Вольноотпущенник, прости. Часть Третья. Глава 4

Глава четвертая
Всю дорогу, до самого города, я думал об отце, о нашем с ним разговоре. Чувство потрясения не давало ощущать усталости бессонной ночи.
На вокзале я взял такси и поехал прямо в редакцию.
Когда я вышел из машины, меня удивило огромное скопление народа. В воздухе пахло гарью. Я с трудом протиснулся через толпу. Милиция меня не пропускала. Пожарные из шлангов заливали красное пламя, упрямо вырывающегося из черных проемов дверей и окон. Оцепенев, я не отрывал глаз от вывески «Время». Она раскачивалась из стороны в сторону, грозя упасть на головы пожарников. Наконец я увидел Морозова, он был бледнее снега, метался между пожарниками и милицией, что-то кричал, размахивал руками, постоянно рвался в сгоревшую редакцию. Его удерживали, пытались успокоить, напрасно, он ничего не видел и не слышал. Заметив меня, он бросился ко мне. «Все пропало, пропало!» – кричал он. Тут подошли сотрудники. Все говорили наперебой. Все, что я понял, это то, что все сгорело. Если бы не Морозов, постоянно тормошивший мою руку, чуть ли не выдирая из плеча, я вообще не
мог бы реагировать на происходящее. В конце концов, мне как-то удалось уговорить сотрудников разойтись по домам. Морозов находился в шоковом состоянии. Я повез его к себе. В машине он все время кричал, что его жизнь кончена, сгорела.

Ася сначала приняла нас за пьяных, но узнав, что наша редакция сгорела, к моему удивлению, нешуточно испугалась, и бросилась успокаивать Морозова. Что бы как-то привести его в себя, мы с трудом заставили его выпить коньяку, на время он притих. Потом стал мучить меня вопросами что теперь будет, главное, что будет с его жизнью? Я же знал ровно столько, сколько и он, при этом  находил какие-то обнадеживающие слова. Морозов улыбался детской, доверчивой улыбкой. Он постоянно обращался к Асе, как за единственным спасением, крепко сжимал ей руку, чем пугал и смущал ее.
— Асенька, когда мы с Сергеичем встретились, я сразу понял, голова. У талантов ведь всегда мозги вывернуты. Он мне тогда Бог знает, чего наговорил, и про какой-то материк, что погиб, и про бессмертие души, и про Бога внутри нас. Вот я и решил ему свое плечо подставить. Только он, эта свинья, так увлек меня, что у меня, кроме проклятого журнала, ничего не осталось. Я ведь, Асенька, ничего не понимаю, мое дело достать, за горло кого нужно взять, я вроде администратора у него. Мне твой фантазер нужен, у него хватка звериная, если за что уцепится – не выпустит, или к черту пошлет. Тут главное, успеть его остепенить. Он мне душу отравил, твой мечтатель. А теперь все сгорело! Асенька, у нас ведь номер должен был выйти, хороший номер… Асенька, я, конечно, смешон, только у каждого свои привязанности. Он, конечно, скотина, так обидеть и норовит, а
меня обидеть нельзя, я же знаю, это только слова, у него душа
смятенная какая-то, а сердце доброе, только горячее и слепое.
Напрасно Морозов принижал себя передо мной. Его преданность и привязанность всегда вызывали во мне уважение. Но, пожалуй, лишь сейчас я понял, что искренне люблю этого странного человека. То, что для меня было лишь заполнением пустоты, для него было смыслом жизни, если не чем-то большим.
— Саныч, поверь, я бы без тебя ничего не стоил, — осторожно заметил я ему.
Он непонимающе захлопал глазами и вдруг заторопился домой. Я пытался его удержать, но  в упрямстве он мне нисколько не уступал. В парадной я несколько раз преграждал ему путь, он отталкивал меня, не в силах говорить, отмахивался. Выйдя на улицу, качаясь, направился к своей машине.
— Э нет, друг, если ехать то на такси.
Я с трудом отобрал у него ключи, поймал такси, и так же с трудом усадил, так как он боялся оставлять свою машину.
Лишь когда такси отъехало за поворот, я немного вздохнул.

Затем вернулся в квартиру. Налил себе стакан коньяка, выпил. Морозов не выходил из головы.
— Надо было его оставить, – досадливо проговорил я, закуривая.
— Вы же оба как бараны, — недовольно бросила Ася. — А где ты был всю ночь? — спросила она.
— У отца, – отсутствующе ответил я, не понимая, какое это сейчас имеет значение. — Мне нужно лечь.
— Да-да, — спохватилась Ася, помогая добраться до кабинета, так как ноги внезапно отказали мне. Она уложила меня на диван.
Передо мной с беспощадным упорством вставали эпизоды
последних суток. Я видел себя то в пустом вагоне, то рядом с отцом; то видел потухающие языки пламени, вырывающихся из черных зияющих дыр, то бледного и потерянного Морозова. И через всю череду этих картин неизменно проступало лицо Антонины. Все, что со мной произошло, было крахом всей моей жизни. Ужас конца пронзил все мое существо, я зубами вцепился в подушку, чтобы не завыть от боли и отчаяния.
Ася же, обнимая меня, глотая слезы, как в бреду, шептала о том, что только теперь и начинается наша жизнь, что у нас все будет хорошо, потому что со всем прошлым покончено. Ее голос, такой странный, чужой, доносился откуда-то издалека. Я почти не разбирал слов, но понимал, о чем она говорила. Когда она, захватив мою голову руками, пронзительно спросила:
— Ведь у нас все будет хорошо, будет?
— Будет, — ответил я, проваливаясь в тяжелый сон.