подписью, смахивающей на мою. Квартира, согласно дарственной, переходила в собственность моей бабули, Никольской Нины Иоанновны… Что касается регистрации, то я и вправду был прописан в загородном доме своей матушки… так было нужно по некоторым причинам, не важно.
Мысль заработала.

Вот теперь-то я начинал понимать ЗАЧЕМ?!?... Только теперь я вспоминал, что в ту ночь, у Моники, якобы в ее квартире, она угостила меня якобы чаем, после которого я впал во вполне реальную сонливость, несовместимую с бодрствованием, после чего та подсунула мне якобы рабочие документы, которые я, будучи почти без сознания, и подписал – а я уже успел и подзабыть о том эпизоде, только сейчас смутно припоминая что-то такое… Так вот для чего Нина Иоанновна, якобы из проснувшейся в ней обеспокоенности за мою будущность, пристроила в РЦСЧОДН, а Афина, якобы ради продвижения по служебной лестнице, подтасовала якобы жеребьевку, отводя попутно подозрения от Моники, ну заодно и на сотрудничестве с KGB, видимо, подзаработала баллов. Хотя я не исключаю теперь, что и это был всего лишь плановый наезд и отличный случай для Афины выйти из игры, а я никакого ордера вовсе и не подписывал; впрочем, и это все уже не важно, но… Браво!

Признаться, в ту минуту я даже восхитился элегантностью проведенной операции. И продолжая изучать копию дарственной, отметил, что подпись моя, и в самом деле до безобразия простенькая и незатейливая, получилась здесь неважнецки – все-таки ляпнул я ее в сложном состоянии ума. Наверное, с таким же успехом они могли бы ее просто подделать. Правда, я и сам всегда утверждал, что чем проще подпись на вид, тем сложнее ее достоверно воспроизвести. Обратил я внимание и на то обстоятельство, что дарственная заверена всего лишь помощником нотариуса – Маловеровой М.М. Очевидно, это Моника. Таким образом, первый суд, назначенный на 27 ноября того самого года, должен был состояться уже через десяток дней. И откровенно говоря, не слишком-то он меня взволновал: я как-то не сомневался, что с легкостью, прибегнув к услугам одного доброго адвоката, отобьюсь от этого на скорую руку состряпанного иска.

И уж, конечно, сразу я сообразил ЗАЧЕМ?!? Нине Иоанновне понадобилась моя квартира. Не квартира ей была нужна, но трибуна. Трибуна, с которой она снова сможет держать публичные речи, блистать в дорогих нарядах, восхищать всех своей биографией в изложении из первых уст, ведь именно этим она промышляла все время, сколько я ее помнил. Однако теперь, на заключительном отрезке жизни, пробраться к трибуне Нине Иоанновне удавалось все реже, поток почетных грамот почти иссяк, ее начали забывать, и таким вот замысловатым образом, видимо, она задумала громко вернуться на большую сцену театра жизни. Ну а я… что я… ну посижу где-нибудь в уголке, в тени ее сиятельства, как и подобает бедному родственнику, на котором изрядно отдохнула природа, сотворив четырьмя десятилетиями ранее настоящий бриллиант. Разумеется, я выиграю этот суд, но назавтра о том, понятно, никто и не вспомнит, вспомнят ее – великодушную и великоречивую, добропорядочно  улаживающую это досадное недоразумение…
 
«Хм, на ловца и зверь бежит – так, кажется, я формулировал свое трудоустройство в РЦСЧОДН? Вот только выясняется, что в этой формуле я был вовсе не ловцом, а бегущим к ловцу зверем» Так я начинал уже складывать эту мозаику, все более-менее вставало на свои места, пускай некоторых элементов, для полноты картины, пока не доставало. Тогда я обратился ко второму письму, совершенно не представляя, что там может быть еще…

Вот оно посмешило в самом буквальном, прямом смысле. С иском против меня выступили некие интернет-активисты из группировки «Слово за слово». Среди подписантов стояло фамилий порядка тридцати, фамилий неизвестных. Фигурировало, впрочем, и несколько вполне известных, то есть известных мне – из числа тех людей, кому я вручил с полгода назад свою, с позволения сказать, книгу. «Книга», к слову, совершенно бесплатно валялась и на ряде интернет-ресурсов, куда я выкинул ее собственноручно, не являясь приверженцем всяких там авторских прав и старателем даже пробовать подзарабатывать деньги на своих сочинительских выхлопах.

В иске утверждалось, что «Книга» настолько слаба и невыразительна», написана столь «бедным слогом», что ее следует… запретить. Сам же я характеризовался там как личность «ничем не замечательная», а потому, соответственно, по мысли подписантов, меня надлежит «принудить к запрещению писательства»… справедливости ради, имелась в документе оговорка, что все-таки за исключением тех редких случаев, когда это действительно необходимо, вроде написаний заявлений об увольнении или составлений судебных оправданий. С другой стороны, активисты просили ограничить мне в доступ в тот же блог, поскольку «Никольский опускает уровень литературного искусства на немыслимый прежде уровень, пользуясь возможностями великого русского языка безыдейно: затрагивает чуждые прогрессивной общественности темы и делает это со злым умыслом, в чем сам же и признается на страницах своих опусов». Наверное, мне следовало бы обидеться на подобные отзывы и характеристики, ведь я сам же, припоминаю, еще месяца три тому назад плакался и очень страдал насчет отсутствия каких-либо мнений. Однако опять ошибался – мнения поспели, пришла пора собирать эти горькие плоды. Словом, группировка «Слово за слово» на полном серьезе вознамерилась выбить из меня всю литературь, и без того-то уже полностью выработанную, сломленную сомнениями и практически отсутствующую в природе. «Фигня все это, – прикидывал я, – ну даже если суд и удовлетворит иск этих фейлологов, что я теряю? Ничего. С писательством я уже покончил, своевременно повесив перо на гвоздь, пущай теперь запрещают, делов-то, ха!..»

Засыпал я той ночью, впрочем, несколько раздосадованным нелепостью подобных исковых претензий, хотя, пожалуй, в чем-то даже обнадеживаясь от того факта, что и скучно, по крайней мере, снова не будет.