Крест милосердия Глава 3

За  крайними, перед самым лесом, огородами из густой, подошедшей к скосу травы вынырнула темноволосая детская макушка.

 -- Вовка, - зашептала макушка,- ты где?

 -- Тихо ты! – шёпотом же совсем рядом отозвался невидимый Вовка. – Прижмись, заметят!

 Ваня, обладатель темноволосой макушки, прижался и снова зашептал:

 -- А где они? Я ничего не вижу.

 -- Щас двину, сразу увидишь! – угрожающе зашипел Вовка, и его облупленный нос высунулся из травы прямо перед Ваней. – Приказание моё забыл?

 -- Помню я всё, - обиженно буркнул в ответ Ваня, - сам делся куда-то…

 -- Ещё разговорчики, сержант! – совсем нахмурился Вовка. – Я лейтенант или ты?

 -- Ну, ты.

 -- Так выполняй моё приказание. Я говорил незаметно пробраться в лагерь противника, а тебя за сто километров видать. Щас двину, так спрячешься!

  И Вовка подставил Ване под нос закопчённый солнцем и грязью кулак. Ваня отвёл лицо, голубые глаза его сузились. Он медленно, уже забыв про шёпот, проговорил:

 -- Щас сам как двину!
 -- Ну, всё-о! - зашёлся Вовка от возмущения, воинственно оттопырил к носу верхнюю губу и прыгнул на взбунтовавшегося Ваню.

  Но тот был крепче, и Вовка быстро ткнулся лбом в землю. Тут же вскочил, готовый снова броситься. Ваня тоже поднялся с колен.

 -- Ага! Командира своего бьёшь! Ну, всё-о! – Во всё горло вопил Вовка. 

 -- Сам первый лезешь!

 -- Всё-всё-о! Щас я тебе дам!— Подходил Вовка.

  Но дать так и не успел.
   
  -- Тра-та-та-та-та! - прокричали в это время три голоса, и между Вовкой и Ваней приземлилась деревянная граната.

 — Всё, убиты, - вышел из-за ближнего куста акации Саня Шестов. За ним показались довольные Серёжка Вдовичихин и Женька Оплеухин.

 -- Так не честно! - припустил на них ошеломлённый Вовка.-Не щитова, понял, мы ещё не готовы! – Он поднял с земли свой деревянный «калашников».

 -- Щитова, -  шёл на Вовку Саня Шестов, - сам вечером говорил, что с утра начнём. Или забыл?

  Саня остановился, подбоченился и прищурился на Вовку. Подошли и Серёжка с Женькой.

 -- Ладно, щитова,- понурившись, признал Вовка своё поражение. И тут же обернулся к Ване,- всё из-за тебя, дылда, высунулся!

 -- Ладно, Кузнец, не ори,- остановил Вовку Серёжа Вдовичихин,- лучше пленного своего заберите.

 Он обернулся к кустам и крикнул:

 -- Эй, Озерок, всё, выходи!

 Из-за акации медленно вышел Коля. Он был намного ниже и тоньше даже самого маленького Женьки Оплеухина, хотя в возрасте отставал от остальных только на год. Коля вышел и остановился.

 -- А-а! - закричал на него Вовка. - Это ты рассказал, где мы спрятались! Ну-у, предатель!

 -- Не-е, - перебил Вовку Женька Оплеухин, - он на допросе молчал. Мы и без него догадались.

 -- Зато в плен попался, - не унимался Вовка, - с ним только в войну играть. Иди, давай, к своей церкви, цветочки собирай, девчонка!

 Чуть склонив голову, Коля, хрупкий и светловолосый, большими тёмными глазами смотрел на Вовку и молчал.

 -- Иди-иди! - наступал тот. - Сюсюкалка, из-за тебя проиграли.

 Вовка был уже совсем близко и замахнулся. Коля не шелохнулся, стоял и смотрел.

 -- Девчонка! - выпалил Вовка, но не ударил, а вдруг уставился куда-то за Колю, на лес. - Гляди…

 Все следом за Вовкой посмотрели на лес, за Колю, и увидели в зелени акаций жеребёнка. Видна бала только лобастая, длинномордая голова. Большие чёрные глаза смотрели на мальчишек. Жеребёнок постоял, посмотрел и медленно, неуверенно вышел из кустов и остановился перед ребятами. Какой-то миг длилось молчание.

 -- Это же лосёнок, - негромко и удивлённо сказал первым Серёжа Вдовичихин, а Коля шагнул к стоявшему лосёнку и протянул ему руку. За Колей пошли остальные.

 Лосёнок не испугался и не отскочил в сторону, а потянулся губами к детским рукам и даже чуть двинулся навстречу. Гордый лесной великан пока не угадывался в нём, это был подросток. Он только начал крепнул, и его лопатки, рёбра, колени выпирали и выступали угловато и нескладно.

 -- Он совсем не боится, -  Саня провёл рукой по шее лосёнка, - как приручённый.

 Короткая коричневая шёрстка от прикосновений сначала подёргивалась, но скоро перестала. Зверь чувствовал ласку. А мальчики, окружив лосёнка, наперебой разговаривали с ним, гладили его спину, морду, шею. Лосёнок же, развесив уши, топтался на месте, доверчиво тыкался губами то в одну, то в другую детскую ладонь и фыркал.

 -- Серёг, Серёг, вот подставь руку, - смеясь, тараторил Женька, - языком как щекотит, умора.

