Были светлыми всё же истоки

Что ж ты медлишь, недужный двадцатый,
истончённый, что кухонный нож,
коль не можешь утешить сердца ты,
то хоть нового горя не множь.
До свиданья, прощай, не постичь мне,
не понять мне в судьбе небольшой
ни твоё щебетание птичье,
ни звериный твой рёв над душой.
Жизни тропка длинна ль, коротка ли
неизвестно мне. Что за напасть?
Сколько раз ты ко мне по-шакальи
подбирался, чтоб вновь обокрасть.
Чтоб не очень я здесь заносился,
чтобы знал, кто хозяин, кто раб:
что ж, двадцатый, ты всласть побесился,
успокоиться, может, пора б?
Как бы ни было – всё-таки финиш!
Лишь пророки, тебя не любя,
да душевнобольные, они лишь,
понимали без скидок тебя.
Понимали, что время рекою
вдаль течёт средь дождей и снегов,
и нельзя оправдать никакою
целью то, сто мы губим его.
Двадцать первый усвоит уроки?
Вся надежда, что вывезет он!
Были светлыми всё же истоки,
говорят, да поток загрязнён.
Да всё в мути заиленной устье,
да в отходах, как свалка, всё дно,
и поэтому волнами грусти
захлестнуло мне душу давно…