Приют для бездомных животных 17

17.

Но в любом случае, лес менялся. Лайт видел сосны с полуметровой хвоей. Он не знал, что это, но деревья напоминали именно сосны. Он видел гигантские грибы-дождевики, готовые взорваться и засыпать глаза чёрной ядовитой пылью – своими спорами. Один раз над его головой пролетело что-то огромное; он не успел рассмотреть его; увидел только тень, но и этого было достаточно, чтобы ему стало нехорошо. Что творилось с окружающим миром? Неужели Корнелий ничего этого не замечал? Или жизнь Анники была ему важнее, чем совершенно чужой лес? Или ничего этого не было, пока сюда смотрел Корнелий, но как только он отводил взгляд, всё начинало искажаться, дрожать, расплываться, принимая истинную, пугающую форму?

Лайт не знал, что правильнее, и не был уверен, что за ним  всё остаётся по-прежнему, а не ползёт и переливается, молча смеясь и глядя вслед глазами Конроя.

Всегда нужно вернуться, пока можно вернуться. А когда уже нельзя – остаётся только сойти с ума.

Но пока Лайт видел вполне обычные клёны и осины, ели и ясени, изредка встречающиеся среди гигантских папоротников, пальм, лиан и почему-то эвкалиптов и баобабов. В густых зарослях что-то шевелилось и передвигалось. Именно «что-то», а не «кто-то». От этого было жутко. Лайт пристально вглядывался в переплетения ветвей, в любой момент ожидая нападения чего-то неживого. Чего – он не знал и не мог представить. Когда на вас бросается ваш собственный стол, это страшно. Но можно было дать стопроцентную гарантию, что на тысячи километров вокруг столов не существовало. Это не значило, что Месяц прошёл тысячу километров. Просто ни один человек оттуда, где стоял замок рода Альтаоров, не мог пройти по той дороге и достичь этого места. Здесь начинался другой мир.

Исчезли привычные деревья, пошли какие-то невообразимые чащобы. Коню Лайта всё это очень не нравилось. Он без оглядки мчался бы обратно, если бы не шпоры Лайта и не его твёрдая рука, безжалостно рвущая углы рта удилами уздечки. Конь уже плёлся шагом. Он боялся.

Лайт посмотрел вверх, в разрыв среди переплетающейся листвы над головой. Небо было оранжевым. Он ехал дальше, по следу умчавшейся повозки. А вокруг всё шевелилось. Краем глаза Лайт замечал вдруг качнувшуюся ветку, задрожавшие листья, как будто на них падали капли дождя. Но когда он оглядывался, ничего уже не было. Он начал бояться, как Месяц. Конь сильно вздрагивал, когда где-то в чаще громко трещала ломающаяся ветка. И не слышно было ни одной птицы. Старлайту казалось, что в лесу вообще нет ни одной твари крупнее лягушки. Да и те куда-то подевались. А то, что ломало ветки, следуя параллельно дороге… Оно не было животным.

Шевелились деревья. Причиной тому не был дождь – оранжевое небо не имело ни следа облаков. Деревья шевелились, потому что они всегда умели шевелиться. Когда никто на них не смотрел, они медленно переползали с места на место, передвигая выдернутые из земли корни. И горе тому, кто не успевал уйти с их пути. А тот, кто попадал в лес таких деревьев, пропадал навсегда. Лайт натянул поводья и посмотрел назад. Через дорогу как раз переползало одно дерево с чёрным глянцевым стволом и сочными тёмно-зелёными листьями. Когда его засекли, оно остановилось, покачнувшись, и сделало вид, что всю жизнь росло посреди дороги. Лайт отвернулся. В это время деревья не были хищными и не бросались на случайных путников, рискнувших пройти через лес, чтобы обвить их ветвями и поднять над землёй, впиться корнями в пульсирующие артерии и тянуть соки из живого, ещё трепыхающегося тела…

Но сейчас они не так опасны. Лайт взглянул на небо. Там висели огромные песочные часы. Сзади дерево продолжило свой путь на другую сторону дороги.

Лайт собрался было ехать вперёд, дальше, на увидел, что путь преграждает ствол упавшего дерева. Он лежал тут давно, насквозь прогнил, врос в землю и весь покрылся фосфоресцирующим жёлтым мхом, сжимающимся от взгляда. На древесном трупе росли большие водянистые хлипкие полупрозрачные поганки с большими-большими шляпками на тонких-тонких ножках. Они были почему-то похожи на оттопыренные уши человека, стоящего перед источником света. Между ними ползали отвратительные белые козявки с чёрными глазками. От их вида Лайта чуть не вывернуло.

