Зима моего детства

                ЗИМА  МОЕГО  ДЕТСТВА

     Кто в детстве сказки не любил? Многие любили, и я любила. Давно это было, ещё в пятидесятые годы прошлого столетия. Бывало, заслушаешься и не почём тебе, что на столе пустые щи, что кирзовые мамины сапоги «каши просят», а других нет. Зато в сказке всё легко и просто: с помощью волшебства в одну ночь дворец можно построить и мост хрустальный прямо к самому крыльцу подвести, а на завтра - до школы по грязи, по ярам и косогоринам больше трёх километров топать. Но зато диктор радио так уверенно говорит о том, что «Человек – звучит гордо!» С помощью науки и всемогущей химии и то, и это в скором будущем планируют сделать. В школе учителя чуть ли не на каждом уроке говорят, что разуму человеческому покорится природа. А мы, дети, охотно этому верим: именно так оно и будет! Вот только дедушка с бабушкой многозначительно переглядываются, качают головами и вздыхают.
     А однажды, проснулись мы с братом, Николкой утром,  прислушались. Вроде как что-то постукивает да пошаркивает под окнами. Выглянули в окно, а там уже дедушка деревянной лопатой от снега дорожки расчищает.
     - Снег выпал! Ура!
     Собрались в школу. Дедушка вышел нас до ворот проводить и, так, между прочим, обмолвился:
     - Всесильна одна только матушка Природа. За одну ночь поля, леса и огороды тёплой белой шалью укрыла. А что человек? У человека хватило б сил тропинку до калитки расчистить…
     Задумались мы с братом, да вскоре и забыли дедушкины слова, ведь на каждом шагу уважаемые люди говорили, дескать – «человек сказку сделает былью». Как тут не поверишь?
     Только много лет спустя наше поколение понемногу начало понимать от веку стариками повторяемую истину: Природа – великий учитель! Она, конечно же, научит, но только того, кто сам учиться пожелает. А пожелать можно лишь то, к чему душой потянешься. Природу надо ещё суметь полюбить, сердцем принять её неброскую простоту. Потом окажется, что под кажущейся простотой ещё столько загадок – жизни мало хоть малую толику разгадать, да по верному пути сделать хоть несколько шагов.
     Я же, простая деревенская девочка, о великих научных достижениях  в то время не думала. Родилась и жила среди природы, понемногу училась любить и понимать её. Да-да, именно училась любить окружающий меня мир. Ведь чего не знаешь – мимо пройдёшь, а чему удивишься, о том и расспросить не поленишься. Вот ведь как!
     Не сразу и не «вдруг» я поняла, что снег может быть ещё и красивым. Да что там говорить, мне и в голову не приходило любоваться инеем на деревьях, когда деревенеют ноги от мороза.  Но проходит время и жизнь дарит не только горькие, но и светлые минуты.
     У меня был отец, звали его Василий Никитич Вередин. Он старался воспитывать нас с Николкой по своему разумению и часто давал мне, как старшей, «странные» задания. Бывало, идём мы по сельской улице или по просёлочной дороге, переходим яр или речушку, а он в каком-то месте остановится и скажет:
     - Смотри сюда, дочка. Хорошо, внимательно смотри. А теперь расскажи: что видишь? Пока не расскажешь, дальше не пойдём.
     А мне в ту пору семь или восемь лет было. Не вдруг и соображу: на что нужно внимание обратить. В первое время стояла и растеряно оглядывалась. Отец же объяснял: что в первую очередь выделить и о чём поподробнее рассказать. Да ещё запомнить надо было: как называется дерево и чем оно отличается от других деревьев. Почему именно в этом месте намело сугроб и где на реке лёд тоньше. Это и были мои первые уроки, первое уже осознанное соприкосновение с Природой.
     Помню, как отец принёс и положил передо мной обычный листик белой акации.
     - На, рассмотри его и нарисуй.
     Тетрадку мне среди лета дал. А тетрадка по тем временам была – великая ценность.
     Думаете, мне так-таки хотелось его рисовать? Да, нет же. Мне своими тряпичными куколками поиграть хотелось. Но ослушаться отца, означало – схлопотать ремня. (Отец был скор на расправу). Утирая слёзы, рисовала я, как умела. С другого конца стола сидел отец и на листочке то же самое рисовал. Тут главным было – увидеть некую особенность листика или гроздочки маленьких красных помидорок. Кто знает, какую страницу в моей биографии открыли бы эти «уроки». Отец умер, когда мне было всего девять лет, брату – шесть. Больше никто мне не задавал «странных» вопросов, не ставил передо мной «необычных» заданий, но тот ранний настрой, хоть и медленно, всё же направил меня по пути познания прекрасного. Маму и бабушку я ни о чём таком не спрашивала. Знала, что такое разглядывание означало в их понимании – «ворон ловить», когда работы невпроворот. Постоять можно было с дедушкой, маминым отцом. Бабье ворчание ему – не указ. Дедушка не объяснял, как бывало отец. Мне нужно было самой догадаться «что и почему». Тут всё просто: если дедушка засмотрелся, то и мне на это следует обратить внимание. Даже если спрошу, то ответ получу не сразу, к тому же в нём больше вопросов, чем разъяснения.
     - Смотри сама, чай не слепая. За погляд денег не берут. У Природы много подсказок, ведь ей даже не сто, а – тысча лет, ещё не одна тысча…
     Эта стариковская мудрость заставляла размышлять, а того больше подталкивали мысль дедушкины вздохи. Не раз бывало, смотрит-смотрит он куда-то вдаль, за речку, потом вздохнёт и прихрамывая на больную ногу, пойдёт куда шёл. А я украдкой стану на то место, где он стоял и пробую рассмотреть вдали то, что привлекло его внимание и ввело в задумчивость. Конечно же, о чём думал дедушка – мне не разгадать было, но склонность к размышлениям приносила свои плоды. Хотя в этом вопросе не обходилось без минусов. Сколько я себя помню, меня считали «белой вороной». А это, согласитесь, не очень-то приятно.
                *     *     *
     Сказать, что я не люблю зиму – было бы не совсем правильно. Я холод не люблю, хотя в России (мы тогда так называли Великую многонациональную страну), даже самая холодная зима всё же лучше, чем жаркое лето, но всё же тянемся к теплу. Однако, весь век у печки не просидишь, надо и за порог выйти. А раз хожу, то и глаза с собой ношу.
     Надо справедливо признать – матушка Зима мир не только белыми красками красит, хотя и у белой краски много оттенков. Пытливому глазу всё в охоту. Мало-помалу и зимние картины душу радовали, и пахнет зима по-особенному остро: то сеном, то дымком, то «ветром», как бабушка говаривала. Особо не постоишь-то на морозе, так, на бегу окинешь взглядом, на что ненароком натолкнёшься, а уж что в памяти останется – потом смакую.
     Однажды зимний туман над рекой мне приглянулся. Какой-то он тяжеловесный. Летний туман под ветром клубится, а зимний – угрюмый, тягучий. И вода в реке, как застывающий в ведре смалец. Кругом снег с лёгкой синевой, а между берегами – река, как мутная слеза течёт по густо напудренной щеке. Какая уж тут радость? Пройдешь сквозь такой туман – всю душу выстудишь, как на Том свете побывала, ещё и одежда ледяной коркой покроется. Дышать сквозь рукавичку приходится и то неприятно. Выйдешь из тумана и сама на снеговика похожа. А тут «солнце зимнее, что вдовье сердце», - так в сердцах люди говорят. Бывало услышу такие слова, а сама на маму свою посмотрю. Ох, не часто она улыбалась. Отвернётся, утрёт рукавом слезу и опять за работу. У меня же своя мысль: смотри милая на мир, да своё маракуй, у Природы учись, потому что и сама я из той же природной глины слеплена…

