Укол. Продолжение

 
   Следственный изолятор номер пять расположен в живописной местности на окраине города, за Вторчерметом. Ездит туда автобус 042. Изолятор окружает широкий забор, по верхушке которого, наподобие древних крепостей, пролегает пешая дорога, по которой ходят по кругу два человека, один из которых с автоматом. 
   За первой железной дверью у меня забрали сотовый телефон, за второй сумку и паспорт, и выдали вместо всего этого клеенчатый ромбик с номером и алюминиевый жетон.
   Симпатичная, аккуратно накрашенная, опрятная девушка в синем камуфляже проводила меня через двор в корпус. Внутри  всё было, как в больнице, только с решетками и тяжелеными дверями. Двери я постоянно забывала захлопывать, но девушка нисколько не переживала и не злилась, когда мне несколько раз пришлось возвращаться к отпираемым ею дверям, чтобы их захлопнуть.
   В результате я оказалась в очень небольшой комнате со светлыми, бело-голубовато-зеленоватыми стенами. Услышала, как снаружи повернулся ключ, но не придала этому значения. Стала разглядывать помещение, удивляясь, что совершенно не волнуюсь. Масляная краска была свежей, с подтеками, но при этом ничем не пахло. Передо мной были четыре кабинки и каждая кабинка, как нам известно из фильмов про тюрьму, была разделена на двое стеклянной перегородкой. И решеткой. С обеих сторон на столе стояло по телефону. Табуретки малюсенькие, как детские,  деревянные полуразрушенные и очень неудобные. Три часа на такой высидеть – а свидание длится именно столько –   непросто. Я сняла куртку, повесила её на вешалку,  устроилась в самой дальней кабинке возле окна, чтобы не мешать людям в случае заполнения всех кабинок. Было довольно прохладно, и я поблагодарила себя за то, что надела шерстяной свитер.
   С Леной мы вслух не разговаривали два года. Виделись в суде, писали письма. Это, конечно, не то. Невозможно было получить ответ на самый главный вопрос – как она сама оценивает то, что произошло? Письма я получала разные, в которых было все, кроме ответа на этот вопрос. А крайнее письмо содержало и вовсе странную фразу «Да, я зечка! И не собираюсь об этом забывать». А я собираюсь. Я считаю, что это дикое стечение обстоятельств. И что еще через два года этот кошмар будет забыт и похоронен в прошлом. Моя Ленка и вдруг «зечка»… Тут же вспомнилась фраза, что не статус красит человека, а человек статус.   
   Пока её не было, я занялась разглядыванием настольной агитации на стенах. Там было написано, как следует себя вести в комнате краткосрочных свиданий. 
 – Привет! Привет! – я подпрыгнула от неожиданности, – Ленка смотрела на меня через окошко той двери, через которую зашла я. Как отмотали пленку документального кино. Выглядела она лет на 20 моложе нашего преклонного, почти юбилярского возраста. Я очень обрадовалась. Даже подумала, что дверь сейчас откроется, и мы наконец-то обнимемся, как если бы она прилетела из Владика, а я ждала её в аэропорту. Но её куда-то увели, и она показалась теперь уже за стеклом кабинки.   
 – Здесь холодно! –  Лена бесстрашно встала на табуретку и, просунув свою маленькую ладошку, решительно надавила на большую прямоугольную раму. Рама хрустнула и поддалась.
   Ленка перехватила мой взгляд:
 – Смотри, какие у меня мышцы!  – И правда, там, где у большинства из всех нас, независимо от пола, что-то киселится, был достаточно рельефный немаленький бугорок. – Ты что такая зеленая? 
   Пришлось признаться, что сижу на зверской диете. Ленка скинула робу и покрутилась передо мной, как перед зеркалом. Красота.
 – Работы много. По ночам я пеку хлеб, днем разгружаю продукты, раздаю баланду, разгребаю снег, раздаю и собираю постельное бельё, убираю склады… Жизнь такая, что спать почти не приходится. Недавно вот 20 тонн картошки в восьмером разгружали весь день, до восьми вечера… Я думала, сдохну по-настоящему, на совсем…  У нас в хозотряде уже двое написали заявления и уехали на зону, не выдерживают девчонки. 
