В чужих окнах

Кажется, этого парня звали Олегом Григорьевичем. Он каждый вечер, ровно в шесть часов, выходил в одних тапочках и семейных трусах на крыльцо дома и выкуривал за пару мгновений одну - две сигареты. Затем торопливо возвращался обратно, дубея от холода, периодически что-то бубня себе под нос.В небольшой двухкомнатной квартире его встречали жена и восьмилетний сын. В половину седьмого они втроем садились за большой круглый стол, читали молитву и начинали трапезу, параллельно делясь друг с другом последними новостями.
Я ежедневно наблюдал как небольшое семейство подчиняется правилам. В их окнах можно было разглядеть: как располагались столовые приборы, какой формы были салфетки и из какой посуды подавалась еда; при чтении молитвы - глаза обязательно закрыты, руки сложены под столом на коленях. И, как только читающий договорит, лишь тогда можно прикасаться к еде.
В соседних окнах все было иначе: старушка, занимающаяся вязанием варежек для внучки, сидя у телевизора; не спящие дети в детской; студент, часами проводивший время за компьютером; молодая супружеская парочка, молодожены, ходившие из комнаты в комнату исключительно обняв при этом друг дружку. 
Я очень часто не мог уснуть. Еще с детства я мог часами лежать в кровати и глазеть в потолок. Стараясь убить бессонницу, что-то рисовал, писал, читал, смотрел фильмы. В детские годы это хоть как-то помогало нагнать сон. А сейчас, когда мне уже далеко за тридцать и бессонные ночи под утро сменяются головной болью, я варю кофе, открываю окно, выходящее на северо-восток, сажусь на край подоконника, закуриваю сигарету и смотрю...
Совсем недавно меня охватило неописуемое ощущение при виде туманного рассветного горизонта. Его можно сравнить только с прогулкой по павильону, в котором через пару часов начнутся съемки. Небесная пелена была похожа на одну огромную фреску шестнадцатого века или картину, написанную ленинградской акварелью на смоченной бумаге. Город на ее фоне казался всего лишь неказистой декорацией. В такие моменты как никогда веришь, что ты режиссер и продюсер собственной жизни. Только вот это чувство быстро уходит, как только в доме напротив загораются в окнах первые огни. Переключаешь свой взор на суетливого бизнесмена, шарахающегося из угла в угол, примеряя галстук за галстуком. Или с улыбкой смотришь на опаздывающего студента, засидевшегося сутра пораньше за монитором компьютера. Парнишка хватает сумку, забыв выключить компьютер, и выметается из комнаты. Через мгновение уже вылетает из подъезда и бежит со всех ног в сторону автобусной остановки.
Так и проходит утро, бегут часы, на улице еще больше светает. На крыльцо выходит Олег Григорьевич, закуривает одну сигарету, торопливо выпуская в воздух серые сгустки дыма, затем возвращается обратно, собирается на работу, прощается с женой и ребенком. Слышится звон будильника, и я отрываюсь от просмотра, допиваю остатки кофе и сам покидаю жилище.
Вечером, по приходу домой, подхожу к своему окну и вновь вглядываюсь в чужие. На улице только-только темнеет и, словно светлячки, загорается свет в десятке окон. Одно за другим. Я невольно ловлю нотки грусти внутри.
В соседнем доме есть жизнь, есть тепло и уют. А за моей спиной не горит даже настольная лампа. Может, зажги я ее и желание заглядывать в чужие жизни испариться вместе с темнотой? И не будет никакой богатой пищи для размышлений. Не увижу в том окне Олега Григорьевича с семьей, читающего молитву, изумительных работ в виде висевших на стене картин молодой художницы. А в том окне уже никогда не загорится чей-то монитор.  И студент прекратит штудировать науку. Я повернусь, лягу на холодную кровать и засну крепким сном, не обращая внимания на включенный свет... И не будет утра, рассветов, сказочного красивого неба, декораций. Жизнь потеряет смысл и обретет новый, совершенно другой и по-своему интересный.
Оглянувшись и тщательно рассмотрев свои апартаменты, я пару раз фыркнул и отправился на кухню. Сварил кофе, вернулся обратно и уютно уселся на подоконнике. Странно, но только сейчас я заметил, что свет из чужих окон чаще всего жёлтый, белый или красный. В соседнем доме нет, например, синего или розового...
Эта мысль быстро испаряется, как только на крыльцо вновь выходит Олег Григорьевич в одних тапочках и семейных трусах. Он выпускает первую затяжку и я мысленно здороваюсь с ним. А в соседнем окне, прямо на первом этаже, ребенок до ужина, украдкой от мамы, ворует из вазы конфеты. Мама в этот момент что-то готовит у плиты, не подозревая о шалости сына. Я невольно чувствую запах, который веет в их кухне. Нагоняю тем самым аппетит. И горячие от бессонницы руки сами льнут к прохладному подоконнику.
Я сонный. Улицы сонные и только несколько глаз - горящих окон - зыркают на меня, моргая мельтешащими в них тенями. Наверное, сейчас не одному мне не спится. Постепенно свет в окнах гаснит и люди уходят в сон. Мысли переползают из чужих комнат в свою собственную.
Интересно, а посмотрит кто-нибудь так же в мое окно и спросит себя, что там? Может, гулянка? Кто-то празднует свой День Рождения в кругу самых близких и родных? Или кто-то вернулся с ночной смены? Или мать разбужена криком голодного младенца? Или, просто какой-то бессонник бродит в ночи? Я задавался такими вопросами ежедневно, и мое окно всегда сохраняло инкогнито. Оно не выделялось из большинства сумрачных окон, так как в нем никогда не горел свет.
Иногда из моих окон можно увидеть густой молочный туман, обволакивающий все вокруг. Словно перед глазами картина маслом: застывшие во времени вековые березы; серебряные ветки замерли в холодном воздухе и уже ничто не шелохнется. Гробовая тишина, лишь шум автомобильных моторов, доносящийся с автострады, приглушает нотки спокойствия. Разрушается вакуум. В такие моменты сидишь на подоконнике в безмолвном восхищении перед красотой природы. Туман скрывает окна напротив, намекая на перерыв... И как только он рассеется, кто-то напротив встанет так же, как я, босиком на мёртвом полу, сжимая пальцами краешек подоконника и скажет тихим голосом: "Привет"...