Вольноотпущенник, прости. Часть Вторая. Глава 10

Глава десятая
В эту ночь я не мог уснуть. Из головы не шел тот отрывок. Он вызывал слишком живую тревогу, чтобы принять его за вымысел. Впрочем, творчество Антонины тем и отличалось, что в нем никогда нельзя было понять, где начинается реальность и кончается вымысел.
Не в силах переваливаться с бока на бок, я, наконец, встал. Неожиданно пробудилась Ася.
— Ты куда? — испуганно спросила она.
— Пойду, покурю на улице, спи, я скоро.
Ночь стояла тихая, теплая. Полная луна освещала землю медно-
желтым светом. Небо походило на застывший взрыв фейерверка. Мне вдруг нестерпимо захотелось в те далекие августовские ночи, когда сердце охватывал величественный восторг перед космическим мирозданием, в который я некогда мечтал проникнуть. И как-то странно было видеть свет в небольшом квадратном окне сарая, он тоже напоминал о прошлом.

Выкинув окурок, я уже развернулся, чтобы войти в дом, и вдруг меня точно кто заставил обернуться. В этот миг, в окне сарая, я увидел Антонину, ее будто что отбросило к стене. Подернутые проседью волосы беспорядочно рассыпались по плечам. Руки ее нервно запахивали полы халата. Не замечая, что один рукав порван, она беспрерывно его поправляла. Огромной, подавляющей каменной глыбой выросла над ней фигура Андрея. Я оцепенел. Антонина что-то отчаянно выкрикивала, отчего лицо Андрея искажалось, как бумага от огня. Я впервые видел ненависть, безумие, боль в этом, казалось никогда не меняющемся лице. С невероятным напряжением Андрей сдерживал себя, чтобы не ударить. Своими огромными лапами он вцепился в плечи Антонины, держа ее практически на весу. И тут я услышал его надрывный бас:
— Колька мой, мой! А ты, сука…

Когда я пришел в себя, в окне уже никого не было. Тишина давила на уши. Я не заметил, как опустился на крыльцо, как взял в рот сигарету. Вынув, я тупо посмотрел на нее и бросил на землю. Нет, я не понимал, чем именно был сражен. Но почему-то в груди росло нечто, восстанавливающее против Антонины.
—————
Утром у меня все ныло и болело, словно меня колотили всю
ночь. В кухне шла обычная суета. Я слышал, как Ася говорит что-то о нашем отъезде. Не находя сил подняться, я решил сделаться больным, да и мое состояние было близко к этому. В комнату вошла Ася, поправила волосы перед зеркалом, полюбовалась своей мини юбкой. У нее было хорошее настроение.
— Спишь? Завтрак готов, тебя ждем, через два часа автобус, у меня все собрано.
— Я не хочу есть, я ничего не хочу, я болен! У меня болит голова!
— Голова? — Ася обеспокоенно взглянула на меня. — Ты неважно выглядишь. Ладно, я сюда чай принесу.
— Нет! — закричал я. — Я же сказал, что ничего не хочу, ничего!
— Хорошо, только не психуй. Скажешь, когда пройдет твоя голова, автобусы до вечера ходят. — Ася улыбнулась себе в зеркале и вышла.
Как только я остался один, ночной эпизод клещами впился в мою память. То, чему  я стал невольным свидетелем, казалось, срывал тайный покров с жизни Антонины. Андрей — этот человек был слишком искренен в своем страдании, слишком обнажен. Его боль, вырвавшаяся через окаменелость лица, наводила меня на мысль, от которой было не по себе. Разгадал ли я тайну Антонины или только близко подошел к ней?
Почему, почему меня так мучило все связанное с этой женщиной? Немыслимые догадки и сама она — вызывали во мне ненависть к ней.
Осторожный стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Я не мог сейчас видеть эту женщину, боясь своей несдержанности. Поэтому когда она вошла, я отвернулся к стене.
— Твоя жена сказала, что ты заболел, температуры нет? Вот тебе таблетка и чай. — Она поставила поднос на стол. — Ася сказала, что ты гулял всю ночь, ты же знаешь, что тебе вреден влажный воздух. Дай я посмотрю твой лоб. — Антонина потянулась рукой к моему лицу.
Я раздраженно ее перехватил.
— Не надо, — процедил я, холодно отстраняя ее руку. — Вы бы лучше о воздухе своего мужа беспокоились!
Антонина выпрямилась и застыла.
— Вам телеграмма, Виталий Сергеевич, — жестко произнесла она. — Утром принесли.
И дверь за ней захлопнулась.
Телеграмма была от Морозова. Он сообщал, что пришел факс из Германии, и что он готовит мне документы на выезд. Телеграмма говорила лишь о том, что уже ничто не могло меня здесь задержать.

