Была середина лета

…И были книги Луизы Хей, и Натальи Правдиной, и Александра Свияша. И был модный Пауло Коэльо. И какая-то легкость была во всем этом эзотерическо-философском многословии. Все предельно ясно и предельно просто.  И неожиданно возникло соломоновское  понимание того, что все уже было,  только сложнее, болезненнее, с копанием в собственной   душе, с Чеховым, Ремарком, под настроение — с Достоевским, а вот теперь  — Луиза Хей: любите себя!
«Любите себя, носите себя на руках!»  Почему-то показалось, что ещё не поздно, ведь только середина лета. Не зря же: «…Баба – ягодка опять».  И  привядшая земляничка в середине лета слаще и душистее.  И тогда в унисон с  милыми девочками Лу  Хей и Наташей Правдиной та-а-к захотелось себя любить!.. Повезти себя к морю, накупить себе подарков!

И когда взгляд упал на пригласительную открытку за стеклом книжного шкафа, тут же созрело решение — купить  сногсшибательное красное платье,  и сделать   обалденную прическу. И туфли на высоченных  шпильках! И пусть потом ноги… как по острым ножам… как у Русалочки…   

А после,  как всегда,  с тяжелым похмельем,  пришла трезвая мысль в непричесанную пока голову, и мысль эта была чудовищно жестокой  по отношению к себе, даже пока  нелюбимой. Подумалось, что голова так и останется непричесанной, а лишь помытой и слегка уложенной феном, а туфли сгодятся и те, что куплены в прошлом году, а платье… платье прекрасно заменит светленький костюмчик, всего раз пять надетый на работу, а значит почти новый…

…В церкви было душно, темно и уныло. Все, как положено — невеста во «взбитых сливках», жених в черной «тройке»,  теща — в слезах, свекровь – в газовой косынке.  А раньше казалось, что церкви существуют для того, чтобы отпевать грешные души, или  в тишине и без свидетелей молить о прощении Богородицу. Именно Богородицу — она женщина, она поймет.

За спиной кто-то жарко шептал о том, какая умница невеста, какой она замечательный программист. Чужое счастье почему-то не радовало. Словно горечь во рту при больной печенке,  раздражало то, что не твоя красавица-дочь стоит сейчас  у алтаря с высоким сероглазым блондином, а какая-то серая компьютерная мышь. И было стыдно за эти грешные мысли перед Богом, а перед Богородицей — почему-то  не стыдно.

…А потом,  в шумном праздничном ресторане, после второго бокала шампанского  на мгновение всеобщее ликование захватило, и в возгласе «Горько!» уже не было горечи.

К  концу вечера веселье сменилось грустью, не светлой и легкой, как это обычно бывает на чужих свадьбах, а мучительной — до отчаяния  безысходности, до физической боли в груди.   От того, что в этой  жизни все  уже было: и белое платье невесты, и красивый парень-жених.  И все уже прошло: и молодость, и беспричинная «собачья» радость, просто потому, что новый день наступил, и будет ещё много новых дней.  От того, что даже у твоей дочери все это впереди — и белое платье, и  жених,  а  мимо твоей станции проплывают освещенные окна последнего вагона. И теперь тебе жить чужой жизнью, радоваться чужому счастью. Вот оно наступило — время любить себя! Раньше было некогда — любимыми были другие. И вдруг подумалось, что если любишь себя, зачем же  насиловать свои чувства, зачем заставлять себя радоваться чужому счастью? Если любишь себя, надо себя беречь — даже от собственной зависти.  Ведь зависть — это плохо, очень плохо, но даже Лу Хей и Наташа Правдина не сразу пришли к этой всепоглощающей любви к себе.  Может быть,  и им пришлось сначала поучиться любить других   у Достоевского,  Чехова, Ремарка, чтобы потом, как откровение: любите себя, носите себя на руках!    

Было непонятно, почему до слез сопереживаешь героям какой-нибудь дешевой мелодрамы, а живые и реальные молодожены – дети твоих старых добрых друзей,  совершенно не трогают   хэппиэндом своей юной любви…

  И когда решимость  любить себя захватила полностью,   —  как из-под земли выросло  непреодолимое желание сейчас же, немедленно, пусть  не по-английски, а на глазах у всех, уйти с этой ненужной чужой свадьбы. И стул покачнулся, и скатерть чуть-чуть съехала, и звякнули невесело бокалы с недопитым шампанским, и укоризненные взгляды гостей устремились к тебе.  И вдруг чей-то замшевый голос за спиной и слова: «Я провожу вас!».  И чужое дыхание легким бризом шевельнуло завиток волос за ухом.

Легко, словно птица вспорхнула, и только потом оглянулась.  Парень, чуть старше жениха, неотразимый, как главный герой нудно-бразильской мелодрамы. Жар раскаленной пустыни — в глазах, неразгаданное — в улыбке четко очерченных мужских губ,  всякие там бицепсы, трицепсы, и что там у них ещё! И тут случилось! Любовь к себе (да-да — к себе!) такая маленькая, наивная проснулась, зевнула и сладко потянулась.  Под пламенным  взглядом юного гламурного нахала любить себя оказалось легко и весело. Вместе с ЛЮБОВЬЮ К СЕБЕ, проснулись  НАДЕЖДА НА ЛУЧШЕЕ и ВЕРА В ТО, ЧТО ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, что и у твоей взрослой дочери скоро-скоро появится   необходимость в белом  свадебном платье.  А то, что твой поезд вот-вот скроется за поворотом, так и Бог  с ним, прощайте!

…А потом была  большая прогулка по городу (туфли на шпильках были бы очень некстати), и пряный коктейль, и желтоглазая ночь, и  новость — оказывается,   любить себя так приятно!

И когда   в  сумрачной аллее  последний «бразильский» герой созрел для поцелуя, и уже ждал приглашения на чашечку кофе,  ЛЮБОВЬ К СЕБЕ вдруг расправила  большие и сильные крылья, подхватила и понесла в черное летнее небо, и оттуда с высоты небес рекламный мальчик показался таким  ничтожно маленьким и ненужным, что хотелось лететь и лететь подальше от блеска «бразильских» глаз, от бицепсов, трицепсов и… что там у них ещё?

Под  крыльями ЛЮБВИ К СЕБЕ стало ясно, что и чужой жизнью жить прекрасно, и чужая радость так же хороша, как своя, особенно если это радость твоих старых добрых друзей. И сегодняшние молодожены стали такими родными, что очень искреннее родилось в душе пожелание им счастья. А ещё подумалось, что здорово жить радостью и счастьем своей взрослой дочери.  И тут же НАДЕЖДА НА ЛУЧШЕЕ и ВЕРА В ТО, ЧТО ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, расправили свои большие и сильные крылья.