А следы колёс тянулись до ствола и дальше, не прерываясь. Но дерево-то упало давно, а повозка проехала недавно. Два мира наложились друг на друга. В одном проехала повозка, в другом упало дерево. Время роли не играет. И получилось, что дерево упало на след повозки. Но значит, Лайту дальше дорога заказана. Если б нет, дерево бы покрыло уже его следы. А раз так… Дальше ехать очень опасно. Придётся поворачивать. Это – граница, пока ещё можно вернуться. И Лайт повернул назад.

Обратный путь оказался очень длинным и совсем другим. У дороги пели полупрозрачные белые цветы с длинными тычинками. Прежде их здесь точно не было. Из древесного ствола на Лайта смотрел круглый, налитый кровью глаз. Это не было существо, глядящее из какого-нибудь дупла; глаз принадлежал самому дереву, как листья и кора. Но всё равно неприятно. Выросты коры напоминали старушечьи лица. Со всех сторон Лайта окружали старые ведьмы.

Старлайт дал коню шпоры, а жеребец только того и ждал – поскакал по своим собственным следам по дороге, на которой никогда не был.

К тому времени, когда небо снова стало привычно голубым, Месяц заметно выдохся и еле тащился. Но зато вокруг пели птицы, и деревья росли самые обычные.

Сэр Альтаор остановил измученного коня на опушке леса. Он смотрел на свой замок. К Лайту по холму поднимался всадник на буланой лошади. Лайт издалека узнал свою единственную и несравненную Огненосную Дымку. Он позвал её; она узнала его голос и радостно заржала, порываясь перейти на галоп. Но её всадник безжалостно натянул поводья, продолжая всё так же неторопливо приближаться. Естественно, это был Конрой.

- Н-да, мальчик промахнулся, - смерив Лайта задумчивым взглядом, понял он. – Кто идёт по дороге, проложенной мной, пройдёт мимо своей цели. Я думал, ты это знаешь, а оказывается, тебе ещё учиться и учиться. Щенок.

Лайт ждал, пока Конрой скажет всё. Он неподвижно сидел в седле, сжимая поводья. Его конь  стоял, широко расставив передние ноги и опустив голову.

- Щенок ты, щенок, - снисходительно толкал речь Конрой. – Ты ни к чему не умеешь приспосабливаться. Ах, как досадно, что у меня такой непутёвый прообраз. Поверь, мне за тебя стыдно перед всеми, и прежде всего перед собой. Я ничему тебя не научил. Я умею совершенствоваться, изменяясь согласно обстоятельствам. Ты определённо не в меня. И что только на тебя столь негативно влияет? Раньше ты хоть пытался учиться. А теперь… Что с тобой случилось?

- Раньше ты был моим другом, вёл себя соответственно. Это с тобой что-то случилось.  Ты вдруг изменился и стал моим врагом.

- Друзья-враги… Ах, какие громкие слова! Всё не так романтично, ты пойми, всё гораздо обыденнее. Ты сдался под напором человеческих страстей и забыл, что ты – король, холодный, прекрасный и беспристрастный. Ты стал вести себя, как обычное слабое человеческое существо. Я в печали, поверь. Я скорблю по тебе, как если бы ты умер таким, каким был раньше… А, да тебе не понять. Я теперь смотрю на тебя, как на всех остальных. Ты мне неинтересен.

- Мне нет дела до твоего ко мне отношения.

- Есть, есть. Это мне не должно быть дела до твоего отношения, но тоже почему-то есть. Я становлюсь сентиментальным, а это – новое ощущение… А я должен познать всю мерзость мира. В том числе, пожалуй, дружеские чувства и любовь. Любовь – особенно. Но нельзя раскисать, ни в коем случае нельзя. И лучший способ защиты от этого – смотреть на предмет любви сквозь призму любви к себе. А она очень искажает проходящий через неё свет.

- Совсем недавно ты мне внушал, что любви нет, что её придумали.

- Естественно, её нет, её придумали. Но в том-то и дело, что все, придумав её, поверили в придуманное. И думают, что она существует. Поэтому я должен попробовать то, чем бредят все. Может, мне удастся понять всех этих бедных придурков и развенчать их кумира?

