Ураган Алекс. Глава 2

     А о чем, собственно, было жалеть? Маркус стал для меня той семьей, о которой я всегда мечтала. Он подарил мне несколько лет беззаботной, светлой жизни, прежде чем навсегда из неё исчезнуть. Забегая вперед – он все-таки открыл мне свой секрет. Но до этого момента оставалось ещё четыре года моей новой жизни, привыкнуть к которой оказалось очень легко.
     Я быстро привыкла к тому, что у Маркуса большая трехкомнатная квартира, обставленная по последнему веянию современного дизайна и техники; что любую мою прихоть могла осуществить круглая сумма на врученной мне кредитной карте; что я могла распоряжаться свободным временем по своему усмотрению и желанию, приглашать кого угодно, ходить куда угодно и заниматься чем угодно. Не об этом ли мечтает каждый подросток?
     У Маркуса было только два железных условия.
     Первое сводилось к тому, что мне надлежало продолжить прерванную учебу в школе, а потом нацелиться на институт. Я  не возражала, поскольку всегда находила в учении особую прелесть и в отличие от своих сверстников понимала, как важно иметь образование. Мне нравилось узнавать что-то новое, и да – скажу без ложной скромности – нравилось быть умнее многих из них. Это вызывало во мне определенное спокойствие и давало возможность почувствовать заслуженное превосходство, ведь я столько часов провела за книгами!   Признаться, я немного побаивалась своих одногодок, таких свободных в общении и независимых, таких смелых и уверенных, что все в этой жизни им доступно. Я не обманывалась на этот счет. За все в жизни нужно платить и за искушения юности тоже, поэтому запретила себе думать о сигаретах, наркотиках и беспорядочных связях. Хотя, казалось бы, после чудесного выздоровления я должна была с головой окунуться в так называемые прелести.
     Как бы не так. Познав радость выздоровления, не очень-то хочется губить свою жизнь ради сомнительных удовольствий.
     Многие мои сверстники этого не понимали, а оттого вызывали во мне страшное раздражение. Я могла любому из них дать отпор в случае ссоры, но предпочитала избегать конфликтов и, что не менее важно, пустой болтовни. Так что душой компании и первой девицей на деревне я не стала.
     К тому же, странные повороты судьбы, бросавшие меня по жизни из одной стороны в другую, придавали особенную значимость и таинственность как моему внутреннему миру, так и внешнему, не позволяя сблизиться с кем-то настолько, чтобы без утаек рассказать о своей странной жизни под крылом загадочного человека, который – а это второе условие – взял с меня слово, что, где бы я ни была и с кем бы ни общалась, никто не узнает о нем, Маркусе.
     «Ни единого слова и даже намека, Мирра, - предупреждал он меня. – Иначе последствия будут весьма трагичными».
     Такая таинственность меня пугала и восхищала одновременно. Несмотря на то, что иногда так и подмывало рассказать кому-нибудь о Маркусе, чтобы он стал реален не только для меня одной, я бережно хранила данное слово. К тому же я понимала, насколько неправдоподобной покажется моя история: незнакомый человек исцеляет от смертельной болезни девочку, позволяет ей жить на широкую ногу в своей квартире и за свой счет и ничего не требует взамен. Расскажи я кому-нибудь, не дай бог подумали бы, что Маркус  - сумасшедший или педофил, а может и без союза "или".
     Ничего подобного. Мой спаситель ни разу не вызвал у меня подозрения на этот счет. Он скорее вел себя, как заботливый отец, нежели воздыхатель. Так что за свою честь я была спокойна и в ответ прониклась к Маркусу дочерней любовью. Как я уже говорила, он стал моей семьей.
     Но раз я была твердо уверена в том, что за все в мире приходится платить, то и тут тайком ожидала, что рано или поздно придется расплачиваться. Я не ждала какой-нибудь гадости от Маркуса. Нет, скорее от самой жизни. И оказалась права, но об этом чуть позже.
     Сдав предварительные экзамены и показав превосходные знания – часы в больнице, проведенные за книгами, дали о себе знать – я была принята в одну из петербургских школ и закончила учебу с отличием. Потом поступила в Санкт-Петербургский Государственный Университет на переводчика. Мне особенно нравилось изучать языки. Английский, немецкий и французский – я посвятила им много времени и сил и собиралась добраться и до итальянского. Но потом поняла, что полюбила фотографию, и стала куда больше времени уделять хождению по городу с фотоаппаратом в руках, нежели языку Страдивари.
     Впрочем, как это скучно читать – о моих увлечениях. Куда важнее рассказать о Маркусе.
     Он обладал непростым характером. Я бы даже сказала взрывоопасным. Никогда нельзя было предугадать, какие чувства овладеют им в следующую минуту: сильнейшее раздражение, глубокая меланхолия или же разрушительный гнев. Казалось, Маркус сам того не знал. Если он видел нечто печальное, то мог погрузиться в тягостные раздумья на несколько часов подряд, пусть до этого и был весел. И наоборот.
     Сначала я пыталась понять причину столь разительных перемен в его поведении, но потом совсем отчаялась и опустила руки. Тогда я даже не подозревала о том, кто он такой, и не могла представить весь масштаб полыхающих в нем чувств, всю их сложнейшую гамму.
     Маркус не был обычным. Начать хотя бы с того, что, проявляя заботу о сироте, он никогда не спрашивал меня о моей прошлой жизни. То ли не хотел расстраивать, то ли уже все знал наперед. Дав мне возможность жить припеваючи, он ни разу не упрекнул меня в необдуманных растратах и не спросил, зачем я купила ту или иную вещь.
