Крепость. лотар-гюнтер буххайм перевод с немецкого

Продолжение: 


 

La Pallice – ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ

 
 Наконец-то, кажется, третий день нашего пребывания здесь планирует быть без слепящего солнца. Небо бледно-серое, и солнце в нем – лишь светлое пятно.
Я как раз присоединился к отвратительному завтраку в столовой флотилии и еще не успел вытереть губы, когда появляется Бартль.
Он сияет как начищенный пятак и рвет с места в карьер:
- Есть транспортное средство, господин лейтенант! Не вполне нормальное, ну, то есть не на-стоящая легковая машина, так сказать...
- Как это? И что это?
- Мы имеем, так сказать, «посудину» и она на ходу, господин лейтенант!
Тут уж я прихожу в неописуемую ярость от сильного волнения:
- Что Вы имеете в виду, говоря «так сказать»?
Но Бартля не так просто смутить. Он стоит, широко и наивно улыбаясь, и объявляет, словно не слыша меня:
- Но, так сказать, она уже готова к выезду, господин лейтенант.
- А Вы не выпили лишку...?
- Никак нет, господин лейтенант! - Бартль прерывает мой вопрос, - Транспорт в порядке – это газогенератор  – американская модель, изготовлен в Швеции.
- Прикалываетесь?
- Никак нет, господин лейтенант! Фирмы «Imbert»  и он работает! Никаких проблем с бензи-ном!
- И где же стоит эта штуковина?
- Далеко, господин лейтенант – на другой стороне Бункера, там и стоит!
- Тогда двигаемся!
- Лучше всего прямо через Бункер!
Бартль прав: Снаружи такие огромные кучи стройматериала и железного лома, что с трудом можно найти, куда поставить ногу.
На нашу подлодку бросаю, не останавливаясь, лишь взгляд украдкой. На ремонте, кажется, никто не работает.
Светлый прямоугольник перед нами быстро увеличивается: Мы приближаемся к противопо-ложным воротам выхода. Свечение такое сильное, что я вынужден сжать веки, чтобы снова привыкнуть к свету после полумрака Бункера.
- Направо, господин лейтенант! - управляет мной Бартль. – Двадцать метров!
Лишь теперь понимаю, что имел в виду Бартль: Бог мой! Он что, совсем спятил, добрый Бартль? И это называется машина? Даже какой-нибудь раздолбай-точильщик ножей и топоров, едва ли решился бы доехать на этом расхлябанном драндулете до своего рабочего места. А Бартль играет роль rekommandeur :
- Работает, господин лейтенант. Вы слышите, как он гремит? Он разогрет. Водитель сидит впе-реди, в кабине. Я держу его там... 
   И говоря это, он направляется в сторону кабины, а я пытаюсь вернуть самообладание и пере-стать портить себе нервы.
Неудивительно, что я не видел эту странную повозку: она имеет такой же маскировочный рисунок, как и рубашки Томми, которых застрелили ночью и которые утром лежали в ряд под солнцем, словно кофейные ложки и были добычей необыкновенно жирных навозных мух.

Кто может тратить свои силы и заботу на эту бесформенную жестяную груду? Однако, в са-мом деле: Я слышу слабое жестяное постукивание, которое, должно быть, исходит из этого чу-довища. Регистрационный номер сзади и спереди – никаких сомнений: Драндулет принадлежит германскому Военно-морскому флоту.
Бартль возвращается взъерошенный, и с озадаченным выражением на лице.
- Только подумать, - упрекаю его, - как это может быть, что Вы ищете человека, который про-сто смылся?!
В следующую секунду Бартль с такой силой шлепает себя ладонью по лбу, что фуражка сползает на затылок, и он исчезает со словами:
- Сейчас вернусь, господин лейтенант!
   Мне ничто не остается, как стоять с открытым от удивления ртом.
Рассматриваю драндулет вблизи: Он огромный как линкор!
Американская модель, сказал Бартль. Олдсмобиль  или Крайслер? Нигде не указана марка – никакого знака на радиаторе... Янки! Они могут позволить себе такую пузатую колымагу. Они имеют бензин в огромном количестве, потому что могут просто из земли качать свою нефть!
Когда Бартль все еще не появляется, я, из расположенного в Бункере ремцеха, дозваниваюсь по телефону до какого-то боцмана, которому подчиняется газогенератор вместе с водителем. Боцман относится к Флотилии. Еще несколько телефонных переговоров, и колымага поступает в мое распоряжение. Чудо? Слабо верится, но все идет, как по маслу.
- Шины совершенно сдулись! - произносит боцман и добавляет: - К сожалению, запасных нет. Из-за их размера. Но зато никаких проблем с бензином...
     Нам следовало бы найти человека, который может обслуживать этот «линкор». Водитель с обычными познаниями не подойдет. Для человека, который хотя бы в какой-то мере имеет представление об этом циклопе, наша жестяная колымага не представляла бы никакой пробле-мы и получить на него приказ на марш от начальника АХС , пожалуй, тоже было бы легким делом.

