Храм любви. Часть 1-я. Чечня

               
   
 ГЛАВА 1. ЧЕЧНЯ
                Я с Храмом любви жизнь без войн повенчал,
                земную любовь, как икону, воздал.
                Будь слава жизни без войны.
                Боготворите грех любви.
— Фас! — скомандовал хозяин, подходя к дому.
Овчарка большими прыжками нагнала девчонку. Почувство-
вав опасность, девчонка остановилась и обернулась. Одной рукой
прижимая к груди хлеб, она другой от страха судорожно крести-
лась. Поняв, что перед ней, в сущности, ребенок, собака не набро-
силась, а только в прыжке сбила ее лапами и, проскочив, выхвати-
ла хлеб. Выхваченный хлеб она тут же, рыча, стала грызть, так как
и сама была голодна. Только после падения и грозного собачьего
рыка девочка, сжавшись от страха, заплакала.
«Хлеб! Хлеб! Хлеб!» — стучало изнывающим стоном у нее
в голове от постоянного недоедания. Хлеб у давно осиротевшей
                8
девочки был самой дорогой ее потерей, и даже боль от падения
по сравнению с этой потерей ничего не значила. Она готова бы-
ла сама броситься на собаку и загрызть ее.
Этот бесхозный кусок хлеба она подобрала на бампере гру-
зовой машины. Машина в полуразбитом состоянии стояла у во-
рот дома, и теперь этот хлеб доедала собака.
— Хлеб! Хлеб! Хлеб! — казалось, вырывалось из пасти пса
с его усердным урчанием и рычанием.
От страха девочке виделось, что это вовсе не собака,
а огромный паровоз встал перед ней на дыбы и в прыжке нае-
хал, а теперь с жадностью пыхтел: «Хлеб! Хлеб! Хлеб!»
— А, это ты, побирушка, — сказал хозяин, подходя к ней. —
Ладно, вставай и уходи, и чтобы я тебя здесь больше не видел.
Девочка поднялась и, продолжая плакать, ушла. Придя к се-
бе в будку неподалеку от реки, она легла на полуразбитый усте-
ленный тряпьем железный топчан и уснула.
Проснулось она от грохота разрывов.
Недолет. Перелет. Снаряды со свистом ложились либо в во-
ду, либо на другую сторону берега. Уже вторые сутки по мосту
периодически стреляли, но снаряды по-прежнему его облетали,
и мост как стоял, так и оставался невредим.
В это время к ней в будку зашли двое местных мальчишек
лет около десяти. Они были почти одного возраста с ней и ча-
сто заходили в гости. На этот раз они принесли узелок с кусоч-
ками лепешек. Радуясь обстрелу, как манне небесной, они вы-
глядывали из полузарытой в землю железной будки. Следя
за разрывами мин, они не пугались того, что это, может быть,
летела и ухала их смерть. Если разрывы попадали в воду, они
бегом садились на плот и, отталкиваясь чем-то похожим
на шест, плыли по течению ниже разрывов. Оглушенная разры-
вами рыба почти без движения всплывала на поверхность,
дрейфуя по течению, и надо было быстро ее выловить, чтобы
она не успела прийти в себя и уплыть.
Мальчишки вылавливали ее и приносили Надюшке. Потом
они вместе с ней ее чистили и варили возле будки в небольшом
                9
казане, установленном на глиняной печке. Такие дни для них
были праздниками. Ощущение опасности притуплялось перед
чувством голода настолько, что сама жизнь перед этим чувством
ничего не стоила. Мне кажется, что если из миллиона возможно-
стей была только одна возможность выжить, чувство голода все
равно заставило бы идти их на риск.
Пренебрежение к страху усиливалось еще и тем, что оба
мальчишки любили Надюшку, и они, соперничая меж собой, ни-
как не хотели показать ей свою трусость.
***
Уже второй месяц в очередной раз у Надюшки не остава-
лось никого из близких и добрых знакомых. С каждой потерей
она, как маленькая дворняжка, искала себе новых хозяев или
сочувствующих и милостивых людей, которые помогли бы ей
не умереть с голоду.
Родная русская ее мать погибла в родном городе при раз-
громе их зоомагазинчика. Место в центе города срочно понадо-
билось националистически настроенным рэкетирам.
Когда началась национальная вражда в Карабахе, они жили
в Азербайджане, и отголоски этой вражды бедой обернулись
для всех лиц некоренной нации.
Отец, армянин по национальности, в надежде на выживание
срочно женился на вдове-азербайджанке с ребенком. Появле-
ние братика для нее было радостью, однако спокойствия в жиз-
ни это не дало. Через некоторое время они были вынуждены
продать за гроши дом и, погрузив весь скарб на КамАЗ, с женой
и двумя детьми уехать с насиженных мест в Россию. На грузови-
ке он надеялся убежать от беды и спастись от разбушевавшегося
в союзных республиках национализма.
В великом Союзе Советов все нации были перемешаны
в единый народ, и никто не знал национальной вражды. Это го-
сударство придерживалось великой миссии интернационализма.
Возложив на себя эту миссию, оно, как могло, возрождало наци-
                10
ональную интеллигенцию во всех союзных республиках, обучая
и протекционируя во власть людей даже порой с недостаточны-
ми деловыми интеллектуальными способностями в ущерб делу.
Эти бездарности со временем вымыли талантливых специали-
стов. Лозунг «Кадры решают все» тихо-тихо заменили на лозунг
«Опора на национальные кадры», и это отчасти стало причиной
краха империи.
После ее распада в борьбе за власть алчная ограниченность
стала делить страну и, в первую очередь, по национальностям.
На основе сепаратизма некоторые люди надеялись разделить
и урвать легко, быстро и много-много. Разделить же детей в ин-
тернациональных семьях было невозможно.
— За принадлежность семьи разным нациям могут убить там
и там, — говорил ее отец.
Азербайджанцы стали ненавидеть армян. Армяне стали
ненавидеть азербайджанцев. Кому-то это стало выгодным. Ни
в той, ни в другой республике смешанным семьям жить было
невозможно, и они, почувствовав недоброе отношение к себе,
за русскими подались в Россию. Во всех бывших братских рес-
публиках нации, кроме коренных, стали притесняться.
Негласными законами национального протекционизма
на ключевые позиции в культуре и власти другие национально-
сти могли претендовать не более чем на процент, максимум три,
и не больше от общего состава руководства.
Оправдать эту дискриминацию нельзя было даже процент-
ным их представительством в общей численности населения, так
как в некоторых республиках других наций было больше, чем
коренного населения. Чтобы уменьшить их представительство
и убрать с теплых мест, устраивались погромы, распространя-
лись листовки с угрозами резни. Даже при организации своего
дела они попадали под жесткий пресс со всех сторон, и коммер-
ческая элита с государственным аппаратом стала в основном на-
циональной.
В России было свободней, да и сами русские в ней были
придавлены своей интернациональной идеологией. Прикрыва-
                11
ясь ею и пороча национальное самосознание русофобией,
к власти прорывались не преданные стране личности, а эгоисты.
Интернациональные коммерсанты стремились только урвать
у общества побольше, а набив свой карман, сбежать за границу
или, по крайней мере, держать для гарантии там свой капитал,
продолжая грабить недра страны и народ.
В развалившемся Союзе для защиты своих интересов эти
представители общества старались создавать свою аристократию
и идеологию. Интернациональный глобализм к этому времени
стал угрожать не только слабеющей России, но и национальным
интересам всех экономически слабых стран. Добродушный рус-
ский народ в основной своей массе был доверчивым и мастеро-
витым, а не торговым и властолюбивым. Обладая сильным созна-
нием государственности, он всегда защищал свое государство
и надеялся, в свою очередь, на его защиту.
Развитие демократии резко ослабляло роль государства
в социальной жизни людей. Свободная ниша легко заполнялась
предприимчивыми переселенцами и прочими дельцами с дикта-
турой национально-кланового, интернационально-уголовного
сознания. Это сознание антигосударственной стадности обеспе-
чивалось экономической поддержкой этих кланов и страхом ка-
ры, религиозной и уголовной моралью.
Слабое коррупционное государство позволяло проходимцам
разного толка добиваться определенных свобод и быстрого обо-
гащения, пренебрегая его интересами. Честный доверчивый
и законопослушный народ в основной массе жил надеждами,
безнадежно считая, что государство его в беде все-таки не бро-
сит.
На эту надежду и великодушие русского народа делал став-
ку отец, когда они уезжали. Даже если русские во избежание
диссимиляции общества тоже когда-нибудь могли ввести поли-
тику национального протекционизма, то он со своей семьей пси-
хологически к этому был готов. Чтобы быть уверенным, что его
семье гарантированы спокойствие и мир, он был готов полно-
стью принять как родную, русскую культуру, а приобщившись
                12
к великой славе и чести этой нации, получить статус русского
гражданина, даже если для этого пришлось бы умереть за честь
этой страны.
Сначала, чтобы долго не ехать по Азербайджану, они хотели
рвануть через Каспий на Казахстан. Однако с паромом получи-
лась непредвиденная задержка в результате стечения обстоя-
тельств. Большая задержка была не в их планах, и эта дорога
не сложилась. Все предугадать не было дано.
Рок дернул отца поспешить, и по стечению обстоятельств
они, рискнув, поехали через Чечню. В Чечне КамАЗ попал в ава-
рию с нарочно подставленной местной машиной. Невиновность
доказывать было бесполезно. Местная мафия потребовала рас-
чета. Денег отцу стало жалко, их было в обрез и только на обу-
стройство на новом месте. Он еще некоторое время как-то пы-
тался доказать свою невиновность налетчикам, но наехавший
на них люд оказался наглым до беспредела.
Не признающие никаких законов мерзавцы затащили маши-
ну в какой-то гараж, произвели шмон и, не найдя денег, закры-
ли. Ночевали в машине. Из кабины никто не выходил — боялись.
Ночью отец решил скрытно вырваться.
Они уже были в пути, когда их нагнали. Угрожая, их пытались
остановить, но отец не подчинялся, стремясь дотянуть до границы.
Оставалось совсем немного. Каким-то образом им удалось под-
жечь убегающую от них машину. Они так и не доехали до России.
Отец и приемный братик с матерью погибли, а Надежда приби-
лась к одинокой русской женщине. Женщина была художницей,
хроменькой и глубоко религиозной бродячей монашкой. Надюш-
ка переезжала вместе с ней из села в село, от церкви к церкви.
Они продавали картины, рисовали жителей, пели во славу Бога:
кому — во славу Христа, кому — во славу Аллаха, этим и жили. Од-
нако и ее некоторое время назад арестовали и били национали-
сты, обвинив в шпионаже. С тех пор девочка чувствовала себя со-
вершенно одинокой, одичавшей, но чаще всего голодной.
Поселившись здесь, у моста, в полузарытой железной ци-
стерне-будке, она спасалась от надвигающихся холодов. Это на-
                13
дежное строение было здесь брошенным с незапамятных вре-
мен, видимо, еще строителями, которые в свое время возводили
мост.
Мальчишки из поселка хорошо знали ее. Она часто ходила
по селу и, как цыганка, пела песни, развлекая бедный народ,
просила милостыню. Из русскоязычного народа она осталась
здесь теперь одна. Часто общаясь со старой одинокой чеченкой
по имени Марьям и ночуя у нее, она порой помогала ей пасти
скотину, но большее время проводила в этой цистерне, играя
с местной ребятней. Все русские были вытеснены национальным
хамством и давно разъехались. Многие из них просто бросали
свои дома. Теперь в них жили другие. В поселке без них стало
как-то скучно и уныло. Надюшка иногда веселила сельчан,
но никто из них ни разу не сжалился и не приютил ее, хотя все
знали, что она не чистокровная русская, а метиска.
Даже бывшая школа села, которая тоже была некоторое вре-
мя ей приютом, стала похожей на старый брошенный сарай.
В ней уже давно никто не учился, а парты были растащены
на дрова.
Великая вражда под флагом национализма за передел стра-
ны ножом прошла по семьям и сердцам людей. Поделить и пе-
рекроить землю тяжело, но еще тяжелей поделить совместно на-
житых детей в перемешанной национальной державе. Караван
этой вражды во имя ложной свободы и демократии, однако, от-
пустили. Он прошел по братским республикам и тысячи челове-
ческих сердец в слезах и стонах ужаса оставил на своем пути.
