Листопад любви

    Концентрические круги по воде. Говорят, что первая любовь не кончается никогда… Вероятно. Образ той любви не отпускал, цеплял душу, не потускнел с годами.
    Лет десять спустя после разрыва мы с Олежкой встретились снова. Не совсем случайно, на дне рождения у Аленки.

    «Он настиг меня, догнал, обнял, на руки поднял…» — без конца заводили на дне рождения популярную в то лето песню Аллы Пугачевой.

    …Олежка не отходил от меня весь вечер. Вел себя очень сдержанно, осторожно, вкрадчиво, видимо, боялся произнести хотя бы одно лишнее, неверное слово. Избегал говорить о прошлом и только с интересом расспрашивал меня, как я живу. Но я просто физически ощущала, как снова и снова пробегает между нами электрическая искра. Нас неудержимо влекло друг к другу, притягивало невидимым, но очень сильным магнитом, точно две противоположно заряженные элементарные частицы.

    Спустя некоторое время мы встретились еще раз — и уже совсем не случайно. Потом еще и еще…

     Попытались начать все сначала. Как искренне, как жарко заполыхала снова наша Воронка! Или показалось? Ведь он был моей мечтой, моей осуществленной реальностью. С ним я не должна была притворяться, смотреть исподлобья, могла всегда быть самой собой…

      — Какая же ты теперь стала… Горячая, страстная… Ну, конечно, ведь тогда ты была совсем девочка… Но нам ведь все равно было так хорошо… Ты помнишь? Но, правда, и сейчас все так же… хорошо…
      — Но это и не могло быть иначе, — тихо ответила я.

      Олежка приподнялся на локте, внимательно посмотрел мне в глаза, наклонился, поцеловал нежно и все же страстно. Мы лежали в постели у него дома, на старой квартире: днем там никого не было. А мне стало вдруг не по себе. От досады я закусила губу. Нет, раньше он никогда бы так не сказал, ведь он был таким деликатным… Нет, все не так, не так, не так, как тогда, все совсем не так!

      Потом мы долго молчали. Наконец, я процитировала:
      — Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее…
      — Откуда это? Я что-то не помню…
      — Это конец Песни песней Соломона.
      — А что это такое? Я этого не читал, — задумчиво проговорил он.
      — А это Библия, Олежка. Ветхий Завет.
       — Библия? — изумился он.

       Раньше мы не молчали ни до, ни после любви. Мы рассказывали друг другу все, что произошло, пока мы не виделись, обсуждали прочитанное. «Как странно», — подумала я с тревогой.

       Осторожно, как со своим старым другом, я познакомила его со своей дочкой — ей было тогда девять лет. Высокая для своих лет девчушка, копна или, скорее, грива, золотистая, с рыжинкой, густых волос на тоненькой шейке. Забавно торчали в разные стороны косички, из которых, сколько ты их ни заплетай, снова и снова сразу выбивались непослушные прядки волос. А еще встрепанная перепутанная челка, живая такая мордашка, наблюдательные смышленые зеленоватые глаза — слишком смышленые, и сама чересчур уж сообразительная, шустрая, резвая, подвижная, как пацан. Ну совершенно мальчишеские повадки: она все время норовила то залезть на ближайшее дерево, то методично проинспектировать какой-нибудь подвал.
      - …Так похожа на тебя в детстве, — сказал он.
      Если встречаться дома было невозможно, мы часто виделись по вечерам, а иногда и днем, ходили в театр или в искали новые фильмы в кинотеатрах, как в те, старые дни… Ведь он и теперь работал в смену и в какие-то дни был свободен, а я ходила на работу в академический институт только в явочные дни, два-три раза в неделю. Много ездили и по моим делам. Я как раз развозила экземпляры распечатанного текста диссертации своим оппонентам, научному руководителю, ведущей организации. Олежка сопровождал меня повсюду, таскал тяжеленную сумку с моей рукописью и взятыми в библиотеке книгами, целыми часами, как в то давнее время, ждал меня на улице.
       Правда, в те дни осени и зимы дневные прогулки по московским улицам или посещения кинотеатров становились совсем не безопасными… Хозяином Кремля и страны был в тот год бывший хозяин Лубянки — высокий широкоплечий человек с нездоровым желтовато-серым цветом лица, острым крючковатым, каким-то хищным, носом и таким же хищным – острым, пронзительным, недобрым взглядом. Вот уже несколько месяцев неизлечимо больной народный лидер неустанно боролся за укрепление трудовой дисциплины в стране — по всему Советскому Союзу была объявлена программа перехвата нарушителей. Потенциальных тунеядцев стали останавливать на улице в рабочее время, отлавливать на выставках, в кинотеатрах… А с портретов очередного вождя на улицах смотрел на возможных недисциплинированных прогульщиков и лентяев первый человек Кремля. Его сухие губы были поджаты в ниточку, недружелюбный, подозрительный, жесткий — ледяной — взгляд пронзал, прожигал насквозь.
       …Нам было очень, очень хорошо вместе. Все было так же, как тогда. Почти так же. Но, не знаю почему, я все чаще чувствовала какую-то неловкость, неудобство, когда мы гуляли, разговаривали, когда любили друг друга… Куда делось понимание?