Газогенераторный грузовик! Я никогда еще не ездил на подобном драндулете и не имею ни-какого представления, как функционирует эта фабрика газового топлива на колесах... Через всю Францию на газогенераторе? Это нечто новенькое! Да, change!
Теперь мне все уже должно быть безразлично! Даже если бы мы отойдем лишь на расстояние в 10 километров на этом Ноевом ковчеге.
Ковчег Ноя!
Память вновь услужливо подкидывает позабытое слово: Ковчег! Наш Ковчег. И слово это звучит теперь не пренебрежительно, а скорее даже почтительно.
В самой глубокой нужде нашей Создатель неба и земли посылает нам этот чудовищный Ковчег, чтобы мы смогли убежать от подкатывающихся, злобных вражеских волн...
Будь прославлен Господь, наш Бог, и все Твое небесное воинство, Ты хвалы и любви досто-ин!
Наконец снова появляется Бартль. Он тащит за собой как на буксире странного гнома.
- Вот водитель! – сообщает он.
Это водитель?
В этом «гноме» нет совершенно ничего военного: Кривоногий, низкорослый, покрытый густой щетиной, с косыми плечами и небольшим горбом – он больше напоминает лешего, чем солдата. Его рыжеватые волосы коротко подстрижены, как щетина щетки для обуви.
Для него, в моем лице, теперь я являюсь Судьбой: Я реквизирую драндулет, а этот кривоно-гий недомерок просто принадлежит ему как одна из деталей. Впредь ему придется ехать, куда я захочу. Откуда он родом, я, из-за особенностей диалекта его немногих слов, которые он вы-булькивает из себя, так и не врубился.
Понрадль, так зовут этого перемазанного в саже черта, уже отворачивает болты крышки дверцы «коксовой» печи. Густой, черный чадящий дым, как из вулкана Этна разбухает, устремляясь высоко вверх. Горбун тычет внутрь топки железным стержнем и шерудит им там как половником.
- Как далеко можем уехать на одной заправке? - спрашиваю его и должен здорово постараться, чтобы выудить из булькающего ответа, что мы можем пройти около 60 километров. Если же будем идти по горам – то меньше.
Наш водитель придает истинному значению слова «шофер» дополнительное значение «кочегар». Я мог бы по праву назвать его словом «stoker» , решаю про себя, вместо слова «ку-чер». Но мне не очень нравится слово «stoker», так как наш водитель-кочегар имеет нечто комичное в своей внешности. Настоящий «stoker» расхохотался бы, если бы увидел этого чувака, крутящегося там, наверху.
У этого парня странный способ сгибаться и крутиться, когда я с ним заговариваю. Какие-нибудь солдафоны-строевики наверняка исправили бы это. От сильного старания вести себя по-военному, его пронзает судорожная, даже конвульсивная дрожь, он становится багрово-красным и произносит едва понятные слова. Терпеливо разделяю и по-новому составляю про-изнесенные им слова, чтобы хоть что-то уловить. Нашел себе занятие! Да только сейчас на эти фонетические упражнения у меня совершенно нет времени.
- Ему стоило бы быть французким авто, - говорит наш «кучер», и я, в недоумении спрашиваю себя, откуда он взял эту форму сослагательного наклонения.
- Но это же американская модель?
- Да, но мене эта досталось от французов, - настаивает «кучер».
- Но ведь теперь наше авто имеет немецкий номер, а все газогенераторное оборудование швед-ское? – не унимаюсь я.
- Я так кумекаю, господин летнант – оно пришло из Швеции, - медленно соглашается со мной «кучер».
Я бы охотно узнал более подробно, как функционирует все устройство. Но думаю, что этим только привел бы «кучера» в полное смущение. Однако, с другой стороны, если  наш перема-занный сажей черт погибнет, мы, наверное, не сможем ехать дальше на этом ковчеге. Ни Бартль, ни я не смогли бы обслуживать этот коптящий коксовый завод на колесах.
Тем не менее, наибольшее волнение у меня вызывают шины. Они совершенно спущены. Во-обще больше не имеют никакой формы. Для таких скверных шин поездка по грунту будет слишком тяжела. Но новые шины невозможно раздобыть никакими силами. Шины, кажется, стали еще большей редкостью, чем бензин.
- Даже если Вы поставите меня с ног на голову, господин лейтенант, - заявил прикидывающийся дурачком автоснабженец, - я Вам шины никак из кармана не достану!
Расстояние в 60 километров – в принципе, это очень мало. Надо бы спросить «кучера», сколько запаса дров лежит в мешках на крыше нашей «фабрики», но оставляю эту затею, так как тогда снова начнется его странный мандраж и трясучка.
Теперь «кучер» хватается за руль, вжимается в него и ковчег начинает двигаться. К моему удивлению это у него получается. Когда ковчег уже стоит на дороге, я дважды обхожу его: Те-перь он кажется еще мощнее и более медлительным, напоминая скорее корабль, чем автомо-биль. Нет, ни один корабль не выглядит в целом настолько и слишком первобытным, и слиш-ком современным. Выглядит больше как техническая утопия, некий сумасшедший прототип автомобиля: Гибрид локомобиля  и автомобиля.
Высокопоставленный на корме котел изготовлен из стали, его крышка надежно закрыта мас-сивным засовом. Кроме этой, почти в рост человека, штуковины, которую несет на своих за-корках и без того огромная машина, впереди устроен еще какой-то неуклюжий агрегат. Бартль поясняет мне:
- Это радиатор-холодильник и фильтр. В нем очищается горячий газ – от пыли и смолы. Затем вся эта смесь устремляется как газо-воздушная смесь в двигатель!
- Подумать только! – вторю в тон Бартлю. – У Вас есть опыт обращения с такой техникой.
Бартль аж вспыхивает от сильного воодушевления:
- Если ничего другого не получится достать, - произносит он, - тогда все должно получиться именно с этим драндулетом, господин лейтенант. Все пойдет как по маслу. Нам только нужен приказ на марш для водителя.
Меня так и подмывает въехать на ковчеге во Флотилию через лепные ворота и припарковать чадящий драндулет непосредственно перед канцелярией части. А почему бы и нет? спрашиваю себя. Отправить Бартля на одно из задних мест, а самому разместиться рядом с водителем-кучером.
«Кучер» вытягивает шею, крутя головой по сторонам, затем щурясь, бросает на меня полный надежды взгляд, и я командую:
- Давай, трогай!
Ковчег и в самом деле начинает довольно медленное движение, и мое сердце стучит где-то в горле: Мы едем! Будь я проклят, мы едем! Еще и еще... Вроде ничего из этой хреновины не по-теряли.
Слишком глупо, но я не знаю, что мы еще в принципе не потеряли. Вавилон? Вавилон вроде пока с нами? Или Польшу?
«Кучер» - весь внимание. Он должен быть предельно внимательным, потому что повсюду огромные залежи железного лома, да еще и доски с торчащими гвоздями.
Часовые в лагерных воротах забывают от изумления салютовать, когда мы приближаемся.
Адъютанту, который нам так мало помог, мы должны были бы еще и нос утереть напосле-док. Но как? Думаю, он видит нас, во всяком случае, мы подъезжаем во всем нашем великоле-пии, громыхая и чадя.
Потому говорю «кучеру»:
- Сделай-ка кружок и затем проедь впритирку перед Административным бараком: на большой скорости и впритирку, а затем тормозни так, чтобы грязь фонтаном из-под колес ударила!
Обер-лейтенант Крамер вываливается из двери барака, услышав вой наших тормозов. Я лыблюсь ему сквозь облако пыли, так широко, насколько могу, и Крамер в странном ныряющем движении делает плаксивое лицо:
- Вы же не хотите на этой кляче ...?
- А как же. И, кстати, никаких проблем с бензином.
Крамер начинает театрально упругими шагами инспекционный обход вокруг «Ковчега». При этом дважды глубоко приседает. Когда снова подходит ко мне, интересуется:
- А Вы колеса-то ваши видели?
- Видел.
- Думаю, Вам придется быть внимательным к каждому гвоздику – это почти тоже, что на наду-том презервативе скакать! - произносит Крамер. - Уважаю! - добавляет он затем, и еще: -  Пре-красный объект для Немецкого музея  в Мюнхене. Они будут чрезмерно рады – если Вы и в самом деле приведете этого монстра до самого дома, в Рейх!
А в следующий миг нарисовывается и адъютант и с ошарашенным видом пристально вгля-дывается в наш драндулет.
- Осмелюсь спросить, где Вы планируете добывать в пути дрова для газогенератора? - выдает адъютант, наконец.
- Бог не выдаст – свинья не съест! - парирую в ответ, однако дополняю, уже более любезно:
- В конце концов, есть достаточно французов, едущих на таких же вонючках.
- Ну, что ж. Остается надеяться, что мы Вас больше не увидим..., - заикаясь, произносит адъю-тант: - ... я имею в виду, надо надеяться, что Вам не придется поворачивать восвояси. Я и не знал, что мы имеем нечто подобное в нашем автопарке.
- Ну, вот видите: Кто ищет, тот находит! Только нужно захотеть!
- Стыд и срам германскому Вермахту, что уважаемый Военно-морской флот вынужден так скрытно передвигаться, - вмешивается Крамер.
- Но сегодня, кажется, сам дьявол сожрал все наши самолеты!
Адъютант недоуменно смотрит на меня, а затем на Крамера, присущим только ему взглядом, когда он не понимает смысла сказанного.
- Кстати, это шанс взять с собой почту, - говорю как бы между прочим, но адъютант не реаги-рует.
- Вы должны объявить об этом, и быстро!  - обращается к нему Крамер, но поскольку адъютант не приходит в движение, он упрямо продолжает: - Я это Вам говорю: Если просочится известие о том, что машина ушла в направлении Родины, и никто не уведомил об этом личный состав, Вы будете виноваты в этом. Мой дорогой Шолли...!
Тут, наконец, адъютант приходит в движение и безмолвно исчезает в своем офисе.
- Только никаких посылок! - кричит Крамер ему вслед в темный дверной проем. И снова пово-рачивается ко мне:
- Я бы все же взял с собой как можно больше дров.
   И затем морщит лицо, как будто внезапно уловил невыносимый запах.
- На Ваши колеса Вы можете только молиться. Но новых уже несколько месяцев не поступало, да еще такого дурацкого размера...
- Позаботьтесь о продовольствии для трех человек, - обращаюсь к Бартлю.
- Пренепременно! На какой срок, господин лейтенант?
- На одну неделю.
- До Парижа за одну неделю, господин лейтенант?
- Ломайте голову над чем-либо другим! Еще нам будут нужны карты-схемы дорог... и подумай-те, что еще могло бы быть важным для нас. Если не получится с зампотылу, то я сам позабо-чусь об этом. Я не я буду, если не расшевелю этих господ!
- Это правильно, господин лейтенант! - говорит Бартль и прощается.
Из Бартля навряд ли получится хитрец. Я уже было думал: Этот человек совершенно разбит и подавлен, и мне никогда не удастся его вновь пробудить к жизни! А теперь? Теперь он снова в полном порядке: Бартль, самый крупный организатор всех времен. Он носится, убалтывает весь мир и при этом всем своим видом вызывает к себе уважение. Если Бартль и дальше будет действовать таким же манером, то мы сможем еще сегодня добраться до шоссе...

- Ну, за это мы должны выпить! - заявляет теперь Крамер. - До встречи!
В офицерской столовой сидит, совершенно погруженный в себя, командир.
- Вы, конечно, уже слышали, - он говорит медленным от усталости голосом. Его внезапно словно пронзает удар электротока, и пока не он сумел вновь совладать с собой, хлопает своими грязными кожаными перчатками по круглому деревянному диску маленького кофейного столика, стоящего перед нашими креслами. Кожаные перчатки: Командир был, наверное, в Бункере, на подлодке.
В первый момент замечаю, что он все еще одет в грязную бортовую одежду. Наверно у него нет ничего другого, кроме этой уже сильно воняющей робы.
Типично для нашего соединения: Командир, вывозящий из Бреста серебрянопогонников с набитыми барахлом вещмешками и чемоданами, но при этом вынужденный оставить собствен-ные  пожитки...
- Переброска в Берген? - спрашиваю в лоб.
Командир ведет себя так, словно не слышит меня. Да, он даже закрывает глаза, но не так, будто желая заснуть, а словно погружаясь в глубокие размышления. Только когда проходит це-лая минута, он открывает глаза и произносит, как в недоумении:
- Берген – в том-то и дело! - и затем, к моему удивлению, бросает: - На этой-то лодке? Это же лишь плавающая куча железного лома! Здесь никто не делает ремонта необходимого лодке...
Такого жалобного тона я еще никогда не слышал от этого человека. Меня охватывает чувст-во стыда: Я, вот, могу сделать отсюда ноги и попробовать вырваться, но командир и его экипаж приговорены к тому, чтобы снова идти на своей смертельно больной подлодке – или оставаться во Флотилии, пока и здесь не начнется бой за этот укрепрайон.
В этот момент приходит Крамер, и командир меняет тональность:
- Так Вы хотите попробовать своего счастья на шоссе ..., - говорит он как бы между прочим, обращаясь ко мне.
- Вы бы видели, на какой колымаге! - вмешивается Крамер.
Крамер оказывается тем, кто сумел перевести командира на другие мысли.
- Достойно уважения! – добавляет он и в самом деле делает так, что все же побуждает команди-ра выбраться из его меланхолии наружу,  для осмотра моего «ковчега».
   
