В руки не возьмёшь, в рамки не втиснешь...

Они смеются надо мной. Я их развесил по стенам – эти картины, одна из них когда-нибудь упадёт мне на голову... На этих картинах не пейзажи, не портреты моих знакомых, но крик души. Одну из своих работ я назвал «Прошлого не вернёшь». Она не давит на сознание яркостью красок, изобилием мелочей. Это очень простая вещь – несколько движений кисти – и картина готова. Есть «Материальный мир», «Дьявол-искуситель», «Распятый Христос»... Всякий, кто смотрит на эти картины – выражает себя, показывает себя. Один скажет, что картины страшные, они его пугают, что на них «нелюди». Другой заметит, что вот эту, «Распятый Христос», оставь, а остальное выброси на помойку. Третий скажет – мазня, а в другой раз многозначительно произнесёт: «Да-а-а!» Видать, впечатление производит всё это, развешанное по стенам... Кто-то сказал, что в будущем, может быть, это будет расцениваться, как шедевры и особенно будет цениться то, что работы написаны маслом на обыкновенных фанерных ящиках, разбитых и носящих следы каких-то надписей двадцатилетней давности... Сестра говорит, – не понимаю такое искусство! Ей приятно искусство тонкое, ясное, картины Леонардо да Винчи, Рембрандта, Рубенса – смотри и любуйся!.. Перед моими работами испытываешь совершенно иные чувства. Один художник, приверженец академизма, заявил мене, что в этих картинах мало природы, что мне надо брать натуру и учиться на натуре. «Такое может сделать и ученик художественной школы...» – сказал он. «Вы не правы, – ответил я. – С детским умом такого не создашь!..» Тут от мировоззрения многое зависит, ребёнок, даже очень талантливый – и есть ребёнок. Человек зрелый, узнавший что-то в жизни, пусть даже не блестящих дарований – но уже имеет, что сказать!.. А что важнее – талант в пору духовной незрелости, или потребность самовыражения при небольших художественных задатках?.. Вопрос мучительный и тяжёлый...
Взгляды на искусство, понимание его назначения, его целесообразности – решающие моменты в формировании внутреннего мира человека, решившегося взяться за кисти и краски. По-моему, прав тот, кто сказал, что фотография вытесняет натурализм в искусстве... Что же касается реализма, то он, вероятно, распространяется гораздо дальше, чем принято о нём думать. Внутренний мир человека, его мысли, ассоциации, его духовные потребности, жажда к познанию нового в любых формах и проявлениях – это ведь тоже вещи реальные. Реальным может быть не только уголок живой природы, лицо человека, сканированное до мельчайших подробностей... Реально вообще всё, даже больное воображение и его плоды, ведь никто не скажет, что мы живём в здоровом мире, где побеждены все болезни и искоренены все изъяны... Выписывая прекрасное – можно побуждать человека стремиться к красоте. Но, чтобы искоренить уродливое и больное надо его выявлять, выводить на свет, а не прятать в тайниках, боясь стыдливости... Можно и уродливое, и злое изображать в мягких тонах, в плавных переходах – и все будут восхищаться уродливым и злым... Но надо ли, чтобы злым восхищались, чтобы его боготворили?!. И надо ли прекрасное изображать уродливо, чтобы над ним кто-то посмеялся!?. Надо ли серьёзные мысли облекать в красивые обёртки, поражая красотой, не лучше ли их выражать в подноготной правде, чтобы человек не воздыхал над полотнами, а являлся бы соавтором картины, когда бы его мозг был далёк от активного отдыха...
Человек познаёт в сравнении, и искусство должно его озадачивать. Искусство – не средство отдыха, искусство – средство воспитания, обучения. Вывеси хоть целую галерею однообразных картин природы, где только уголки леса, пустынные пляжи, или реки – человек, пройдя через неё, уйдёт таким же, как и пришёл. А искусство – оно должно вторгаться в человека, если это настоящее искусство...
Всякий, подходящий к этим работам, висящим на стенах в моей комнате, говорит мне что-либо любопытное, эти работы – своего рода пробный камень... Я считаю, что на любое художественное произведение надо прежде всего смотреть. Есть те, которые ПРОСТО смотрят, не одаряя художника советами, которые пытаются вникнуть в суть идеи, руководившей художником в то время, когда он писал картину...
Похвал я ещё вроде ни от кого не дождался, зато некоторые ругали. Это меня наводит на некоторые размышления. Посредственных художников, как правило, хвалят из жалости. Меня даже не хвалят, но напряжённо всматриваются в мои работы – они есть своего рода удар по мировоззрению обывателя и поэтому он с радостью может выдавить из себя не без злорадства, что всё это не более как мазня. Но ещё ни один не сказал об этих работах, что они бездарны, говорили, что есть фантазия, что они не от мира сего...
Надо понять логику моих работ, ибо в привычном свете их рассматривать нельзя...
Вот я уже стал отстаивать свои работы... А они расставлены у меня по всей комнате и глядят на меня, не спрятаться от них. Утром я открываю глаза, лежу в постели и долго смотрю на эти картины – и чем-то они все вместе поражают меня. Они оказывают на меня влияние, и я думаю: «Я ли их написал?..» Мне как-то не верится, что это дело моих рук.
Что такое настоящая жизнь и настоящее искусство?.. Живёшь какой-то жизнью, что-то творишь, а вернее – вытворяешь... Настоящая жизнь, настоящее искусство... Поддельная жизнь – суррогат жизни, существования, поддельное искусство – жалкие трепыхания посредственности, не знающей, зачем ей надо трепыхаться... Впрочем, разве можно ЗНАТЬ!?. Именно НЕ ЗНАЯ – творишь, ищешь, и приходишь к чему-то... Разве можно всем этим вещам придумать какую-то формулу и жить по формуле, когда и сама жизнь нечто из ряда вон выходящее, нечто необъяснимое?.. Разве можно до конца объяснить жизнь, понять её, разве можно НАУЧИТЬСЯ жить... и творить!?. И разве может жизнь быть до конца настоящей?.. и когда думаешь об этом – уже на миллиметр отодвигаешь себя от «настоящей» жизни, уже что-то хочешь ей противопоставить...
Она, бывает, падает на голову, как те самые творения, которые мы выдумываем и производим, которые рождаются под нашими руками... В этот момент, когда я пишу это, мне кажется, что на меня давно уже что-то упало, но только теперь до меня дошло. Впрочем, я понимаю – я один виноват...
14 апреля 1981 г.