 – Главное, не озвереть от усталости и недосыпа, – подсказала я подруге, - Поддержать как-то тех, кому хуже, пожалеть плачущего.
 – Ну, это уж дудки. Тут, если начать жалеть рыдающего, цепная реакция начнется. Каждому есть, о чем поплакать. Здесь многие ломаются. Вот говорят про интеллигентов, что они «хилые интеллигентишки», это неправда. Проще устроенные, несложные люди почему-то ломаются быстрее. Вот ходит человек и ноет: «Я не выдержу этого! Это не справедливо! Это никогда не кончится! Я не доживу!». Вчера вот нарушила свои принципы, поговорила с одной двадцатилетней девочкой. Ей год светит при самом худшем сценарии. «Я ей говорю, - вон  люди какие сроки готовятся поднять! По девять – одиннадцать лет. А ты что воешь?». Она мне говорит: «Хорошо тебе рассуждать, ты всю жизнь сидишь!».
  Я посмотрела на Ленку. Нет, нисколько она не монтируется с окружающей обстановкой, не выглядит ее органическим дополнением…я же по своей журналистской практике бывала здесь раз пять, не меньше. И разговаривала со «спецконтингентом» и в камерах бывала. И на зоны сколько ездила за очерками и репортажами. Да уж, от тюрьмы и от сумы…Нет, не такая Ленка. Вообще не такая! Успокоилась я. Не поглотило нас это чернильное пятно. 
 – А еще ломаются на том, что канализацию надо чистить. Это, говорят, унизительно.
 –Пахнет не вкусно.
 – А я опять закурила, обоняние снижено. Вот чищу и думаю про Рим, как это они там сработали канализацию на века? У нас, блин, на два года сработать не могут, постоянно сыплется. Или вспоминала «Побег из Шау-Шенка». Они через каналью бежали. Через нашу тоже можно. Но я не побегу, у меня срока то осталось… Да еще потом вонять будет.
 – Отмоем, - шепотом говорю я, озираясь на тот угол, где как мне кажется, установлена видеокамера.   
    Посмеялись, конечно. 
 – Что за люди вокруг? – я, догадываюсь, что непростые…
 – Да в основном нормальные люди. Недавно вот осудили женщину, убившую 17 старушек. 20 лет дали. Смотрим по телевизору про неё сюжет. Моя коллега сидит и говорит: «Оптом дешевле! Одно убийство – чуть больше года отсидки».  Так что нормальные люди, только вот склонные к убийствам. Ну и много за наркотики. 
    И неожиданно переходит к самому болезненному.
 – Мне недавно Миша приснился, перед его Днем рождения. Разговариваем с ним как обычно, как будто все нормально,  а потом он говорит «Пошли со мной». Я ему говорю, что не пойду, что живые с мертвыми не ходят. Тогда он и говорит: «Думаешь, тебе одной сейчас плохо? А ты знаешь, мне как плохо? Ты ведь меня не простила! Прости меня! Мне это очень нужно!» Я его давай убеждать, что простила, а он не верит. Проснулась, и начала в себе копаться. Ведь и правда не простила.
   Почему-то подумала я, как же мы не устаём выгораживать тех, кого любим. Чудачеством  называем подлость. Про предательство говорим «можно понять», рукоприкладство воспринимаем, как случайный срыв…
 – Я-то знаю, что Миша дрался, - не выдерживаю этих фигур умолчания,  - хоть ты никогда и не говорила.
   Смотрю на Ленку, а у неё такие слёзы большие в глазах. Вообще-то, она по-настоящему при мне показывает свои слезы в первый раз за тридцать лет нашей дружбы. И поняла я, что ничего я не знаю. Не знаю, что она пережила в этом браке, и вообще, можно ли это пережить…
   Тут же, обжегшись,  меняю тему. Да у нас этих тем! А сколько их накопилось за годы! Например, творчество. Лена хочет писать про тех, кто вокруг. Отрывая время от редких минут отдыха и сна. Что-то вроде инструкции, как в тюрьме выжить, если вся твоя жизнь (и немалая!) прошла далеко от огороженных колючей проволокой периметров, и ты успела полностью сформироваться, окрепнуть в своих убеждениях, ценностных каких-то представлениях… И вот – бабах! – «ты зечка!».