   Крамер ведет себя как гид и устраивает настоящий информационный обход вокруг газогене-ратора. Затем наблюдает за тем, какое впечатление этот обход произвел на командира. А тот морщит нос и на выдохе произносит:
- Производит сильное впечатление! Что пожелать в таком случае, в таком особом случае, кроме ни пуха, ни пера?
Не лезущий за словом в карман Крамер восклицает без тени смущения:
- Чтоб все четыре колеса спустили! Скажу так. Или даже пять! Если этот драндулет вообще имеет запасное пятое колесо.
- Touche bois!  - театрально отвечаю Крамеру.
- Прямо сразу! - и Крамер с совершенно покорным видом отходит к двери, за которой раньше исчез адъютант, и три раза сильно стучит по ней кулаком правой руки. Проходит несколько секунд, когда на этот стук из двери выскакивает адъютант и являет нам свою красную от ярости рожу.
Но теперь Крамер полностью владеет ситуацией. Он изображает подобие поклона, затем расшаркивается и делает широкий полувзмах правой рукой по большой дуге, как если бы дер-жал в руке треуголку, и вдобавок произносит в своеобразной декламационной манере:
- Ваш слуга, благородный князь, просит тысячу раз прощения – хотя, по его скудному разуме-нию, подобное нарушение Вашего творчества принципиально нельзя прощать до окончатель-ной победы!
- Занавес! – подытоживаю я, и адъютант, в самом деле, скрывается, как если бы был обязан подчиниться моей команде, за дверью.
- Вот и славно! - резюмирует Крамер. – И когда же Вы стартуете?
Я задумываюсь на какой-то момент, и говорю:
- В пятнадцать часов.
- Но не сегодня же?
- Именно! У меня земля буквально горит под ногами...
- Я Вас теперь вполне понимаю, - быстро прибавляет Крамер.
Командир моргает, будто в раздражении и спрашивает:
- Чертовски любопытно, как Вы хотите пройти на этой колымаге весь путь?
- Опыт – лучший учитель! - отвечаю. – По крайней мере, попытаемся.
- И Вы готовы рискнуть жизнью ради такого вот опыта?
- Почему бы и нет?
- Тогда с Божьим благословением и нашими молитвами думаю, у Вас все получится...
- Не забудьте прислать нам открытку! - острит кто-то из-за спины.
Всего несколько слов, и все же, они так на меня воздействуют, что я вынужден сглотнуть слезы.
Разыгрываю приподнятое настроение, а в действительности мне становится так тяжело на душе, когда вижу понуро стоящего командира у нашей колымаги, и так внезапно печально, что я готов зареветь.

Водитель стянул с себя френч и рубашку. Так, в штанах, пояс которых на широких подтяж-ках натянут ему почти до сосков, и в слишком большой пилотке на голове, с руками, по локоть заляпанными сажей и с широкой черной полосой на правой половине лица, наш водитель является гротескской карикатурой на германский Вермахт.
Бартль и этот гном – ну и пара!
Мой экипаж из этих двоих мог бы показывать себя за деньги в паноптикуме. А смогут ли оба моих воина, в крайнем случае, достаточно быстро выбраться из «ковчега»? Мне бы сейчас приказать, прежде всего, «кучеру»: Если мы внезапно попадем под обстрел – слишком сильный обстрел – то ничто не предпринимать, как выскочить вон и ноги в руки. Но этими словами, думаю, только сделаю его еще более нервным. И тут меня буквально бьет по голове: Мой «кучер» все еще не имеет приказа на марш.
Мне нужно срочно к зампотылу. Он замещает Шефа Флотилии. Он должен снабдить «куче-ра» необходимыми документами. Несмотря ни на что, в этой войне все еще есть управленцы.
Я сегодня не видел зампотылу, а вот теперь его нет и в кабинете.
Перед Административным бараком навстречу мне топает Бартль.
Он тоже разыскивает зампотылу: Бартль еще не получил наше продовольствие.
- Ну и свинство здесь – полное свинство! – жалуется он.
Я посылаю его разыскать зампотылу в офицерской столовой или где-то еще.
- И поспешите! - призываю ему. От сильного нетерпения я чуть не трясусь.
Наконец издалека вижу зампотылу вышагивающего по аппелльплацу. Этот парень имеет ти-пичный взгляд таможенника. Уже при нашей первой встрече зампотылу осмотрел меня так, будто я спрятал на теле всевозможную контрабанду.
Стою с ожидающим видом. Но затем все мои правила благостного поведения внезапно ка-тятся к черту, и я повышенным тоном обращаюсь к нему:
- Нам безотлагательно нужен приказ на марш для нашего водителя и продовольствие на неделю на трех человек. И если Вы немедленно не сделаете это, то будете виноваты в умышленной задержке нашего выезда!
Этот соня очевидно понял всю серьезность ситуации: С солдатской книжкой «кучера» в ру-ках он исчезает в направлении своего чулана.
Внутри «ковчега» обнаруживаю два красных взбитых одеяла с подлодки.
- Это что? - спрашиваю Бартля.
- Лучшего не нашлось, господин лейтенант.
- От них вонь – хоть святых выноси!
- Уже нет, господин лейтенант. Я их основательно проветрил и обработал, кроме того, «Колиб-ри».
- Это должно дать в итоге чудную смесь.
- Так точно, господин лейтенант.
- Ладно. В крайнем случае, мы можем выбросить их. Но я не хочу сидеть в этом аромате и бо-роться с блевотой.
Бартль недоумевающе смотрит на меня.
- Я иду на крышу! В середине уберете один мешок попозже – там я и прикорну.
- Вы, господин лейтенант?
- А Вы полагали, что я захочу гарцевать с Вами на этом вонючем толчке?
- Так Вы хотите ехать наверху, господин лейтенант? - повторяет Бартль растерянно.
- Ну да! Не прямо сразу – но когда станет невыносимо, то, конечно же!
Так как Бартль кажется, все еще не понимает меня, спрашиваю его:
- Скажите-ка, для чего подводной лодке башня?
- Для наблюдения, наверное.
- Точно! А как Вы думаете, мы заметим, что происходит на местности, если будем все вместе сидеть в кабине, словно сардины в банке, чапая по вражеской местности?
Глаза Бартля освещаются от внезапного озарения.
- Еще и вражеские самолеты-штурмовики могут налететь, - произносит он.
- А теперь давайте условимся: Если я своим автоматом один раз стукну по крыше, это значит: «Стой!». Дважды коротко последовательно: «Стой и прочь из машины в придорожный кювет!». А если часто-часто забарабаню рукой: «Воздушная тревога. Прочь с дороги и в ближайшее укрытие» - Ну, это мы еще потренируемся. Думаю, «кучер» это тоже запомнит.
- Не-а! - бормочет Бартль.
- А уж когда я палить начну, то вы, там внизу ориентируйтесь по ситуации...
- Ага, ага! - произносит теперь и «кучер», присоединившийся к нашему разговору.
- И вот еще что, обращаюсь к Бартлю. - Нам нужны несколько ручных гранат. Используйте-ка Ваши связи с Вашим коллегой на оружейном складе.
- Ручные гранаты? – искренне удивляется Бартль.
- Да, на всякий случай – для поджога. У нас есть немного бризантного вещества на борту, и это все должно тогда взлететь на воздух, к чертовой бабушке.
- Понимаю, господин лейтенант! – отвечает Бартль и при этом на его лице появляется выраже-ние восхищения. Затем он добавляет:
- У нас будет своего рода крепость на колесах.
- Итак, раздобудьте несколько ручных гранат – понятно, Бартль?
- Слушаюсь, господин лейтенант.
«Кучер» слушает наш разговор, свесив свои длинные руки, и наивно улыбается.
- А Вы попытайтесь достать несколько магазинов для моего автомата – и также подумайте о своем вооружении! Я имею в виду, боеприпасы.
«Кучер» просит меня еще раз осмотреть протекторы наших шин. Нигде больше нет и намека на рисунок протектора. Запасного колеса тоже нет.
- На таких колесах будем катить чинно и важно, как аристократы экстра-класса – медленно и экономно, да еще на таком горючем как у нас, - утешаю парня.
- Ага, ага, господин летинант!

