Боль

  Поезд уныло тащится по  приволжской степи. Изредка  промчится  небольшое стадо  сайгаков или проползет трактор с  тележкой, наполненной зеленой массой. Летнее солнце опаляет горячим дыханием бескрайние просторы полей, и, кажется , решило отобрать у потрескавшейся, иссохшей без дождей земли последнюю влагу. В вагоне жарко и душно. Я провел несколько часов на верхней полке, и хочется размяться, перекусить в буфете. Но нет никакой возможности двигаться в переполненном общем вагоне, - проходы и те забиты пассажирами. Время от времени впадаю в полудремоту под однообразный гул «дорожных» разговоров. Среди этого гула неожиданно выделяется сочный, красивый баритон.
   -Двигай сюда, братишка! Место солдату всегда найдется! В отпуск?
   -Нет, дембиль.
   -Какой дембиль, дорогуша? Еще ж не осень!
   - По болезни. Медицинская комиссия забраковала: одна нога короче другой.
   -  Как же в армию взяли? -  Скрыл… Однажды на «Яве» зарулил к невесте, а на перекрестке велосипедист вынырнул. Короче, помял его, следствие началось. Хоть и не виноват
в этом эпизоде, но решил –лучше в армию. Полгода отслужил, чувствую, тяжело на строевой. Признался. И вот –списали… -  Ясненько. -   Баритон помолчал.
   - Ну, что, служба, опять же радость – домой едешь! Давай по этому случаю пропустим по одной, а то в горле пересохло. Меня кореша снабдили, на всю дорогу хватит. Будь другом, достань в сумке бутылку белого. Врежем по маленькой, и жизнь покажется распрекрасной!
   Баритон раскатисто рассмеялся, и столько нерастраченной энергии, задора чувствовалось в его обладателе, что я не выдержал, приподнялся и поискал глазами говорившего. Он занимал боковое место. Столик был опущен, обладатель баритона сидел в середине. Внешность его совпадала с той, которую я вывел для себя по голосу: черные вьющиеся кудри, синие выразительные глаза под смоляными бровями, прямой нос, большой, как  говорят, «бульдожий» подбородок . И во всю  щеку – густой, сочный румянец. Красавец, да и только! На вид ему было лет двадцать восемь-тридцать. Справа от него сидел белокурый, небритый разбойного вида парень, слева – рыженький длиннолицый солдат. Баритон задушевно прогудел.
   - Знакомься, мой земляк Лешка  А тебя как звать? Саша? Санек, значит. Будем знакомы, меня Борисом зови.  Ну, какого тянем? Леха, насыпай! Видишь, даже рюмку поднять ни хрена не могу. – Борис потянулся к налитому Лешкой стакану…  То, что я увидел, надолго останется в памяти моей: он держал стакан короткими культями, красными,  сморщенными, шрамистыми. Стакан дрожал, спиртное расплескивалось. Он с трудом выпил, и Лешка сразу выхватил стакан
   - Спрашиваешь, как я руки потерял? В Афгане, корешок. Служил в стройбате. Возили на машинах щебень на строительство моста. Дорога недлинная, километров  пятнадцать, но в горах каждый километр – не шутка. В тот раз не дали нам боевого охранения. Едем. Пять машин – у каждого водилы на руле «шмайссер». И тут – душманская ракета по задним машинам…  Я четвертую вел… Очнулся – тишина. Лежу на земле, в руках боль адская. Глядь на руки, а их, родимых, нету… Только кровь течет. И, скажи ты, больше ни одной царапины… 
   - А сейчас куда?