Нельзя сказать, что это было только в России. Однако так остро,
как Россия и Югославия, ни одна страна мира не переживала
раздел.
Вот и эта судьба детей здесь, у моста, была следствием ше-
ствия по земле этого злополучного каравана демократии с бес-
пределом национальных свобод.
                14
                ***
БТР резко развернулся и затормозил у моста, съехал с доро-
ги и укрылся в кустарнике. Группа солдат быстро высадилась
и направилась на мост с целью проверки его на наличие мин.
В это время снова загрохотали разрывы снарядов. Увидев под-
нимающийся дымок у деревьев напротив, двое военных осто-
рожно подошли к огню и увидели детей.
— Вы, ребятишки, не боитесь, что под разрывы попадете? —
спросил один из них.
— А чего бояться? Кушать-то хочется, — и, подумав, тот, что
постарше, добавил: –Да что нам — мы, чай, мужики, Надюшку
накормить надо, приболела. Она в вагончике лежит.
— А она кем вам приходится? — опять спросил тот же воен-
ный и прошел к двери, чтобы войти в вагончик и посмотреть во-
очию, о ком идет речь.
В это время дверь открылась, и к солдату подошла очень
симпатичная голубоглазая с черными, пышными, скрытыми под
платком волосами девочка в розовой замусоленной курточке.
Она была аристократически бледна и слегка смугла. Подобных
ей русских детей после трехсотлетнего нашествия Мамая
и освоения Сибири, когда сибиряки брали в жены местных жен-
щин, было множество. Сейчас она скорее напоминала бродяжку,
но лицо ее выражало радость, видимо, от услышанных звуков
чистой русской речи. Говорить на местном языке из-за его бед-
ности и косности ей было сложно, не всегда хватало слов, чтобы
выразить полностью то, что хотела.
— Хлеба, хлеба, дяденька, дайте, ради Христа! — просила
она, крестясь и кланяясь, периодически прижимая ладошки
на груди у подбородка, как мусульманка.
Эти религиозные движения напомнили ему как-то раз уви-
денную семью, где мать и отец были разных национальностей
и могли общаться на разных языках. Маленькие же дети, слыша
тот и другой язык, говорили на смешанном языке, выбирая сло-
ва из того и другого, которые им больше нравились или легче
                15
произносились, то же самое происходило с поступками. Тем са-
мым в семье создавали свой своеобразный смешанный язык об-
щения и поведения.
Вся страна в то время напоминала такую интернациональ-
ную семью. Сейчас ее спутанный религиозный обряд был из это-
го ряда явлений.
Военный, пораженный ее видом и удивленный странной на-
божностью, быстро развернулся и пошел в БТР. Через некоторое
время принес две банки консервов и булку хлеба.
— Я вас очень-очень люблю, — сказала она, обнимая при-
севшего к ней офицера, прижимаясь к его щеке.
Девочка показалась на удивление ласковой, доброй и до-
верчивой.
— Кем вы друг другу приходитесь? Родственники али как? —
спросил офицер.
— Мы семья. Его зовут Хаким, меня — Надя, а его — Ан-
вар, — ответила девочка, показывая сначала на одного, потом
на другого мальчика. — Они мне помогают. Мины падают в во-
ду, и рыбы умирают, а ребята ее ловят, и потом мы из нее уху
варим. Они меня любят, и я их тоже. Бог велел любить всех
и помогать друг другу. Он и этому мосту помогает, иначе в него
давно попали бы и разрушили. «Наш мост, — говорит бабуля
Марьям, — это руки нашей прежней дружбы, а разрушишь —
конец, нельзя».
Передав гостинец ребятам, она охотно продолжила разго-
вор с офицером, как будто жажда этого общения мучила ее
больше, чем постоянный голод, преследующий ее в последнее
время.
Осторожно отломив от батона по кусочку, каждый из ребят,
не сговариваясь, в первую очередь протянул их подруге. Она от-
благодарила их, обняв и поцеловав в щечку одного и другого,
потом от радости, жуя хлеб, стала танцевать что-то, отдаленно
напоминающее восточный танец живота. Офицер с умилением
смотрел на эту картину и думал: «Надо же, в этой одичавшей
и враждующей Чечне, где кругом только насилие и беспредел,
                16
жизнь может сохранять такие умиленные отношения детей
и неописуемую радость от одного зачерствевшего батона хлеба.
И танцует-то как, будто душа выпрыгивает из ее тела. Недаром
говорят, что в танце человек разговаривает с Богом. Поступки,
слова могут оказаться ложью, танец всегда требует оголения ду-
ши и освобождения от горя или зла».
Он на мгновенье закрыл глаза, и ему показалось, что девоч-
ка танцует на каком-то поле среди разрывов снарядов и падаю-
щих с предсмертным воплем солдат. Освобождаясь от этого жут-
ко видения, он снова открыл глаза и стал задавать ей какие-то
вопросы.
С аппетитом поглощая хлеб, девчонка пританцовывала
и с радостью отвечала на безобидные вопросы. Ребята были бо-
лее замкнуты. Они вообще удалились и на костре у кустов по-
деловому занимались варевом, которое называли ухой. В какое-
то мгновение оглушительный разрыв бросил всех на землю,
а на месте костра образовалась огромная яма.
Пасущийся рядом козел из стада истошно закричал:
несколько осколков разорвали ему зад и выбили глаз. Он упал
на бок и дергался в конвульсиях от боли. Выбитый глаз дергался
на длинной жиле, мотающейся из стороны в сторону. Козел буд-
то пытался убежать от настигшего его несчастья, но был парали-
зован и только беспомощно дергался, испуская раздирающий
душу крик. Кровь фонтаном брызгала и струилась по перебитым
ногам.
Увидев окровавленного, бьющегося в предсмертных схват-
ках козла, девочка от увиденного ужаса и его воплей тоже за-
кричала и, впав в агонию, стала дергаться в конвульсиях. Воен-
ный на мгновенье растерялся, не понимая, то ли ее скрутило
видение умирающего козла, то ли трупы мальчишек, лежащих
в стороне. Наконец, он схватил кричащую от страха девочку и,
чтобы она не видела этого ужаса, унес в будку. После выскочил
с товарищами и лежащим неподалеку топором отрубил крича-
щему козлу голову. Кровь, брызнув, залила ему глаза, и он,
присев, стал протирать их, так и не выпуская топора из рук.
                17
Тем временем трупы мальчиков тоже убрали с глаз ближе
к бронемашине.
Через некоторое время после ответного огня наступило пол-
ное затишье.
Мужчина в военной форме, но без погон, так и не выбросив
топор, зашел в вагончик. Сев рядом с девочкой, он, как бы успо-
каивая, стал гладить ее по голове. После некоторого молчания
медленно, с каким-то раздумьем, отбросив топор, заговорил:
— Тысячи способов придумало человечество, чтобы устра-
шить и лишить человека жизни, а чтобы дать ему жизнь, как
был, так и остался только один способ — любить.
— А зачем вы воюете? — спросила, очнувшись, девочка че-
ловека в военной форме, который сидел рядом с ней.
Это был красивый, среднего роста мужчина, на вид лет
за сорок с небольшим.
— Сложный вопрос ты задаешь, — поглаживая рукой ее
по голове, ответил он, после некоторого размышления и все-
таки решил объяснить: — Война — это продолжение политики
борьбы за власть и мир. Политика — это продолжение эконо-
мики для наживы. Я так думаю, что война — это клиническое
состояние больного сознания общества. Это как эпидемия амо-
ральности, вроде чумы, которая порой охватывает человече-
ство. Каждая война утверждает какой-то образ жизни, порядка,
веры и свободы, но, скорее всего, кто-то с ее помощью хочет
утвердить свой эгоизм величия, власти или ложного блага
за счет другого.
Девочка как будто не понимала военного, и он, догадав-
шись, стал говорить проще:
— В быту многие люди тоже могут быть в постоянной войне
с соседями, родителями детей, с управдомами и так далее.
Мальчишки открывают огонь по воробьям из рогаток — это тоже
война. Люди, не способные воевать, в этой жизни погибают или
живут за счет и для тех, которые их защищают. Любая борьба
за себя может стать войной, если незаконные и неприемлемые
ее формы станут доступным орудием наживы и власти. Ну, вот
                18
как-то так, но все гораздо сложнее и порой совсем невозможно
объяснить.
— Сложно и больно. Помню, папа говорил мне, что если бы
люди не воевали и на танки, такие, как ваш, денег не тратили, то
давно бы с небес манна сыпалась и все были бы богатыми. Ни-
щих тоже не было бы, и из-за денег не воевали. Когда я вырасту
и вдруг стану царицей, то на радость всем войну порешу, как
она — жизнь козлу. Скажите, что нужно сделать, чтобы люди
не убивали друг друга и не грешили этим злом?
— Это ты у Бога лучше спроси. Грешат, грешат люди, когда
договариваться не могут, потому что нет единого интереса и де-
ла, объединяющего всех, и на этом жизнь греха и стоит. Как
от этого греха освободится, никто не знает. Хорошо, что пока
есть право замаливать перед Богом свои грехи. Вот сейчас уби-
того козла в жертву ему отдадим, может, этот грех и простит.
— За одного козла Бог грехи не отпустит. Мне говорила моя
вторая мама, что в жертву нужно нести не козлов, а грешные ду-
ши людей. Без крови тогда можно было бы все делать! Богу
кровь не нужна. Он учит людей любить, а не убивать. Козел без-
грешен, его даже жалко. Можно же построить такой большой-
большой общий храм, где души будут отделять от людей, как мя-
со от костей, в жертвы приносить, хоронить, а за покаяние дру-
гую душу дарить. У меня душа совсем больная и нужна совсем
другая.
Военный усмехнулся, думая, что ей сказать, и, почесав заты-
лок, наконец, перекрестившись, произнес:
— Молись — и Бог воздаст каждому жаждущему. Только всем
нужно одному Богу молиться и желательно в один храм ходить.
— В любом храме читают заповедь: не убей, только почему
люди разных вер и наций, поклоняясь и уча одному — любить,
а не убивать, друг друга все равно убивают?
— Да, единого храма добрых людей и нации «не убей» пока
нет, но когда-нибудь они все же будут, если люди станут хорошо
просить этого у Бога. Пестовать и носить на руках пока прихо-
дится только победы, полученные через кипение, кровь и огонь.
                19
— Говорят, что Бог на земле один.
— Бог любви к ближнему, как и любовь, для всех един,
но беда в том, что не в каждом храме один и тот же его предста-
витель. Неверных не считают ближними, а потому желают им
смерти и не обещают любви. Такова глупость жизни.
— А мы тут с мальчишками уже построили храм, где будут
учить воевать добром тех, кто очень хочет воевать.
— Да! — с ухмылкой удивился военный. — Это что же та-
кое? — и проявил полусерьезную заинтересованность.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что мост, по ее
убеждению, не разрушился лишь только потому, что там, под мо-
стом, на берегу, они построили большой сказочный храм добро-
го мира и назвали его Храмом любви. Храм для тех, кто на его
алтарь готов приносить только добро и любовь, а не кровь
и войну. Вот снаряды его и облетают: зло боится любви. Воен-
ный эту фантастическую легенду принял с иронией, но она ему
чем-то понравилась.
— Хорошо было бы, кабы это было так. Если бы зло боя-
лось и умирало от добра — это было бы прекрасно. Представ-
ляешь, все сеют добро, и зло умирает, но где судья, принужда-
ющий грешников за каждое содеянное зло расплачиваться
добром и что считать злым грехом? Сеющие грех миряне часто
считают себя судьями и, вознося кару свою, считают ее доб-
ром. У каждого получается свое добро и правда. Этот эгоистич-
ный мир просит любить других, а построен на любви только
к себе. Через беду ближнего соплеменника он порой пытается
добиваться любви к себе, и этим творится зло. Воевать добром
пока не умеет никто.
Представляешь, прилетел бы снаряд добра, взорвался —
и все стали враз счастливы. Все любят друг друга, и рождается
от этого много добрых людей власти. Однако добрых снарядов
любви нет, и сегодня добро — пока лишь жертва, которая власти
дать не может, а очень жаль, что не так.