 -- А рога где тут будут расти?- размышлял,разглядывая голову лосёнка,Ваня. - Ухи-то мешают. Любишь, когда за ухом чешут? У нас поросёнок любит.

 -- Ха, балбес, - усмехнулся Вовка, - то ли поросёнок, а то ли лось. Кто ему в лесу будет ухи чесать, сравнил.

 Однако лосёнок не противился, когда Ваня чесал ему за ушами. Он ещё больше растопырил их, фыркал и тыкался губами в мальчишеские ладони.

 -- А где твоя мама, ты от неё убежал? - заглядывая лосёнку в глаза, спросил Коля. - Ты, наверно, хочешь есть… будешь траву?

  Коля хотел нагнуться, чтобы захватить горсть травы, но лосёнок, неожиданно мотнув головой, лизнул его прямо в нос и шумно выдохнул парной воздух. Все засмеялись, смеялся и Коля.

 -- Пацаны, точно! - остановил смех Саня Шестов. - Жеребята ведь с кобылами ходят, молоко же пьют. И лосёнок, значит, должен молоко пить.

 -- Может, мы его к лошадям отведём? - предложил Женька. - И он будет с ними пастись.

 -- А где ты ему лошадей-то возьмешь, - возразил Вовка, - щас на отделениях сено косят.

 -- Лошадей правда нет, - подтвердил Вовкины слова Сережа Вдовичихин. - Так можно коровьим, из бутылки сами поить будем, я по телевизору про заповедник видал…  ого-о, - прервал сам себя Серёжа и присел перед лосёнком, - смотри, рана какая.

 На задней ноге  лосёнка была широкая рваная ссадина. Как будто кто-то неумело, проводя то в одном, то в другом месте, сделал ему ниже колена крупнозубой ножовкой запил. Кровь запеклась на клоках шкуры чёрно-багровыми сгустками.

  Серёжа дотронулся до раны, и лосёнок сразу подтянул ногу, повернул голову и посмотрел на него влажными глазами.  Ноздри у зверя раздувались, выпуская воздух.

 -- Не тронь, больно ему, -  нагнулся к Серёже Коля.

 -- Да я и не хотел… -  вымолвил тот. - Его перевязать надо.

 -- Где это он, может, об корягу в лесу ободрался? - предположил Женька, поглаживая лосёнка по спине.

 -- Может, откуда теперь узнаешь, - ответил ему Саня Шестов. -  Давай, Кузнец, тебе ближе всех бежать, тащи молока и тряпку чистую, ногу перевяжем.

 -- Ладно, я щас, - сказал Вовка и понёсся к калитке, за которой тянулся широкой полосой огород Кузнецовых.

 Крупных домов по селу немало. Но, как бывает, даже среди белых грибов попадается иной раз самый большой и видный, против которого другим не устоять, так и дом Кузнецовых: за плотным, без единой щели, тёмно-зелёным забором широченный двор со стайками, сараями, курятником, погребом…  В углу в линию с забором кирпичный гараж. Въездные ворота распахиваются на улицу, а запираются изнутри на три металлических засова. Вход же туда – небольшая дверь со двора, где мается на цепи грудастый, похожий на волка серый пёс со страшной пастью.
  И сам дом: осанистый пятикомнатный богатырь из белого кирпича. Позавидуешь, как всё прочно. Только окна  маловаты для его стен.
  Дверь в дверь с домом распахнута летняя кухня. В жаркие дни дом стараются открывать реже, тогда он хранит прохладу и ночью в нём хорошо спится. А все дневные домашние дела проходят в летней кухне.

 -- Подавай шкварки, - сказал жене Георгий Миронович, отодвигая опустевшую тарелку из-под жирного борща.

 -- На-ка, на-ка, - спохватилась полная и невысокая Полина Андреевна, сняла с плиты кипящую салом сковороду и понесла мужу, - тут и мяско, и шкварочки, в самый раз подошли. А может, с картошечкой?

 -- Не надо, мясца одного, - ответил тот и сунул следом за хлебом между толстыми губами зажаренный кусок свинины.– Ах-ху-у, ча-ху-у, - отдувая жар, заработал челюстями .

 -- Поешь, поешь, - суетилась жена, доставая с полки банку с молоком, - молочка ещё щас. 

 -- Слышь, чего говорю, - не переставая жевать, басил Георгий Миронович, - загончик в сарае, однако, расширю. Матка опоросится, так ещё пару  себе оставим.

 -- Ну и правильно. Они хошь и поздние, а к той осени нагуляются. И мяса побольше сдадим, да бычка ещё. Вот и денежки.

 -- Сдадим-то сдадим, да не те это денежки,- проговаривал набитый мясом рот.– Слыхала, свиноферму большую строить собираются ... Вот там будут денежки так денежки. В это бы мне дело залезть, да если заведующим… вот тогда да-а… тогда совсем бы другая жизнь у нас началась! У меня ж три курса аграрного… и опыт какой… Я тебе любую свинью, хоть на сало, хоть с прослойками. Надо мне потихоньку удочки к директору по этой теме забрасывать. Может, не сразу заведующим, но всё равно, это шанс редкий. А за баранкой много не срубишь, ерунда, копейки. Давно уж про ферму разговоры, скоро, верно, решат.

 -- А где строить-то, лес кругом? - подсела к столу Полина Андреевна. - Так, поди, болтают.