Бартль предусмотрительно затарился несколькими наборами заплат, в качестве материала для ремонта шин, и теперь предъявляет мне, с заметной гордостью, еще и расчаленный конец от ручного насоса.
- В крайнем случае, нам удастся дырки подлатать! - произносит он последнее слово так, что оно звучит двусмысленно и скорее напоминает слово «поебать».
Ну и ладно!
Точной карты или атласа дорог Бартль не смог раздобыть. Не имеется никаких географиче-ских карт, только морские карты. Земля за линией берега не должна касаться моряка никоим образом. Как глупо, что я не подумал еще в Бресте о том, чтобы разжиться дорожным атласом в приемлемом масштабе. У меня есть только совершенно заляпанная и нечитаемая на сгибах кар-та автомобильных дорог фирмы Мишлен .
А теперь мне нужна моя сумка! Ее следует разместить так, чтобы в случае чего можно было быстро схватить...
Но адъютанта нет ни в его кабинете, ни в его кубрике. У него ключ к сейфу, а в сейфе моя курьерская сумка. Я буквально прочесываю все территорию Флотилии, но уважаемого госпо-дина адъютанта как корова языком слизнула.
Великолепно! Теперь только еще не хватало, чтобы адъютант решился отправиться в город и сцепился там с Maquis.
Когда встречаю в офицерской столовой инжмеха и Первого помощника с лодки и перевожу дух, инжмех с наигранным равнодушием произносит:
- Вас это не удивляет? Шефа флотилии нет на месте – и само собой, адъютанта тоже... Вероят-но, он тоже на рыбалке...
Свихнуться можно!
Как бы не получилось так, что наш драндулет не сможет выехать, потому что этот идиот адъютант исчез, как испарился.
- Ну, надо надеяться, Вы пройдете живым и невредимым, - продолжает инжмех. Он произносит это так глухо, что это звучит как: А для нас нет никаких шансов уцелеть.
Вновь чувство вины охватывает меня. Но разве заранее не было предопределено, что я ухо-жу, а лодка нет? Разве об этом на лодке не подумали?
Никто не знает, что сказать, до тех пор, пока инжмех не спрашивает:
- Однако, Вы, все же, сможете взять с собой мою почту?
Меня охватывает внутреннее напряжение, и тут же во мне вспыхивает подозрение:
- А что, разве адъютант не объявил, что мы хотим взять с собой почту?
- Ни словом!
- Но экипаж – они-то знают это?
- Боюсь, что нет. Никто не сказал людям ни слова об этом.
- Вот засранец!
- Вы когда должны выезжать...? - спрашивает инжмех растерянно. - Самое позднее?
- Собственно, мы хотим как можно скорее отправиться.
- Большинство, конечно, не имеют готовых писем, они еще только должны будут написать их, - вмешивается в разговор Первый помощник.
- Хорошо. Часа хватит – или полтора? - отвечаю ему.
- Думаю, часа должно хватить. Давайте, старпом, поднимайте тревогу! - произносит инжмех, и едва лишь Первый помощник уходит, из него вдруг прорывается наружу:
- И все же, это свинство так поступать. Лишать людей последней радости!
Я не хочу еще больше возбуждать инжмеха. Поэтому не говорю ему, что мы уже разместили целый мешок почты в «ковчеге» - исключительно от персонала Флотилии.
- Простите, - говорит инжмех, - но мне надо тоже приняться за дело, - и удаляется быстрым ша-гом к своему бараку.
В этот момент нарисовывается Бартль и гремит уже с пяти метров:
- Ручные гранаты, господин лейтенант! – и протягивает мне связку из пяти ручных гранат, словно букет цветов.
- Это же гранаты с рукоятками, как толкушки для кухни. Я думал, Вы раздобудете совре-менные ручные гранаты.
- Не оказалось, господин лейтенант. У них здесь только трофейные гранаты – бельгийские или голландские. Они точно не знают. Зато, эти гранаты довольно просты для удержания в руке – у нас такие были раньше. Вы же в этом разбираетесь, господин лейтенант, не так ли?
- Не сомневайтесь, точно на такие штуковины меня и дрессировали.
    Принимаю решение: Три штуки в «ковчег», одну беру с собой на крышу, а последнюю кладу Бартлю на приборную панель. Покончив с гранатами, обращаюсь к Бартлю:
- Переодевайтесь, собирайте весь Ваш хлам, и самое позднее через час, быть снова здесь. И еще: соберите у тех, кто написал, письма.
То, что я за всю свою жизнь лишь однажды бросал боевую ручную гранату, я думаю, Бартлю знать не обязательно: Какое тогда было волнение в Глюкштадте!  Дважды мы должны были выходить на учения в полной экипировке и стояли, ожидая окончания причитаний двух парней, которые никак не могли справиться с этими чертовыми штуковинами, но, к счастью, у нас был один чокнутый кобольд, унтер-офицер, муштровавший нас быстро бросать эти «хлопушки» через бруствер, пока они не взорвались в руках.
Потому я испытываю старую антипатию к ручным гранатам. Но что иное мы можем приду-мать, как не вооружиться с ног до головы?

Адъютант, как черт из табакерки, внезапно вырастает передо мной. Хочу уже наехать на не-го, но его лицо буквально сияет:
- Поздравляю с повышением по службе!
- Это как? Почему?
- Сообщение только что поступило телеграммой. Вам присвоено, номера приказа пока не знаю, звание обер-лейтенанта!
Не могу найти подходящих слов. Наконец выдавливаю:
- Довольно поздно!
     Адъютант в изумлении пялится на меня. Он, наверное, ожидал, что я запрыгаю от радости на одной ножке.
- Я уже достаточно давно являюсь лейтенантом Германского Военно-морского флота – и это потому, что всегда прибывал лишь короткое время в какой-либо части, и всегда как прикоман-дированный к ней...
- Но теперь...
- Теперь и имеющееся мое звание, и вообще положение вещей, меня совершенно удовлетворя-ет!
Адъютант недоверчиво смотрит на меня.
- Все равно. Мои искренние поздравления!
    Он улыбается и подает свой плавник. Этот парень разом напускает на лицо некое обязатель-ство. Затем объявляет голосом рекомендателя:
- Но это еще не все! Мы узнали от Вашего командира, сколько погружений Вы имеете за пле-чами – седьмой и восьмой боевой поход на U-96 под командованием капитан-лейтенанта Ле-манн-Вилленброка и теперь еще на U-730. Этим Вы заслужили нагрудный «Знак подводника»!
Когда все это слушаю, то больше уже и вовсе не знаю от сильного смущения, что должен сказать в ответ. Адъютант спасает меня, выступая спасательным кругом: Он достает из кармана футляр, а из него латунную брошь. Подает их мне и говорит:
- На Вашу куртку я, Вам, к сожалению, не могу прикрепить этот знак.
Тут, наконец, я снова прихожу в движение и принимаю золотую птицу в правую руку.
- Вторично говорю Вам: Мои сердечные поздравления! – громко объявляет адъютант, но теперь уже с большей тщеславной уверенностью в своей правоте.
Тысяча чертей! так и подмывает меня бросить в ответ, однако, проглатываю эти слова и за-думываюсь: Что же теперь делать? А затем: Надеюсь, адъютант не ожидает от меня сейчас при-глашения к празднованию. Круговая чарка в «ковчеге» была бы достаточной для такого случая, ведь так как иначе мы все еще находимся здесь, и хрен его знает, когда нам удастся выехать.
Адъютант ведет себя так, как будто я внезапно стал совершенно другим человеком – так ска-зать ему «подобным». Теперь он разговаривает как обер-лейтенант с обер-лейтенантом и при этом становится более разговорчивым:
- Томми постоянно сбрасывают здесь свои мины, так как у нас здесь довольно мелко. Я отметил здесь кое-что для Вас...
     Он достает из нагрудного кармана добросовестно сложенный лист формата А4 и разглажи-вает его. Затем зачитывает:
- «23 июля 1943 года здесь затонул один из современных тральщиков – М-152 – и это в много-кратно проверенном и  протраленном районе». Это должно Вас заинтересовать, нет?
Говорю себе: Ты должен вынести и это! Вот хороший повод еще раз потренироваться в соб-ственном самообладании.
Погружаюсь в свою новую роль, изображая себя чрезвычайно довольным его поздравления-ми – и это при том, что мне сильнее, чем прежде, хочется бросить парочку ручных гранат в рас-стилающееся предо мной болото летаргического сна – и сделать этих лентяев здесь бодрыми и активными, просто так, ради шутки.
- У нас здесь, на рейде, случилось несколько происшествий! - адъютант начинает снова. - Здесь в прошлом августе два патрульных катера были уничтожены самолетами-штурмовиками!
    При этом одаривает меня взглядом, требующим одобрения, да таким, словно он при этом по-лучил орден за заслуги.
     Затем продолжает:
- Один затонул. Штурмовики никогда не налетают одиночками. Но так много мы еще никогда не видели...
     Парень производит такое впечатление, как будто уже принял на грудь несколько стаканов. Он размахивает своим листком и все больше распаляется:
- Им чертовски везло! Месяц назад они потопили на подходе подлодку U-1222  в этом же рай-оне моря. Полностью уничтожили. Каплей Билфельд.
- Интересно, это и в самом деле очень интересно!
- Еще мне нужен Ваш Зольдбух!  - раздается внезапно изменившийся голос адъютанта, прав-да, я не могу реагировать немедленно и поэтому переспрашиваю:
- Зольдбух?
- Так точно! Для внесения записи и проставить печати.
Бог мой – конечно! мелькает мысль. Обер-лейтенант должен следовать уставному порядку.
- Через несколько минут все сделаю. Затем принесу Вам и Вашу курьерскую сумку, - доносится голос адъютанта, когда я уже поворачиваюсь, уходя.
Как бы теперь воспользоваться этим своим новым военным знаком найдя ему достойное применение?
 У меня даже нет синей формы, кроме этой серой рабочей, с подлодки, что ношу на себе.
Этот мир точно спятил!
Поскольку я выполнил норму погружений по количеству дней для получения знака «кон-сервного ключа», то могу топать теперь с этой латунной брошкой на груди, о которую всякий встречный поперечный глаза себе вывихнет, рассматривая его. Если бы мы не сделали такую огромную дугу, если бы мы прибыли в самом быстром темпе из Бреста в La Pallice, то я точно не получил бы эту золотую штуковину. При ясном дне получил такую блестяшку, за что, хо-чешь, не хочешь, а надо благодарить Томми. Во, смеху-то!

- У нас нет звездочек  для погон, господин обер-лейтенант, - слышу от маата-писаря, когда спустя четверть часа появляюсь в канцелярии, - и, к сожалению, также ничего для рукавов...
Здрасти-мордасти – ну и обеспечение! Звездочки, которые, конечно же, подошли бы, к на-граждению. Что за расхлябанность! Новое звание – а я никому не могу это показать.
- В военторге, в отделе офицерской одежды, в Париже – там имеется все необходимое, - совету-ет мне маат.
- Да это я и так знаю! – перебиваю его и думаю про себя: Если бы мы только оказались в Пари-же!   
   В этом вопросе можно полагаться лишь на судьбу. Что за чертова участь!
- Тьфу, тьфу, тьфу три раза! - отвечаю ему громко.

