Вольноотпущенник, прости. Часть Вторая. Глава 6

Глава шестая
Июль не спешил уступать место августу, оттеснял его приход жаркими сухими днями. Голубая кисея не сходила с земли. В эти душные палящие дни озеро особенно манило к себе.
В тот день мы рано ушли на озеро. Ася в основном загорала, я купался, читал. Ник возился у берега. Дальше колен он не заходил. Даже такое соприкосновение с водной прохладой приводило его в восторг. Он играл, гонял мальков, собирал ракушки, сооружал из песка замки, при этом, украдкой наблюдая за мной, боясь пропустить, когда я пойду купаться. Воды он боялся до сих пор, но у меня на спине он чувствовал себя увереннее, чем я.
Наконец мне наскучило жариться под палящим солнцем и читать.
Ник,  увидев меня, тотчас подбежал.
— Поныряем? — спросил он.
—  Сначала я один, а потом вместе, хорошо?
В знак согласия Ник кивнул и убежал к своим замкам. Освежив горячее тело, набрав в ладони воды, я осторожно подкрался к Асе, вылил воду ей на спину.
— Спятил! — взвизгнула она, подпрыгивая с подстилки, и  я тут же на нее улегся.
— Я не хочу лежать на мокром, уйди! — капризно потребовала Ася.
— Пошли купаться?
— Тебе и так неплохо, — ревностно произнесла она.
— Плохо!
Я схватил ее на руки, не дав опомниться, вбежал вместе с ней в воду. Она взвизгнула, выругалась, со злостью обрызгала, в ответ обрызгал и я. Она, было, рванула к берегу, я поймал ее и вновь окунул, она не выдержала и расхохоталась. Мы начали носиться по берегу, обрызгивая друг друга.
 Ник в нетерпении затопал ногами.
— А я, а я, дядя Виталий, я-то…
— Ты-то, — я легко закинул его воздушное тело на спину. — Держись крепко.
— Знаю, — он чуть не удушил меня.
— Эй, там, наверху, сбавь обороты и набери воздуха в грудь, ныряем.
Ник визжал от восторга, требовал нырять еще и еще быстрее. Брызги летели ему в лицо, он захлебывался смехом. Ася что-то кричала, ругалась. Ее всегда пугали наши игры. Ник же, уверенный в моей спине, подгонял меня, как всадник коня.
Внезапно я услышал до странности глухой голос Аси. Обернулся и с ужасом увидел, что она тонет. Она была бледна, растеряна, похоже, не понимала, что происходит.
— Ася! — бросился я за ней, совершенно забыв про Ника, не заметив, как он соскользнул с моей спины. Взяв Асю на руки, вынес ее на берег. — Что с тобой? — испуганно спросил я.
— Не знаю, сейчас пройдет, голова закружилась.
— Ты перегрелась на солнце, нельзя так много загорать, это вредно.
— Уже отходит, не волнуйся. — Бледность не спадала с ее лица.
Меня вдруг осенило: это  не солнечный удар. Я этого ждал столько лет, сердце зашлось от радости. По взгляду Аси я понял, что наши мысли сходились.
— Ник! — опомнился я.
Внутри все похолодело, но не успел я сделать и шага, как увидел напряженное лицо парня, со счастливым блеском в глазах, он изо всех сил бил ногами и руками по воде.
— Я плыву! Плыву! — кричал он.
У меня так громко стучало сердце, так путались мысли, что я уже ничего не мог воспринимать, схватив Ника, я вытащил его из воды. Пока я его переодевал, он, стуча зубами от дрожи, отрывочно рассказывал, как им овладел двойной страх за тетю Асю и за себя. Он не заметил, что плыл один, самостоятельно. Ему очень хотелось меня удивить, потому он меня не звал.
— Ты же удивился, удивился!
Я сам не мог бы выразить того, что сейчас чувствовал. Одна радость смешивалась с другой. Я не отрывал глаз от Аси, по ее глазам читая, что моя догадка верна. В ней появилась необычайная уверенность, некоторое женское превосходство, гордость за себя. Присутствие Ника меня даже отвлекало. Я не мог всецело оценить его победы.
—————
Еще утром я заметил в Антонине странное беспокойство. Ее что-то очень тревожило и мучило. Все утро она смотрела на меня так, будто хотела сделать какое-то признание. В ее взгляде вспыхивала
почти болезненная решимость и тут же угасала. Впрочем, нынешней Антонины я не понимал, в беспокойство ее могло ввести что угодно. При всей своей внутренней сжатости, недоступности она стала чрезмерно ранима, и часто раздражалась от собственного бессилия.