 -- Ничего не так, - повысил голос Георгий Миронович, подхватив со сковороды последний кусок, - знаю, раз говорю. По ту сторону, меж полями и рекой, вон места сколько, у моста-то, там и будут строить.

 -- Да где ж там, у церкви, что ль?

 -- Чего рядом настроишь-то, церковь эта по самому центру стоит, ни туда, ни сюда. На всё места не хватит, сносить её надо,  -  закончил Георгий Миронович жевать и цыкнул через зубы.

 -- Как же сносить-то, церковь-то? - всплеснула руками Полина Андреевна. - Да  можно ли… - и быстро, едва обозначая, перекрестилась.

 -- Тьфу ты, раскудахталась, - поморщился на жену Георгий Миронович, - чего с неё, стоит без всякого толку, вред один: туда не проедь, сюда не пройди. Снести её к чертям, так больше пользы будет.

 -- Ох, не знаю, как же…

 -- Как-как! Как накакашь, так и съешь, поняла!?– Георгий Миронович опустил на спинку стула широкое,грузное тело.Спинка заметно подалась и заскрипела.- Дело умное. Налей-ка молока вон, в кружку мою.

 -- На-ка, попей, сливочек как много настоялось, -  лила Полина Андреевна в большую фарфоровую кружку густое молоко. -  А старики наши, молиться-то…  всё собирались в неё…

 --Дуры эти старые да дед Шестов, так они по домам все молятся,- отпивал молоко Георгий Миронович. - Уж труха из них сыпется, а всё про бессмертие чего-то да про страшный суд. Понесут вперёд ногами – вот и суд весь. Из ума уже повыживали и других ещё дурманят. Вон  пацан, Колька Озеров, или чей он там, наладил к церкви цветочки собирать. Их рук дело. Дед-то фронтовик, с наградами, не богомолец никакой, а на внука, того гляди, крест повесят. Да и верно, без родителей пацан растёт. Сносить эту заразу, вред один от неё.

 Жена молча моргала рябоватым лицом, думала: может, и верно всё… чего с неё, с этой старой церкви. Может, впрямь, помеха только для жизни…

 --Хватит, убирай. Ну-ка, погляди, как про меня в нашем брехунке напечатали,- сказал Георгий Миронович, взял с подоконника районную газету «За Родину», подал жене. – Прямо спереди поместили.

 На первой полосе была большая фотография. С неё серьёзно смотрел круглолицый, лет сорока мужчина в спецовке. И написано: «Более двадцати лет работает шофёром Г.М.Кузнецов. За отличные трудовые показатели, высокую дисциплину…»

 -- Ой, это ты что ли, -  умилённо просияла Полина Андреевна, рассматривая фотографию мужа, - ну ты поглянь - ка…

 В этот момент во дворе приветливо гавкнул пёс, и в кухню влетел задохнувшийся от бега Вовка.

 -- Мам, мам, давай мне молока скорей! - выпалил он с ходу.

 --Чего шумишь-то, -  повернулась к сыну Полина Андреевна, -  садись за стол, щас борща налью.

 -- По целым дням не загоняешься, - сердито посмотрел на Вовку отец.

 --Да не-е, мне в бутылку надо, с собой, - быстро говорил Вовка, - не хочу я есть.

 --Куда это с собой? - подозрительно спросила Полина Андреевна. - Чего задумали?

 --Да никто не задумал, - отмахнулся Вовка, - там лосёнок из леса пришёл, за нашим огородом прямо. Мы его молоком напоить хотим. И нога ещё у него ранена, тряпку надо, перевязать.

 -- Удумают же. Ну, щас, - поднялась Полина Андреевна, - бутылка где-то на полках… ах, вот. Держи-ка воронку, - полила в бутылку молоко из той же банки, что и мужу.

 --Чего он из леса пришёл? – тихо, словно сам у себя, спросил Георгий Миронович.

 -- Ну, просто, к нам, - ответил отцу Вовка, - он лосиху, может, потерял…

 -- Возьми вот, - Полина Андреевна достала из небольшого шкафчика  чёрную тряпицу, - другой нету.

 --Я побежал, -  сказал Вовка и выскочил с бутылкой и тряпкой.

 --Поешь приди! - успела крикнуть ему мать.

 --Ладно! - донеслось со двора.

  Георгий Миронович ещё выпил молока, посидел, посмотрел на газету, потом встал, подошёл к двери. На голубой майке на груди и спине темнели мокрые пятна.

 --Духота здесь, -  вытер он пот со лба,  - пойду по огороду похожу.

 -- Ну, поди, обветрись, а я чушкам пока сварю.

 Он вышел. Пёс поднялся у будки и внимательно посмотрел на хозяина. Но тот не обратил на него внимания, а прошёл к сараям, что-то поискал там, потом повернул в огород. От калитки посмотрел на ту сторону, на лес, но за зелёными лопухами подсолнухов ничего не было видно.

 --Чего он из леса пришёл? – пробурчал, хмурясь, вернулся к сараям, взял верёвку и топор и неторопливо двинулся через огород.

 А мальчишки у самого забора кормили лосёнка. Молока больше проливалось на землю, но лосёнок тянулся к бутылке, мотал головой, ловил горлышко.

 -- Он так за бутылкой хоть куда пойдёт, -  смеялся Серёжа Вдовичихин, - можно его к коровам отвести, пусть с ними живёт. Я дома попрошу.

 -- Ты дай мне-то покормить, - сказал Женя и перехватил у Серёжи бутылку, в которой молока осталось совсем мало.