Мы должны попытаться двигаться по возможности самым прямым путем к Loire.
Я называю такой способ мышления Наполеоновским: Значит сначала на северо-восток по рукаву между берегом и по незанятой пока части Франции. На этом пути лежат города Niort, Saint-Maixent, Poitiers. А затем на север, к Loire. Но как? Лучше всего, пожалуй, либо через Loudun, либо через Chаtellerault на Tours – в зависимости от ситуации.
Судя по всему, завоевания территории Союзниками в направлении Парижа не настолько большие, как я опасался. Сначала они, кажется, наносят удары по побережью, двигаясь на юг, с тем, чтобы одну за другой уничтожать наши морские базы.
А что будут делать французы?
Почувствовали ли себя Maquis теперь более воодушевленными  для атак, или братишки все еще выжидают? Слишком уж все как-то закручено: В конце концов, я должен прибыть к Loire.
Chenonceaux, Amboise, Chambord – как часто я искал эти названия на карте, мысленно путе-шествуя  по Loire. Я, правда, могу отличить Vouvray от Chinon – в Париже можно было, за деньги и добрые слова и с помощью Симоны еще в прошлом году позволить себе выпить самые хорошие вина Луары, но тогда я не очень-то и хотел.
Я знаю города Blois и Orleans по фотографиям. Меня охватывает озорная радость: Если все удастся, теперь же, словно на последней минуте... И если мы сначала доберемся до Orleans, то дальше уж все точно получится: то ли с Божьей, то ли с чертовой помощью.
Отсюда до Orleans, вот самый рискованный путь.
Лучше всего я бы тихонько слинял отсюда. Постоянные церемонии прощения висят у меня камнем на шее. В Бресте я уже трижды переживал подобное.
Смущенные сплетни, невысказанные упреки: Ты-то имеешь шанс, а мы должны оставаться здесь, в этом говне...

Беру в канцелярии лист бумаги и карандаш и сажусь в столовой, чтобы написать несколько прощальных строк командиру.
Остается еще полчаса.
Я получил назад свой зольдбух, и курьерская сумка опять висит у меня на плече.
Когда я как раз обдумываю, обо всем ли мы подумали, все ли предусмотрели, появляется Бартль, с грязной, туго-набитой брезентовой сумкой в одной руке и пачкой конвертов в другой.
- Мы могли бы еще спокойно перекусить, - говорю ему.
- А если камбуз уже закрыт, господин обер-лейтенант? – заставляет Бартль меня задуматься.
- Тогда выдерните ноги коку... Где кстати наш «кучер»?
- В машине, господин обер-лейтенант.
- В «ковчеге»! – поправляю Бартля.
Вижу, что «кучер» уже водрузил четыре больших мешка дров на крышу нашей колымаги. Из-за них нам придется преодолевать чрезмерное сопротивление встречного воздуха. Но при нашем слабом темпе мы, наверное, этого не почувствуем.

«Кучер» спит на своем сидении.
Останавливаюсь рядом с «ковчегом» и рассматриваю готовый в путь драндулет: Я все еще никак не могу понять то, что мы обладаем транспортным средством. И сверх того еще и этим водилой!
Жить так беззаботно, как этот леший – не признак ли это настоящего Иакова?  Нечто по-добное, так мне кажется...
Теперь этот парень полностью доверяет мне. И когда одаривает меня своим преданным взглядом, я от смущения не знаю, куда мне смотреть.
Из какой деревни, из какой глуши, может происходить наш «кучер»? Или из какого леса? Ему лет двадцать пять, а он едва может говорить. Это, пожалуй, продлится, до тех пор пока я привыкну и к нему и к его булькающей, ломанной речи.

Бартль приносит на двух тарелках сосиски и картофельный салат.
- Кругом – марш!
В своем искреннем удивлении Бартль не знает, что он должен делать.
- Нас теперь трое, мой дорогой! Ясно?
   Бартль ставит обе тарелки на радиатор-холодильник  и  направляется на камбуз.
- Оставьте «кучера». Пусть он спокойно поспит, - говорю ему, когда он появляется снова – на этот раз совершенно бездыханный, как загнанный клиентами официант. – Поставьте ему еду прямо перед носом, на приборную панель.
Через несколько минут подходит один матрос из экипажа и отдает Бартлю в руки свой кон-верт.
- Ну, вот все и получилось! - говорю Бартлю.
- По каплям, в час по чайной ложке, - отвечает тот.
- А где Ваши вещи?
- Все свое ношу с собой, господин обер-лейтенант, - отвечает Бартль и указывает на брезенто-вую сумку, лежащую на заднем сидении.
- Ну, тогда shake hands с Вашими парнями!
Также и для меня наступило время отметиться по всей форме.
В канцелярии узнаю: «Шеф все еще на рыбалке, господин обер-лейтенант.»
 Ну, и, слава Богу, говорю себе: Лучшего и не требовалось! Все идет просто отлично!
 Ведь в этом случае мне более не нужно встречаться с этим кривоногим...

Когда возвращаюсь к «ковчегу», вплотную рядом с ним образовался кружок, где сидят парни и выпивают. Я так сильно охвачен внезапным нетерпением поездки, что едва могу удержать стакан, который мне – не знаю, кто – подали. Чертовы нервы!
Один из сидящих в круге произносит:
- Вид такой, как у нас дома, когда приезжали цыгане...
Другой постанывает:
- Ах ты, Боже мой!
«Кучер» сидит с таким тупым выражением на лице, как будто его только что уволили с работы.
Последнюю почту приносят в виде перевязанной бандероли. Я укладываю ее со всей тща-тельностью – как если бы желая выиграть еще немного времени: Бартля пока нет.
- Оёпересетематьвашузаногу! – тихонько ругаю Бартля, с головой в «ковчеге», а задницей на-ружу, так что никто не может услышать.
«Кучер» влезает на корму к котлу, отдраивает замок крышки люка, откидывает её кверху и шерудит кочергой. За что получает одобрение.
Теперь уже можно было бы и отправляться – да Бартль как сквозь землю провалился!
Не хватало еще, чтобы я опозорился здесь из-за него. Но веду себя невозмутимо:
- Пойду-ка разыщу его, - говорю и тащусь в направлении офицерской столовой.
Если еще потянем время, то будет бессмысленно выдвигаться, я не хочу быть слишком позд-но в одиночестве на шоссе. В любом случае хочу добраться до фельдкомендатуры в Niort .
Мы сегодня же должны убраться отсюда - ; tout prix!

Не нахожу Бартля ни в столовой, ни в канцелярии, ни в его кубрике. Ярость вскипает у меня где-то в животе, и я останавливаю всех встречных и поперечных:
- Нашего боцмана не видели? Старого такого паренька?
    Но в ответ получаю только смущенные пожатия плечами. Наконец, через окно казармы, об-наруживаю Бартля сидящего с кружкой пива в руке: Он отвалился от стола и сидит с важным видом. Я до такой степени возмущен, что едва сдерживаюсь, когда встречаю его у дверей.
- Еще бы пять минут, и я бы Вас оставил здесь, - срываюсь на него как цепной пес.
Бартль напускает на лицо выражение раскаяния, как умелый актер.
- Я встретился со старым приятелям, господин обер-лейтенант, - выдавливает он извинение.
Если бы я только знал, можно ли рассчитать на Бартля, когда потребуется!
- Я Вам верю, и все же, лучше оставлю Вас здесь!
Старый боцман смотрит на меня как побитая собака.
- Хватит. Все – время вышло! Мы не должны больше терять ни минуты!

Тем временем к «ковчегу» приволокли еще один тугой мешок. Бог мой! На такое количество почты я не рассчитывал.
Топка «ковчега», его, так сказать «коксовый завод», уже давно выработала необходимый нам для движения газ. Как раньше в чугунолитейном производстве, в вагранке , вижу через загрузочное отверстие красный пылающий жар.
- Этот стук – он должен быть таким? - спрашиваю «кучера».
- Так тошно, господин оберлетнант! - хрюкает тот назад.
Я благоразумно пока не влезаю на крышу. Не хочу придать дополнительного комичного эф-фекта нашего убытия стоящим вокруг зрителям.
Прижимаюсь вплотную к водителю. В «ковчеге» стало довольно тесно, особенно для Бартля, который вынужден сидеть вместе с мешками полными почты.
На крыше мешки, внутри мешки – мы смотримся как экспедиционный автомобиль.
- Ну, с Богом! Желаю вам сломанной мачты и поломки шкота! – раздается голос командира.
    Неужели этот человек никогда не обретет покой? Он стоит рядом с адъютантом, который беспокойно переминается перед своей дверью.
Мы не договорились ни о каком знаке для начала нашего движения, но «кучер» понял – сла-ва Богу! – что мы должны показать сейчас впечатляющий и запоминающийся старт.
Когда «ковчег» приходит в движение, начинается большой шум и гам. Во мне поднимается ликование: Господь Всемогущий! Мы движемся! Я как в тумане.
К счастью, «кучер» знает дорогу, и мы быстро выкатываемся на вылетную магистраль .



