Вольноотпущенник, прости. Часть первая. Глава 4

Глава четвертая
Стоял конец июня, сам не знаю, как я оказался на пустынном дворе, пронзившего меня острым чувством обнаженности. Это не я, а на меня смотрели все эти цветы, кусты, деревья, хотелось спрятаться, да разве от этих глаз спрячешься.
Я еще ничего не успел сообразить, как вдруг открылась дверь и на крыльце дома появилась женщина: высокая, с удивительно прямым станом, полноватая фигура с отточенными мягкими формами. Каштановые волосы слегка спадали на покатые, округлые плечи. Что-то пронзительное было во взгляде ее больших зеленых глаз. Внешне она мне совсем не показалась, я даже был несколько разочарован.
— Вы кого-нибудь ищете, молодой человек? — Спросила она приятным грудным голосом, внимательно всматриваясь в меня.
— Извините, я, кажется, заблудился, — пробубнил я, оробев.
— Вы в сомнении? Стало быть, имеете смутное представление о том, что или кого ищете? — от ее пристального взгляда я совершенно стушевался.
— Нет, я вижу, что ошибся…
— Может быть, я сумею вам помочь? Вас случайно не Виталием зовут?
— Как вы узнали меня? — поразился я.
— Так вы все же Виталий? — обрадовалась она. — А Нина? Где мама? — напрасно она оглядывалась по сторонам. — Проходите, проходите в дом. Я так давно жду Нину, хотя бы весточку, она меня совсем забыла. На нее это не похоже, — хозяйка втащила меня в дом, усадила за стол.
— Я никого не ждала, у меня сегодня скромный обед. Думаю, от постного супа из щавеля вы не откажетесь? — она засуетилась у плиты, пряча радость на лице.
Я осмотрел кухню. Она была большой, уютной, видно, этот уют создавала старая дубовая мебель. От суеты хозяйки, от ее сдержанной радости, от ее приветливости, мне было не по себе. Я не знал, что делать: то ли оставаться, то ли бежать отсюда, все было так глупо. Я даже не знал, какая сила притащила меня сюда.
Хозяйка подала мне суп, а сама принялась мыть посуду.
— Боже мой, страшно подумать, что уже прошло пятнадцать лет! Тогда твоя мама была молода и красива, а я юна и глупа, — улыбнулась она самой себе, застыв с тарелкой в руках. — Никогда не забуду тот день. Я гуляла по саду, и так странно было, что кто-то меня зовет. Я вышла к дому, смотрю, стоит женщина невысокого роста, стройная, с короткими светлыми волосами и с таким обаятельным, милым лицом. Я сразу полюбила твою маму, ее нельзя было не полюбить. От нее веяло необычным теплом, ее печальные глаза не смотрели, а обнимали, охраняли. Она была необыкновенной умницей, но самой беззащитной женщиной на свете. Извини, но у меня больше ничего нет, даже к чаю ничего нет. Сегодня утром мои ребята все подъели, — Хозяйка подошла к буфету, начала что-то искать. — Вот, на твое счастье два пряника осталось. — Бросив мою тарелку в таз с грязной посудой, она достала чашки, проверила заварочный чайник. — Все допили. Сейчас я свежий заварю. Знаешь, твоя мама почти всегда только о тебе говорила. Она гордилась тобой, часто привозила твои фотографии. По ним, вероятно, я тебя и узнала. Я же помню тебя совсем маленького. Ты был такой худенький, тоненький, бледный, а глаза живые, любопытные, хитрющие. На месте тебе не сиделось. За тобой не в четыре, а в десять глаз нужно было смотреть. Твоя мама, увидев у тебя в руках жука ли, гусеницу, или ящерицу, с ужасом восклицала: «Господи! Опять больницы, уколы, я не выдержу!». Нина очень боялась всех насекомых, считала, что все, что ползает, летает – все ядовито. Она была восхитительна в своей какой-то детской чистоте и наивности. Она спокойно вздыхала, когда ты засыпал. И совершенно серьезно возмущалась: «Тонечка, но почему у тебя так много деревьев и кустов, где водится вся эта мерзость. Почему твой дом стоит не в поле!» Я осторожно замечала, что в поле «мерзости» ничуть не меньше, но ей казалось, что они живут только в моем саду. Да, трудно поверить, — задумчиво протянула хозяйка, возвращаясь к недомытой посуде.