Когда же мы вернулись с купания, Антонина стояла на крыльце, по ее лицу было видно, что она давно нас поджидает. Она решительно направилась ко мне. Утреннее беспокойство в ней лишь возросло, казалось, она собиралась прыгнуть в пропасть. Ник взахлеб рассказывал о происшедшем. Антонина его не слышала. Она смотрела на меня, и что-то тревожное рвалось из ее груди. Вдруг Ася, уязвленная тем, что на нее не обращают внимания, умудрилась оказаться между нами, и очень слабым голосом произнесла:
— Антонина Ивановна, вы уж сегодня без меня смотрите фильм, я пойду, прилягу.
— Ты  бледненькая, — внимательно вгляделась она в Асю.
— Говорят, так всегда бывает… — не договорила она.
— Что бывает? — напряглась Антонина.
— Обмороки, головокружения, сами знаете…
— Ты в этом уверена, девочка?
— Да, мы в этом уверены! — радостно подхватил я, обнимая Асю. — Сегодня двойной праздник!
— Да-да, праздник, — рассеянно произнесла Антонина, и тут же вся обратилась к сыну. — А тебе я купила лимонад, будто знала, что ты сегодня будешь героем дня.
— Так ты все слышала, слышала! — обрадовался Ник.
— Конечно! И завтра мы все вместе пойдем смотреть, как ты плаваешь.
— И ты пойдешь?
— Обязательно!
— Ура! — воскликнул Ник, кидаясь ей на шею.
В это время вошел Андрей, молча прошел к столу. Ник прыгнул к нему на колени, с жаром начал рассказывать, как он победил свой страх воды. Андрей даже не улыбнулся, только бурчал что-то невразумительное. Ник это принял как одобрение.
— Асенька, ты иди, отдохни, а я тут скоро, у меня все готово, А ты бы, — обратилась Антонина к мужу, — переоделся бы. У нас сегодня небольшое торжество, хотелось бы, чтобы ты выглядел как человек.
— Мне в рейс, мне, того, пить нельзя.
— Тебе и не предлагают. Твой сын научился плавать, для него это праздник, — сдержанно заметила она.
Слова о торжестве напомнили об одном событии.
—————
Незадолго до нового года, я как бы невзначай заметил Антонине, что было бы неплохо, если бы мои друзья и Лена встретили бы праздник в нашем доме. Неожиданно для меня, она идею поддержала, более того, загорелась пригласить и своих учеников.
На том и порешили, при этом приобщив к подготовке всех приглашенных. За именинницей же, то есть за елкой, конечно же, пошли мы с Антониной.

Пробиваясь по пояс в снегу, не чувствуя мороза, восторгаясь заснеженным лесом, мы постоянно смеялись, и потому с трудом вылезали из сугробов. Под белыми шубами не так-то просто было найти нужную елку, очистив и откапав с десяток, мы никак не могли найти ту, которая бы нам приглянулась, наконец мы все же нашли ту самую: не большую и не маленькую, стройную и пушистую.
Возвращались мы уже в сумерках, мороз крепчал. Путаясь в тяжелых, ледяных лапах, мы то и дело падали, усталость и смех настолько нас обессилили, что мы не могли ни ползти, ни тащить елку. Идти же однако было нужно, не в лесу же оставаться. Немного передохнув, Антонина как-то резко взбодрилась, рывком потянула на себя елку, но лапы отбросили ее в сугроб. Встать сама она уже не могла. Я протянул ей руку, и  упал прямо на нее. Меня обожгло ее горячим дыханием, я почувствовал вкус ее губ, они были до невозможного близко. Этот странный миг так смутил нас обоих, что до самого дома мы молчали.
Вскоре настал и новогодний вечер. Антонина долго не выходила, заставляя нас нервничать. Когда же появилась, я онемел. На ней было черное бархатное платье с декольте, открывающее белые покатые плечи. Платье оттачивало строгие формы ее фигуры. Каштановые волосы убраны назад, обнажая большой и красивый лоб. Неброский макияж выделял крупные черты лица. Где-то за моей спиной раздалось: «Ну, историчка дает! Ей только на бал….». Никогда больше я не видел ее такой обворожительной, ослепительной, притягательной. Не ее ли красотой я был уязвлен?
Я опасался ее сухости, недоступности, поучительности — нет, все сбросила, не только строгость, но и возраст. Ее смех, шутки, непринужденность заставили всех забыть, кто она. В ее поведении было что-то дерзкое, вызывающее, при этом пленительное. Я же злился на ее превосходство. Лена всегда так боялась «исторички», мне стоило немалых усилий уговорить ее, а тут она открыто восхищалась Антониной, отзывалась на ее тонкие шутки, и беззаботно танцевала с ней.