КУРС   НА   ЛУАРУ


Штабеля стволов деревьев по левому борту кажутся своего рода маскировкой для бетониро-ванного Бункера. По правому борту раскинулся покрытый травой склон – трава высохшая, ко-ричневатого цвета: не удивительно, при такой-то жаре.
Спортивная площадка. Городской парк, пара лебедей на пруду…
Кидаю последний взгляд на Старый пиратский порт La Rochelle... А дальше: пустые бочки в качестве ограждения какой-то стройплощадки, строительный мусор, цементные трубы...         
 Навстречу нам движутся велосипедисты: рабочие в глубоко надвинутых кепках на головах. Стоящие вразброс, вплотную к дороге, одноэтажные дома, справа одинокая серая церковь.
 «BOUCHERIE» - «COIFFURES» - «BOULANGERIE» - «PATISSERIE» ...
  Проезжаем аллею из обрезанных платанов, которые уже выгнали новые, толстые зеленые букеты.
  Затем проезжаем какую-то деревушку: перекресток, вплотную окруженный домами, бистро, авторемонтная мастерская, еще бистро.
Мы и в самом деле находимся в пути!
Что за чувство: В ПУТИ. Солнце остается по косой сзади, и это хорошо. Дорога мерцает от сильной жары. Облака висят в глубине неба, неподвижные, как армада попавших в штиль па-русников. Судя по всему, примета скорой резкой перемены погоды.
Сейчас 15 часов 30 минут.
По обеим сторонам дороги расстилаются поля, покрытые легкой зеленью. Мирный ланд-шафт, будто совсем нет войны. Но затем, у самой дороги,  вижу воронку от авиабомбы. Похожа на аварийное бомбометание. Так по дурному отбомбиться вряд ли кто мог в здравом уме.
Окружающая местность слегка волнистая, словно гофрированная. А согласно карте она пол-ностью плоская.
Замечаю, что тени тополей потеряли свои резкие очертания: С запада небо заметно стягива-ется, солнце затемняется дымкой и напоминает молочную кляксу.
Направляю мысли назад, к U-730: А что, если лодку, все же, раздолбут под орех? Вероятно, война закончится, а бедолаги так и не узнают об этом, если их радиостанция накроется медным тазом. И просто будут волочиться дальше по темному морю...

Погода и в самом деле меняется.
Скоро все выглядит так, будто мелкая, слезящаяся сырость порождается самим воздухом, и капот нашего двигателя начинает поблескивать словно лакированный. Дождь в это время, в этой местности – необычное явление. Но никаких сомнений: Идет дождь, даже если и в такой максимально странной манере – в виде тонкого, легкого пара, будто распыленный из форсунки. Совершенно не такой дождь, как в Бретани. Здесь он едва проникнет в землю. И, все же, этот дождь является благом: он очищает воздух и удаляет пыль.
- Где мы будем ночевать, господин обер-лейтенант? - раздается сзади.
- Не имею никакого представления. Главное, что мы выехали и движемся. Теперь нам надо покрыть как можно большее расстояние, а там посмотрим...
Господ Maquis можно в расчет не брать, просто потому, что здесь, на этой дороге нет никого из нашей «фирмы». И все же надо быть чрезвычайно внимательным и постоянно наблюдать. Как только выезжаем из туманной пелены дождя, хочу забраться на крышу, для лучшего обзо-ра.
Машина, на которой я передвигался за фронтом Вторжения, была лучше приспособлена для моих целей: Она имела люк в крыше, и я мог становиться на сиденье и, высунув верхнюю часть туловища и крепко уперевшись, широко расставить руки, как командир танка.
На крыше мне придется лежать на животе между мешками с дровами, как за земляным валом или еще как-нибудь искривившись.
Что за гримаса судьбы: Из моего пистолета Вальтер я еще ни разу не выстрелил. Мой авто-мат тоже не пристрелян. Можно было бы приказать остановиться и наверстать упущенное, да боеприпасов теперь довольно мало. Пара магазинов, лежащих на заднем сидении, это и есть весь мой боезапас. У Бартля вообще нет никаких запасных обойм для его пистолета, а «кучера» я еще об этом пока не спросил.
- Едва ль с трудом могу поверить, что нам удалось уехать, господин обер-лейтенант, - бубнит мне внезапно в ухо Бартль.
- Если бы Вы когда-нибудь могли отучить себя от этого, Бартль!
- От чего, господин обер-лейтенант?
- От этого Вашего «едва ль с трудом верю», которое Вы так часто говорите. Это ведь плео-назм .
- Что-что, господин обер-лейтенант?
- Масло масляное. Фраза «Едва верить» - подходит. Она значит «почти, с трудом». Фраза «с трудом верить» - тоже пойдет. Понимаете?
- Нет, господин обер-лейтенант!
- Тогда забудьте об этом!
- Оставшиеся в La Pallice, вероятно потеряли покой, господин обер-лейтенант, - говорит Бартль безразличным тоном.
- Все скоро изменится, - отвечаю также.
  Поскольку Бартль молчит на это, я добавляю:
- Не позже, чем здесь появятся янки. И, если хотите доставить мне удовольствие, не говорите как боцман с подлодки U-730.
- Я не понимаю. Поясните, господин обер-лейтенант.
- Тот тоже в каждом предложении ставил словечко «вероятно». Там, по-видимому, Вы и зара-зились.
- Так точно, господин обер-лейтенант.
- Впредь говорите без «вероятно»!
- Исполню, господин обер-лейтенант!
- И, если можно, также без «исполню» и без «господин обер-лейтенант».
- Так точно, господин обер-лейтенант!
Если бы хоть одна его половина соответствовала тому, что плетущий свои тенета Бартль уже совершил, то все его существо могло бы предложить материал для дюжины киносценариев.    
Он вновь становится неразговорчивым. Ему не хватает публики, внимающей каждому его слову.
     Тупое удивление «кучера» кажется, больше лишает его мужества, чем побуждает к дейст-вию.
Как бы я хотел иметь сейчас другую компанию, нежели интригана Бартля и этого «кучера», о котором я даже не знаю, можно ли на него рассчитывать в случае реальной опасности.
И в этот миг, не знаю почему, Бартль снова вызывает у меня жалость: Я не должен быть столь предвзятым к нему.

Справа и слева местность пересекают ирригационные каналы, исчезающие вдали, в дымке. Небо покрывается облаками.
Коровы неподвижно стоят в мороси мелкого дождя, будто это изваяния, а не живые сущест-ва. Тополя по обеим сторонам дороги – парные вертикальные черточки. Они отсвечивают серой влажной корой, что, однако не мешает взгляду бродить по расстилающемуся ландшафту. Благодаря этим тополям он сохраняет свою графическую структуру.
Группа серых овец стоит по левому борту в серой дымке, между ними видны несколько чер-ных.
- Овцы слева стоят – радостно хвостиками теребят, хоть и ловит волк роковую овцу! – выле-тает у меня непроизвольно. И тут же  прибавляю вполголоса: - Будь оно трижды проклято!
Дождь усиливается.
Мне это нравится. Именно такая погода, которая нам нужна. В такую погоду самолеты Том-ми остаются на земле. Но кто знает, добираются ли они вообще досюда...
Однако жаль, что у меня больше нет бумаг Симоны! Они, в возможной опасной ситуации, могли бы сыграть роль своего рода laisser-passer . Кроме того, теперь я больше не имел ника-ких препятствий для их использования. Теперь мне все безразлично... Теперь это моя личная война! На этот раз я – командир! Хотя бы только и на этом странном «ковчеге» с газогенерато-ром и двумя членами экипажа – но все-таки, все-таки...
Во всяком случае, мой «ковчег» катит по дороге, хотя я все еще едва могу в это поверить. Со странным, поющим шумом он катит под моросящим дождем. Шелестящий шум исходит лишь от колес и мокрой дороги.
С каждым вдохом моя грудь становится шире. Меня всего наполняет своего рода чувство триумфа, какого я уже давно не испытывал. Жаль только, что Старик не может нас сейчас ви-деть!
- Наша телега бежит превосходно! - говорю «кучеру», так как чувствую, что уже пора, нако-нец, ему что-то сказать.
- Ага, ага, господин оберлитнант! - отвечает «кучер», а Бартль хрюкает с неразборчивым одобрением.
Почему-то только теперь до меня вдруг доходит, что на этой дороге, кроме нашего «ковче-га», нет больше никакого транспорта.
С тех пор как мы покинули La Rochelle, я не видел ни одного человека. Мы с таким же успе-хом могли находиться в пустыне, где-нибудь у Каспийского моря.
Ровный, сытый гул мотора проникает в меня и в буквальном смысле усыпляет и обезболива-ет, что, пожалуй, полезно моим издерганным нервам. Наподобие шума дизеля на подлодке. Не-вольно поддаюсь распространяющемуся внутри меня и проникающему в каждую клеточку моз-га звуку мотора: насыщенному, округлому звуку, как у Страдивари .