 – Хотя такого уже всего полно написано? – спрашивает Лена.
   Я тут полазила по Интернету. Правда, много.
 – Ты пиши. Так как ты, всё-равно никто не напишет! Для себя пиши. Когда пишешь, как бы копишь себя внутри себя. Раздавая, копишь… Ну как тебе объяснить? – смотрю на мою Ленку. А ей не надо объяснять, она меня, как и прежде, понимает без слов.         
 – Да, на счет понимания.  – Лена торопится сказать, пока не забыла,  – Ир, если есть старый видик с документами. Передай! У нас тут в большом почете сериалы! Народ просто зомбируется историями из телевизора. Переживает, обсуждает… Я тут как-то настояла, уговорила. Посмотрели «Звездный десант». Мы смотрели с тобой. Обычный американский фильм про то, как пауки атакуют, а люди противостоят. Ты не поверишь! Им скучно! Они не поняли! Они не тупые… как-то запрограммированы по-другому, что-ли. Но я не могу больше смотреть сериалы. Мне кажется, я умру со словами «Милый! Я беременна, но не от тебя!».
   Найду, конечно. Или поспрашиваю. Новый, говорит, не надо. Жалко будет, если уронят. Видик, который был до того, уже уронили.  Действительность тут же откликается.
   Сверху раздается ужасный грохот. Я с подозрением смотрю на потолок.
 – Что там над нами? Кухни и прачечной нет, значит, ничто не обвалится и нас ничем не зальет, – успокаивает меня подружка.
 – Кто-то бросил в мышь кувалду… - шучу я неудачно, но не могу придумать, что же это было.
 – Какие здесь крысы! – подхватывает тему Лена. – Я каждый день хожу на склад за мукой. Главное, чтоб в муку не залезли, не нагадили. Мне их травить приходится. Они, когда отравы наедятся, с ума сходят и начинают друг друга убивать. Такие вопли, брызги крови, такие «монтекки» и «капулетти»… Вчера вот крысу с выеденным мозгом в пакетик сложила. И говорю нашим: «Унесите неудачливого дуэлянта». Вот такая «материализация образа». Теперь я знаю, что значит буквально «выесть мозг».
- Жуть.
- Я воспринимаю подобные ситуации как-то отстраненно.
 – Ты не боишься, что они тебя сожрут?
 – Нет. Они меня знают и боятся. Они же умные. Только захожу на склад, говорю им громко: «Та-а-а- к!». И только грохот в ответ, бегут, спотыкаются!   
 Через год нам с Леной исполнится по пятьдесят лет.
 – Ты выйдешь к этому времени?
 – При хорошем раскладе, выйду. Но сейчас из нашего отряда не торопятся выпускать условно-досрочно. Работать будет некому. А ты знаешь, Ирка, для меня ведь не важно, где я нахожусь. Ну, выпустят меня. Ну, сяду я возле СИЗО и заплачу,  потому что не знаю, как жить, куда идти, где моя цель? И пока каждый день проходит похожий один на другой, какая разница, где я?
   Я вижу, как Ленка слегка раскачивается. Это у неё с детства, она так боль успокаивает. Опять болит живот. Операцию не делают… хотя надо… На воле бы уже давно прооперировали. Дурацкие табуретки. Дурацкий холод. Дурацкая жизнь!
Ленка встает и приближается к стеклу.
 – Что у тебя со здоровьем?
 – Нормально. Мне надо вызвать конвой. У меня третий этаж не кормлен. Надо до двенадцати всех накормить. – Она оборачивается и кладет на стекло ладошки. Я кладу с другой стороны свои.
 – Увидимся!
 –Я всегда приду!