Пока я злился, удивлялся, Антонина вдруг стащила меня со стула. Я хотел вывернуться, но в ее крепко сжатой руке почувствовал
не столько силу, сколько настойчивость желания. Я робко обхватил ее за талию. И вновь ее губы до невозможного близко, мне нестерпимо захотелось к ним прикоснуться. Конечно то бродило в моей голове шампанское, я его слишком много выпил. Чтобы избавиться от наваждения, я сказал что-то грубое. Она засмеялась. «Ты глуп, философ!» Когда я ее чем-нибудь обижал или раздражал, она всегда произносила эту фразу. Оттолкнув меня, она захватила другого парня, и до утра не помнила о моем существовании.
——————
— Философ! — услышал я. — Водка стынет.
— Да-да, — очнулся я. — Выпьем за первую победу Ника…
— У тебя что, заело? — улыбнулась Ася.
— Разве я это уже говорил? Что ж, тогда за хозяйку этого дома. — У меня чуть не вырвалось «бывшую».
— За хозяйку? — пробудился Андрей. — Можно, — и он потянулся за бутылкой.
— Ты бы… — попыталась остановить его Антонина.
— Не дави, за тебя ведь.
— И я за тебя, — поддержал сын отца.
— Тогда я за гостей. Асенька, за тебя, чтобы все твои желания сбылись, и… за тебя, — протянула Антонина, многозначительно посмотрев на меня.
— Вы тут, того, — осушив стопку, Андрей поднялся. — А нам с Колькой спать надо, завтра нам ехать.
— Па-а? — растерялся Ник. — Мы завтра никак не можем, мы же завтра с мамой на озеро, на меня смотреть…
— До Выборга далеко, вставать рано надо, — будто не слыша, свое твердил Андрей.
— Па, я же должен показать…
— Я сказал, спать! — приказал он.
— Ну я же не могу… — у Ника на глаза навернулись слезы.
— Ты свое «не могу», вон, с мамашей, со мной, того, не выйдет!
Он хотел вытащить Ника за руку, Антонина тут же кинулась к сыну, преграждая путь Андрею.
— Сынок, поезжай с папой, — быстро заговорила она. — Ты же мечтал посмотреть Выборг. Послезавтра вы уже вернетесь, и мы все пойдем на озеро, на весь день, обещаю!
Она не просила, не уговаривала, она защищалась. Ник был слишком мал, чтобы понять это, голос матери его только пугал.
— Мам, с папой я еще не раз, а это лето, дядя Виталий… — Последние слова Ник произнес с полной безнадежностью.
— Тонька, посмотри, он еще права тут качать будет. Я сказал, спать! — Андрей ударил кулаком по столу.
Ник медленно слез со стула, в упор посмотрел на отца, его голос звучал надтреснуто, но решительно.
— Ни с тобой, ни с ними, я не поеду и не пойду, мне никто не нужен! — с вызовом произнес он, убегая в комнату.
— Щенок! — взревел Андрей, будто в него выстрелили. Он подскочил к двери сына, ударил в нее ногой, она не отворилась. — Открой! — вне себя кричал он, пытаясь своей массивной фигурой вышибить дверь.
Бешенство Андрея ошеломило меня. Он даже побагровел от злости. Упрямство Ника ударило его по самолюбию. Внутренне этот человек был бесконечно раним. Однако то, что он прощал жене, простить сыну, был не в силах. Ник — единственное, во что и в кого он верил до слепоты. Он мог принять отступничество жены, но не сына.
Да, он высадил бы дверь.
— Остынь! — приказала Антонина, внезапно вырастая перед ним. Андрей, не помня себя, хотел, как муху, смахнуть ее с дороги. — Очнись! — крикнула она тем тоном, который обычно отрезвлял его. — С тебя и меня довольно!
— Ты… ты…   задыхался он от боли и гнева,  и тут он занес руку над Антониной.
Нет, я не гадал: ударит, не ударит, я знал – ударит! Меня буквально подбросило к Андрею, в желании отвести его руку, я лишь повис на ней, как на железной балке. Андрей оскалил в злой улыбке рот, с легкостью перехватил мою руку, с силой сдавил ее в запястье.
— Никогда не поднимайте на эту женщину руку! — процедил я, корчась от боли.
Я прекрасно осознавал, что ему ничего не стоило оставить от меня мокрое место, но об этом я не думал, когда мы вцепились друг в друга.