   -  Спешу по семейному вопросу в Волгоград. Жена у меня там с дочкой. И теща, нехай ей худо будет! Едем их бить, женку и особенно тещу. Я на все готовый! Наливай, Саня, еще чуток. Сбежала женка от меня с дочкой Наташенькой. А как мне без дочки? – В голосе его послышалась тоска. – Да и без женки мне жизни нету…. Гля на меня, каков молодец, а? Колода колодой. А она  меня взяла прямо из госпиталя и пошла замуж. Одним вечером – после того, как оклемался, - лежу, размышляю о дальнейшей жизни. А какая жизнь без рук? Нет, думаю, зачем жить? Порешу себя, и дело с концом. И тут чувствую – ладонь горячая у меня на щеке. И шепот сбоку: «Борюшка, жаль моя ненаглядная!» Обернулся – Галя, нянечка наша. Я ее давно заприметил, кареглазую, да только и мечтать не мог насчет чего серьезного. Растерялся, ничего сообразить не могу, только приговариваю: «Какой из меня кавалер, Галка? Способный ли я любовь крутить? А сам прижался к ней, целую ей руки снизу доверху… Словом, выписался из госпиталя и – прямо вприймы к теще. Пока зарегистрировались, устроились, пенсию оформили, время и простучало. Глядь, а женка уже в положении. И нагулялся  я в то время, братцы, по Волгограду!  Утром женка на работу, а теща меня накормит, оденет, и качусь я на все четыре стороны. Побывал в панораме, на Мамаевом Кургане, весь город исходил. Народ у нас хороший! Везде помогут: в автобус войти, в магазине, кафе поесть. А заверну иногда в пивную винца тяпнуть, мужики  угостят и домой отправят. Короче, дожили до рождения Наташеньки. Ясное дело, заботы нахлынули. С меня хоть и толку мало, а все одно кручусь около, гляди, чем и помогу: люльку покачать, малышку позабавлять. Подрастает дочурка, любовь у нас с нею – не разлей вода…
   - Отчего ж не живешь с семьей, если у вас все хорошо было? – спросил  солдат.
   - Ты, голуба, слушай дальше. Все-то хорошо, да нехорошо. Одним днем сижу на скамейке у дома, глядь, женка моя, а с нею хахаль. Узнал его: через три дома живет, ученый какой-то. Расстаются, он руку ей пожимает. Ударила мне кровь в голову, вскочил и к ним. Саданул его головой под дыхало, а она стала между нами, кричит: «Что  ты делаешь?! Убьешь человека!». С той поры покатилась моя семейная жизнь под откос. Стал я, грешным делом, чаще закладывать «за воротник». А спьяну ревную Галку без всяких причин. Теща ворчит, я шумлю. Одним словом, невтерпеж стало жить. «Собирай, - говорю женке, – манатки, и едем ко мне на Дон, в станицу!». Поскулила, поскулила – деваться некуда. Собрались и поехали к моим  родителям. Там я отошел душой, да ненадолго… Эх, братишка, плесни еще!
   - Ребята, хватит причащаться! – не выдержал я. -  Здесь все-таки вагон, а не пивная! Пассажиры, в основном женщины и старики, притихли. Борис вскинулся всем телом и начал высверливать глазами то место, где я лежал. Лицо его покрылось краской, голубые глаза, и без того помутневшие, заволокло туманом бешенства.
   - Какая зараза там сковчит, хотел бы я знать? -  И, рассмотрев меня, наконец, закричал, вскочив с места, закатив глаза и беспорядочно махая культями.
   - А, интеллигент, мать твою! Ребята, а ну, прищучьте этого хлюпика! Санек, стащи-ка его с полки, а я потопчу трошки!
   -  Я сам сейчас встану, да вызову бригадира с милиционером! Твое несчастье не дает тебе права хамить! – Меня поддержал старик с нижней полки. - Ох, хлопцы, нарветесь вы на неприятность! –Следом зашумели женщины.
   - Да что это такое! Высадить их на следующей остановке, пусть пешком топают!
   - Гля, расшумелись! Да, может, у меня в жизни  кроме выпивки и куражу и счастья больше нету? Ладно, ребята, тихо по последней и шабаш. –Борис, понизив голос, продолжал рассказ.
   -Переехали мы, и зажилось нам сперва не худо. Хозяйство у отца с маткой большое: сад, огород, свиньи, гуси, куры. Короче, кусать есть чего. Галя устроилась в детсад нянечкой, пенсия у меня – живи и радуйся!  Но уже втянулся я в выпивку. А тут друзья-товарищи: бывает, и пить не хочешь – уговорят. А как выпью – зверею, злость, обида во мне подымается. На судьбу свою горькую, на весь белый свет! Прихожу домой, шумлю: «Женка, где ты? Ублажай мужа!». Ну, Галка, конечное дело, старается. Только вижу, тяжело ей стало со мной, с непутевым. Осунулась, почернела. Наташенька стала меня сторониться. И пускай бы так, да вышло и того хуже. Привалился я как-то вечером добре выпитый, смотрю, - Галя читает письмо от матери вслух. Слышу: «Женя Еремеев передает привет тебе и интересуется, как живете…» Это, значит, сосед тот, мать его так! Кинулся я, как параличный, пихнул ее со стула и под дыхало ногой… Она, бедолага, норовит увернуться, попал ей в лицо… Встала Галя на колени, - полон рот юшки, -  руки тянет ко мне и стонет: «За что, Боря, за что?!» Наташенька обтирает ее полотенцем и кричит взахлеб: «Мамочка, родненькая! Он плохой! Давай от него уедем!». Тут отец с маткой вбежали и давай меня ругать на чем свет стоит!