Люди пока способны взять власть только через страх и наши
снаряды — это то зло, которое и дает эту власть. Эгоисты любят
                20
свою власть силы и покорности себе. Ею они добиваются даже
любви. Построить храм, где люди могли бы воевать или сорев-
новаться добром, чтобы получить власть и делать большее доб-
ро — это, конечно, прекрасно, благородно, но пока немыслимо
и невозможно даже в кино. Религии и веры для такого храма
в мире тоже пока нет. Этой власти религия ее жертвенности
не нужна, ей нужна жертвенность ей подданных. Хотя, — про-
должал рассуждать он, больше объясняя, наверно, уже не девоч-
ке, а сам себе, — мир, так или иначе, стремится к красоте, а кра-
сота без доброты и жертвенности тоже не существует. Так или
иначе, он должен научиться властвовать через добро, а не через
зло. Ну что ж, — уже отвлекаясь от своих мыслей, обратился он
к ней, — будем считать, что ты по-своему права, и вы, наверно,
сделали хорошее дело, если действительно построили где-то
Храм любви. Любовь всегда была высшей формой и красоты,
и добра, и самым дорогим, что есть на земле. Поэтому и религия
любви, и храмы любви наподобие твоего, может быть, когда-ни-
будь и будут существовать как часть индустрии создания добро-
го мира и сотворенья совершенного человека.
Из любопытства и доброго чувства, чтобы не расстраивать
девочку, он решил сходить посмотреть на то, о чем она с неопи-
суемой детской радостью ему рассказала.
Это странное строение из-за большой ограды скорей напо-
минало крепость, по углам которой были сотворены возвышен-
ности, напоминающие минареты со сказочным кораблем посе-
редине. На палубе корабля находилась пирамида с множеством
ходов и выходов. Над пирамидой возвышался купол из чугунно-
го горшка, напоминающий купол христианской церкви со звез-
дой на кресте, похоже, найденной где-то на кладбище на могиле
времен социализма.
Все это было вылеплено из добротной глины и песка, чего
предостаточно находилась под мостом на берегу реки. Кругом
весь забор и пирамида были утыканы засохшими полевыми
цветами и какими-то искусственными голубыми цветами, похо-
жими на розы, сделанные вручную или собранные с могил. Это
                21
сказочное сооружение было выкрашено известкой с синькой,
что придавало строению голубой оттенок несбыточной мечты.
Трудно было представить, что все это сделали полуголодные
дети.
Когда она, заметив его удивление, подошла к нему и они
стали вплотную разглядывать это произведение, из домика
неловко, с трудом оторвавшись от земли, вылетела неизвестная
птица и, странно прокричав, полетела вдоль реки.
— Ну, вот и живая душа в вашем храме поселилась. Подра-
нок видимо, — сказал Арабес — так он назвал себя, когда знако-
мился с Надюшкой.
На вопрос: «Откуда ты с ребятами взяла такую фантастиче-
скую конструкцию?» — она рассказала, что они ее вылепили
по картинке, которая была нарисована ее второй мамой — так
она называла хроменькую женщину-художницу, с которой ка-
кое-то время жила до знакомства с Марьям.
— Это наш Храм надежд для мирной жизни от коварных
небес. Сюда по ночам приходят убиенные бедой зла души и мо-
лятся за людей о мире. Они выходят из воды в виде русалок
и других духов. Когда люди умирают, их души очищаются от зла
и превращаются в птиц и другую красоту. Эти души, как птице-
люди возвращаются к нам ангелами-спасителями. Иногда они
поют песни любви, чтобы нам не было скучно и зло от этого
в голову не лезло. В нем могут молиться и христиане, и мусуль-
мане, и другие верующие. У убиенных же душ наций нет. Это
Храм духов, здесь мертвые учат живых дружить и любить друг
друга, чтоб ваххабиты не стреляли в христиан, и христиане
не стреляли в них, и у детей не убивали родителей.
Военный муж, серьезно осмотрев все и удивленный этим,
спросил:
— А звезда на кресте что значит?
Она пожала плечами.
— Это как звезда добра. Вот на погонах солдат, чем больше
звезд, тем больше, наверно, они добра сотворили. Я бы всем
святым звезды выдавала. Звезды должны умершим душам жиз-
22
ни возвращать и на каждый храм их вешать от добрых дел. При
каждом храме должна быть аллея героев добра и книга добрых
свершений. Сделал запись в такой летописи, посиди на аллее
в тени энергии их добра и станешь лучше. Пожал руку герою
добра, значит, энергию добра получил и сам добрым стал,
и жизнь себе продлил, и какую-то добрую душу оживил. Может
быть, я тогда и маму с папой оживила бы. Все бы стремились
к добру и кланялись бы ему.
— Ну, ты прямо нарисовала мне мир добра с его диктатурой.
Похоже, что мышь родила гору. Только оживить добром ныне
никого нельзя. Пусть пока она будет звездой надежды добра.
Согласна? Тебя тоже Надеждой зовут, вот и будет твоим симво-
лом. Да и весь этот ваш храм — действительно, голубая надеж-
да, и воистину храм мечты по праву твоих голубях роз и грез.
Розы тоже олицетворяют надежды жизни. Надежды желанные
убить невозможно, поэтому соглашусь с тобой, что это олицетво-
рение мечты спасает этот мост.
Она, соглашаясь с ним, кивнула головой, а он подумал о сво-
ем. Звезда ему напомнила об Афганистане, о его интернацио-
нальной миссии и, по сути, являлась для него эмблемой интер-
национализма, отражающей суть Советской армии.
Уже смеркалось. Они вернулись к будке. В ней сидели
в раздумье военные и о чем-то между собой вели разговор.
Наконец, один из них на вопрос Надюшки: «Где мои дру-
зья?» — сказал:
— Надюшка, твой вагончик как нельзя лучше подходит нам
под блиндаж для отдыха, мы вынуждены здесь заночевать,
но всем нам с твоими друзьями здесь будет очень тесно и опас-
но. Поэтому ты завтра с этим дядей, который сейчас гулял с то-
бой, поедешь в Москву, — он показал на Арабеса. — Друзей тво-
их мы уже отправили по домам, их слегка задело осколками
снарядов. Можешь не волноваться — все будет хорошо. Оста-
ваться здесь тебе тоже очень опасно — могут нечаянно и убить.
И на улицу пока постарайся не выходить. Посиди с нами, мы те-
бе сейчас и песенки свои споем.
                23
Пока местные с воплями забирали трупы детей, Арабес, что-
бы она ничего не слышала с улицы, пел ей песни. Они были раз-
ные, но одну из них она запомнила. Это была песня:
Таран вражды,
На таран, на таран, на таран.
Под Моздоком идет капитан,
За единство огромной страны,
Чтобы не видели люди вражды.
За единство в веках на любви!
И понимание жить без войны?
От насилья дрожит правды танковый щит,
И броня от раздора и злобы горит.
Но танк идет, идет вперед,
На таран, на таран, наше горе берет.
Горит, горит, но все идет
И в плен безумства не пойдет.
Мы могильщики ада и мира друзья.
Мы солдаты единства и смертники зла.
За единство и братство народов страны!
Чтобы жизнь расцвела, как под небом цветы.
На таран, на таран! Мы готовы к пике,
Чтобы точку поставить безумству везде.
Огонь, огонь, огонь и броня.
Защити Россию, русская душа.
Клин на клин, выбиваем мы зло,
Кровь безумства карает проклятьем добро,
Чтобы жизнь продолжалась и счастья цветы,
Зализали бы раны единства страны.
Пусть подарит страна нам любовь
И любовью прославит наш род.
Пусть геройские подвиги наши хранит,
Пусть на каждом мундире награда горит.
Чтоб над миром вражды рай любви сотворить,
Мы таран свой готовы везде повторить.
24
За победу, победу в безумстве вражды,
Мы идем на таран за единство земли!
Не забывали б нас порой
И чтили памятью святой.
От доброго отношения и таких песен она немного повеселе-
ла, и хворь как будто куда-то ушла. Лечебным бальзамом на ее
подействовала и мысль, что завтра она поедет в Москву и на-
всегда расстанется с этой жестокой для нее землей по прозвищу
Чечня.
Вояки, общаясь с ней, отметили у нее феноменальную па-
мять, она в точности, почти наизусть могла рассказывать сказки
и разные страшные истории. Кроме того, тоже пела на свои
стишки незамысловатые песенки. Арабес с участием подыгры-
вал ей на солдатской гитаре и со свойственной ему склонностью
к импровизации добавлял что-нибудь свое.
Так и не дослушав его песен до конца и не выяснив, что
в действительности случилось от разрывов, она уснула.
Решив отправить ее в сопровождении Арабеса в Москву,
они просили сообщить, в какой детский дом он ее сдаст.
Утром следующего дня военные провели операцию по об-
мену двух пленных чеченских боевиков на одного своего, нахо-
дившегося у них в плену. Его звали Рушави. Он был Арабесу как
сын. Ради его освобождения он приехал к своим полковым дру-
зьям — побратимам по Афгану, хотя сам после Афганистана
по ранению вышел в отставку и, как говорится, свою доблесть
давно и с честью стране отдал.
Полдня они втроем добирались до комендатуры, и девочка
тихо сидела с ними рядом. После комендатуры Рушави на неко-
торое время оставили в больнице. Добираться до Москвы уже
самостоятельно поездом он решил позже.
В это время ни Арабесу, ни освобожденному из плена Ру-
шави не могло присниться даже в кошмарном сне, что эта кра-
сивая, как куколка, девочка, в лохмотьях похожая на гадкого
грязного утенка, через несколько лет превратится в прекрасно-
                25
го лебедя. Как русалка, увлекающая в пучину страсти моряков,
проплывающих мимо берегов Древней Анталии, она станет ро-
ковой и любимой женщиной для них обоих.
***
На следующий день она ехала уже в лучшем купейном ва-
гоне, следовавшем на Москву. Ей было немного грустно, и она
стеснялась непривычной обстановки купейного вагона. Робко
сидя в своей затертой голубой кофточке у окошка, она бережно
придерживала свой узелок, где лежали вещи, и о чем-то думала.
— Мы, когда приедем в Москву, я обязательно схожу в мав-
золей к Ленину, — так неожиданно, в полузадумчивом состоя-
нии, заговорила она. — Дедушка Ленин, он был такой хороший,
такой добрый. Так нам говорили. Его все любили и вдруг ныне
стали почему-то ненавидеть.
— Ты с чего вдруг вспомнила о нем, — спросил он ее.
— В том поселке, где я жила, возле школы стаял памятник
ему. Дети, люди к нему ходили и цветы приносили, мира проси-
ли. Когда его все любили, мы жили мирно. Однажды мы пришли
к памятнику, а ему кто-то руку отрубил. Говорили: «Не туда пока-
зывал». В следующий раз пришли и видим: он уже без головы.
Какой-то лихой всадник все скакал вокруг него и, негодуя, свою
доблесть проявлял. Всех тогда это только занимало.
Когда его с постамента свалили, мы голову и руку ему обрат-
но приставили. Нас тогда чуть не побили. Был бы он живой, мо-
жет быть, люди так же мирно жили, как и раньше. Его надо вос-
кресить.
Арабес усмехнулся ее рассуждениям и вышел покурить. От-
сутствовал он долго. Когда он вернулся, она просила своего по-
путчика надолго ее больше не оставлять и каждую его отлучку
переживала, как трагедию. В эти моменты она брала из своего
узелка игрушку и, играя, разговаривала с ней, как с живым су-
ществом, отдаваясь каким-то воспоминаниям. Когда попутчик
находился с ней, она убирала игрушку на прежнее место, в свой
                26
узелок. Эта деревянная игрушка на подставке привлекла внима-
ние Арабеса. Русалочка, сросшаяся своим хвостом с хвостом
дельфина, выполняла одно простое движение. Если дергать
за ниточку снизу игрушки, дельфин и русалочка поднимали нав-
стречу друг другу руки, как бы даря один — цветы, другая —
сердце.
— Забавно, оригинально и даже символично, — заметил он.
— Эту игрушку сделал и подарил мне еще папа, — объясняла
она. — Дельфины — говорил он — это, наверно, родители людей,
которые от ужаса содеянного спрятались в море.
— Интересно-интересно, — усмехнувшись, заметил он. —
Возможно, этой игрушкой он хотел сказать, что человечество —
это следствие после потопного греха обезьяны с дельфином
на горе Арарат. Несчастное подобие человека из-за этого греха
потеряло ноги и приобрело хвост, чтобы выжить в воде. Больше
он тебе ничего не рассказывал?