— Ан – дре - ей! — вскрикнула Антонина, неизвестно как оказавшаяся между нами. — Тебе завтра в рейс, иди к себе! — приказала она мужу, уничтожая его ненавистным взглядом.
— Тонька, я… ты… эх! — Вдруг смешавшись, он досадливо махнул рукой, понурив голову, вышел из дома побитой собакой.
Раскаяние Андрея меня поразило больше, чем его бешенство. Я отказывался что-либо понимать. Еще полчаса назад Антонина готова была ему уступить, несмотря на разрывающее сердце за сына, но что-то заставляло ее не защищать, а защищаться. Протест Ника на какое-то мгновение обезоружил ее. То, что делало сильным Андрея, почему-то ослабляло ее волю и наоборот. В этом доме шла война между любовью и ненавистью. У меня кружилась голова. Я ничего не понимал. Ася в испуге жалась ко мне.

— Прости Асенька, мы тебя напугали, — мягко проговорила Антонина.
— Он… он… — всхлипывала она.
— Нет-нет, вы об Андрее ничего плохого не думайте, он просто устал, он нынче много работает.
Казалось, Антонина говорила первое, что ей приходило в голову. Сейчас ее все мысли были о сыне. Она осторожно подошла к его комнате, тихонько толкнула дверь, та открылась, и она исчезла за ней.
— Зачем ты влез? Кто тебя просил! — вскинулась на меня Ася.
— Потому… потому что он ударил бы ее!
— Ну и что! Тебе-то что за дело, пусть они хоть перебьют друг друга!
— Ася?! — осуждающе произнес я. — Этот человек болен, я видел его обезумевший взгляд, он…
— Боже, ты меня, меня пожалей! — в отчаянии воскликнула она.
Я очнулся. Асю трясло. Вся эта история сильно подействовала на нее. Я обнял ее.
— Девочка моя!
Через некоторое время вернулась Антонина. Тень успокоенности легла на ее бледное лицо. Она прошла к столу, придерживаясь за спинку стула, осторожно опустилась, потирая ладонями виски, глухо проговорила:
— Вы идите, отдыхайте, я тут сама уберу.
— Я помогу, — вдруг отозвалась Ася.
— Нет, — остановила ее Антонина. — Тебе и без того досталось, тебе нужно отдохнуть.
Ася почему-то не трогалась с места. Я отвел ее к дверям
комнаты.
— Иди, родная, иди, я сейчас, — торопливо проговорил я, меня что-то сильно беспокоило в Антонине. Я подошел, сел рядом, протянул ей сигареты.
— Сердце давит, — отказалась она.
Я хотел что-то сказать, она утомленно отмахнулась, лбом уперлась в руку.
— Нам уехать? — неожиданно для себя спросил я.
Она подняла глаза. В них было столько боли, невысказанной скорби и тоски, у меня сжалось сердце. Отчего-то стало страшно за эту женщину. Ее взгляд был по-прежнему пронзителен, я отвел глаза на ее седую прядь, выпавшую у виска, непроизвольно потянулся к ней.
— Мягкая? — почему-то удивился я.
Она хотела отвести мою руку, но невольно задержала. Ее ладонь была влажной и прохладной. Я чуть не коснулся ее губами. Антонина, будто почуяв, испугалась и не позволила продлить неосторожного скрещивания наших рук.
— Мне пора, — заторопилась она, чем усилила во мне необъяснимую тревогу.
— Куда? К нему? — я чувствовал, ее нельзя отпускать. Ее необходимо было удержать, я же не знал, как. — Не уходите, давайте посидим, а лучше во дворе, на воздухе, а, может, пройдемся, как когда-то под вашей звездной пылью. — Я искал слова из прошлого, любые слова, лишь бы удержать ее, видимо, находил не те.
— Не волнуйся за меня. Иди к жене. Бедная девочка, она так перепугалась, она у тебя еще такой ребенок, верит, что экранные сказки сбываются в жизни.
— О, да! Она милое создание. С ней легко и просто!
Антонина испытующе посмотрела на меня.
— Я рада за тебя. Ты сейчас ей нужен, иди к ней.
— А вы… вы не должны…
Улыбаясь чему-то про себя, она не без усилия поднялась. Она уходила с какой-то обреченностью, пронизывающей все ее существо. Я был подавлен ее покорностью. Так горбун, смиряясь со своим горбом, становится рабом своего невольного увечья. Как только она скрылась за дверью, Ася кинулась ко мне со слезами.
— Уедем, уедем! — взмолилась она.
— Уедем, родная, завтра же, — отрешенно ответил я.