- Так вот для чего тебе нужна моя Анника?!

- Во-первых, с чего ты взял, что она твоя? А во-вторых… Это, знаешь ли, мысль!

- Только попробуй обидеть её!.. – прорычал Лайт.

- В любви плохого нет, - пожал плечами Конрой. – Посуди сам: разве зло, существующее в придуманном образе, может быть хоть сколько-нибудь значимым? Ну и вот, не волнуйся. Что, говоришь, ты чувствуешь к Аннике? Только честно, откровенно, от всей души.

- Анника – необыкновенная девушка! У неё своё видение мира, и это интересно. Она – сильная личность.

- Конкретнее, пожалуйста.

- Я её… - Лайт сделал головокружительный вдох, как перед прыжком в бездну, и вытолкнул слово, которое не мог сказать раньше в отношении к себе никогда, ни в каких обстоятельствах, которого боялся, как огня, от которого всегда был изолирован, значения которого не понимал и не признавал. Но оказалось, чаша сия не миновала его; он познал чувство, обозначаемое этим словом; и всё же слово было чужое, и произнести его оказалось сущим мучением, всё равно что вырвать своё сердце и протянуть его злейшему врагу… Короче, он собрался с духом и хрипло выпалил:

- …люблю!

- Бросаю якорь! – Конрой безоружно поднял руки. – Вот это да! Догадывался, и всё же не подозревал, что ты докатишься до такого! Спасать тебя надо, пока не поздно… Но похоже, что поздно. Эх, какая жалость! Ещё одна потерька… Придётся смириться и посмотреть, до чего может дойти влюблённый человек. Что ж, я – злой колдун, похитивший твою возлюбленную. Чтоб спасти её, ты должен отрубить мне голову, но сначала найди мой замок и свою возлюбленную. И, кстати, посмотри на свой собственный замок.

Лайт посмотрел вдаль. Его замок горел.

- Давно пора было это сделать, - одобрительно улыбнулся Конрой, глядя туда же. – Местные жители решили, что с них хватит проклятья рода Альтаоров, и предали гнездо зла очистительному пламени. Занялось сразу и хорошо, хотя и гореть-то особенно нечему. Но горят сами камни… Оттуда никто не смог бы выбраться, поэтому хорошо, что там никого нет. Лишь одна бедная маленькая пегая лошадка в ужасе мечется по запертой конюшне. Но недолго ей осталось мучиться – вот-вот обрушится горящая крыша. Эта лошадка – твоя?

- Нет, - угрюмо ответил Лайт. – Это лошадь сестрёнки.

- А, этой бедной девушки, которую ты убил? Ой, извини, я не хотел тебя ранить.

Лайт не знал, что сдерживает его от того, чтоб прикончить Конроя на месте. Но Конрой в чужом мире бессмертен, как и… Но лучше не вспоминать. И Лайт не знал также, почему поддерживает эту странную беседу.

- Ну, ты как хочешь, а мне пора, - Конрой двинул Дымку острыми шпорами в бока; кобыла неохотно повиновалась.

- Анника имеет право выбора, - сообщил Конрой, направляясь к лесу и не оглядываясь, не заботясь о том, слышит его Лайт или нет. – Она принадлежит только себе, и ей решать, нужен ты ей или она тебе, или нет. Но другое создание выбирать не умеет. Оно предано, не умеет лгать и любит тебя, а других ненавидит. Но никто не спрашивает его мнения. И ему придётся покориться. Я еду на нём.

- Отдай мою лошадь! Она действительно моя! – крикнул Лайт.

- Никто и не спорит, милашка. Вопрос лишь в том, умеешь ли ты просить или нет. Помнишь, что я сказал тебе когда-то? Всем ты должен приказывать, а меня ты должен смиренно просить. Но ты забыл и приказал мне – мне! – за что тебя следует наказать в назидание. Поэтому лошадку я тебе не отдам. Ты будешь искать её, перевернёшь все миры вверх тормашками, заплатишь за неё, сразишься за неё, унизишься за неё, отдашь за неё всё, что у тебя есть, продашь себя за неё, и вот тогда посмотрим, достоин ли ты владеть своей верной лошадкой. Ты смог отдать её – попробуй теперь взять. Я знаю: лошадь не человек; ты можешь забыть про Аннику, как ни тяжело это будет. А мне приятно, что осталось в тебе нечто от тебя-короля, что мне нравилось, по чему можно узнать тебя, не умершего до конца; так вот, ты бросишь и забудешь Аннику, но свою лошадь, свою вещь, ты не забудешь никогда, не сможешь бросить. Ты пойдёшь за ней на край света, пройдёшь ад, а я уж постараюсь, чтобы это был настоящий ад, а не грубая подделка. Не беспокойся, я кое-что придумаю. Возможно, ты раньше дивился глупости царей, обещающих полцарства за коня. Убедись теперь, что эта цена была слишком низкой. Пожалуй, я сказал всё, что хотел.