Я видел, как в ней нарастало беспокойство. Она постоянно посматривала на дверь, рассеянно блуждая взглядом по кухне.
— А мама? — наконец тихо спросила она. — Почему не приезжает, не пишет? Я не решаюсь послать весточки, Сергей Петрович этого не любит.
— Я… я за вещами, — растерянно выронил я.
— За вещами? — упавшим голосом переспросила она, медленно опускаясь на стул.
— Мама прошлой осенью умерла, — с трудом выдавил я из
себя.
— Нина?! — вскрикнула она и разом вся обмякла, лицо ее побледнело.
Наступило мучительное молчание. Мне казалось, что эта женщина не имеет права так глубоко переживать мою потерю, мою боль.
— Он всегда думал только о себе, — наконец прервала она молчание, оно становилось невыносимо.
— Кто? — не понял я.
— Сергей Петрович. Как он мог не сообщить мне о Нине? Он не имел права лишать меня… не имел права… — задумавшись о чем-то своем, она поднялась. — Тебе нужно отдохнуть, пойдем, я тебе комнату покажу.
— Нет, спасибо, я домой.
— Завтра, а сейчас поздно. Тебе надо поспать, ты плохо выглядишь, — ее голос не то подчинял, не то вверял, ему невозможно было противиться. Она открыла дверь, впустила меня в комнату, сама не вошла. — Там все чисто, я недавно перестилала, ложись, отдыхай.
Честно говоря, мне уже было безразлично, где я, просто хотелось как можно скорее добраться до любой постели, я буквально валился с ног. Когда за хозяйкой закрылась дверь, я не без удовольствия нырнул в свежую и мягкую кровать.
___________
Проснулся я от непривычной тишины, открыв глаза, не сразу вспомнил, где нахожусь, меня обдало уютом небольшой комнаты. Мой взгляд упал на репродукцию Шишкина «Зима», что висела над кроватью В углу, у окна я заметил этажерку с книгами. Воздух в комнате казался нежилым, но что-то здесь смущало, даже пугало. Может белоснежные тюлевые занавески на окне? Или полевые цветы
на столе? Откуда они взялись, были ли вчера? Комната будто затаила дыхание в ожидании не то хозяина, не то гостя. Кого она ждала? Кем дышали эти стены? Для кого создавался этот аромат живых цветов? Я посмотрел на стул, где вчера бросил свою одежду. К моему удивлению, она приобрела чистый и аккуратный вид. «Мама!» — чуть не воскликнул я, до того остро повеяло ее присутствием. Так вот кого ждала эта комната! Здесь все дышало ею. Здесь все было создано для того, чтобы согревать ее раненое одиночеством сердце. «Прочь отсюда!» — сказал я себе, быстро встал, оделся и выбежал на кухню. Здесь никого не было, я уже переступил порог.
— Странная нынче мода у молодых, — остановил меня голос хозяйки. — Входя, не здороваться, уходя – не прощаться.
Я заметил, что за ночь ее лицо осунулось, на нем лежал налет тяжелых, бессонных часов.
— Тут никого не было… — смутился я. — Спасибо, что привели мою одежду в порядок, мне пора…
— Спешишь? — как бы между прочим спросила хозяйка, накрывая на стол.
— Я? Нет, то есть, да, мне…
— Мойся и садись завтракать, на сытый желудок легче принимать решения.
Я был голоден, от завтрака отказываться было глупо. Некоторое время мы ели молча. Я все спрашивал себя, зачем я здесь, что тут делаю? В то же время, не мог оторвать глаз от зеленого сада за окном, а деревянные стены навевали ощущение сладостного внутреннего покоя. Впервые за последний год я дышал легко и свободно, если бы не присутствие хозяйки, что сжимало меня тисками, я бы мог признать себя счастливым.