У меня действительно разболелась голова, и я смог выйти только к обеду. Антонина, как обычно, возилась у газовой плиты. Поразительно — ничто не могло сломить ее: та же углубленность в себя, те же резкие и быстрые движения, то же желание поскорее сбыть с рук всю эту суетность, кроме которой у нее давно ничего не осталось.
— Ваше величество поправилось? — не глядя на меня, спросила она.
В порыве необъяснимого щемящего чувства я схватил ее мокрую руку.
— Прости, — прошептал я.
— Как я понимаю, телеграмма важная? — спросила она, непроизвольно задерживая руку в моей.
— Кажется, есть шанс. Вполне возможно, что журнал вновь за функционирует.
— Тебя это не радует?
Ах, как она умела угадывать то, чего я еще и сам не понимал.
— Не знаю, ничего не знаю, я запутался.
Антонина осторожно вынула руку из моей, и принялась дальше чистить картошку.
— Понимаешь, я боюсь, что мне уже не по силам сдвинуть с места эту махину. Время может менять политику, идеологию, экономику, но оно не способно изменить душу человека. Чтобы выжить в наше время, душа вообще не нужна. Только грязь дает нынче возможность разбогатеть. Нынче никому не нужен Достоевский, не говоря уже о Платоне, так стоит ли…
— Стоит! — с жаром перебила Антонина, бросив нож в таз. — Стоит! Грязь была всегда  и всегда на ней делались деньги, тем не менее, побеждала душа. Что бы ни менялось, а твой Платон неизменен. Любое доброе дело стоит того, чтобы за него драться. Нельзя опускать руки только потому, что гной вышел наружу, увы, это неизбежно, но он выйдет, выйдет!
— И это говорите вы?! Вы…
— Ты сам сказал, время меняет все, кроме души.
Этот блеск в ее глазах, внезапное воодушевление – все говорило о том, что внутренне она осталась прежней. Тем острее и глубже была ее боль, которую она тщетно в себе таила.
— Ты должен поверить в свои силы, — продолжала она, словно не мое, свое защищая. — Поверить в то, что делаешь, полюбить. Стать, в конце концов, редактором, коль судьба привела тебя на эту стезю!
Я смотрел на нее, и, казалось, не было этих двенадцати лет. И
сейчас она дочистит, может, не дочистит картошку, и пригласит меня в лес... Я взял ее за обе руки.
— А вы? Вы…
В это время в дверях появился Андрей. Еще полчаса назад я был на стороне этого человека. Еще полчаса назад я почти верил, что не Антонина его, а он ее жертва. Но как только он вошел, стало нечем дышать. Заметив наши сплетенные руки, он повел скулами, морщины гармошкой собрались на его скошенном лбу. Легким касанием плеча он оттолкнул меня, тяжело дыша мне в самое ухо.
— Обед скоро? — он неподвижно посмотрел на Антонину.
— Скоро, — спокойно ответила она.

За обедом Ася была необычайно весела и не в меру разговорчива. Она вспоминала своих Генок и Петек. Восторгалась их легкой, как ей казалось, богатой жизнью. Она говорила о силе денег и сетовала на то, что я совершенно не умею жить. Антонина улыбалась и поддерживала ее.
— Нет, я не люблю деревни! Здесь от скуки можно сдвинуться. Вот у Генки, у него музыка на улице, бассейн. А Виталик прилип, как банный лист, к своему журналу, и ничего знать не хочет. А кому его журнал нужен-то, он даже на платье мне заработать не может, что там платье, у нас телик еще допотопных времен, одно хорошо, цветной. Сейчас деньги правят миром!
— Так было всегда, но большие деньги редко кому приносили счастье, — осторожно заметила Антонина.
— Ой, только без этого! — огрызнулась Ася. — Это, вон, ему, он любит ваши басни. Я же хочу жить нормально, разве это плохо?
— Нет, конечно, просто не всем дано быть богатыми, — мягко произнесла Антонина.
— Вам-то точно! Вы сами ничего не умеете и моего мужа сделали тюхтей. Его друг говорит, что у него такая голова, миллионами воротить можно, но у него же фантазии! Он, видите ли, в грязном белье копаться не хочет. Вы сгубили свою душу и изуродовали его.
Я оторопел. В один миг я вспомнил недавний взрыв Аси. Ее ненавистную ухмылку, когда Антонина в минуту глубочайшего душевного смятения внезапно обнажилась во всей своей беззащитности. И наконец этот открытый вызов. Однако меня напугал не сам вызов, а то, что его примет Антонина.
— Прости, виновата, — отозвалась Антонина, снисходительно улыбаясь. Я вздрогнул. — Виновата в том, что не выгнала его сразу, как только он появился у меня на пороге. Ты права, девочка, я только жалкая тень. Нынче со мной можно и не так. Ася, девочка моя, дело не в том, сколько и кто дает, а в том, сколько берешь ты сам, причем не от кого-то конкретно, а от всей жизни.
Антонина говорила мягко, но даже меня коробило от ее голоса. Она бросила быстрый взгляд на сына. Андрею, конечно, не было дела до спора двух женщин, но Ник напряженно следил за матерью и жадно ловил ее слова, той приходилось быть максимально сдержанной.
— Ты еще очень молода. Девочка, другого обвинить легче, чем заглянуть в себя. Твоя жизнь только начинается. Впереди у тебя радости и беды, но поверь мне, сердце сберегает отнюдь не материальные ценности, не от них оно мудреет.
— То-то оно у вас много сохранило! — вспыхнула Ася, она невольно почувствовала силу и превосходство Антонины, чем и была уязвлена. — Вы еще стихи почитайте, может, и я грезить начну! — от бессилия выкрикнула она, убегая в комнату.
Я пошел за ней.
— Что ты себе позволяешь? Мы здесь в гостях и нужно соблюдать приличие и уважение…
— Уважать эту?! Господи, мне кажется, мы никогда отсюда не уедем! — с отчаянием воскликнула она.
— Уже все решено, завтра мы едем на первом автобусе, ну что ты себя изводишь! — Я подсел к ней, обнял. — Асенька, ну что с тобой? Ты стала очень нервной. Это, наверное, из-за беременности?
Она криво улыбнулась, легла на кровать, свернулась клубком, медленно потянула на себя одеяло, давая понять, что не хочет со мной говорить. Не желая ее еще больше раздражать, я ушел.