точки убивают бесконечность

мне двадцать и мы только съехались. теперь ты рядом и я искренне благодарен. я не знаю людей, которые так поддерживают. ты просишь меня не меняться. мне стыдно за свою память. я помню всё.

мне одиннадцать и я готов на всё. первые комплименты по поводу цвета глаз. это не закончится до самого конца. в пятнадцать я пообещал себе дожить до ста четырёх лет, просто потому что я хочу побывать в трёх столетиях.

мне тридцать восемь и я продолжаю спорить с мамой. сидя против окна, дую на хинкали и пытаюсь доказать ей, мол, я не обещал не пить, курить. мать переводит разговор. её интересует годар. в свои пятьдесят семь её начал интересовать разумный синематограф. я польщён

мне за шестьдесят и мы не переезжаем. мы и не собирались. однажды уехав, у меня не возникло желания возвращаться. там всё отвратно и я уверяюсь в том, что именно там придумали выражение "чудес не бывает". я думаю об этом, попивая черничный суп. легче привыкнуть ко нравам людей, к правостороннему автомобильному движению, к чужим праздникам, чужим зимам и веснам, чем к чужой кухне. мне тяжело здесь, но я справлюсь.

мне двадцать три и я ещё не седой. я всё ещё загадочный герой и не храню никаких стихов. я спокойно сплю и не думаю, что любовь — это просто "кидалово". я продолжаю быть благодарным тебе: за то, что сплю спокойно, с тобой и с пониманием слова "любовь". раньше это было пустым для меня. я вглядывался и не замечал ничего, что бы было похоже на то чувство, которое показывали мне кэмерон, кассаветис и феллини. я научился любить и теперь мы смотрим фильмы вместе. я люблю чб, альманахи и норвежские триллеры. ты решила пересмотреть всё движение этой кошмарной догмы 95. дразнишь меня этим специально. я же знаю, на самом деле, ты без ума от вуди аллена. я купил очки, как у него, чтобы подшучивать. ты говоришь, что в них я более сексуальный. я улыбаюсь и спрашиваю куда уж более. мы обещаем друг другу посетить каннский фестиваль. я хочу автограф тильды суинтон, собираюсь повесить его в головах кровати, ты обещаешь не ревновать.

мне пять и мама замечает, что я неправильно держу ручку. я спрашиваю что значит "правильно". мама говорит, что это значит "не так, как все". мне не нравится это "правильно".  я спрашиваю превратится ли моё "неправильно" в "правильно", если "все" будут считать так, как я. мама трогает мой лоб и говорит что у меня жар. папа вызывает скорую. у меня сорок и три и вся жизнь впереди с вашим "правильно-неправильно" и ужасным почерком.

мне семьдесят два. из печати вышла пятьдесят одна моя книга. за первую я выручил восемнадцать долларов, за последнюю — около шести с половиной миллионов евро. может быть она действительно лучше первой, а может быть после сорока имя работает на тебя, а не ты на него.

мне девятнадцать и я вспоминаю как в шестнадцать меня учили улыбаться. прошло три года, а я не забыл.

мне за восемьдесят. я сломал щиколотку и, от нечего делать, научился играть на гитаре. я кое-как выучил четыре иностранных языка и пытаюсь петь тебе песни. мы побывали в оперных театрах большинства европейских столиц. не были в вадуце (там нет оперы).
мне семь и папа говорит, что цифры - самое главное в жизни. они помогают помнить всё, хронизировать моменты жизни. с этого времени я уделяю цифрам значительное внимание, они хорошо характеризируют людей, места, запахи и звуки. я обещаю научиться помнить всё.

я праздную девяносто первый день рождения и обещаю не останавливаться. у меня есть ты, четверо детей, двенадцать внуков, тридцать шесть правнуков и автограф тильды суинтон. я не знаю сколько мне осталось, но шучу по поводу того, что на моём надгробие будет написано "утопия".

мне семнадцать, я еду домой в чересчур освещённом маршрутном такси. я думаю, что смог бы написать что-то, по чему бы через восемьдесят лет смогли снять биографический фильм. уставший водитель прозевал канаву, нас недурно подкинуло. не менее уставший кондуктор не менее дурно приложил меня локтем в скулу, в попытке осязать поручень. я думаю, что ещё рано снимать о мне биографический фильм. ещё я думаю, что научился чему-то, чего пока не понимаю. научился создавать себе что-то, рассматривая царапины на стенах дешёвых отелей, капли дождя на внутренних сторонах стёкол,  широко открытые глаза людей. под "два солнца" и "тук-тук" мне не легче, но я сажусь писать этот сумбур цифр, букв и знаков препинания. я не научился любить только две вещи, не переборол страх внутри к большим буквам, которые слишком громки для меня, и точкам  в конце, но ведь что-то же должно убивать бесконечность.

мне двадцать пять и мы рисуем по стене краской громкие слова кислотного цвета. "страх внутри ", "уезжай, пожалуйста", "свободу честным", "страна, которой нет". это девиантное поведение и нам это подходит.