 -- Мы пролили больше, - досадовал Саня Шестов, - соску надо достать.

 -- Я достану потом,- пообещал Ваня,- моя мамка так же Катюшку кормила.

 Молоко уже кончилось, а лосёнок всё хватал бутылку. Ребята обнимали и гладили его.

 --Давай теперь перевяжем, - сказал Коля.

 -- Кузнец, ты чего тряпку какую-то чёрную принёс? - спросил у Вовки Саня.

 -- Да не было другой у нас.

 -- Ладно, сойдёт, - взял Саня тряпку и присел, чтобы перевязать лосёнку ногу.

 -- Ты не сильно, а то ему больно, -  предупредил Женька.

 -- Сам знаю, - отозвался Саня.

 Он наложил на запёкшуюся рану чёрную тряпку, обмотнул её вокруг ноги и связал концы двумя узлами. Лосёнок в это время даже не дернулся, он только дул ноздрями воздух.

 -- Ну-ка, чего у вас там? -  неожиданно прозвучало сзади.

 Ребята вздрогнули и обернулись: перед ними и лосёнком стоял Вовкин отец. Вернее, он медленно подходил к ним.

 -- Я же говорил, пап, что лосёнок, -  сказал отцу Вовка.

 Мальчишки чуть расступились, подпуская к своему питомцу взрослого.

 -- А-а, ну-ну, хорошо это, что лосёнок, это надо, -  подошёл он и положил зверю на загривок тяжёлую ладонь. - Накормили, значит, уже?

 -- Ага, да пролили больше без соски, - ответил Серёжа Вдовичихин.

 -- И куда вы его теперь? - продолжил Вовкин отец, пристально разглядывая лосёнка, как будто прикидывая его на глаз.

 -- Не знаем пока, - пожали плечами ребята, - думаем только.

 -- Пап, может, к нам, у коров ведь места много, - неуверенно проговорил Вовка.

 -- К нам-то… к нам можно, - уже не обращая внимания на ребят, отвечал сыну отец. - А ну-ка, пойдите-ка побегайте, в лес вон…

 -- Куда-а? -  протянул Женька.

  -- Пап…

 -- Чего папкаешь?! А ну, марш отсюда, быстро! И чтоб не показывались!

 Мальчишки испуганно съёжились, попятились.

 -- Кому сказано, быстро!

 И ребята побежали в лес. Лосёнок испугался резкого крика и попытался прыгнуть в сторону, но крепкая рука не пустила его, железным обручем обхватила шею.

 -- Стоять! -  рявкнул Кузнецов. - Я те… я те подёргаюсь, - тащил он упирающегося лосёнка к тому месту у забора, где лежали верёвка и топор. - Щас я те подёргаюсь, ну-ка сюда, сюда, сюда…та-ак…

 Лосёнок, сопротивляясь, расставил ноги, бороздил копытами землю, рвался из душного захвата. Но человек напрягся, тянул зверя за собой. Вот уже нащупал рукой верёвку,  вот уже верёвка, непослушно путаясь, нашла выгнутую, трепещущую шею.

 --Тьфу ты ж, умотал, скотина, - сплюнул Кузнецов, крепко привязав второй конец верёвки к жердине забора.

  Поднял топор, сжав топорище в двух кулаках, и замер, засмотрелся куда-то на подсолнухи. Лосёнок, склонив голову, натянул верёвку и стоял, как вкопанный, в напряжённом оцепенении.

 -- Гхак!— клокотнуло вдруг с силой в горле у Кузнецова, и обух пронёсшегося топора, глухо стукнув, вмялся в неподвижный звериный лоб. Вломился и будто прилип, врос в шерсть.

  Лосёнок то ли от силы удара, то ли потому, что сразу стал мёртвым, подогнул передние ноги, подержался так  мгновение и рухнул на землю, ткнулся мордой, из которой вышла вместе с храпом кровяная пена. Чёрные сливы в глазницах, отблескивая влажным огнём, закружились, замельтешили по орбитам и скоро остановились насовсем. Невеликая туша лесного гостя, вытянув шею, покойно лежала у ног Кузнецова.

 Коротко рубанул по затянувшемуся на жердине узлу – освободившаяся веревка отпустила горло. Бросил топор, присел, подсунул обе руки под передние ноги лосёнка. Посидел, поозирался – никого кругом. Только тревожные, растерянные мальчишеские глаза метались в густой притихшей листве. Он не видел их. Поднял за ноги и взгромоздил тушу на плечо, в висках застучало.

 -- Ух ты, э-э, малой ещё, а тяжёлый-то, - закряхтел от натуги, поднимаясь с лосёнком.

 Длинномордая разбитая голова, опрокинувшись, безвольно моталась, часто роняя с ноздрей тёмные капли крови.  Кузнецов уже готов был повернуться и тащить ношу к калитке, но из-за акации  вышел маленький Коля. Подошёл совсем близко, губы его дрожали.

 -- Палач, - тихо сказал Коля прямо в лицо Кузнецову.

 -- Да ты… я ж тебе щас…- кряхтел под лосёнком Кузнецов и топтался на одном месте.

  Бросать на землю с трудом поднятую тушу не хотелось. Да и что он мог сделать этому Кольке? Убить не убил бы, а ударить, так чего там.