    Сжимаюсь и закусываю губу, чтобы не полезть на крышу сейчас же.
    Но ничего не помогает: Я должен сидеть там, в вышине. Старик тоже не мог усидеть внизу в лодке, если район моря, по которому шла подлодка, казался ему «подозрительным». Старик всегда сам нес наблюдение – пятым на мостике.
Какое-то время отговариваю себя: При таком мелком, моросящем дождике я наверху, на крыше, скоро промокну. Но судя по всему, дождь и не думает заканчиваться – атлантическая погода.
Скоро я и без того прикажу остановиться, поскольку пора облегчиться где-нибудь в кустах. Но лучше пока не останавливаться. Лучше сделать еще несколько километров.
Я могу немного потерпеть.
Мое тело функционирует, как положено: Мой сфинктер снова надежно заперт. И я сам дол-жен определить, когда должно состояться опорожнение моей требухи.
Война как элемент пищеварения! 
Почему только еще никто не изобразил ее таким образом?
Если бы только я не устал до такой степени! Мне следовало бы за неделю до отъезда хорошо выспаться. Не могу сообразить, сколько часов сна мне не хватает… 
Как долго, собственно говоря, может выдержать человек без сна? Можно ли убить лишением сна? Человека лишится вместе с этим и рассудка – такое должно быть надежным пыточным способом.
Я должен попытаться удерживать свои мысли от подобной ерунды. Это не увеселительная прогулка – клянусь Богом – нет! Здесь требуется постоянное внимание!
Если нам и в самом деле удастся пройти целыми и невредимыми, то можно смело говорить о счастье: До Парижа еще так же далеко, как до Луны.
Никто не знает, что я планирую делать в Париже.
Кроме Старика.
Напасть на след Симоны в Париже – удастся ли мне такое вообще? Зампотылу не сумел доб-раться до Симоны, как ни хорошо был продуман весь план. Вероятно, мне на ум тоже что-нибудь придет – похожее на историю с часами. Но чтобы быть в состоянии хотя бы правильно  мыслить, я должен, прежде всего, поспать, хоть немного...
Но что, если я прибуду в Париж слишком поздно? Если эти свиньи уже давно вывезли Си-мону из города – кто может тогда сказать, как я смогу найти в этом случае ее след? Я даже не знаю, где находится Fresnes с его тюрьмой.
Думы о Симоне буквально выматывают мне нервы. И при этом я не должен опускать голову, сохранять трезвое мышление и полностью сосредоточиться на территории, по которой мы сейчас проезжаем.

Dompierre sur Mer : ослепительно белые дома с крышами, покрытыми красной черепицей. Все ставни закрыты. Никого не видно. Но я чувствую на себе десятки наблюдающих глаз.   
На убранных полях стога сена составлены в форме маленьких домиков. Никогда прежде не видел таких стожков с крышами в форме седла.
Под огромной акацией, стоящей на внутреннем изгибе кривой дороги, я бы охотно приказал остановиться, настолько великолепно это дерево. Моросящий дождь смягчился, и парит теперь в воздухе тонкой пеленой пара. Думаю, этот пар сделает воздух таким же душным, как в тепли-це.

Лента дороги перед нами достаточно мокрая, чтобы предельно точно отражать цвет неба: бледно-серого,  как на внутренних створках устричной раковины. Время от времени становится виден горизонт: Цвет неба там – легкий кобальт в зеленой дымке. Но в целом все небо остается белесо-серым.
Катимся между плотно стоящих тополей с дрожащими листьями. Как только может такое быть, что едва ощутимый ветерок приводит тополиные листья к подобному серебристому дро-жанию, в то время как другие листья остаются неподвижными?
Не Наполеон ли приказал посадить здесь повсюду тополя? И в Германии тоже?
Наконец приказываю остановиться, так как мой пузырь уже не выдерживает. Едва оказыва-юсь снаружи, бросаю взгляд на колеса.
Смотри не смотри, а от этого, говорю себе, новая резина на протекторах не вырастет.   
 Затем мочусь, как если бы это могло помочь, у левого заднего колеса, так как оно, кажется, выглядит хуже всего.
 А теперь мне, пожалуй, лучше будет влезть на крышу. Ландшафт с обеих сторон дороги вы-глядит мирным и таким пустынным, как будто бы вовсе не принадлежит этой земле – но как мало можно доверять такому мирному виду, я уже знаю. И этой мягкой дождливой пелене то-же.
- Так, Бартль, - говорю громко и при этом смотрю также и на «кучера», - Давайте теперь пе-реупакуемся! Я перебираюсь на крышу!
Бартль понимающе кивает и вместе с «кучером» начинает сдвигать и передвигать мешки с дровами так долго, пока они не образуют подобие бруствера с бойницей для обзора и обстрела, в случае чего. Я могу положить перед собой автомат, и вести наблюдение хоть полусидя, хоть полулежа – очень удобно. Эх, были бы у меня очки как у мотоциклиста! Но затем говорю себе: При нашей максимальной скорости в 50 километров в час будет не слишком плохо, даже со встречным ветерком.
- Немного влажно здесь, - говорит Бартль, а «кучер» удивляется мне, как будто здесь наверху я хочу продемонстрировать ему цирковой номер. Бартль же держит в зубах мундштук своей неразозженной трубки и широко улыбается.
- Коли быть собаке битой, найдется и палка! – отвечаю ему, а затем отдаю приказ продолжить движение, и «ковчег» тут же начинает движение, опять медленно и тяжело.
Газ слабое топливо – ничего не попишешь. Бог его знает, как все пойдет, когда однажды при-дется преодолевать настоящие подъемы.
 Бартль теперь занял место рядом с водителем, и позади появилось свободное место – вполне достаточное, например, для моих манаток, накопившихся в Бресте. Но я был вынужден оста-вить их там, так как на подлодке не было места.
Жаль тех моих хороших вещей: Они валяются теперь где-то там...
Могу только удивляться себе: Едва из одной крупной неприятности выберусь, как тут же вле-заю в новую!
Сейчас стоило бы озаботиться тем, как функционирует связь с кабиной. Сквозь такой шум мои сигналы, наверное, не пройдут. Но я же обговорил с Бартлем сигналы по перестукиванию. Потому раскладываю приклад и с силой бью им о крышу.
Водитель не реагирует: «Ковчег» катится дальше.
Только когда несколько раз грохочу по крыше, «леший» тормозит.

  Ясно, так дело не пойдет!
  В задранную вверх на меня рожу Бартля говорю:
- Бартль, это всего-навсего проверка! И будем тренироваться столько, сколько потребуется, по-ка не научимся реагировать сразу. Пока не посинеем! Итак, повторяю еще раз – Один сильный удар: стоп! Два удара: стоп и вон из машины, в кювет! Беспорядочные удары по крыше: Воз-душная тревога! Опасность сверху – врассыпную! Сразу прочь с дороги и в любое укрытие!... Это Вам понятно? - спрашиваю Бартля с угрозой в голосе.
- Исполню! – звучит в ответ.
Тут уж я просто накидываюсь на него:
- «Исполню»! Если Вы еще раз скажете «исполню», мое терпение лопнет! Обещайте мне, что такого больше не будет!
- Ну..., - выдавливает из себя Бартль, затем сжимает на какой-то момент зубы, и с шумом выпа-ливает: - Так точно, господин обер-лейтенант!
Когда «ковчег» вновь трогается – я, после того, как мы проехали где-то около километра, вновь резко бью прикладом по крыше кабины, и на этот раз «кучер» сразу жмет на тормоз.
Вот, пожалуйста! Сработало!
Я предусмотрительно придерживаю при себе остальные знаки «дрессуры».
   
   То тут, то там встречаются беспорядочно лежащие разбитые и проржавевшие жатки и еще какие-то уборочные машины. На старых стожках соломы растет мох и трава. Вижу несколько домов справа и слева от дороги, но нигде ни одного человека.
    Дорога мелкими волнами колышет меня, убаюкивая: эти дорожные волны, словно вытянутые серые морские зыби, свинцово-серые, как после шторма. Далекие поля и луга образуют видимую линию горизонта: пасмурную, серую даль. Насколько иначе должна была бы выглядеть она при солнце, не завешенном этой тонкой вуалью пара?
     Дорожные волны медленно колышут меня вверх и вниз, и на несколько секунд чувствую себя как на море. Но это приятное чувство внезапно исчезает: Три курицы, волнуясь и дико ку-дахча, вдруг выбегают перед нашим «ковчегом», размахивая при этом крыльями.
    Вот уж тупая птица: вместо того, чтобы убегать прочь в сторону от дороги, эти чертовы бес-тии мчатся непосредственно перед передними колесами и при этом одновременно издают от-вратительное, звенящее от страха и возмущения кудахтанье.
  «Кучер» старается поймать колесами хотя бы одну из трепещущих крыльями пташек, но наш «ковчег» не движется достаточно быстро.
   Ну и черт с ними!
   Одна из немногих противных мне картин, это вид раздавленных транспортом мелких живот-ных.
   Знаю людей, которые даже на зайцев охотятся с помощью автомобиля. Отец Симоны, напри-мер – был большой специалист в этом деле. Сначала я думал, что он просто хвастал, но затем, однажды, он притащил несколько страшно изуродованных зайцев.
- ;a donnera une bonne soupe!  - были его слова при этом.
   Сколь же много есть людей, которым убийство доставляет удовольствие!
     Помню карпов в рыбном магазине «Северное море» в Хемнице, где продавцу доставляло такое явное удовольствие бить карпа по голове  тяжелой деревянной дубиной, что я, будучи ребенком, страшно боялся этого человека.
     Хруст, с которым он затем вонзал нож в рыбью голову, чтобы распластать рыбину в длину на две дрожащие половины, намертво засел в моей голове.
Чтобы изгнать из мозга подобные картины, непроизвольно пронзающие меня, намеренно перекрываю их другими. При этом в мозгу возникают образы командира подлодки U-730. Отчетливее всего вижу его на мостике, вскоре после швартовки, когда фотографирую его, высоко подняв фотоаппарат, и представляю себя на его месте, в гордой позе, с устремленным вдаль взглядом – непревзойденный герой-подводник. Но затем хочу, как на контрасте, увидеть то его лицо, какое у него было в тот момент, когда он узнал, что серебрянопогонники смылись с лодки как крысы с тонущего корабля.
А потом картинки быстро, как в калейдоскопе, сменяют друг друга: Вижу то кривоногого шефа Флотилии с его огромной дворнягой, то вымершие улицы La Rochelle, то хлопающие ресницы шлюх в глубокой тени маленького кафе, то Крамера с его дьявольской ухмылкой...

