Моя Гатчина

               



- Маняш, а ты деда любила?

- Еще чего, скажешь,тоже. Это он за мной бегал, добивался меня. Зачем он мне нужен то был? Вдовец, бабник, пьяница. Гопник.

 - И что,  даже по ночам  никогда  не снится?

 - Почему не снится - снится. Но если кто-то снится, это значит, он о тебе думает…

Бледные сумерки просачиваются сквозь легкие ситцевые занавески, и потому сна - ни в одном глазу. Белая ленинградская ночь навевает  грустные мысли, не даёт спать, и мы с бабулей неторопливо переговариваемся. Маняша возлежит на гигантской кровати, застланной несколькими матрасами, а я, у ее подножья на миниатюрном диванчике, который она гордо именует «атаманкой». Бабуля напускает на себя, чопорный, неприступный вид и молчит. Ни дать ни взять - "Неизвестная" с картины Крамского. Рязанских кровей… Я понимаю,  сейчас начнется нескончаемый поток воспоминаний, и терпеливо жду. Рассказы ее, чисты и наивны, я слышала их сотни раз, но готова слушать до бесконечности.
 
- Семь душ детей  нас было у мамы…

Та-а-ак,  послушаем, освежим память.

- Да… Зина, Надежда, Соня, я, Катюшка, Миша и Володя.

Рассказ, словно от сотворения мира,подробен и нетороплив. Персонажи хорошо  известные с детства, но я слушаю с благоговением и кротостью, словно исповедь.

Перечислив  свою родню, Маняша с точностью аудитора приводит дату и год рождения каждого, затем, безо всякого перехода, кто, когда и в какой очередности, умер, кто еще жив.

Завершив краткую биографию родственников, переходит к их детям, затем к внукам, детально описывая бытовые условия, в которых они живут, их квартиры, материальное положение. Как это возможно всё запомнить?

От обилия информации, у меня в голове  начинается полная неразбериха, я уже  совершенно запуталась о ком идёт речь, но стараюсь, как можно более бодрым тоном  поддакивать: " Ах, Зина, ну ее-то я знаю!" - или: "Николай? Конечно, помню!"  и все же, в какой-то момент, теряю нить повествования. Наконец, монолог приобретает строгий, назидательный оттенок. Речь заходит о печальной участи некоего Виктора, и я даже не пытаюсь понять из какого колена нашей необъятной семьи этот Виктор, а лишь покорно киваю.

-  Ну, значит, работал он водителем. Вино возил. Возил, возил и запил.

 Понятное дело. Виктор этот, надеюсь, русский человек. Как же он помещенный в такие сложные жизненные обстоятельства не запил бы? Да любой бы запил.

 Пропустив половину рассказа, включаюсь на следующем сюжете.

-… двадцать пять лет прожили вместе и развелись. А когда жена уехала к своей матери, муж пришел в дом, украл двуспальное пуховое одеяло, хрусталь и ушел. Хорошо еще золото не заметил. Вот какие комбинации делают.

  Ну, допустим, пуховое одеяло, и хрусталь не такая уж колоссальная компенсация за двадцать пять лет загубленной жизни. Золото ведь оставил, можно подумать он не знал где оно лежит… Господи! И я туда же. Мне то какое  до них  дело. Но бабуля неуемна.

- Фотографирует все, фотографирует…

- Кто фотографирует?

- Да этот, со второго этажа. Ходит с фотоаппаратом и все фотографирует.

- Что прямо с фотоаппаратом  ходит?

- Нет, ходит  с портфелем.

-  А фотоаппарат у него где?

-  В портфеле, конечно же.
 
Ясное дело, где же еще…

Разговор замирает. Я вспоминаю детство, которое прошло здесь, в Гатчине. Каждое воскресенье, мы, с вышеупомянутой Маняшиной роднёй, ходили в гатчинский парк вырядившись, как на праздник.
Парк казался огромным, словно отдельное государство, где был и дворец, и "царь". Дворец наяву, значит, царь тоже должен быть. Поэтому его отсутствие понималось так: сейчас нет, но вообще реально существует. Царя называли "Павел", словно  родственника и неторопливые разговоры о том, о сем, то и дело  возвращались к нему.
Но чаще, все-таки, говорили о Екатерине, причем, всегда осуждающе, с неприязнью. Моему детскому воображению она рисовалась гадкой старухой, напомаженной, уродливой, а два самых гнусных "поступка" запомнились особенно.

 Первый, что каждый вечер ей приводили нового любовника, а затем сбрасывали в колодец. Колодец – знаменитый восьмигранный колодец, архитектора Бренны, об этом я узнала, уже, будучи взрослой. Но тогда, в детстве, факт, еженощного осквернения колодца был непреложным. И второе, уже совсем запредельное, передаваемое громким шепотом, с многозначительным переглядыванием: «Катерина-то, спала с конем». «Как это, бабуль? - « А ты не слушай, мала еще, вырастешь – узнаешь».
Выросла и, будьте уверены, узнала о царствующих особах все, что могла, и от души посмеялась над  всеми вашими выдумками.

 Парк всегда притягивал  какой-то тайной и заставлял участвовать в своей, другой жизни. Я слышала шуршание платьев придворных дам, звук шагов их красавцев кавалеров, скрип колес экипажей и цокот копыт. А себя я, конечно же, воображала принцессою. Разумеется, я была грустной принцессой и путешествовала по этому царству в совершенном одиночестве.

 И еще одно романтическое воспоминание. В детстве мне часто снился один и тот же сон. Зеркальная гладь озера, а на берегу, почти на воде,  стоит прекрасный замок. Сон неизменно повторялся. Я давно уехала из Гатчины, но сон не оставлял. Где я  видела этот   красивый готический замок, словно из сказок братьев Гримм? Может, когда-то давно и помнила, но теперь забыла. Эта странная красивая загадка долго не давала мне покоя, и разгадала ее, спустя много лет, вернувшись в Гатчину совсем взрослой. Как-то возвращаясь из Ленинграда, и идя со станции кружным путем, зашла в свой старенький дворик. Пройдя его насквозь, вышла на высокий холм и увидела внизу, у подножия холма, Черное озеро. Открывшийся вид  -поразил. На берегу озера стоял прекрасный дворец, точно такой, как во сне, притом самый настоящий. Это был Приоратский дворец. Я смотрела на него, и от слез, он расплывался  в глазах.  Ожившая мечта…

 Мерное посапывание Маняши вернуло в действительность. Спи мой ангел, моя подружка, мой Атлант. И пусть тебе приснится этот ветреник, неугомонный и прекрасный, дорогой твой человек -  Петька… Петруша. Так и не получивший,  прощения. Но у тебя есть я, его наследница, плоть от плоти его, и я никогда не покину тебя. Потому что есть величайшая, абсолютная справедливость в этой жизни – быть любимой. И так есть, и так будет.