 - Ах ты щ-щенок! - прорвалась всё-таки волна злобы после минутной растерянности.- Я ж тебе головёнку оторву! Вот паскудёнок безродный… - шипел Кузнецов на Колю. Тот стоял похолодевший, с полными слёз глазами. Видно, большую часть ругани Кузнецов уже выпалил, да и лосёнка держать тяжело. Он повернулся и пошёл к своему огороду. - Понарожают сучонки разные…

 А Коля побежал. Ноги, казалось, летели быстрее, чем могли, только бы дальше от густого тёмного пятна на примятой зелёной траве и громадных кулаков, сжимающих топор, от хлёстко бьющих по лицу слов. Туда, мимо огородов, за улицу, на лесную поляну. Домой, где Седанушка и бабушка.
  Коля не слышал, как мальчишки что-то кричали ему вслед, не почувствовал, как поранил на бегу о встречную ветку ногу. Светлые кудряшки разметались, лоб покрылся испариной. Скорее, скорее домой.
 Вон уже промелькнула в решете ветвей крыша, вот ещё раз. И – тропинка, тропинка в лесном одеянии. Быстро скрипнула калитка, ноги коснулись мягкой густой ромашки во дворе, и Коля вбежал в кухню.

 --Деда! - уткнулся он в колени сидящему на лавке Седанушке. Узкие плечики затряслись от сильных всхлипываний. - Деда!

 -- Внучок! Колюшка! - растерянно захлопотала вокруг бабушка.— Да что ж ты, что ж ты зашёлся-то?— А увидела на ноге  внука большую кровоточащую ссадину и совсем расстроилась.— Ох, батюшки!

 -- Ну-ну, тихо, тихо, - обнимал и гладил Седанушка разрыдавшегося Колю, - успокойся уже, успокойся.

 -- Дед-а-а, - через слёзы говорил Коля, - он л-лосёнка уб-бил…

 Коля ещё долго не мог успокоиться, плакал и постепенно, обрывками слов, рассказал, как из леса пришёл подраненный лосенок, как они с мальчишками кормили его. А потом Вовкин отец прогнал их и убил лосёнка топором. И Коля назвал его. И он за это сказал на Колю и маму страшные слова. И унёс к себе мёртвого лосёнка.

 Колин папа погиб на горной дороге в далёкой-далёкой стране, где в сумерках рвалась под миномётами наша автоколонна.
 Коли ещё не было на свете, когда он, стриженный и в старой фуфайке, уехал служить. А когда издалека привезли закрытый солдатский гроб с маленьким окошечком на крышке и в нём всё, что осталось от отца, Коле уже исполнился год.
 Похоронили отца на родине, в соседней деревне, и Коля так никогда и не увидел его. Только на фотографии обнимал маму и улыбался молодой дяденька. А мама года два после похорон прожила в деревне и уехала в город, устроилась там кое-как с работой и жильём, мечтала каждый год забрать сына, но пока не получалось. И Коля жил с дедушкой и бабушкой в деревне, в покосившемся домишке.

 -Злой это человек, нехороший, - сказал изменившийся в лице Седанушка, когда стало известно, что произошло. - У сорной души и язык шелуха, только пакостит. Ты и забудь, и не слушай другой раз его, чего наговорит.

 Седанушка посадил Колю к себе на колени, прижал к груди. Мальчика часто и мелко трясло.

 -- Да ты и заболел никак, - стариковская ладонь легла на Колин лоб, - горячий-то вон какой.

 -- Простыл, поди, - озабоченно сказала бабушка, - так жарынь такая, вроде…

 -- Пойдём- ка в дом, - Седанушка  поднял внука на руки, - в кровать тебе надо. А ты чай принеси, - сказал он Анне Ивановне.

 -- Щас, щас принесу, - взялась за чайник бабушка, - идите, укладывайтесь пока. Одеялку там в сундуке ещё возьми, под двумя пусть.

 Седанушка унёс прильнувшего к нему Колю.
  Через сени они прошли в кухню, большую часть которой занимала широкая русская печь. Здесь же стояли по своим углам небольшой столик и выкрашенный светло-коричневым резной высокий комод, сделанный когда-то деревенским столяром.
 Из кухни дверной проём уводил в затенённую прохладу комнаты. Напротив друг - друга у стен две металлические кровати. Дальше платяной шкаф, приземистый сундучок, оплетённый по крышке и бокам полосками светлого металла; хрупкая, невысокая этажерочка с десятком потрёпанных книг и будильником на ножках-рожках. Между окнами стол с круглой крышкой под белой скатертью с красными вышитыми цветами. Вот и всё. Да ещё красивая чёрная кошка с белой опушкой на груди; на трёх больших подоконниках горшки с цветочной зеленью. А на кухне над столиком вбит гвоздь для настенных часов с кукушкой и гирьками на длинных цепочках. Но часы сейчас шли в летней кухне.

 Седанушка пронёс Колю на кровать, быстро раздел и уложил под одеяло. Кошка на противоположной кровати потянулась, зевнула и снова свернулась колечком. А Седанушка заторопился к сундучку, открыл его.

 -- Ну вот, под двумя тебя укроем, - достал он свёрнутое атласное одеяло, - полежишь маленько, всё и пройдёт.

 -- А мне уже и так жарко стало, - откликнулся с большой подушки Коля, - то сначала сильно холодно было, а теперь как на печке нашей.

 -- Это жар по тебе так ходит, - укрывал Седанушка вторым одеялом внука, - а из-под двух- то одеялок он скорей убежит.

  Зашла с парящим чаем бабушка.