   Утром проснулся, смотрю, женка на работу не пошла, лежит с примочками, и Наташенька с ней, не в садике. Погано сделалось у меня на душе, стыдно стало до жути… И такая жалость к ним шибанула, что, веришь, сердце зашлось… «Простите меня, Галочка, Наташенька, родные мои!» - скулю, а у самого на глазах – слезы. Повернулась Галя ко мне, вижу, нет в ней злости. Говорит: «Да что там, Борис. Это не ты меня вчера уродовал, это злоба и боль в тебе разыгрались. Не виноват ты…». – И отвернулась. А Наташенька  подошла ко мне, в ноги уткнулась и плачет молча. После этого я – ни глотка. Сижу дома, помогаю домашним, чем могу. «Ну, - думаю, все, перебесился, пора себя в порядок приводить. Живут  люди и похуже меня, без рук, без ног, слепые и добиваются места в жизни». Прошла неделя, другая, выходной подошел. Галя просит: «Борис, сходи в магазин, сахару возьми и хлеба». А сама  смотрит грустно, вроде сказать что хочет. Пошел я, а у самого  душа не на месте, предчувствую какую-то напасть. В магазине встретил Алексея, мы с ним со школьных лет кореша. Короче, не мог пропустить с ним по банке пива. Покалякали с час, говорю: « Проводи меня, Леша,, одному неловко». Подкатываемся к дому, а на улице матка моя стоит и платочком глаза трет. «Мам, случилось что? –спрашиваю. – Ой, сынок, уехали он-и-и!». – «Да кто уехал, говори толком!!» - «Наши уехали-и-и, Галя с Наташенькой! Только ты ушел, машина легковая подкатила,  вышла из нее мать Гали и мужчина молодой. Они его Женей звали. Собрала Галя вещи, Наташеньку за руку и в машину. Только и сказала: « Простите меня, мама Настя! Пусть Боря не держит зла!». А внученька ко мне руки тянет и спрашивает: «Папа с нами едет?». А все из-за тебя, ирода! Не мог жить по человечески, жизнь себе изломал, жене и дочке! Глаза бы мои на тебя не смотрели!». – Борис замолчал. В вагоне наступила тишина… 
   - Ну ладно, братишки, отбой. Утро вечера мудренее, а с бедой своей я как-нибудь разберусь…
   Ночь я провел в водовороте нелепых и страшных снов. Сначала какая-то пещера, заваленная у входа каменными глыбами. Снаружи – враги, в пещере – Борис и я. Влетает вражеская граната. «Ложись!» - кричит он. Я ловлю гранату, хочу бросить ее назад, в отверстие у входа, но руки как ватные. Прошибает холодный пот, я пытаюсь крикнуть и … просыпаюсь. Действительно, в поту, холодном: кто-то открыл окно, и свежий ночной воздух обдувает вспотевшую голову. И  снова сон: иду по берегу моря с девушкой, у нее карие глаза и длинные темнорусые волосы. Ветерок развевает их, набрасывает на лицо. Она откидывает волосы рукой и смотрит на меня нежным, зовущим взглядом. Вдруг из воды появляется Борис. Как ни странно, руки у него целые, в руках – карабин, глаза безумные, на губах пена: «Прощайся с жизнью, интеллигент!». «Боря, не надо, Боря!» - кричит девушка и падает на колени…
: Когда проводник объявил остановку в Волгограде, я с трудом разлепил веки, и, первое, что увидел, было осунувшееся, небритое лицо Бориса Он тормошил меня культей и грубовато-смущенно бубнил.                -
   Слышь, ты извини… Вчера не по делу вышло… Не серчай…
   - Ладно, не будем об этом. Ты лучше скажи, действительно едешь мстить жене и теще?
   - Да не слушай меня, дурака! Еду, потому что не могу без дочурки. Понимаешь, письмо Галке написали, просили вернуться. А она пригласила приехать, повидаться с дочкой. Пишет, живут с Наташенькой у матери…
   Когда они с Лешкой вышли из вагона, я посмотрел в окно. Алексей шагал впереди с сумкой. Борис, ссутулившись, шел следом. И даже по спине его чувствовалось, как он напряжен и взволнован в этот, может быть, переломный момент своей израненной жизни…