— Ты, вероятно, живешь у отца? — спросила хозяйка.
— До последнего момента он меня не приглашал, но теперь…
— Тебе не хочется, и ты сбежал куда глядят глаза?
Я с удивлением посмотрел на хозяйку. Она так просто выразила то, что я не умел, может, не смел признать. Однако что-то в ее голосе задело, и я отрывисто бросил:
— Меня никогда не спрашивали, чего я хочу.
— Давно бросил институт?
— Вам-то что? Может я мечтаю стоять у станка! – раздражился я.
— Этому тоже нужно учиться, а с философским факультетом покончено?
— Не хочу стать идиотом или нищим, — не без сарказма произнес я.
— Сократ не был богат, но его трудно назвать идиотом, — сухо заметила хозяйка. — Впрочем, Сергей Петрович гуманитарных наук боится, как я лягушек. Правда, это ему не помешало стать ведущим инженером одного из крупных заводов. Но если бы не Нина, он так и остался бы до сих пор мастером.
Едкий тон хозяйки задел меня не столько непроизвольным выказыванием недоброжелательства к отцу, сколько тем, что она, сама того не желая, обнаружила какое-то свое, особое членство в моей семье, чем вновь заставила почувствовать мою от нее отстраненность.
— Вы даже знаете, чего боится мой отец? — спросил я.
— Очень жаль, что ты не поступил на филфак, — не обращая внимания на мои слова, продолжала она. — Какой предмет срезал?
— Историю, больше всего обидно.
— Я преподаю историю, могу помочь. Если постараться, можно еще и документы сдать.
— Спасибо, с тонкими материями я покончил. И вообще, не
бейте на жалость, не пройдет, а отец пусть сам за вещами приезжает. Я же ничего ни от кого не хочу, и участия мне ни чьего не нужно, тем более вашего! Прощайте! — внезапно у меня внутри все зажгло, я поспешил прочь из этого дома, который, как оказалось, играл куда большую роль в моей жизни, чем я предполагал.
В это время на пороге появились две девушки лет четырнадцати. Увидев меня, они засмущались.
— А, девочки, проходите, Я только тут уберу, и мы с вами начнем заниматься.
Воспользовавшись моментом, я выскочил из дома.
— Если захочешь вернуться, комната свободна, — донеслось до меня.
Я долго бежал в неизвестном направлении. Очнулся, когда очутился в лесу. На душе было скверно и гнетуще. Вокруг бушевало лето.

Раскинутым шатром повисло небо на зеленых макушках деревьев. Солнце разливало золотые лучи по земле. Игра красок, тепла, неба, солнца – все раздражало своим неуместным буйством. Все это будто издевалось надо мной. В душе царил мрак, тоска, а здесь столько ненужной жизни вокруг. Неожиданно я подумал о том, что практически идти мне некуда. К отцу? — чтобы постоянно ощущать на себе его виноватый взгляд? Ждать, когда он заговорит со мной или протянет руку? Ревниво наблюдать за полнотой его семейной жизни и чувствовать себя обязанным за то, что меня пригрели, как сироту? Легче в петлю, чем жить у собственного отца на подаянии. Тогда в свою комнату? — в этот мрачный гроб, в этот омут утраты дня и ночи, непроходящего тумана в голове, грохота музыки и касания чужих губ и рук? Нет, я не мог вечно жить в провале сознания и чувств. А что, если остаться здесь, ведь не гонят? Внезапно мелькнуло в голове. С этими мыслями я все дальше и дальше уходил в лес.