                *     *     *
     Как-то смотрела я на картинку в книжке. Там от солнышка лучи во все стороны нарисованы, но сколько я потом на солнце не смотрела, а лучей от него нет так нет.
     Однажды, несу воду на коромысле, скользко, боюсь расплескать. Глянула – солнце заходит, половина солнечного круга за гору спряталось. Вдруг – солнечные лучи прямо ко мне потянулись. Я даже руку к ним протянула. Так и стояла, пока солнце не зашло. Про мороз, про всё на свете забыла.
     Вот ведь как бывает.
                *     *     *
     И ещё был случай, это уже тут, в Сибири. Морозяка – за тридцать. Иду быстро, как только могу. Варежкой нос и щёки прикрываю, чтоб не обморозить. Дышать тяжело и ресницы от инея слипаются. И всё же мельком глянула на берёзы, подумала: «Во как вас Зима украсила! Каждую веточку обцеловала…» Тут же пословицу вспомнила: зимой и сове шапка нужна. Про шапку вспомнила и на огромные старые сосны посмотрела, что с обеих сторон расчищенной дорожки и… запнулась на ровном месте. На соснах столько изморози, что и зелени не видать. Как снежные стога на курьих ножках. Закуржавели дерева. Спеленала их Зима-красавица. Вот уж – от души старается.
     И тут же пожурила себя: - Бежать надо! Мороз не терпит промедлений… А то, что зимой много инея, летом будет много росы. Роса садоводу подмога.
     Бегу, сама уже о лете думаю. Вроде даже теплее стало.
     - Ещё немножечко, ещё десяток шагов! Вот уже и мой подъезд видать… Скоро в тепле буду, чайку горяченького попью. Ага, - оглядываюсь. – Зима морозная, но крас-си-ивая!..