Она застеснялась и, как бы выходя из неудобного состояния,
продолжила:
— А вот картина, о которой я вам рассказывала, — она выта-
щила из целлофанового свертка картину, написанную маслом.
Посмотрев игрушку, он с разрешения развернул и ее, потом
долго всматривался, разглядывая изображение.
Надюшка объясняла, что это картина ее второй мамы, и это
все, что осталось в память от нее и отца.
На этой картинке был изображен корабль наподобие Ноева
ковчега, который поднимали человеческие руки, вырывающиеся
из реки над облаками и горами. Алые паруса, словно крылья
«Летучего голландца», гордо поднимали его величественный об-
раз аллегорией мечты Грина и легенды потопа.
— Она хотела, чтобы на земле был такой Храм любви, ну как
ковчег религий для разных вер и обрядов.
— Вы его с ребятами там, у моста, почти таким и построи-
ли, ничуть не хуже. Мне он очень понравился, и хочется, чтобы
кто-нибудь об этом мог рассказать всем, — сказал он и заду-
мался.
                27
После он что-то писал, а Надюшка молча смотрела на него.
Закончив писать, он просмотрел написанный текст, усмехнулся
и, смяв листок, вышел. Листок смятым остался лежать у окна.
Она взяла листок и развернула его. Сначала долго читала,
разбирая корявый почерк, а потом потихоньку запела:
ХРАМ ЛЮБВИ
Камень на камень, кирпич на кирпич,
Горе людей — разобщение, как бич.
В промысле дьявола счастье, как дичь,
И от отчаянья слышится клич.
Помогите любви на Земле, помогите!!!
Во спасение божественный дух призовите!
В чем на Земле есть спасенье любви?
Что привнесет в него ценность семьи?
Чтобы детского горя не видеть вовек,
Храм всеобщей любви сотвори, человек.
В век же любви всем идти призывай,
С Храма любви, к нему путь открывай.
Камень на камень, кирпич на кирпич.
Выстроим Храм — хочу бросить я клич.
Выстроим Храм, как надеждам ковчег.
Встань на колени к любви, человек,
Чтобы не видеть насилия вовек.
Скинемся, скинемся миром людским,
Сбросим по рублику, Храм водрузим.
Ляжет пред Храмом костями вражда,
Парус надежд пусть получат сердца.
Будем молиться ему, будто чуду,
Я и молитву надежд раздобуду.
Кровь на планете, и трудно дышать.
Алчность наживы зовет убивать.
Кровь мы отмолим лишь в Храме любви.
Веру б в слиянье с природой найти.
Камень на камень, сердца на сердца,
Будьте подспорьем с небес чудеса.
28
В сводах сольется с природой душа,
Мира детей и народов судьба.
Мы пригласим совершенство небес
Для поклонения наших сердец.
Выстроим, выстроим Храм для любви,
Жить на планете лучше с верой семьи.
Станет приютом Храм наших сердец,
Всех соберет в мир семьи под венец.
Камень на камень, кирпич на кирпич,
«Выстроим Храм», — я бросаю всем клич.
Выстроим Храм для любви и семьи.
Веру семьи в нем нам, Бог, сотвори.
Мир, как семья и природы душа,
С единой заботой на все времена.
В гонг пригласим совершенство небес,
Духом семьи сотворим Храм сердец.
— Интересные слова, кажется, может получиться песенка, —
сказала она, когда он зашел.
— Да это так, мое баловство, — ответил он. — Я иногда так
расслабляюсь, скорее, от скуки, для себя. Вряд ли споется, даже
под гитару не получилось, но вот ты как будто их пропела и уж
как-то сильно меня задела. Твоя недетская затея с храмом — то-
же. Если нравится, возьми. Голосок у тебя неплохой. Приедешь
в Москву и там, в детском доме, убедишь других ребят, а уже ко-
гда станете взрослыми, возможно, построите настоящий Храм
любви. Я даже готов шефство над затеей взять и чем смогу, по-
могу.
Упоминание о детском доме оказалось роковой ошибкой.
Привыкшая за время бродяжничества к свободе, она не могла
смириться с любым ограничением этих свобод, как бы они пло-
хи ни были. Наверно, многие знают, как в семьях пугают детей,
что отдадут в детский дом, если они проявят непослушание. Ви-
димо, именно такое понимание имело место в ее жизни. Она,
услышав о детском доме, заплакала, и нежность, с которой она
до этого относилась к сопровождающему, моментально исчезла.
29
Уже в Москве, выйдя из вагона, она, выбрав момент, когда
он отвлекся, сбежала. По его просьбе милиция ее вскоре пой-
мала.
Он зашел в отделение, когда дюжий милиционер через две-
ри буквально затаскивал ее в отделение. Видно, он сильно сжал
ее руку. Она всхлипнула и укусила его за руку. Высвободив так
свою, бросилась бежать.
Развернувшись, милиционер со всей силы пнул вдогонку ее
под зад. Она упала и еще больше заплакала от боли, а точнее,
закричала. Узелок с ее вещами полетел по полу. Ее картина Хра-
ма вылетела из него. Милиционер неловко наступил на нее и,
слегка потеряв равновесие, прыгнул ей на попку, прижал ее, как
дрянного котенка, ногой к земле, чтобы не убежала. Арабес
не выдержал этого хамства и, подскочив к милиционеру, ударил
его. На него налетели другие. Пока они дрались, Надюшка скры-
лась, и больше ее никто не видел.
Скрутив под угрозой пистолета руки и надев наручники,
на него завели уголовное дело. Вместе с его вещами рядом
с ним лежала и подобранная с пола помятая картина с изобра-
жением ее Храма люби. Все остальное Надюшка, видимо, успела
подобрать и унести с собой.
— Вот так всегда ломают жизни, красивые мечты, помыслы,
а с этим и светлые чувства детей, бросая их под пресс уголов-
щины, — сказал он милиционеру. — Девчонка-то была чудо, хоть
и сирота. Пройдя через горе и страдания, она лелеяла красивую
мечту, которую не смогла убить даже война людской вражды.
Обидно за власть. В одно мгновенье вы своим хамством можете
убить все человеческое. Обидно.
Через некоторое время его выпустили, и милиционер изви-
нился перед ним.
— Вы бы лучше извинились перед той девочкой. Нашли или
нет ее? — спросил Арабес.
— Нет.
— Неизвестно, к каким последствиям в ее судьбе приведет
это безобразие, — сказал он и подумал: «Ох, не к добру это. Ни-
30
какие извинения уже не воскресят те светлые и чистые мечты
о Храме любви, которые жили в этой юной душе. Надеяться бу-
ду, что, живя постоянно в преследующим ее по жизни зле, с со-
зерцанием разрушений и боли, она в душе выработала иммуни-
тет спасения, как своего Храма мечты. Все было бы спокойней
на душе, если бы новая череда событий не грозила ей возмож-
ностью озлобления на весь мир. Ведь так и может получиться,
как она и говорила, только, похоже, душу ей уже заменят и без
Храма, в котором она пыталась эти души лечить». В глубине ду-
ши он надеялся, что в девчонке живет сильный дух, и он помо-
жет сохранить ей ее чистую душу и мечту о своем Храме.
Как сообщить друзьям в Чечню, что он ее не довез, тоже
не знал. Оправдываться не хотелось. Взял у милиционера карти-
ну Храма и шел домой.
В тот же день зашел в церковь и поставил свечку во спасе-
ние ее души. Он не понимал себя, почему он проникся к этой
девочке каким-то щемящим сердце чувством. Это чувство не бы-
ло похоже на отцовское беспокойство, а скорее, было общим
состраданием. Оно было чем-то большим, как будто частью его
самого, отрезанного пережитой судьбой, и вдруг стало ноющей
раной взбудораженной усопшей души от утраченной где-то
и какой-то мечты. Чтобы облегчить давящую сердце тяжесть, мо-
лясь перед иконой Божьей матери, просил дать этой девочке
в жизни ангела-спасителя.
— Пусть она окажется в каком-нибудь церковном приходе.
Дай ей силы и веры в тебя, Господи, и я надеюсь на твое чудо, —
шептал, крестясь, он. — Воспитываясь в Храме, она спасет душу,
и, по крайней мере, умереть с голоду там не дадут.
В течение нескольких месяцев после этого его не покидали
размышления о девочке и ее судьбе. Некоторое время он по-
стоянно интересовался в милиции результатами розыска,
но все было тщетным. Милиции дел хватало и без этого. После
тяжести бытовых забот этот случай потихоньку вроде бы стал
забываться, но уж больно сильно задела его идея Храма люб-
ви, которой она взбудоражила его сердце. Эта идея Храма за-
                31
полняла вакуум его воинской борьбы и миропонимания
о смысле жизни.
Как истинно русского разрывает страсть любви к истине, так
и его сознание охватил этот далекий луч света, вырвавшись
монстром озарения из его дремлющих недр души. Он, требуя
от него некой-то значимости, схватил его мертвой хваткой за ду-
шу. Удавка его была сильнее любви к женщине, да и, наверно,
к красоте жизни, которую до этого он видел в благополучии.
Огонь истины во все времена призывал лучших предста-
вителей общества, не раздумывая, отдавать жизнь за нее.
Женщина или истина, революция или любовь — что требует
большей жертвы от мужчины, что оправдывает его жизнь
и смерть? Этот извечный вопрос истории перед ним не стоял.
Настоящая любовь к женщине для него могла быть или
не быть, и в этом он уповал на Бога, но жить не по лжи,
а значит, следовать закону и зову природы для него было ис-
тиной в первой инстанции. Жить не по лжи самому себе, так,
чтобы его мелкое «хочу, хочу, хочу» не втаптывало в грязь
его совесть.
Единственной дилеммой для него был выбор между сове-
стью или любовью, и где истина тут, он не знал. Совесть — это
всегда догматическая прививка общественного сознания, а лю-
бовь — зов внутренней его природы как протест военному на-
силию одного над другим. «Если совесть — это божий зов,
а любовь — это Бог, то что первично?» — этот вопрос задавал
он своему внутреннему голосу и ответа не слышал.
Храм любви, который он стал сравнивать с горой, которую
родила маленькая мышка мечты из Чечни, отныне по преследу-
ющим его размышлениям и понятиям должен был разрешать эту
проблему. Он своей интернациональной прививкой должен был
призвать себя и людей к поклонению свободе любви без чув-
ства греховности, чтобы все люди были от нее счастливы всегда,
сохраняя свою совесть незапятнанной грехом страсти и созна-
нием порочности. Как творить чудо любви, не попирая совесть?
Наверно, через музыку чувств, религиозным инстинктом веры?
                32
«Последнее было бы правильно», — говорил он себе и снова ка-
сался веры, как совести.
Он где-то читал, что ныне наука может одним внушать страх
и ненависть, другим — любовь и уважение даже при душевной
пустоте и отсутствии действительных дел и соответствующих ка-
честв у людей. Эту науку взяли на вооружение политики. «Поче-
му, — думал он, — эту науку нельзя взять для сотворения любви
между людьми? Если человек выбрал объект любви, а этот объ-
ект не отвечает ему взаимностью, то при использовании дости-
жений этой науки на какое-то время можно даже отвращение
превратить в любовь и взаимность. Сколько трагедий личного
характера можно было бы избежать?»
Размышляя так, он верил, что создание ощущения любви
и на самое малое время — это создание прекрасного в отноше-
ниях людей и ощущения счастья в обществе. О такой возможно-
сти уже в планируемом им Храме он мог только мечтать. Фанта-
зируя, не шутя, далее он стал считать, что этим можно сотворить
и прекрасное общество любви для некого всеобщего счастья.
Формула счастья человечества стала заключаться для него
в том, чтобы соединить в Храме природу человеческой страсти
с условиями жизни прихожан и их правами как возможность ис-
полнения желаний без оглядки на светскую и религиозную мо-
раль. Однако он понимал, что только в правильном сознании
могут возникать правильные желания, и эти желания он стал
примерять на себе. «Заставить пьяный контрабас признаваться
в любви порочной скрипке хоть и можно, но насколько? Пусть
даже если так, то порой и согласованные, даже на мгновения,
любовные отношения достаточны для ощущения рассветного
счастья, — убеждал он себя, — и это лучше, чем война и наси-
лие». Так как физическая природа у каждого была своя, то он
склонялся к мысли, что и мораль у каждого могла быть своя.