 -- Улеглись уже? - спросила, подходя к кровати. - А я чайку как раз согрела. Что ж, дед, подушки-то не поправил, гляди, как неловко ему.

 -- Не трогай пока, лекарство выпьем, и пониже сделаю,- остановил Седанушка Анну Ивановну, взял у неё стакан и вышел в кухню. Там достал из комода с верхней полки небольшой пузырёк с тёмной жидкостью, снял с него крышку и вылил несколько капель в чай. Они сразу слились с цветом заварки.- Вот так,- убрал склянку обратно на полку и пошёл со стаканом в комнату.

 -- Щас деда лекарство тебе сделает, - присела к Коле на кровать Анна Ивановна, - попьёшь, и пройдет всё быстренько.

 -- Баба, а я не умру? - неожиданно спросил Коля. - А то мне уже жарко совсем.

 -- Да глупенький, чего ж говоришь-то, - поперхнулась испуганно Анна Ивановна и сразу продолжила ласково, - с чего ж ты умрёшь-то, конечно, не умрёшь. Ты ведь ещё маленький совсем, - бабушка тихонько гладила внука по светлой голове. - Это мы с дедушкой уже старенькие, ноши относили, а тебе ещё только жить да жить.

 -- А какие вы ноши относили с дедой?

 -- Так они ведь всякие разные бывают. Вот сколько людей разных живет, так и нош столько.

  -- А зачем их носить?

 -- Затем, что без ноши не пройти человеку, лёгок будет, унесёт его с земли. Вот ты чуток подрастёшь, и у тебя будет своя ноша. Тогда и поймёшь всё про неё.

 -- Вот, давай-ка выпьем это, - подошёл и склонился к внуку Седанушка, - легонько, легонько, ложкой, горячо ещё.

 Коля дул на ложку, глотал горячий чай, и скоро обильный пот побежал струйками со лба и шеи, впитываясь в одеяло, подушку, простынь.
 Анна Ивановна, посидев немного, вернулась по хозяйским делам в летнюю кухню. Чай почти кончился, стало невыносимо жарко и неприятно лежать, упрятанным по самый подбородок в отсыревшей постели.

 -- Седанушка, открой меня немножко, - попросил Коля, - мне тут уже мокро.

 -- Потерпи, внучек, это жар с потом выходит, - Седанушка вытер лицо мальчика полотенцем, - а потом полегчает сразу. Полежи ещё, мы сказку с тобой почитаем… какую ты хочешь, про царя Салтана будем?

 --Деда, давай мы открытки лучше посмотрим.

 -- Ну, давай открытки, давай, где они у нас, - подошёл Седанушка к этажерке, поставил пустой стакан и взял толстую пачку открыток, скопившихся у стариков за многие годы. - Вон их накопилось-то.

 -- Деда, а почему мы в лесу живём? Ты же с бабой в середине улицы жил, раньше-то ещё когда.

 -- Так это раньше жили, а потом дом-то наш сгорел, - вернулся и сел на кровать Седанушка. - Это уж сыны мои, дядя Миша твой, да дядя Саша, да дядя Володя, от нас поразъехались. Только мамка твоя ещё в школе тогда училась. Сгорел наш дом, а это лесниково жильё было. Он тогда дом себе хороший поставил и съехал, ну а мы сюда. Думали, что временно, а и не отстроились вот, живём, ишь, всё.

 -- А правда, наш дом самый лучший?

 -- Ну, а чего ж, - улыбнулся  Седанушка, - от холода и жары охранит. А глянь-ка, снеговик какой, это дядя Миша прошлый год прислал. Нос-то большой какой, да с метлой. Вот как снег будет, мы с тобой такого же слепим, и морковку самую большую припасём. А это кто тут у нас… - Седанушка сменил открытку, - ох, красавцы, кони сказочные, гривы-то, как кудри…