       Раньше мы чувствовали друг друга без слов. Или это только казалось? А любовь, страсть? А может быть, он просто хочет удовлетворить свое желание — и все?    Раньше это как-то не приходило в голову… Где же настоящая близость? Соединение, слияние, растворение друг в друге — как прежде? Этого не было.
   
       Где же та Воронка бесконечности, в которую мы уплывали прежде? Наш дар, наша зачарованная, наша горячая, страстная, бездонная Воронка?

       Ее не было. Тогда, очень давно, она же была живая, трепетная, искрометная — наша. Она стонала, страдала, дышала, чувствовала, она смеялась, плакала, она умирала от счастья или от горя... Она так хотела жить… Может быть, в нее можно попасть не всегда? Может быть, она мимикрировала, и мы ее просто не узнали? Или мы навсегда потеряли ее?

        А моя работа? Мне стало казаться, что он не понимает того, того, что мне интересно, да и не очень стремится узнать об этом больше. Ему это было чуждо. Хотя… и я ведь не очень-то понимала, что он делает с какими-то железками там, в своем Холодильнике.
 
        …Август в том году выдался теплый, даже жаркий. Но где же тот августовский звездопад… та августовская антрацитовая ночь испепеляющей страсти, которая вместе с нами заходилась в пароксизме восторга и наслаждения, захлебывалась, умирала от счастья и рождалась вновь? Августовская ночь любви, когда наши души, сливаясь в одну, летели и звенели, как две хрустальные рюмочки, и все падали, падали в бездонную Воронку бесконечности... Этого не повторилось. Никогда. Ни разу. Может быть, наша Воронка измельчала? Может быть, только в юности страсть бывает такой жарко полыхающей, такой неистовой, по-детски искренней, такой отчаянной и до самозабвения всепоглощающей — такой бездонной?
 
         Увы! Мы прочитали наш роман о зачарованной Воронке бесконечности, весь, до конца, до самой последней строчки, потом с нетерпением перевернули последнюю страницу, закрыли книгу — и поскорее отложили ее в сторону. Ну, кто же знал, что конец окажется таким тривиальным? Наверное, это правда, что в одну и ту же воду невозможно войти дважды. Прошло всего несколько месяцев, и, по крайней мере, для меня, наши отношения потускнели, завяли, стали незаметно превращаться в бесцветную банальную связь.
         Мне стало скучно…
         Мы встречались все реже, реже, а во время встреч подолгу молчали: тем для разговоров становилось меньше, меньше.
 
         Подхваченные промозглым осенним ветром, медленно закружили листья, и был это осенний листопад страсти, и падали листья на замерзавшую землю. Еще накрапывал противный осенний дождь, а может быть, уже летали первые зимние мушки.
         Потом замерли, унеслись по ту сторону бытия, последние печальные аккорды Вальпургиевой ночи, а может, быть, Зимы Вивальди, и наша Воронка ослепла, оглохла, впала в кому — и тихо растаяла, уплыла в бесконечность.
         Одна.
         Без нас.


         © Лана Аллина
         Это тоже глава из моего романа "Воронка бесконечности".

Рисунок взят из (ссылка http://www.google.ru/imgres?listopad.html )