Именно соответствующая физиологии человека мораль должна
была быть условием разделенного и согласованного счастья
с окружающими его людьми. Если принуждение к миру достига-
ется жестоким огнем батарей, то почему принуждение к любви
                33
внушением не может быть правом свободного мира любви? Со-
здать обман и получить счастье хоть на время — уже прогресс
и шаг от насилия. Для этого готов был создать шкалу романтиче-
ской любви и ангелов любовной воли с правами принуждения
к романтике любви. Это хоть и грех, но во имя добра. «А как
возбуждать истинные чувства? Здесь даже наука не поможет», —
почесывая ухо, говорил он сам себе.
В этих размышлениях он однажды сел и сочинил песню
о своих раздумьях. На одной из бардовских вечеринок он ее
спел:
Мир больной на всю голову: то насилие, то кровь.
И когда же научится сеять только любовь?
Что же нужно для разума: просвещенье или кнут,
Чтобы выбить паршивого и умней стать чуть-чуть?
Только слова разумного он не ставит и в грош,
Управлять лишь любовью он никак не готов.
Не хватает над властью и контроля богов.
Где же истина с неба? Я в раздумье жрецов.
Поиск истин, похоже, неподвластен и мне,
Но вот вроде прозрение, и опять по земле
Свет разумного только мерцает во мгле.
И распятие готовится все на том же кресте.
Безутешно сознание ждет прозрения земле.
Размышляю над истиной, и сомненья везде.
Как над бездною тешусь, дна не вижу нигде.
Без страховки иду, размышляю себе,
Будто с истиной бездны играю во тьме.
Ты не сватай мне, дьявол, думы за грехи,
Ведь святые мысли в бездну не снести.
Вот их пускаю пулями, чтобы пасть не смогли,
Тогда и подстраховки были б не нужны.
Думы мои, думы, к истине гонцы,
Не кланяйтесь сомнениям, бездны Сатаны.
Кто умножает раздумья, тот убивает и скорбь,
Говорю над пропастью, а сомненья как боль.
                34
Ведь канат над бездною у святой души.
Эх, ангелы раздумий, хранители мои,
Дайте права людям в образах любви,
Чтоб они страховкой над бездною лжи легли
Иль волшебной палочкой бездну разнесли.
Мир не будет корчиться от страха на крови.
Песня многим понравилась. Впоследствии он ее неоднократ-
но исполнял: то на Цветном бульваре, то в каком-нибудь кафе
и в прочих заведениях, включая библиотеки. Каждый раз, воз-
вращаясь к себе домой, он продолжал размышлять. Эти мысли
размышлений он даже стал записывать, чтоб привести к какой-
то системе убеждений и вернуться к ним в общении. Они держа-
ли его мертвой хваткой сомнений за глотку сознания, то сжима-
лись, то снова расслаблялись, будто неведомая сила играла
с ним, его воображением и судьбой. Порой его охватывал некий
необъяснимый драйв поразмышлять о любви, будто пытался вы-
жать из них лечебную росу для исцеления болячек своей души.
Он, как спортивная лошадь, сорвавшаяся со старта, не мог сойти
с этой дистанции, и самолюбие хлестало, как плеткой, в погоню
за пущенной какой-то девчонкой стрелой любви и мира. Иногда
в размышлениях он спорил с собой, чтобы найти непоколеби-
мое обоснование своих намерений.
«Неужто нужно учить управлять природой духа любви? —
спрашивал он себя в этих размышлениях и сам отвечал: — Та-
кое во имя ощущения счастья можно приобрести только через
право на красоту, которое, как дар чистого кислорода для огня
страсти, каждый может заслужить какой-то жертвенностью. Лю-
бая жертвенность — поле счастья, и тут может образоваться
право даже коммерческой свободы. В этом может жить и сво-
бода таких, как я, — убеждал он себя. — Это право соединения
со своей природой через собственное выражение должно идти
только через любовь». С этим пониманием он все больше со-
глашался и мысленно считал ее высшей формой соединения
с природой. «Она, возбуждая гармонию, безусловно, рождает
взаимную любовь и право на соединение и слияние. Только
                35
на это уже не мозги влияют, а быть может, некое божественное
внушение».
«Тут могут помочь и маги внушения, — неожиданно решал
он и уже с усмешкой над своими размышлениями иронизиро-
вал: — Творить какую-то магическую любовь с гарантией или
нет — это кажется абсурдом. Тут можно дойти до сотворения
не только любви, но и нужного человека. А надо?» — опять спра-
шивал он себя.
Однако далее, уже более серьезно размышляя, он согла-
шался, что выражение своей природы духа — это творчество.
Любое же творчество опять стимулируется любовью, как вдох-
новением, и все опять замыкалось на любви. «Вот если бы
творчество по созиданию красоты как формы совершенства ду-
ши стало условием значимости и бессмертия личности с пра-
вом свободы в любви, то этому нужна была бы соответствую-
щая мораль». Это убеждение требовало других условий жизни.
Однако таковой морали без осуждения не видел и связываться
с критикой существующей не желал, но мысли к ней возвраща-
ли. Так, в поисках компромисса, стал таять в своих мыслях, как
сахар в горячем чае. «Храм любви, какой же цели он должен
служить?» — спрашивал он себя.
«Интересно я рассуждаю, — повторял он сам себе в такие
моменты. — Только чтобы не промахнуться, нужно ставить боль-
шие цели. Если ты был и ныне считаешь себя элитным солдатом,
то можно пойти ва-банк, как в атаку, даже если эти мысли и де-
ла могут принять за бред», — утверждал уже его сознанию
его же голос сомнения. После этого он опять погружался в раз-
думья: «Нет, этот мир построен неправильно. Если цель Храма —
поставить проявление и стяжание не всеобщей любви людей,
как в существующих религиях, а нацелить на решение проблем
межполового общения и с этим всех приближать к Богу, то
с этим можно прийти к всеобщему счастью. Значит, — продол-
жал убеждать он сам себя, — необходимо какое-то моральное
мерило совести, сдерживающей поступки людей от перераста-
ния их в негатив. Наверно, моральный суд совести был бы уме-
                36
стен, — пытался предполагать он. — Участие в таком процессе
и сотворение его должно быть истинным смыслом развития за-
теи для царства счастья».
Продолжая думать так, он надеялся, что в этом есть часть ис-
тины. Естественно задумывался, а почему она не может про-
биться и из Храма любви, родником, утоляющим жажду счастья
не только каждого отдельного человека. А если это так, то с этим
несложно привести всех к единому братству человечества как
празднику жизни.
Тут он, как бывший военный, будто чувствуя абсурдность
страшной войны, был уверен, что в нынешних условиях нужно
не силой силушку брать, так как так только черный флаг смерти
над ним можно поднять. В этой парадигме действительности для
него только Империя любви с соответствующей религией мог-
ла бы привести мир к капитуляции изнутри и без войны. Под
этим он хотел видеть копье для мировой глупости и потому об-
думывал свой последний интернациональный поход с атакой
и взломом заблуждений в сознании мира.
Для этого ему нужно было еще думать и думать на всякий
случай и очень обоснованно. Подготавливая логику этого обос-
нования, он взламывал свое сознание необычными, но, каза-
лось бы, логичными мыслями.
Эти мысли вновь и вновь крутились вокруг любви, как зем-
ля вокруг солнца. Непонятно, почему он считал, что соедине-
ние с природой своей души, как и с природой души возлюб-
ленного, есть природная жажда человеческого счастья, пытался
доказать себе, что вне этого слияния любовь и мир любви су-
ществовать не может. Так он будто успокаивал свою душу тем,
что своей затеей может принести новый свет в понятие нрав-
ственности, как Прометей — свободу человечеству в простран-
стве быта.
В обосновании этой цели он, повторяясь в мыслях, старался
убеждать себя, подготавливая к этому свое сознание и дух, как
будто искал своею неоспоримую позицию жизни. Этой позицией
пытался оправдать некую необычность своих поступков. Однако
                37
чтобы не выглядеть каркающей белой вороной, все свои мысли
старался больше держать в себе.
В конце концов, он, как бывший военный и человек творче-
ского склада, но вынужденно занимающийся коммерцией, в хо-
де своих утверждений и сомнений понял, что идея реально мо-
жет жить. Для общего спокойствия лучше, чтобы она была
не под раздражающим обыденное сознание флагом: «Ох, неда-
ром я под прессом, ведь идея кверху мехом! — молвил он се-
бе. — Ведь и с комариным писком можно и о себе заявить, да
и нехило прожить. Хорошая идея должна не только величие да-
рить, но и накормить, и не одного себя хорошего».
Размышляя так, но уже с коммерческой колокольни, он ре-
шил превратить идею не только в форму святого управления ду-
шами, а и в некую прибыльную затею. «Это даже будет более
убедительно и благородно, — решил он. — Этим покажу „Кузьки-
ну мать“ догматическому сознанию».
Стал надеяться, что такое может сделать его подвижником
благородного дела мира, и он пойдет по тропе от войны,
а не к ней. «Вот ты и приехал, генерал, к тому, чтобы мир пред
добром пал, — усмехнувшись, промолвил он. — Провальная
идея или успех — в том и другом случае надо рисковать: или
с шампанским на устах, или на погосте в крестах, — решил он. —
Ведь кто не рискует, тот не пьет шампанское».
— Гордыня — страшный грех, — говорил ему голос из его
подсознания, — и не может воздаться небесным сокровищем.
— На любом пути, а тем более к истине, даже если в этом
пути придется умереть, я останусь солдатом-интернационали-
стом, — отвечал ему он, — но оруженосцем уже нового мира
и божьей воли. Для сотворения Грааля души, даже если потребу-
ется жертвоприношение небесам, я, кажется, готов.
— Да, ты готов к этому, — отвечал опять ему голос из подсо-
знания. — И я тебя благословляю. Надо только все хорошо про-
думать и преподнести миру — и вперед, вперед, вперед!
Естественно, он не думал в это время, что этой жертвой мо-
жет стать он сам, хотя его не страшило и это. С этого момента он
                38
начал думать над Храмом любви в деловом плане, но, когда за-
думывался над совершенством и идейным обеспечением, наты-
кался на необходимость оправдания греховных связей, чтобы
окружающие не думали, что он задумал погрузить мир в раз-
врат. В экстремальном холоде такого обыденного сознания он
мог вымерзнуть, как в свое время мамонты на земле. Нужен был
уникальный подход, устраивающий всех. Пока только идея му-
зея любви в Храме у него не вызывала душевных противоречий.
Для ее осуществления он сделал наброски возможного его про-
екта. Удавалось все на практике не сразу и не так просто. Для
опоры и энергетической подпитки нужны были образцы, приме-
ры и наглядные случаи великой любви в истории и действитель-
ной жизни, которые нужно было собирать по крупицам. Идея
с трудом привязывалась и к пониманию большинством людей
его цели. Еще сложнее было одеть ее в приличный деловой мо-
ральный мундир реальности, чтобы она воспринималась как
благородная и не отдавала моральным безумием.
Мысли его носили, как парусник в шторм, от одного понима-
ния к другому, от восстановления обрядов дарственной любви
до необходимости театрализованной реконструкции примеров
выражения любви в прошлом или описаний ее фантастами. Все,
и в каком виде воспроизводить? Вопрос был непраздный. Так,
многие примеры и образцы заполучить оказалось гораздо слож-
ней, чем казалось поначалу. Наконец, он как воин-интернацио-
налист решил, что музей можно преподнести не только в виде
Храма любви, но также как иллюзион интернациональной ми-
фологической любви и ее обрядов. Для этого требовались сцена
и помещение, а это дело оказалось сложным и затратным,
но от необходимости последних отказываться не хотел.
Он стал искать в обрядах прошлого времени на земле, как
люди добивались в них выражения души и надежды, а любая
душа — это зеркало природы человека. Так считая, он полагал,
что одной из целей Храма может быть раскрытие души как выс-
шей формы естественной красоты. Более того, он стал склонять-
ся к мысли, что таковая идея могла нести начало женской гаран-
                39
тии свободы и воли. Освободившись от мужской зависимости ее
содержания и даже необходимости обязательного рождения
с воспитанием потомства, они могут потребовать соответствую-
щей морали и веры. Однажды он вспомнил, что революционер-
ка А. Коллонтай тоже задумывалась над свободой любви, и даже
стих о ней где-то прочел и оставил в своей коллекции. Как-то
наткнулся вновь на него и стал читать:
Есть теория такая
Коллонтаевского взгляда,
Что любовь — стакан воды:
Утолил жажду — и иди
К коммунизму по пути.