 … Кони летели, не касаясь травы. Все из розовых кудрей, с большими ярко-чёрными глазами. И все кони как будто улыбались, а мягкий ветер раздувал их стремительные гривы. Всюду было много белых ромашек, и травы сплетались густо и высоко. Коля сидел на спине розового коня, который летел впереди. Они мчались на большой голубой простор.
  Вдруг появился маленький лосёнок и полетел вместе с ними. Кони были розовые, а лосёнок коричневый, но он улыбался так же, как они, и нисколько не отставал. Потом начался большой лес, а все кони растворились в его зелёном воздухе, и Коля уже сам летел рядом с лосёнком над лесной тенистой дорогой. Они смеялись и что-то говорили друг другу и поднимались всё выше, к звенящим вершинам берёз и сосен.
  А по небу навстречу им плыло только одно лёгкое, туманное облако. Оно было уже совсем близко, и они захотели полететь вместе с ним. Но облако почему-то не улыбалось, а просто молча летело навстречу им, и когда поравнялось, то сразу оказалось вовсе не белым облаком, а чёрной тряпкой.
 Тряпка вытянулась в верёвку и проскользнула мимо Коли к лосёнку, кольцами обвилась вокруг его ноги, переползла на шею. Потом расправилась и стала быстро расти в чёрное покрывало и окутывать лосёнка. И это была уже не тряпка, а огромный рой маленьких топориков. Они зажужжали, как толстые чёрные осы, и все вместе начали кусать лосёнка.
  Коля замахал руками, бросился на них, но тогда покрывало окутало и его и ужалило. Было очень больно, осы впивались во всё тело и не давали лететь. Лосёнок больше ничего не говорил сам и не отвечал Коле. Из больших глаз его на морду текли слёзы, и Коля тоже плакал. Они стали падать, потому что какой-то жгут под покрывалом накрепко связал их,  и невозможно было держаться в небе. Мелькнул клочок ясной синевы, и перед ними заметались пики сосновых вершинок. А лосёнок вдруг храпнул и начал рассыпаться пылью, и ветер мгновенно развеял его, снова унёс в небо.
  Коля остался один над берёзовыми куполами. Листва обдала его волной мерного шума и выпустила из своих объятий поющих птиц. Они беззаботно перекликались и сновали между отзывающимися на их прикосновения ветками. Это было так хорошо, что птицы летали. И Коля мгновение назад мог так же лететь в голубой простор, но теперь осы нестерпимо жгли всё его тело, и он из последних сил держался, чтобы не упасть на землю.
  Покрывало, окутавшее его, стало очень большим и широкой извивающейся полосой потянулось к птичьим крыльям. Птицы испугались и стремительно зачертили воздух - они не знали, куда лететь, потому что везде их ловило покрывало. И оно обязательно бы упрятало птиц в своей душной черноте и закусало бы топорами-осами.
  Только частые берёзовые стволы вдруг перестали быть белыми, налились кроваво-красным цветом и стали стеной. А на стене проступило во весь древесный  рост лицо с большими, тихо улыбающимися глазами и длинными  седыми волосами. Один седой волос отделился и поплыл по воздуху прямо к Коле, лёг в ладонь и превратился в большой сверкающий меч.
  Коля сжал рукоять и сразу испугался, что не удержит меч. Он был неподъёмно тяжёлым и потянул всего его вниз. Держаться в воздухе стало совсем трудно. Покрывало же согнало птиц в одно крохотное место, они сжались в замершие комочки. И Колино сердце больно сжалось и вытолкнуло в руки вместе с кровью свои силы.
  Меч не выпал, Коля понёс его, поднял над собой и отсёк от покрывала отросток. Чёрная лента, как поражённая щупальца, отдёрнулась от птиц, съёжилась, и начала корёжиться и уменьшаться, как будто её сжигали на огне. Скоро от неё остался только тлеющий серый пепел. А покрывало заскрежетало от злобы своими топорами и укусило еще больнее.
  Взмах забрал у Коли все без остатка силы, тонкие пальцы разжались, меч выскользнул, полетел вниз и гулко упал на траву. И Коля увидел, что это не меч, а большой, сверкающий расплавленными искрами золота крест.
  Неожиданно налетел оглушительно ревущий, всё сгибающий ветер. Коля не удержался, земля потянула с удвоенной силой, перед глазами замелькали разметавшиеся в ветреном забытьи ветки. Две из них вдруг перестали метаться и потянулись к падающему Коле. Им оставалось совсем немного, чтобы подхватить его и не пустить падать дальше. И это были вовсе не берёзовые ветки, а сильные Седанушкины руки. Коля громко закричал: «Седанушка!», но руки не смогли дотянуться до него и быстро унеслись вверх.
  А снизу надвигались, вырастая, вздутые и тугие от пережитых бурь берёзовые корни. Коля с ужасом смотрел, как они приближались, безмолвные и неподвижные: вот сейчас он ударится о них и умрёт. В этот последний миг как будто пошёл дождь, пролетело несколько прозрачных капель. Коля поднял лицо и увидел, что из больших грустных глаз на алых берёзовых стволах текут и срываются на землю слёзы. Корни стали огромными, вот они, вот сейчас…
  Но они почему-то не ударили, пропустили через себя, и земля пропустила. Коля вошёл в неё так же свободно, как летел по воздуху. Прохладная лёгкость освежила всё тело, толстые безжалостные осы не жгли, не терзали больше его. Чёрное покрывало не смогло пробраться в землю, оно с разгона упало и расстелилось на костяной твёрдости корней. Было похоже, что покрывало опасливо оглядывается по сторонам, не желая, чтоб кто-нибудь увидел здесь его. Потом зашипело и уползло гадюкой в травяные заросли, затаилось.
  Коля думал, что задохнётся, но дышалось так же, как над землёй, всё было хорошо видно. Сильные корни берёзы, переплетаясь, так бесконечно далеко уходили в глубину земли, что Коля не мог рассмотреть, где они кончаются. Он пошёл между прочными сплетениями и вросшими в них разной формы комьями. Плотно пахло землёй. Сплошное поле тонких корешков травы и цветов тихо скользило над ним, чуть задевая его светлые волосы. Коля посмотрел вверх, за это поле корней, туда, где поднимались высоко зелёные травы и деревья.
  Креста уже не было, но Коля чувствовал его, чувствовал, что он движется над ним, невидимый. А ветер над землёй стих, всё успокоилось, и берёзовые стволы снова нарядно белели. В просторной выси плавали редкие облака. Лес что-то задумчиво шептал и звал побежать по еле заметной тропинке и скрыться в его мягкой зелени. И совсем близко горела в солнечных бликах речка…

 -- Бегут-то, всё равно, как летят, будто крылья у них, - говорил Седанушка, сам залюбовавшись конями на открытке, - вот-вот на небо поднимутся и …

 Седанушка посмотрел на внука и замолчал. Коля незаметно и как-то сразу уснул. Лоб его сплошь покрылся капельками пота, даже колечки волос в чёлке и на висках промокли и потемнели. Седанушка снова вытер лицо мальчика, поправил одеяло и потихоньку отошёл к окну. Там выдвинул из-под стола табуретку, сел и стал рассматривать старые открытки из толстой пачки, неторопливо раскладывая их на столе.