                *     *     *
     Не сразу, далеко не сразу красота находит дорожку к сердцу человеческому. Да и то сказать, о цветущих яблонях, о вишнёвых садах да под соловьиные трели, Боже ж ты мой, какие только стихи не слагали и не певали люди о любви да о разлуке. А вот про зимний сад – что-то ни одного припомнить не могу. Даже стыдно стало, ведь я выросла среди Винницких садов. На нашем огороде – чего только не росло! Одно знаю: мне бы и на ум бы не пришло бродить по заснеженному саду.
     Когда был жив отец, то он нет-нет да и проверит молодые яблоньки и то, если где поблизости увидит заячьи следы. Каждый яблоневый саженец им ещё осенью был соломой обвязан. Сад был ухожен. Это потому, что человек умел мечтать. Выйдет, бывало, вечерком покурить и не куда-нибудь пойдёт, а за угол дома от ветра спрячется. Курит и смотрит на своё детище – на им привитые яблоньки, на сортовые сливы. Какие планы роились в его голове, кто ж об этом знает?.. Был бы жив, много бы чудес сотворили б его умелые руки. Весна на порог, а соседи к нему, за советом. А то как же? У кого ж ещё в селе столько книг по садоводству? У Василия! У кого можно саженцами разжиться? У Василия! Это сейчас любое деревце можно купить, а тогда – был один в нашей округе разъединственный садовод-любитель, да вскорости и он весь вышел. Чахотка, как тогда говорили, сосала-сосала да и высосала все силы у человека. И нет ей дела до того, что дети малые сиротами остались, что много чего хорошего сделать он бы мог. Так нет же, подрубила сук на котором сидела…
     А время с той поры пятьдесят годков в невозвратность отмотало. На селе людей по пальцам можно пересчитать, кто бы помнил о Василии Никитиче. Да что его, тут уже обо мне мало кто помнит, ведь мы с Николкой – его дети, покинувшие в своё время отцовский сад, родную хату и село. Старые постройки время разрушило и маме моей ничего не осталось делать, как купить хату поближе к центру села. Да и времена стали другие, от большого села осталась половина. Отцовский сад лесом затянуло. Пришёл час и матери моей с братом моим встретиться с прародителями. Как в народе говорят: придёт смерть с косой – не устоит ни царь и ни герой. О-хо-хо, так вот. Что мне осталось от тех лет? Мамой подаренные платки, письма, фотографии и «лоскутное одеяло»  событий в моей памяти. В окошке одного из лоскутков – бело-розовая шелковицы и яблоня, на которой отец привил 12 сортов черенков. Агроном из нашего колхоза прознал об этом его эксперименте и пригласил посмотреть на такое рукотворное чудо агрономов из соседних сёл. Я сама помню тот день, когда в нашем дворе были необычные гости.
     В сентябре дело было. Прихожу из школы, а у наших ворот стоит подвода, выкрашенная в синий цвет, (обычно колхозные подводы не крашены) и сено на ней прикрыто новым рядном. А во дворе – шесть чужих мужиков. Я поздоровалась и прошла мимо них, села на завалинку, смотрю. Мужики постояли возле той яблони, которую отец очень любил и пошли смотреть наш огород. Битый час о чём-то они с отцом говорили, то у одного, то возле другого дерева останавливались. В дом не заходили. Попрощались и уехали, а маме отец рассказывал, как агрономы дивились тому, что на нашем огороде растёт и сами многое советовали заботливому хозяину. Жаль, отцов век продлился после этой встречи ровно год. 19 сентября 1961 года его не стало.
     Из всех яблонь «отцовскую яблоню» я помню и в зимнем наряде. Выпал снег лёгкий и пушистый, словно сквозь сито просеянная мука. На каждой веточке – белый нарукавник и сам яблоневый ствол снежком присыпан. Под яблоней, под морвой (шелковицей) и на всём огороде снег – как просыпанный гусиный пух.  Ни следочка на нём человеческого, ни звериного, ни птичьего. Да и морозец-баловень, вроде как и есть, но так мал, что в дом не торопит.
     Вот в такой-то погожий день подходило наше семейство к воротам, а через дорогу к воротам подходили соседи, останавливались прохожие и те, кто к колодцу по воду шёл. Долго-долго разговаривали, радуясь свободной минутке, как подарку среди бесконечных дел и забот.
     Даже зимой самое красивое место возле нашей хаты, на которое хотелось смотреть – это была просто роскошная красавица – заснеженная яблоня. Под каждую ветку были ещё отцом подставлены подпорки. Лазить на эту яблоню нам, детям – запрещалось.  Рвать яблоки тоже запрещалось из опасения ветки повредить. Да и созревали яблоки на яблоне вразнобой, какому сорту свой срок придёт. Червивые яблоки, упавшие на землю и те обрезались и ели мы их, медленно смакуя. А как эти яблоки пахли! Даже теперь, приду на рынок и, прежде чем купить, понюхаю яблоки. Ищу те, которые хоть немного напоминают «отцовские яблоки». Вот ведь память что творит! Запахи, как клад дорогой бережёт. И этот «клад» дороже денег, ей-ей дороже…

                10.01.14 г.