Но если вдруг детей зачали,
То государству их отдали,
Словно в собственность народа
И всего земного рода.
Если вождь сказал: «Роди», —
Выпейте стакан любви.
Он назначит вам самца
Для рожденья молодца.
Чтоб рожала вся земля
Всегда от божьего гонца.
Племенной нужен всем род,
Как для жизни кислород.
Вот и думал весь народ:
Как освоить сей подход?
И сотворить в нем чудеса,
Чтоб стал мир — одна семья.
Рожали бы и под заказ,
По команде все на раз.
Если детей воспитание
Не было бы как наказание.
Ждать наряды на любовь
Каждый тоже был готов
За заслуги, как награды.
                40
Счастью в этом были б рады.
Вот и ну ты, лапти гнуты,
По рожденью ждут салюты.
Но любви стаканы хором
За общим трудно пить забором.
Где же тот стакан воды
С напитком божеской семьи?
Почему же ты, Коллонтай, сама
Из своего стакана счастья не нашла?
Видно, ты считала, что любовь — служанка,
А получается, она жизни всей хозяйка.
Даже в той, к которой ты всегда звала,
Но в коммунизм дороги так и не нашла.
«Ну вот, мама, не горюй и не пой, и не один я с проблемою
такой», — говорил он себе. Это укрепило его уверенность в том,
что он хоть и выглядит белой вороной на спорном поле созна-
ния, но не в бессмысленном занятии.
Однако он стал понимать, что как ни думай, но развитие люб-
ви зависит от женщины, а во всех религиях мира она является
недооцененной данностью, требующей ее возвышения до боже-
ственной сущности. Данный пробел можно было бы заполнить че-
рез возвеличивание ее религией духовной значимости в любов-
ных проблемах. Тогда любовь под ее патронажем могла бы пра-
вить миром. Привести же к новому сознанию и тем самым создать
новое понимание женщины-жрицы для новой гражданской семьи
и сотворения на ней не вечных, но законных отношений. Каким
образом это могло быть, практически конкретного решения он
не находил. Был только убежден, что цель правильна. Иногда за-
давался вопросом: «Почему бы формирование мира с гарантиро-
ванной, но временной увлеченностью не осуществлять в некоем
Храме, как вратах свободной любви?» Ведь вечной люби — убеж-
ден был он — не существует, и вечный брак может со временем
выступать для кого-то уже насилием и дискриминацией счастья.
«Ишь куда опять тебя понесло, — будто промычал однажды
в ухо опять ему человек с небесным благоуханием из подсозна-
                41
ния. — На сцену значимости опять тебя, каналья, тянет. Хочешь
пройти по воде и превратить воду в вино или возродить новое
пришествие Христа в женском облике? Не хочешь ли ты сделать
женщину-рабыню царицей религии любви — это же мифические
планы. Матриархатом попахивает. Нельзя делать женщину цари-
цей права любви, морали и тем более дарить ей власть в виде
религии для построения мира на любви и без войн, не получит-
ся. Женщины, по божьему выражению, — подвластные существа
и недаром сотворены из ребра мужчины. Об этом даже не меч-
тала спасенная тобой девчонка в Чечне, она, как все дети, меч-
тала только о мире без войн, и тут женщины ни при чем. Ты
взрослый муж, и тебе мечтать об этом неприлично, седину
не смущай. Твой Храм в современном мире не может олицетво-
рять Грааль любви и даже душу Марии Магдалины с ее душев-
ным поиском и крестовым истязанием своего душевного несо-
вершенства».
Он выругался на своего невидимого преследователя мыслей,
но это его не заставило молчать. Он рассмеялся над ним и продол-
жал паковать его сознание: «В таком разносе мыслей дойдешь
до того, что захочешь образовать и свое виртуальное государство
с партией любви. Защита мира любви с защитой и помощью жен-
щинам может дать сторонников, но будет ли истиной? Можешь,
конечно, это представить параллельным миром с даром духа со-
зидания, а по его значимости — бессмертие. Рассматривай это как
сказочное проявление добра. Соберешь из добровольцев армию
любви, религию, валюту любви и веру своего мира с искусствен-
ным интеллектом и увидишь небо в клеточку. Будешь утверждать
день святой мечты из камеры, где любовь с обрядами поклонения
окажется дубинкой. Будет занимательно кое-кому посмотреть
на тебя, но и только, этим и будешь довольствоваться. Сам гово-
рил, что путь к вершине начинается с выбора цели, и столбовой
дороги к ней нет. Только вот шагай к мечте кривой дорожкой раз-
влечений и помаленьку, может быть, наскребешь на мечты дере-
веньку, только так тебя, как колобка, не съедят, и твои алые паруса,
как Грина, не сгорят».
                42
— Ох, как ты меня загружаешь, мой божий человек, за-
ткнись! — кричал, наливая рюмку ему и себе, если такое было,
когда он выпивал. — Я в тумане своих мыслей не запутаюсь,
но растворюсь и исчезну преждевременно в никуда, если буду
слушать у каждого фонаря шум от ветра и дождя.
После чего напивался порой еще больше, пытаясь забыться,
и в таком состоянии просил неизвестность вернуть себя к реаль-
ности, не требуя смерти или кары, если посчитают, что он пошел
по тропе греха. Когда начинал креститься, голоса и видения ис-
чезли. Казалось, на этом ему нужно было ставить точку на своей
задумке. Какое-то время действительно ему затея казалась уж
мучительно сложной. Нет, он уже не пугался своих мыслей,
но только всегда их бег пытался останавливать. Это не всегда
помогло, и однажды ему даже приснился сон.
В нем он увидел, будто собрались где-то на небесах присяж-
ные ученые и святые мужи, решив заслушивать его, какой он
Храм хочет сотворить. Ученые, казалось, твердили ему, что
у него частицу Бога в мозгах нашли.
Святые отвечали, что она в каждом человеке есть, и зовут ме-
дика подтвердить. В лице доктора заходит вроде его друг Рушави,
которого он спас из плена в Чечне. Он что-то говорит ему, осмат-
ривает его, слушает, потом на костер срочно требует оправить,
неизлечимым признав, и оговаривает его. Он чувствует: измена
друга налицо, и за что, не поймет. Ничего сделать не может, так как
и отрицать тоже не может, хоть и не говорил такого, а только ду-
мал. Возмутиться тоже не смог, будто язык ему вдруг оторвало.
— Как ведьма, пусть сгорит на костре, — заявил доктор. —
Этот тип будет вам мешать.
«А может, я ему в чем-то мешать стал? — подумал он. —
Врет же, утверждая, что говорил, будто новому миру нужна
жертва и новая единая религия со стремлением к красоте. Зачем
излагает то, чего не слышал?» Однако он настойчиво продолжал
его оговаривать, будто читал его мысли:
— На него спустился порочный дух некого Храма и говорит,
что некий Бог этого Храма призвал его к этой великой миссии
                43
власти над вами. Страх войны преследует и говорит ему, что этот
мир уже летит под откос вашей ложной святости, и утверждает,
что миру войны нужен мир любви, а вы ведете его к судному
дню человечества.
Судьи закачали головами и потребовали рассказать, в чем
смысл его Храма, и он будто бы заговорил. Говорил долго как
на духу о том, что хочет обожествления жизни в любви и обо-
жествления деяний красоты и страсти, без которой немыслима
любовь, которую они считают Богом. Рассказал, что Храм видит
как вместилище совершенства физического и духовного начала
в человеке с совершенством над собой, чтобы каждый следовал
гласу природы души. По этому гласу, как Богу, ведущему к сча-
стью в любви, он и продумывает создание Храма любви. Потом,
как будто черт дернул его, оговорил и веру, сказав, что нынеш-
ние приходы и храмы пустуют от того, что заполнены дохлыми
кошками старой отживающей морали.
Все ахнули, услышанному, а голос Дьявола стал ему нашеп-
тывать дальше, требуя его повторять, и он, ведомый невероят-
ной силой, стал повторять:
Ух ты, да ах ты,
Черти с богом не согласны,
Что в раю прекрасна жизнь
И святою должна быть.
— Как про слезы всем забыть?
Горем счастье может слыть, —
Говорят они святым,
Грешный нагоняя дым,
Что пустили в рай из шахты
Их мохнатые мерзавцы.
— Ишь, чего решили сдуру, —
Молвил Бог, скрутив фигуру
Между пальцев в амбразуру.
Ей, крестясь уж не в святую.
«Нет», — ответили ему,
Черти, вымывшись в пруду.
                44
— Мы косить под святых будем,
Грешки прежние забудем.
— Белены с утра объелись
Иль на углях перегрелись? —
Отвечает Боже им.
— Трудно мне так стать святым.
А ответ: «В рай пропускай
И прощенье нам давай.
Быть с тобою нам родными,
Если б ты считал святыми
И в грешной любви людей,
К ним ты точно сам злодей.
И понять тебя, Господи,
Сложно в этом, пойми,
Ведь на простыни любви
Смерть не знают от войны.
Мы с пруда давно вам пели,
В райской скучно всем купели.
Мы рай построим на земле
Не тот, что ты создал себе.
Чем ты манишь души в рай?
Развлечений нету, край.
Ходят бедные святые,
Все как будто холостые.
Манну ждут и чтут тебя,
В этом радость будто вся.
Страсти сложены на полку,
А без них счастье без толку.
О них люди не мечтают.
Увлечений их не знают.
И свобод желаний нету,
Секс карают по завету.
Мы ж свободу обещаем,
За дела любовь желаем.
Это б счастьем называли,
Правом этим бы прельщали.
                45
И такой бы Рай создали,
Чтобы все о нем мечтали.
— Ах, вы, бесовы козлята,
Скользкой истины маслята, —
Возмутился Бог сначала
И вдруг задумался немало.
— Может, правда, дать свободу
Всем по чести и по делу.
Закон на сем в раю создать,
Совесть святостью считать?
На ней семью любви венчать.
И рай новый заказать.
Почесав нимф так и сяк,
Решил собрать святой костяк.
Он и нынче заседает,
Но каким рай все ж быть, не знает.
Чтоб люд к нему всегда стремился
И от горя не томился.
Бог, как образ человека.
На них смотрит уж без смеха.
— Ведь в аду дерьмо глотают
И потому все в рай желают, —
Говорит он сам себе.
— Не делать это ж на земле?
Но в раю не знают страха,
И нужна кара в ад возврата.
Вот тебе и ух ты,
Вот тебе и ах ты!
— Да уж, да уж, — в растерянности хором молвили заседатели.
Над головами всех пронесся смех и смолк. Он, воспользо-
вавшись их замешательством, продолжил:
— Вот-вот, ныне над проблемой даже Бог занемог. Идейно
и эмоционально выгорели все, как и ваши храмы прихожанами.
Чтобы их пустоту заполнить новыми прихожанами, этих дохлых
кошек нужно выкинуть и заменить живыми.
                46
Это еще более обидело заседателей, но он убеждал их тем,
что это можно исправить, только заполнив храмы новым Богом
природы души и преклонением перед ним, как перед чудом.
— Похоже, он масон со странными и больными впечатления-
ми и убеждениями, — перебив его, заявил судья, — и в маске
нечистого духа стремится к власти над миром, попирая нас и на-
ше учение, прикрываясь созиданием некой божественной Импе-
рии любви.
Далее судьи посоветовались и вынесли свой вердикт:
— Если все это так, то он издевается над чувствами наших
верующих прихожан, попирает наши устои и без нашей воли
пытается сотворить непотребное нам, то его, за нарушение бо-
жьих законов, приговариваем к сожжению, — молвили уже
в один голос все заседавшие.
Он пытался оправдываться, утверждая, что поступает по со-
вести и святому вразумлению, и просил разумной милости, гово-
ря, что хотел только спасения женщин от векового семейного
угнетения быть всем вечной женой, как и миру не грозить вой-
ной. При этом уверял, что не заменяет их веры, а только их муж-
скую веру женской дополняет, которую их вера отвергает.
— Инквизицию, как над Галилеем, хотите свершить? — спра-
шивал их. Они отвечать ему уже не считали нужным.