Лайт поворотил Месяца к Конрою, Конрой погнал Огненосную Дымку по лесной дороге, торжествующе крикнув:

- Ты сам знаешь – твоя лошадка одна из самых быстрых, и тебе меня не догнать! Тварь, родившаяся бездомной, не забудь о цене – не меньше чем полцарства за коня!

У Лайта всегда была приторочена к седлу хорошая плетёная кожаная плётка, которой он никогда не пользовался. Но теперь она наконец-то понадобилась.

Лайт Месяца не жалел. Конечно, и жеребец являлся его вещью в том смысле, как его вещами считались все близкие живые существа. Но Дымка занимала особую нишу в его сердце. Она принадлежала ему и только ему, - тень его умершего мира, звон призрачных наград за победы и ошибки. Она одна напоминала, кем он был когда-то. Она знала его и любила таким, какой он есть. Он не мог её потерять.

Это была совершенно дикая скачка. Лайт уже не знал, сколько времени он летел на храпящем коне, не видя ничего вокруг, кроме согнутой спины пригнувшегося к шее Дымки Конроя и струящегося по ветру хвоста своей лошади. Она слушалась Конроя, потому что чувствовала в нём нечто родственное её хозяину.

Лайт не замечал хлещущих по лицу веток; может быть, прошёл дождь, может быть, прошла ночь; может быть, взорвалось солнце; может быть, ничего и не было… Дорога и бездорожье летели под копыта – просёлок, брусчатка, болотные кочки, человеческие кости, небеса и закаты, каменные книги, снежные пустыни, берег океана, серая масса, тянущаяся за подковами, как прилипшая жевательная резинка, птичьи клювы, алмазы, сухой тростник, лесная дорога… Ничего невозможно было разобрать в безумной карусели. А потом Месяц упал. Лайт больно ударился рёбрами о корни дерева и некоторое время валялся, оглушённый, но совсем недолго. Он с трудом поднялся и побрёл к коню. Жеребец лежал на боку; у него из ноздрей текла розовая пена. Его грудная клетка вздымалась и опадала в бешеном темпе, и всё равно коню как будто не хватало воздуха.

Лайт заглянул в расширенные зрачки Месяца и увидел в них тень от крыльев Ангела Смерти. Он загнал своего коня, убил своего друга, и теперь всё кончено.

Лайт ослабил подпругу и снял уздечку с умирающего жеребца, познав всю тяжесть вины за погибших за него.

Топот копыт его кобылы стих вдали. Лайт не мог присутствовать при агонии лошади и побрёл по дороге в ту сторону, куда умчался Конрой. Дорога вела вверх, и вскоре деревья расступились, и Лайт вышел на вершину круто обрывающейся скалы, поросшей бурым лишайником. Далеко внизу шумел кронами бескрайний лес. А вдали рдело багровое зарево. Небо лизали языки пламени. То горел замок, горел приют для бездомных животных, горела деревушка, где жили люди, которые подожгли замок; горела трава, горели деревья, горела земля, горела вода в колодцах. Лайт чувствовал жар, доносимый даже сюда дыханием подыхающего от огня ветра. Ветер тоже горел. Гигантским факелом занялся лес. Птицы, в панике пытающиеся спастись, прямо в воздухе превращались во вспыхивающие и пылающие комки перьев, и это было страшнее всего.

Лайт стоял на скале и тогда, когда всё вокруг превратилось в огненный ад, в жерло вулкана. По щекам Лайта катились слёзы, закипающие на коже, а он всё стоял и смотрел, даже тогда, когда на нём начала тлеть одежда и задымились волосы. У него теперь не осталось ничего.

Никто не захочет взять бездомную тварь в свой дом.

«…И весь этот приют никого не смог обмануть…»