Еще бы пару дней, думаю я, и едва ли у нас вообще была бы надежда на то, что нам когда-либо удастся вырваться. А сейчас мы катим на своем газогенераторе по южно-французскому ландшафту...
На какой-то миг до меня с трудом доходит, что это я качу по дороге на таком нелепом транс-порте... Если бы дело было только во мне, то приказал бы теперь же остановиться и несколько километров протопал бы пешком, а затем укрылся бы в какой-нибудь попутной деревушке, отоспался бы несколько дней и попытался переодеться в чистое.
Но это было бы гиблое дело – знаю наверняка. Если бы только я поддался этому востребо-ванному моим телом способу отдыха и восстановления сил, то легко мог бы оказаться в черто-вом пекле. В конце концов, такое положение вещей может свершиться в любой момент и может зависеть от каждого часа нашего пребывания в дороге.

    Небо проясняется.
    Но то там, то тут, в низинах лугов пока еще лежат клубы молочного пара. Поля здесь тоже полностью убраны. Вероятно в этом причина того, что я никого не вижу?
Я предвидел и засаду и то, что нас будут преследовать. Глубоко в душе я расписывал себе всевозможные непредвиденные неожиданности – но только не мог себе представить эту звеня-щую тишину и спокойствие. Мы тихо плетемся по этой местности словно туристы, как будто и вовсе нет никакой войны. Только то, что, казалось бы, обжитые места стоят как вымершие, бес-покоит меня.
Деревья теперь плотно сжимают обе стороны дороги. Подо мной течет под колеса лента до-роги, сверху, меж верхушек деревьев, протекает лента неба – немного светлее, чем дорога. Ду-маю, что уже скоро цвета неба и дороги сравняются.
Хорошо, что моя голова набита стихами. Если только захочу, то могу часами их выразительно читать – так сказать безупречно и с пафосом: Но безмолвными движениями губ дела идут лучше всего: «Я пажем в Бургундии Верхней служу / Ношу Королевы шлейф / Однажды в усмешке скривила свой рот / на мраморной лестнице, где колонн изворот...» 

А вот такого «вывернутого», перекрученного парня как наш «кучер» я едва ли когда встречал. Но, вспоминаю: В «Трудовой повинности» , в горах в Allg;u  – тоже имелось несколько таких редких экземпляров.
«Кучер» действует как автомат. Этим он напоминает мне один ярмарочный аттракцион: «Че-ловек или кукла» . Возможно, это впечатление производит его невыразительное лицо. С тру-дом могу себе представить, что за своим низкоскошенным лбом он обдумывает хоть какую-то мысль.
В La Pallice, однако, он показывал мне – с совершенной гордостью главы семьи – фотографии своих детей: Четыре неподвижно смотрящие в объектив молочно белых лица, а над ними его собственная рожа, напоминающая бледную луну.
   
    Мои мысли летят впереди «ковчега»: Что я буду делать после войны – при условии, что пе-реживу ее? Стану батраком? Маляром? Промывальщиком золота на реке Isar , например? Че-пуха! Когда весь этот хаос закончится, то для нас будет небольшой выбор: Либо лесорубом в Канаде, либо шахтером в России.
    Лучше не думать об этом!
Если бы только мы могли ехать, не меняя направления все дальше и дальше, то, наверное, прибыли бы прямо в Мюнхен. Не имею никакого представления, сколько километров отсюда до дома.      
Домой?
Снова и снова задумываюсь: Слова «дом», «домой» - они стали, будто слова-табу для меня, чтобы теперь, наконец, понять, что я больше вовсе не имею никакого дома. Мой дом – была Флотилия и Ker Bibi, и ничего другого. А моей Родиной была Бретань. Но Ker Bibi принадле-жал совершенно чужим людям...
Симона и опять и снова Симона...
Я слишком много времени растратил впустую в Бресте. Я должен был гораздо раньше рва-нуть оттуда. Но что я мог тогда поделать? Совершенно один против банды свиней...
Должен ли я был, например, броситься в штыковую на КПФ? Тогда меня точно прихлопнули бы как муху.
А Старик? Больше чем Старик, никто не отважился бы решиться на что-либо, если бы только не захотел окочуриться раньше времени... Старика точно хватила бы кондрашка, если бы он узнал, что Симона дважды была в Германии – и не только с краткосрочным визитом.
Добрая тетушка Хильда в Лейпциге тоже здорово удивилась, когда увидела, как кто-то в Фельдафинге уложил мой чемодан для поездки в редакцию «Лейпцигской иллюстрированной газеты» и в Берлин в Ставку Верховного командования Вооружённых сил Вермахта: В сложенном кителе лежали два сырых яйца!
Упреки, которые я позже высказал Симоне по этому поводу, отскакивали от нее как горох от стенки. Она сделала обворожительную рожицу и озорно спрашивала: «А ты стирал свою фор-му?»
Мысли убегают от меня прочь, что уже не может быть хорошо, по определению.
Итак, скомандовать снова: Стоп!
Слезть с крыши и размять ноги.
Мешки с дровами уже не лежат аккуратно, как прежде.
Придется заново обустраивать свое гнездо. Бартль помогает мне в этом: одна из двух седушек с подлодки перебирается из кабины на крышу. Мне она нужна как подстилка.
Держу свой Вальтер в кобуре, но на всякий случай готовлю второй магазин для автомата: Кто знает, что может произойти?
Для непредвзятого взгляда мы должны выглядеть как находящиеся в своего рода укреплен-ной башне.
   
   Приходится полностью сконцентрироваться на дороге. Одновременно смотреть по сторонам и точечно всматриваться в какие-то участки вокруг дороги. Минимум 180 градусов держать обзор под контролем! Но чтобы выполнить это, приходится так часто вращать головой направо и налево, что вскоре моя шея начинает несносно болеть.
    Я должен всматриваться в каждый дом, каждый участок поля, каждое дерево у дороги – и еще в каждую стену и каждую груду старых бочек. Все может означать засаду, повсюду могут сидеть братишки Maquis готовя нападение и взяв нас на мушку.
   С кормы мы незащищены.
   Если бы кто-то подкрался сзади – например, тихонько подъехал на машине, которая движется быстрее, чем наш ковчег, я бы при том шуме, который мы издаем, едва бы это заметил. Но я при всем желании не могу держать еще и наблюдение за кормой.
   К собственному успокоению говорю себе: Кто станет плестись за нами по этой дороге?
   Бензин в дефиците, ни у кого нет бензина, у Maquisarden  тоже.
Но есть бензин или нет бензина – а вот там стоят вроде как два амбара или нечто подобное из досок, слишком уж близко к дороге, образуя узкий проход и показывая маленькие отверстия под торцом крыши: И выглядят чертовски пугающе!
   Сразу же мне кажется, что наш «ковчег» движется слишком быстро. Темно-зеленые деревян-ные стены становятся угрожающе большими в приближении.
Повожу стволом автомата от одного отверстия под торцом крыши к другому – но ничто не движется.
   Приходится делать над собой усилия, чтобы не уйти мыслями от происходящего: Не позво-лить мыслям уклониться от поставленной задачи! Предельное внимание! Ничего другого кроме сосредоточенного внимания! Я – единственный наблюдатель на этой колымаге. И все зависит только от моей бдительности...
Мне не нужно выверять курс: На этой дороге мы едем как по рельсам. Докуда мы доедем, не имею ни малейшего представления. И тогда декламирую громким голосом: «Реют стяги на ве-е-тру-у / Кони гордо высту-у-па-а-ют...»
Так правильно или нет, не знаю, но декламирование громким голосом мне нравится, во вся-ком случае, оно поддерживает меня.
   Двигатель урчит так звучно, что оба моих «домовенка», наверное, не могут слышать меня. Увеличиваю громкость на октаву выше: «Роскошная барка нацелила нос на Хёрнум, / за нею ряд эверов  нёс наймитов...» 
     Тупой болтун! Одергиваю себя. Однако долго молчать не могу.
     Спустя какое-то время декламирую рвущиеся из меня строфы: «Палаши из ножен, Узду на-тянуть, / Копья на руку, Штандарты вперед! /Лишь так, атакуя плечом к плечу,/ Мы победим – кирасиры, уланы...» 
   А затем из меня вырывается, независимо от моего желания, песня Лютера: «Когда враги го-лодным львам нас кинут на съеденье, / Господень ангел будет там, / Подаст нам избавле-нье…»
Моя мать обычно громко напевала этот гимн, когда чувствовала себя подавленно или покину-той этим суетным миром. Полагаю, что тоже пою его правильно, несмотря на слабые музы-кальные способности: «…Князь тьмы рычит, как лев, и страшен его гнев, / Пожрать нас хочет он. / Но сам он обречён на вечную погибель...»
Мартин Лютер: Мой величайший образец для подражания!
Мои линогравюры к жизни Лютера были тем, что обеспечили мне приглашение в Виттенберг. Я как наяву вижу себя 14-летним, как я на своем велосипеде без седла, лишь с привязанной вкруг рамы подушкой, качу из Хемница в Виттенберг.



                Продолжение следует...