— Надо его сначала заставить отречься от своей веры само-
думства. Потом тоже сотворить, чтоб он отрекся от своего Храма
самодурства. Если не отречется — сжечь или утопить не в святой
воде, а в напитке греха. Душу конфисковать и чертям отдать, —
выкрикнул кто-то из осуждающих. — Пусть это будет его карой
господней.
Тут пришедший врач вдруг превратился в палача. Подойдя
к осужденному, он постучал по его голове и произнес:
— Такие типы в огне не горят и в воде не тонут.
— Проверь, — услышал он голоса судей.
Палач призвал его к отречению от своей затеи. Когда он от-
казался это делать, стал добиваться отречения под пыткой. До-
стал какую-то картину из его коллекции экспонатов для музея
                47
любви. На листе была изображена подкова с надписью «Импе-
рия любви» под крышей какого-то храма с колоколом. Он быст-
ро ее превратил в клеймо. Раскалив его на огне, стал прижигать
его грудь. Не добившись признания, решили сжечь его целиком,
как на костре инквизиции. Привязав его к кресту, под ним раз-
вели костер. Тут над ним стал летать неизвестный ангел и, ссы-
пая из своего рога цветы любви, погасил разбушевавшееся под
ним пламя. Палач, видя, что это не получается, тут же приступил
к следующему акту кары: утоплению его в какой-то огромной
чаше воды.
Он, освободившись от жидкости, прокричал:
— В чаше Грааля меня утопить нельзя!
От этого крика и боли проснулся.
Этот сон он со временем было забыл, но через некоторое
время он повторился, и его уже запомнил надолго.
— Надо же, до чего я дошел! — говорил он себе. — Кара
приснилась за Храм, который я как дар в поклонение Марии
Магдалине даже не сделал, а только подумал о нем, — почесы-
вая затылок, говорил он. — Страшно, аж жуть, и друг — главный
палач. К чему это все? — но заставить себя не думать совсем
не мог. Его, как жабу на жабьем току, все равно распирала то од-
на, то другая мысль. Порой в своих уединенных рассуждениях
он часто доходил до абсурда, но все эти мысли и поиски он по-
прежнему старался сделать тайной своей души, чтобы никто
не сказал, что у него какое-то странное увлечение.
Поиски возможных путей воплощения своей затеи скорее
не от страха, а от ненужных пустых пересудов и насмешек пуб-
лично никогда не выпячивал и внешне был спокоен. Порой,
прислушиваясь к своему голосу из подсознания, пытался зомби-
ровать этой идеей даже других. Выдумывал различные сочинен-
ные байки о неких пришельцах с другой планеты или другой
страны, будто рассказанные кем-то. Естественно, в этих выдум-
ках сюжеты инкрустировались его мыслями, которые вселялись
в призраки, которые пытались дышать предполагаемыми им де-
моническими чудесами некого Храма любви.
                48
В этом положении если он еще не превратился в бесфор-
менный овощ, то эту заслугу можно было с надеждой отнести
к его затее, которая его прикрывала от серости. Так он своими
выдумками рисовал возможное будущее. Это собственное вну-
шение, высказанное порой шуткой, иногда кого-то убеждало,
кого-то нет, но вело его к преодолению страха попасть в страну
безумия, и он удивлялся сам выдуманным инопланетянам. Ино-
гда мысли сжимали его в своих объятиях, и их фантастичность,
как в экстазе сонного очарования, продолжали преследовать.
В подобных случаях из подсознания являлся прежний неиз-
вестный человек, пытаясь убеждать его в мыслях. «Может быть,
он и прав», — говорил он себе, убеждая в необходимости
не только Храма, но и отдельного интернационального государ-
ства, Империи любви, наподобие империи Ватикана, как в са-
мой отдаленной реальности. Конечно, он по-прежнему относил
это к неким фантазиям и продолжал отмахиваться от них.
Что-то подобное этому появлялось у него еще при исполне-
нии интернационального долга в Афганистане, но тогда мысли
были мимолетными, обусловленными кровавыми ужасами вой-
ны. Степень его любви к своим собратьям и стране определялась
степенью его жестокости в бою. Однако то, что любовь больше
интернациональна, чем национальна, он был убежден и тогда,
и сейчас.
В мыслях он по-прежнему называл ее пленительной стра-
стью здравого ума, призванного Богом объединить мир на ка-
ком-то общем согласии и интересе. Размышления о том, ко-
гда бы ни смерть и страх, а любовь и добро дарили право
на власть, все-таки не покидали его. Убеждался в мыслях, что
интернациональную политику и идеологию может проводить
в полном объеме только интернациональное государство или
сознание, воспитанное в подобном. Только оно может пригово-
рить к смерти неопределенное сознание и Царство неопреде-
ленного знания. Законы существующих национальных госу-
дарств всегда отторгали возможность соединения разноликой
морали и единого соответствующего права. Единое мнение
                49
и различные связи в согласии без противоречий, в нормах при-
личия, путеводной звездой к любви не сияли, это постоянно раз-
рушала вражда народов и борьба элиты за свою самость. Одна-
ко последнее время для него проблемы любви как проблемы
мира и всего сообщества людей волновали уже меньше всего
— Если на этом уже сейчас можно что-то заработать или
просто не разориться, — говорил он сам себе, — то все-таки на-
до искать приемлемые формы.
В этом он пытался найти что-то, что уже есть в любовных
формах других стран, и идти вперед.
Ему в душе и втайне от всех нравился свой проект Храма,
не возможной золотой жилой, а красотой и возможной масштаб-
ностью традиций и любовных обрядов, которые начал изучать.
Так, обратил внимание, что в Китае существует прокат невест
и родителей. Не оставил без внимания и послеразводные обря-
ды успокоения и вселения надежд, что он со временем думал
как-то использовать. В некоторых странах существовали и кон-
курсы красоты не только дам, но и мужчин. Задумываясь и над
подобными явлениями, заметил, что во время проведения их
молодежь мужского и женского пола, выступая друг перед дру-
гом с танцами, песнями и играми с древних времен, приобща-
лись к общению и миру. Каждый мог проявлять свою любовь
к своему избраннику или избраннице не только по внешней,
но и по душевной привлекательности. Одни раскрывали в этом
свою духовную значимость, а присутствующие зрители оценива-
ли, определяя лучших, и обожествляли их, наделяли привилеги-
рованными правами.
«Интересные традиции, а если что-то подобное сформиро-
вать как ритуал обязательного общения и представления, по их
оценке, неких льгот в кафе любви и за участия в мероприятиях
общения, то это может быть стимулом, — размышлял он. — Зна-
чит, в моем заведении можно было бы сделать и так, чтобы лю-
ди искали свою гармонию». Именно поиск этой гармонии дол-
жен был, по его намерению, стать религией заведения и может
даже человечества, в которой оно потеряет смысл к агрессии
                50
в хаосе произвола и сможет реализовать свой инстинкт веры
в любовь.
Предполагал в фантазиях, что когда-нибудь могут появиться
и роботы, заменяющие любовных партнеров и даже детей для
обучения родительским обязанностям. В этом случае их не нуж-
но будет кормить и тратить свое время на воспитание, а интел-
лектом и послушностью они могут быть выше живых представи-
телей. Возможно, настоящих детей будут уже скоро воспитывать
только специалисты и очень любящие родители, заслужившие
это право. Однако так или не так, может быть или совсем
не быть, но все это необходимо приводить в единую систему,
и если это делать через веру в неких храмах святости, то это
лучший выход решения любовных проблем.
В таком подходе современном могут появиться и дизайнеры
любви, семьи и общения. Для того же, чтобы человечество не за-
было историю развития натуральной любви, им нужны будут
примеры, обряды и история морали, как и новые ее варианты,
которые исключили бы стрессы и трагедии, порождаемые любо-
вью. В этом без музея традиций и примеров — понимающе
убеждал себя он — обойтись будет нельзя. Все лучшее и воз-
можное планировал так или иначе при необходимости воспро-
изводить в сводах своего Храма.
Претендентами на освещение могли быть не только демон-
страции разных традиций народов мира. Полезным могло быть
и искусство раскрытия женственности дамами, что как цветы
неба и сердца представляют гетеры в Греции, гейш Японии
и абсарки из индийской мифологии. Подобные им представите-
ли могли бы помогать бороться с мужским и женским одиноче-
ством. Ими можно было исключать душевные трагедии
и не только. Кроме этого, в таком интимном общении могли бы
исключаться имущественные претензии. Современный же интим
законен только в браке, при котором сразу возникают имуще-
ственные и нравственные проблемы. Вот тут как ни крути, с бо-
жественной правовой доступностью и отношения любовной
страсти без традиционного брака могли бы как-то быть узаконе-
                51
ны. Усмехаясь над своими мыслями, говорил себе: «Здесь хоть
кишки вороти, хоть яйца рви, а танцующие небес цветы будут
нужны для святого общения с рассказами и демонстрацией вер-
ности и любви. Ныне в некоторых странах подобные представи-
тели не считаются проститутками, а многим ставили даже памят-
ники, как фавориткам знати. И почему что-то из этого общения
в каких-то формах нельзя воспевать для всех? А для подчине-
ния этой стихии разуму и счастливому сотворению жизни, кроме
веры и Храма, ничего не подойдет».
Ради этого он вновь и вновь останавливал бег своих раз-
мышлений, боясь, чтобы любовь у него из обоснования Храма
невольно не превратилась в политику борьбы за счастье челове-
чества, хотя так или иначе бессознательно уже думал о мораль-
ной революции. Не подозревая также, что ковыряется в полити-
ческой жиже, в которой боялся утонуть и предпочел такие дебри
не раскрывать, а скрывать под более-менее благородными де-
лами. «Делай, что возможно и что по силам, и будь доволен», —
говорил он себе. Однако однажды бес дернул его, и он как-то
обратился к одному видному политику и талантливому человеку
его времени, пытаясь пристегнуть нехилого финансового компа-
ньона к идее создания Храма любви.
— Какая галиматья, — ответил один из его секретарей, вы-
слушав его рассуждения. — С такими идеями к нам еще никто
не обращался. У нас есть предложения и лучше, и доходней.
От такого категоричного ответа ему стало больно и как-то
не по себе, но это повторилось и с другими, к кому он обра-
щался:
— Нашей прикормленной аристократии что не в дар карма-
ну, то как горох по барабану, — говорил он, скорее успокаивая
себя, так как они, боясь выглядеть странными, не хотели видеть
и выгоды. — Не каждый способен перепрыгнуть через бездну
душевной нищеты, — добавлял он, оправдывая себя за неудачи.
Однако продолжал упрямо идти к своему тайному замыслу, со-
бирая все, что могло бы стать экспонатами для Храма. В душе
отрешенно говорил:
                52
— Неужто это люди того поколения, которое хочет изменить
Россию и мир в лучшую сторону? — и не находил ответа. —
В этом деле, похоже, и мало званных, и мало избранных. Что-то
такое, кажется, было сказано Иисусом по подобному поводу.
Однако жена стала замечать его переживания, так как он
стал иногда рассуждать наедине сам с собой, и попросила обще-
го знакомого поговорить с ним.
— Нет, это бред, — сказал ему он, уяснив его затею. — Ниче-
го не получится, слишком громоздкая цель, да еще и с действу-
ющими церковными конфессиями конфликт можешь получить.
Стяжать святой дух, подвергая сомнению догматические основы
святости, церкви реального мира, тебе не простят. Чтобы чело-
вечество стало свободным от предрассудков в любви, ну зачем?
Этим ты не вскружишь головы. Какие тараканы в твоей голове.
Тебе это надо? Да и не с нашими финансами такую бадью раз-
водить. Живи проще в середнячках и не залезай в «непонят-
ную». Сейчас более легкие деньги под ногами лежат. Ты же кру-
тишься, и деньги имеешь, и так каждый. Ну, интимный магазин
организуй, если эта проблема волнует или школу любовной гар-
монии, но без веры. Пригласи сексологов, психологов, подбери
литературу, ученики найдутся. Только вот этот пафос стремления
к величию может тебя выбить из твоей струи и разорить в ноль.
Пойди в церковь, поставь свечку и забудь эти мысли. Эта орбита
вращения не для таких мало могущих господ, как мы. Если тебе
кого удастся заинтересовать, то тебя, как пуговицу, пристегнут
к чужому парадному пиджаку, и только.