 -- «Первомайская, - посмотрел Седанушка на красную большую единицу на фоне голубых и ещё каких-то цветов, - от Леры. Родные, любимые мои папа и мама и сыночек Колюшка! Тоже прошлогодняя. А вот письмо, старое. Здравствуйте, отец, мама, сестрёнка и племяш! Пишет вам Александр. Ага, от Сашки, с Катериной они тогда снова сошлись. А то всё не писал, бегал всё. А это на именины материны, от Володьки. Ишь, живые прям, в росе ещё…»

 Время неслышно проходило сквозь тишину комнаты. Седанушка целиком ушёл в строчки, написанные когда-то близкими ему людьми, вспоминал лица, встречи, разговоры, расставания. За каждым словом они легко узнавались, как будто были здесь только вчера.
  Седанушка не усмотрел, сколько времени просидел так. Ярый солнечный разлив за окнами уже схлынул, остыл, солнце заметно присело и всё больше поглядывало за горизонт.

 -- Седанушка! -  вдруг пронзительно крикнул во сне Коля.

 Седанушка даже вздрогнул, отложил открытки, поспешил к  кровати. Коля  спокойно спал и ровно дышал во сне.

 -- Приснилось, видать, что, - пробормотал Седанушка и положил ладонь на Колин лоб, - ну вот, и жар спадает, к утру-то и пройдёт всё.

 Он подсел к внуку, в комнате снова стало тихо и уже сумеречно. Минуты неудержимо понеслись, приближая поздний вечер. Скоро пришла Анна Ивановна и щёлкнула на кухне выключателем. Дневные заботы закончились.

 -- Ну, как вы тут, - раздвинула шторы в дверном проёме и впустила с собой  неяркий электрический свет, - полегчало?

 --Потише ты, - отозвался Седанушка, - спит он. Жар спадает уже, к утру и забудет про хворь.  Ты  давай-ка, укладывайся, да присмотри за ним, мало ли, вдруг проснётся. Я пойду, пройдусь немного.

 -- Чего на ночь-то удумал. Поди, я там картошки сготовила, чай горячий.

 -- Не хочется, пройдусь пойду, - отказался Седанушка и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

 Звёзды высыпали густо и ясно. Высоко над тёмным притихшим лесом завалился набок ярко горящий месяц.
  Седанушка по тропинке вышел на дорогу и зашагал к  выступающим из сине-чёрного воздуха домам. Ещё не спали, многие перекрещенные прямоугольники окон желтели тёплым светом. В ограде первого от леса дома звякнула цепью и вяло пролаяла собака. Где-то хлопнула дверь, донёсся невнятный старческий голос. 

 Вот и проулок. В нём было темнее, но Седанушка хорошо чувствовал землю и не приглядывался. Один дом, второй, третий, ещё два. Дальше над штакетником поднялся  гараж, за ним высокий дощатый забор, в сумраке двора притаилась громадина дома. Седанушка подошёл к небольшой двери в широком створе ворот, постоял немного и с размаху ударил в неё кулаком. Засовы отрывисто лязгнули от неожиданной тяжести удара, а пёс, словно уже ждал недалеко от входа, сразу зашёлся  злобным лаем где-то у самых ног.
  Веранда осветилась, распахнулась дверь, и на  крыльцо выскочил Кузнецов. Он был в  расстёгнутой рубахе на голое тело, видно, она при стуке первой попалась на глаза.

 -- Я щас трахну кому-то! - закричал хозяин прямо со ступенек. - Я щас трахну! Погоди мне! –  Пролетел двор, отпёр дверцу и шагнул на улицу. - Это кто тут…

 Договорить он не успел. Седанушка обеими руками схватил его за ворот рубахи, резко выдернул из открывшегося чёрного проёма и прилепил спиной к прочным доскам створа.

 -- Да я ж тебя, старый пердун…- натужился Кузнецов.

  Но до Седанушки не дотянулся и рук его сбросить с себя не смог. Они, будто окаменевшие корни старого мощного дерева, намертво придавили тело к забору, и освободиться от их хватки было невозможно.

  - Ты чего, ты чего…- оторопело захрипел Кузнецов, когда ворот перехватил горло, и дышать стало трудно.

 --Чего, говоришь, - свистяще зашептал в лицо Кузнецову Седанушка. Цепной пёс рвал оскаленными зубами воздух у самых его ног. - А память свою про сегодняшний день ты вместе с мясом сожрал, аль у тебя её и не было? Так, саданул топором по живому, да и не понял даже. Ты ж, гадина, на мальцов обух опустил. Видать, мало тебе, что свиней своих колешь. Вот бы вся земля в шкварки бы превратилась, да небо чтоб из запечённой крови. Вот это бы тебе хорошо, как надо. И тем тоже так надо было… помнишь картину про Невского? Как там фашисты в железных панцирях ребяток наших в огне жгли. Да под лёд их и утянуло, справдилось. Вот и ты меня послушай, - старик уже опустил руки, - убью, коль еще такое сотворишь.

 Кузнецов остался стоять приплюснутым к своему забору, а Седанушка повернулся и пошёл к дороге. Ночь просветлела, звёзды и месяц так ярко светили, словно раскалились добела.

http://www.proza.ru/2014/01/20/546