——————
До самого вечера я бродил по лесу. Вдруг звуки музыки словно пробудили меня. Я поднял голову и увидел огромный костер, вокруг которого веселились взрослые и дети. Я был зачарован необычной для себя картиной. Музыка разносилась по всей округе. Желто-красные языки пламени вздымались в потухающую синь неба, а где-то за озером угасал пурпурный закат. Я не заметил, как и когда ко мне подошла девушка лет шестнадцати. Она не без любопытства рассматривала меня и заговаривала так просто, словно всегда знала меня. Она задавала обычные вопросы: кто я, откуда, чем занимаюсь? Почему-то ее смешили мои ответы. Она находила меня чудаковатым. Так же непринужденно она рассказывала о себе. Оказалось, что она живет в деревне, вдвоем с бабушкой. Родители приезжают только на выходные и в отпуск. Девушка ждет — не дождется, когда окончит школу, чтобы жить вместе с родителями в городе. Поведав о себе, она спросила, к кому я приехал? Узнав, что к «историчке», она ахнула. На ее открытом, приветливом лице выразился страх. С историей у девушки оказались проблемы, а хозяйка слыла учительницей строгой и требовательной. Моя знакомая ее боялась, как огня. Мне очень хотелось подробнее расспросить о «историчке», но девушке наскучил разговор, ее манила  музыка, смех, шум, она увлекла меня к костру.
Через несколько минут я забыл обо всем на свете. Это была колдовская ночь: музыка, звезды, жар костра, а рядом милая девушка с добрым лицом и ясными глазами. Никогда прежде я не ощущал такой легкости. Мне не хотелось, чтобы эта ночь когда-нибудь кончалась. После танцев я вызвался проводить Лену до дома. Так
звали мою новую знакомую. Когда мы остановились у ее калитки, она просто и легко спросила, не приду ли я завтра. Я бы при всем желании не смог ей отказать, даже если бы мне пришлось всю ночь простоять возле ее калитки.

Однако идти-то мне, действительно, было некуда. Деревни я не знал. Где нахожусь, тоже. Искать хозяйку не приходило в голову. Я решил переждать ночь под первым попавшимся деревом. Ночь была теплой, звездной, я лег на землю, но от росы она была влажная, и меня вскоре залихорадило. Вдруг в тени деревьев я заметил светлый силуэт, что-то очень быстро двигалось на меня. Я обомлел, когда в силуэте узнал хозяйку.
— Слава Богу, насилу отыскала!
— Меня? — поразился я. — Зачем? Откуда…
— Здесь деревня, новые лица бросаются в глаза, это как белый лист, ни одно пятно не остается незамеченным. Почему ты не пришел ко мне? Постеснялся?
— К вам? Разве я обещал? Вы напрасно себя утруждали…
— Ты сейчас,  как сорванный лист, цепляешься за любые сучки, лишь бы не упасть. Я тоже сучок, и он понадежнее других будет. Вставай, нечего на холодной земле разлёживаться, тебе вредно.
— Простите, но я никуда с вами не пойду! — твердо заявил я, раздражаясь ее настойчивостью.
— Мой друг, — смягчив тон, начала она. — Я не собираюсь тебя неволить, но оставить тебя здесь тоже не могу. Ты голоден и продрог. Вставай, завтра мы поговорим, а пока вставай и пошли, и не заставляй меня повторять. — Она подхватила меня под руку, подняла с земли, не давая опомниться, продолжала. — Так-то лучше будет. Вижу, в город ты не собираешься? Бывает. И дружить со мной тоже
не хочешь? Понимаю. Но чем спать на сырой земле и целыми днями неизвестно где шататься, лучше спать в теплой постели, и знать, что у тебя есть угол. Ты спокойно можешь жить у меня, мы не будем касаться друг друга, каждый сам по себе. Как, строптивый молодой человек, тебе подойдут такие условия?
— Вполне, если вы их не нарушите, — улыбнулся я.
— За мной дело не станет, главное, чтобы ты не нарушил. И вот еще что, не вынуждай меня бегать за тобой по деревне.
В ее участии я не заметил ни жалости, ни сочувствия, скорее принудительное снисхождение не то к моей молодости, не то к моей неопределенности. Не знаю, что заставило меня подчиниться, быть может, безвыходное положение, в которое я сам себя загнал, быть может, любопытство, разожженное рассказом Лены.