Он действительно опять зачастил в церковь и серьезно ду-
мать некоторое время об этом перестал. Молился обычно долго,
как бы успокаивая свою душу от безысходности. Пытаясь осво-
бодиться или окончательно утвердиться в своих замыслах, кото-
рые до этого наполняли его пустую душу каким-то поиском. Ему
казалось, что после каждой молитвы за его спиной уже не вы-
растали крылья, а наоборот, отрубались желания, как части его
конечностей. Однако от себя было не уйти, и продолжал тер-
заться душевными переживаниями.
                53
— Хотя, по большому счету, причем тут моя душа? — говорил
он, молясь как-то перед иконой. — Государство наше тоже отсту-
пило от своей идеи, став, по сути, мещанским монстром,
и управляется куда ни плюнь такими же педантичными мещана-
ми или идейными скопцами. Однако вряд ли кто от этого плачет,
хотя тоже полного спокойствия и удовлетворения найти не мо-
жет. Однако, что это я вижу? Только свои глобальные мечтания.
Вот и Боже над ними вроде как плачет. Ну, мои страданья — это
горечь по трудно решаемому смыслу жизни.
Так с горечью вопрошал он по несовершенству мира с идей-
ным выгоранием элиты в нем что-то менять.
— А твои что значат? — опять вопрошал безответно он.
Мать Богородица из-под риз безответно смотрела на него,
будто качая головой. Ему казалось, что по иконе, как и по его
душе, текли слезы, как бы призывая к смирению со своей судь-
бой.
— Пусть это мне не кажется, плачет, значит, по делу. Слезы —
это благое явление, они как некое очищение от греха.
Только такового у себя не находил и лишь в этих видениях
обвинял небесных повелителей.
— Даже боги в бессилии и безысходности страдают за этот
мир, омывая слезами его безрассудность, — шептало ему воспа-
ленное от раздумий сознание. — Каждый день убивают, как
на настоящей войне. Убивают плоть святой красоты и романтику
жизни меркантильностью и прагматичностью борьбы за выжива-
ние. Красоте духовной, как и истине, не осталось места. Люди,
призванные своим положением изменять судьбу мира, привнося
в ее красоту, оказались не способны перешагнуть за границы
обыденного круга наживы, чтобы в нем выразится и скрыться
от безлико властвующего «я». Почему же боги отстранились
и не могут исправить это?
— Может быть, их сознание, — шептал уже он сам перед
иконой Христа, — не готово принять мой святой зов любви, к ко-
торой призываешь ты. Ты же извне, с небес, должен управлять
сознанием всех. Видимо, управляешь так же моим, нагоняешь
                54
думы, а зачем? Хоть создал этот мир с насильем, призываешь
к любви. Значит принуждение всех к любви — это твоя воля
и право. Где же она, твоя божья воля с влиянием на разум? Вот
уже я и за тебя, и за себя посылаю молитвы за всех жаждущих
твоего обещанного мира. Хочу, чтобы они дошли до политиков,
правительств и народов. Во имя всего святого! Дай им силу ра-
зума зрячих праведников! Пусть перешагнут через ограничен-
ность своей жизни, наполни их души святой мечтой и помоги
мне сотворить на земле задумку твою. Пусть в нем будет жить
религия настоящего земного счастья, зовущая и к душевной,
и к телесной радости. Пусть она дополнит наши религии новой
надеждой непотусторонних желаний и станет не религией обя-
занностей, а сокровенной религией прав на реализацию земно-
го счастья, через познание себя и соединение со своей божьей
природой плоти и духа.
Подобные просьбы или полусознательные молитвы в его
устах часто были скрытой причиной его внутренних сомнений
и посещения церковных служб. Жена этой религиозности совсем
не стала понимать и стала думать, что у мужа пошли какие-то
психические отклонения, как у многих афганцев после ранений
в военных кошмарах, которые им пришлось пережить. Сначала
она смеялась над ним, говоря ему, что он молится Богу, а думает
о грехе. Бог его никогда не поймет и не внемлет и за это даже
может наказать, но с этими странностями постепенно смири-
лась.
Всю свою жизнь, которую он прожил в коммунистическом
режиме, это была погоня за званием в иерархии власти, где
инициатива не очень-то одобрялась, а педантичность была ее
основой. С падением этого режима свобода с безденежьем бро-
сили его в пустоту и заставили думать.
В перестроечное время, после Афгана, он организовал ко-
оператив, потом — фирму, где постоянных членов было не бо-
лее трех человек, и в личном плане вроде бы обогатился. Имел
две машины, купленные у военных, две дачи, молодую жену
и жил свободно, не так чтобы на широкую ногу, но не в чем
                55
особенно не нуждался, а радости этого счастья как бы
и не чувствовал. Чего ему не хватало, он и сам толком не знал.
Ему стало ясно, что он, по сути, как был, так и остался по обра-
зу существования мещанином при той и этой власти. Мелкие
бытовые интересы и развлечения. Обидно за себя никогда
не было, но это осознание, что богатство в могилу с собой
не заберешь, стало напоминать о себе, когда идея Храма стала
задевать его самолюбие. Отступление от захватившей его идеи
для его военной души было некомфортным. Посещая церковь,
он как будто беседовал с Богом.
Время шло, дети подрастали. Жена на его странности: сбор
различных сувениров и фактов любви из истории мира — не об-
ращала внимания. Частые посещения церкви и одновременно
повышенный интерес к интимной литературе уже тоже перестал
удивлять. Ей было все равно, только бы в доме был покой
и деньги. Сколько зарабатывал муж, она никогда не знала. Одно
время он чуть было не разорился, но как-то выкарабкался, и се-
мья больших трудностей от этого не испытывала.
Сколотить достаточный начальный капитал для большой
раскрутки не получалось. Отряды различных мошенников то об-
манывали липовыми акциями, то с жильем, то с предложением
покупки заграничных курортных апартаментов. С каждым годом
работать приходилось все труднее и труднее. Крупные фирмы
постепенно вытеснили таких, как он, мелких посредников. С эти-
ми ежедневными заботами идея Храма все-таки его не покида-
ла, и однажды за гроши приобрел списанный дебаркадер.
На нем он стал разворачивать что-то вроде интеллектуаль-
ного кафе с музеем любви. При этом он предполагал организо-
вать не просто кафе, а интеллектуально-игровое купе-кафе
с оригинальной формой общения и культурного отдыха. Предпо-
лагал, что интеллектуальное общение требует уединения только
с понимающими тебя друзьями или с какой-нибудь интеллекту-
альной фонотекой. Такое купе-уединение — это для него было
необходимым условием, где посторонние взгляды и интересы
любопытства окружающих мешать были не должны. «Значит, ва-
                56
риант купе — это дополнительный вариант, обязательный к об-
щему залу», — убеждал он себя. Тут ему ничего нового сотворять
не приходилось — так, приват-кабины были во многих развлека-
тельных заведениях. Ему же хотелось их упростить и сделать ка-
бинами творческого уединения.
Для реализации этого подхода с открывшейся возможностью
на дебаркадере он планировал в каждом купе установить ком-
пьютер для уединенного общения. Каждый посетитель мог бы со-
здавать на нем свой сайт, где желающие могли бы раскрывать
и показывать свое творчество. Это уже могли бы переносить
и на большой экран в общем зале. Творчество планировал разре-
шать и на теле, и с телом, как Храмом своей души. Посмотреть
уже интимное творчество можно было бы только за деньги. Та-
ким образом, кафе должно было помогать создавать такие сайты,
чтобы разврат не хватал за горло и совесть не отрубала головы.
Так как в этом подходе без зала свободного общения обой-
тись было невозможно, он подумывал о необходимости заранее
предусмотреть среду занятий в общем зале. «Даже небольшой
зал на дебаркадере для организации вечеров знакомств, твор-
ческого общения со свободным микрофоном и свадеб меня бы
устроил. Такое точно не разорило бы, — говорил он себе. — Та-
кое можно было бы даже сдавать и на этом зарабатывать. Ре-
кламой и стимулом, естественно, могли служить различные от-
кровения, а музей любви в исторической перспективе мог быть
приманкой и познавательным развлечением».
Для этого он собирал и заказывал различные экспонаты
и образцы великого проявления любви в истории общества. Од-
нако он решал не только показывать любовь современников как
факт и то, чем и как она жила в своей истории. Другой возмож-
ности для реализации своих интересов он не видел, но это мог-
ло быть только по началу дела. В процессе дальнейших размыш-
лений он все-таки склонился к мысли, что сможет вытянуть
идею, если в своем Храме любви организует службу счастья, ко-
торая будет развивать любовное общение граждан, но как это
сделать, чтобы не скатиться в разврат и при этом искоренить
                57
проституцию как проказу, полностью не понимал. Несмотря
на это, в реальности своей затеи уже почти не сомневался.
По своей упрямой натуре он еще больше стал считать, что
оправданием дел может быть убеждение, что душевное родство
на основе великих чувств всегда лежало основным краеуголь-
ным камнем счастья и его дела. Поэтому служба счастья с кафе
и музеем любви была ему и окружающему его миру людей бо-
лее понятна. Считая так, он как будто открыл себе новый глаз
и отрезвел от своих прежних сомнительных раздумий, но пол-
ностью раскрывать свои замыслы кому попало не считал нуж-
ным.
Это не позволяло ему выглядеть уже довольно серьезным
типом, так как подтверждало наличие нормального человече-
ского мышления с поступками на сколачивание капиталов. Мер-
кантильная хватка была основным мерилом зрелости любого
человеческого поведения в окружающем обществе потребле-
ния, где успешность и счастье были таким же товаром. Даже глу-
пость в нем, если она приносила кому-то деньги, таковой
не считалась. Окружающие могли только позавидовать и ска-
зать, что ему золотая моча ударила в голову.
Когда убедился в своей правильности намерений и их необ-
ходимости, сказал себе:
— Теперь вперед. Вперед и только вперед, и пусть уже дело
подскажет, что приживется, а что нет, но уже не в уме, а в кон-
кретном заведении. Буду надеяться, что и другое, и большее
придет со временем набора практического опыта. Если в обы-
денной жизни люди не видят внутренний мир друг друга и со-
временные центры досуга тоже не стремятся к раскрытию их
внутренней природы, то тут свободная ниша. В их структурах
все пущено на самотек, то это и надо исключить. В лучшем слу-
чае внешнее восприятие, по которому и предполагаются зна-
комства в них, зачастую обманчиво от того, что не нацелено
на духовность, и потому ведут к мимолетным и ошибочным, ни-
чем не гарантированным отношениям. Я постараюсь заполнить
эту нишу пустоты душевным наполнением во имя любви, —
                58
окончательно решил он. — Чем не благородная цель? — задавал
он по этому умозаключению уже вопросы себе. — Если хорошо
продумать, то все можно будет решить.
Таким образом, в своем Храме любви он намеревался со-
здавать как можно больше условий для возникновения духовно-
го общения. Необходимость этого для получения взаимности,
рожденной на настоящих, а не обманных ощущениях чувств,
для него казалась законным делом. При этом он хотел, чтобы
в его Храме была полная диктатура любви от женщин, как ее
творцов жизни и любви, но без возрождения матриархата, а все
строилось бы на отношения согласия, как условия семьи буду-
щего мира.
«Как ни крути, подобные центры любовных отношений
с воздаянием и даром любви за покаяние и очищение по духов-
ной значимости через самовыражение, с музеями любви, могут
быть везде и оправдывать название Храма любви. И почему та-
кая инновация не может стать поддержкой от государства? —
спрашивал он себя. — Мораль должна стать основой права,
а оно — формой общественной любви, а не только его прокля-
тьем и карой. Мораль же, как зеркало души, должна быть в ру-
ках веры, и отделять государство от веры любви нельзя. Значит,
должна быть общая единая вера у всех стран мира, которая
не отрицала бы существующие ныне формы. Тогда всегда бы
светило солнце любви для единого мира и без дыма войн. В та-
ком подходе такие заведения могли бы стать и международным
трендом, и финансовым условием для публичного раскрытия ду-
ховного мира, каждого гражданина и ощущения своего счастья
и счастливого Мира. Похоже, нашему государству ныне
не до этого и недосуг. «Ну что же, пойду потихоньку сам. Иначе
механизма нового общения на духовных формах стяжания люб-
ви с согласованными эталонами морали и совести никогда
не будет».
Этим в последнее время он жил, играя на своей гармошке
дум, как одинокий гармонист на селе у своего забора, чем-то
подпевая делами, пока не встретил свою роковую любовь.
                ***