     Несмотря на то что я прожила под его заботливым крылом четыре счастливейших года, встречались мы с ним всего лишь семь раз. По пальцам сосчитать. Иногда учителя или социальные работники появлялись в моей новой жизни, озадаченные тем фактом, что никогда не видели моего опекуна, но странным образом их интерес к этому вопросу пропадал довольно быстро, и они про меня забывали.
     Забрав меня из больницы и обеспечив всем необходимым, Маркус исчез, объяснив свой отъезд крайней необходимостью. Вернулся он через три месяца и остался лишь на день, а потом снова исчез из моей жизни на долгие полгода. Правда, он звонил с периодичностью раз или два в месяц, всегда с разных номеров, говорил не дольше пяти минут, справлялся о здоровье, интересовался успехами в учебе и моими нуждами. Маркус исправно переводил мне немалые средства на банковскую карту, но я пользовалась лишь частью, так как считала нечестным и – что важнее – весьма вредным жить за чужой счет. Поэтому-то я устроилась работать стажером-переводчиком в одну фирму.
     Я часто спрашивала себя: кто такой Маркус и в чем его тайна? Как он сумел вылечить меня и почему проявляет такую заботу? На все мои вопросы он неизменно отвечал: «Так безопаснее, Мирра». Но безопаснее для кого? Он упрямо молчал.
     Какие только предположения не выдвигал мой лишенный ясности разум! От самых нелепых до вполне реалистичных. Маркус в них становился то бандитским авторитетом, скрывающимся от властей, то политическим преступником, делающим то же самое, то моим дальним родственником, который хранил мое существование в тайне от своей семьи.
     Я пыталась  сопоставить мои предположения с реальностью, рассматривая все обстоятельства, но одно из них никак не желало укладываться в общую схему: как смог Маркус излечить меня от страшной болезни, если лучшие врачи страны не смогли, а потом терялись в догадках по поводу моего чудесного выздоровления?
     Ей-богу, Маркус дал мне волшебный эликсир, который в полнолуние сварил на перекрестке!
     Бесконечные вопросы в конце концов меня измучили, и я сдалась, решив дождаться-таки ответов от самого Маркуса.
     И я их получила.
     В один из сентябрьских вечеров, когда на небе уже вовсю бесчинствовала густая пелена надвигающейся ночи, появился мой спаситель. Без предупреждения он открыл дверь своим ключом, чем изрядно напугал.
     - Маркус? – изумленно воскликнула я, узнав непрошенного гостя.
     «Странно, - подумала я тогда, - мы не виделись почти полгода, а он совсем не изменился. Та же длина волос, та же безупречная бледность лица…Только в глазах теперь непривычная тревога».
     Он и вправду был взволнован. И опечален одновременно.
     - То, от чего я так старался уберечь тебя, все-таки произошло, - сказал он сухо. – Я пытался защитить тебя, но настало время, когда только мое исчезновение сможет уберечь тебя от опасности.
     - Опасности? О чем ты говоришь?
     Вместо ответа он извлек из кармана белый запечатанный конверт.
     - Ты должна кое-что пообещать мне. - Произнес он серьезным тоном, и я поняла, что нет смысла спорить. – Обещай, что прочитаешь это письмо только в том случае, если я не дам о себе знать в течение месяца, начиная с этого дня.
     - Не дашь о себе знать? Что это значит? Ты боишься чего-то?
     - Пообещай, Мирра!
     Маркус не любил бесконечные вопросы. И я пообещала, хотя страшная уверенность в том, что мы больше не увидимся, вцепилась в сердце.
Видя мое огорчение, он смягчился, и впервые за время нашего знакомства позволил себе проявить чувства по отношению ко мне – опять же, чувства исключительно отцовские: он подошел и обнял меня, бережно, словно я хрустальная и одно неверное движение станет приговором. Его объятие было недолгим, но поразило меня двумя вещами: то, каким холодным оно было, и какая огромная сила, подобно невидимой ауре, окружала его. Эта сила внушала спокойствие и уверенность.
     - А теперь ты сделаешь так, как я скажу, - предварил он наше прощание своим мягким, лишь по тону, но не смыслу, требованием. – Ты соберешь сейчас только самые необходимые и дорогие сердцу вещи. Про все остальное забудь. Тебе есть, у кого остановиться? Если нет, я сниму тебе номер в гостинице.
     - Моя подруга Катя…Я могу поехать к ней, - пробормотала я машинально, в то время как думала о другом.
     - Хорошо. Собирайся. Потом спускайся вниз, там ждет такси. Вот…возьми, - он протянул мне письмо, которое я обещала прочитать, и ещё один запечатанный конверт. – Здесь новая банковская карточка на твое имя. На ней есть деньги. Также в пакете несколько тысяч наличными. Таксисту отдай деньги из своего кошелька, конверт даже не показывай. И никому ни слова обо всем. Ты поняла меня, Мирра?
     Его руки все ещё сжимали мои плечи, а я никак не могла прийти в себя.
     - И никогда больше не возвращайся сюда, мое милое дитя, - с этими словами он нежно поцеловал меня в лоб – его губы были холодны, как лед, - и развернулся, чтоб уйти.
     - Маркус… - тихо прошептала я, не желая верить в происходящее. Ведь он был моей семьей. Настоящей семьей.
     Он печально улыбнулся.
     - Прощай, Мирра.
     И ушел. Больше я его никогда не видела.