Вольноотпущенник, прости. Часть Третья. Глава 2

Глава вторая
Как только я вышел из самолета на трап, в толпе встречающих сразу увидел высокую, сухощавую фигуру Морозова. Когда мы пожали друг другу руки, я заметил ему, что он улыбается, как нашкодивший кот. На что Морозов молча толкнул меня в машину. Всю дорогу я рассказывал ему, как у скрупулезных немцев отвоевывал каждую цифру, даже букву. Он смеялся и поминутно душил меня  от радости.  В моем кармане лежал контракт на три года. Вдруг я обнаружил, что мы едем в сторону редакции.
— Саныч?
— Знаю-знаю, отдохнешь по полной программе.
— Опять что-то затеял? Ладно, как с квартирой?
— Нашел-нашел, даже с выкупом на будущее. Завтра съездим, сам увидишь. Тебе что, понадобился еще один офис?
— Ты сначала в одном раскрутись. Останови-ка здесь, я быстро.
— У почты? Твои немцы уже за свой контракт отчета требуют?
— Твое любопытство тебя погубит.
Морозов пожал плечами и нажал на тормоз. Откуда было ему знать, что этой минуты я ждал с того момента, как улетел в Германию. Еще в самолете мне казалось, что настал час решительных действий. Грезилось, как только я вступлю на родную землю, моя жизнь сразу сделает крутой вираж. Три-четыре слова в телеграмме и…
Мне оставалось только ждать. Вернувшись в машину, я похлопал Морозова по плечу, и мы поехали дальше, не догадываясь о том, что с этой минуты я вступил в спор с самой судьбой.
Когда мы вошли в редакцию, я был приятно удивлен. Коллеги устроили настоящий праздник: накрыли на стол, по стенкам навешали плакатов. Я ничего не успел сказать, как все бросились меня обнимать.
Веселились все от души, много пили, танцевали, пели. Я же весь вечер я думал о том, как мы встретимся с Асей, и решусь ли я сказать о главном. Морозов, заметив мою задумчивость, подсел рядом. Странный это был человек. Мне вдруг подумалось, что я ничего о нем не знаю. Правда, когда-то он рассказал о своей несчастной любви, но с тех пор он так часто увлекался женщинами, что давно забыл о том. Нет, в нем не было ничего особенного, среднего роста, коренаст, не столько брюнет, сколько шатен, обычная мужская внешность. Каким образом он умел очаровывать женщин, для меня было загадкой, все наши сотрудницы его обожали, и он им отвечал тем же. Несмотря на то, что женщины занимали все его свободное время, работа для него оставалась на первом месте. Хотя он часто сердился на мою одержимость в работе, сам был не менее зол на нее. К тому же он был привязан ко мне, чего я тоже не умел объяснить.
— Ох, теперь развернемся, утрем нос-то этим однодневкам. Чего хмуришься? Ах, да, рвешься к жене?
— Слушай, поехали ко мне? –предложил я, устав от шума.
— К тебе? Они-то как?
— Они? По-моему, они нас уже не замечают, их до утра не разгонишь, вон, как разошлись, стены ходуном ходят.
— И то верно, поедем, — согласился Морозов, прихватывая со стола бутылку коньяка.

Увидев нас, Ася даже растерялась, кажется, она не верила в мое
возвращение. Морозов, не подозревая о том, как не проста была для нас с Асей эта минута, тотчас подхватил нас под руки и втащил на кухню, с торжеством вытащив бутылку на стол.
Пока Ася собирала на стол, он занимал ее разговорами о будущих планах журнала, до которого ей не было дела. Ася настороженно посматривала на меня. Мы с ней, как иностранцы, общались через Морозова. Ничего не замечая, он твердил свое:
— Эх, Асенька, мы снова на ногах! Мы такого зададим, у твоего мужа голова!
Обращаясь только к ней, он признавался в любви к нашей семье. Говорил, что ближе у него никого нет, что за нас он и жизни своей не пожалеет. Ася улыбалась, с опаской наблюдая, как он осушает стопку за стопкой. Я никогда не видел, чтобы Морозов столько пил. Поняв, что его нельзя отпускать, я попросил Асю постелить ему в моем кабинете. Морозов сопротивлялся, рвался домой. Мы с трудом его уложили. К счастью, как только он лег, тут же заснул.
— Чудной он, — заметила Ася, когда мы вошли в спальню.
— Он хороший и добрый мужик, только немного навязчивый.
Я меньше всего думал о Морозове. Мои чувства и мысли двоились. Я понимал: наше с Асей кончилось, однако, она мне оставалась по-прежнему дорога, поэтому так мучительно было сказать ей о разрыве. Впервые я терзался тем, что желание сохранить уже созданное ничуть не уступало страстному желанию начать новое. До сих пор я с легкостью отрывал прожитое, как календарные листы, придавая их огню забвения. На этот раз все было не так. Я боялся потерять то, что имел, потому что не был уверен в новом завтра. Я постоянно мучился вопросом, зачем Антонине нужна столь долгосрочная оттяжка, вряд ли ей столь необходимо мое утверждение,
буду я редактором или еще кем-то, не все равно ли. Впрочем, Антонина мне часто грезилась лишь сном. Будет от нее ответ или нет?